Оставалась дорога в никуда. Главное — не забыть вовремя ссадить парнишку на обочине, а уж со своим собственным курсом Громов как-нибудь разберётся. Потом.
Ничего не выражающие светло-серые глаза скользнули по мёртвому лицу девушки, переместились на такое же бледное лицо Сани. Бесстрастный голос предупредил:
— Подумай хорошенько. Ты сказал: она была. Но и ты останешься в прошедшем времени, если сделаешь этот шаг. Никогда уже не будешь прежним. Это как черта, которую переступаешь. Возможно, остановиться вовремя — разумнее. Хотя лично у меня это никогда не получается.
— Когда мы начнём? — спросил Саня, не желая прислушиваться к рассудительному голосу собеседника.
— Сегодня ночью. — Громов пожал плечами, давая понять этим жестом: ты сам сделал свой выбор.
— Тогда… тогда вы уйдите пока… Оставьте нас… меня и её… — Санино лицо некрасиво сморщилось, как у всех мужчин, собирающихся заплакать.
— Я уйду. — Громов не придал своему тону ни единой соболезнующей нотки. — Но мою рубаху, пожалуйста, не забудь возвратить.
— Рубаху? — Саня забыл о том, что секунду назад сдерживал слезы. — Вы сейчас способны думать о какой-то дешёвой рубахе?
— Почему же о дешёвой? — Громов криво улыбнулся. — Она дорога мне, как память. А Ксюшу закутай в простыню. Там, в комоде, — он показал подбородком, — есть чистая. Все понял?
— Все понял, — процедил Саня. — Вот теперь я все понял.
— Ну и прекрасно. Теперь у нас будет полное взаимопонимание.
Прежде чем шагнуть за порог, подальше от испепеляющего Саниного взгляда, Громов невольно остановился возле ходиков с круглой кошачьей мордой вместо циферблата. Только теперь он осознал, что они тикали. Пуля, пронзившая тело девушки, начала совершенно иной отсчёт времени.
Свинцовый комочек сиротливо лежал на полу.
Громов поднял его, сжал в кулаке и вышел.
Глава 13
С БОЛЬНОЙ ГОЛОВЫ НА ЗДОРОВУЮ
Курганск терпел присутствие человеческой живности со стоической покорностью зверя, свыкшегося с раздражающим, но неизбежным присутствием паразитов на своём теле. Всех разом все равно не прихлопнуть. Зато случайных жертв набиралось за день предостаточно.
Для них сколачивались тяжеловесные гробы, плелись уродливые венки, варилось смердящее варево из пластмассовой крошки, которое затем превращалось в псевдомраморные плиты с двумя главными датами в биографии усопших. Промежутки между рождением и смертью у всех проходили по-разному.
Возможно, Ксюхе повезло, что ей не суждено было очутиться на одном из стандартных оцинкованных столов, где её, голую, уложили бы среди прочих безжизненных тел, чтобы потерзать напоследок.
В этих полуподвальных чистилищах безраздельно властвовали нетрезвые типы в грязных халатах и резиновых перчатках по локоть. Под марлевыми повязками — ухмылки, в руках — скальпели и всякие прочие хирургические штуковины, от одного вида которых нормального человека берет оторопь. Таким ничего не стоит извлечь твой мозг из черепа, нарезать ломтиками и всласть любоваться на него в микроскоп. Такие в два счета вскроют твоё тело Т-образным разрезом: сначала от соска к соску, потом — от груди до самого паха.
За вредность потрошителям полагалось молоко, хотя они предпочитали совсем иные напитки, без которых им трудно было выглядеть обычными людьми.
С пьяных же какой спрос? Никакого.
Душным летним вечером в одном из курганских моргов судмедэкспертизы двое паталогоанатомов с ленцой трудились над бледно-губой мужской головой, которую следовало соединить с уже опознанным телом. Это был некий Пафнутьев — судя по бирочке, привязанной к большому пальцу левой ноги. Медикам было плевать, кем был этот человек и за что его убили. Зато труп их немного развлёк.
— Прикинь, — сказал один патологически хмельной анатом другому, — являешься ты к Якубовичу на «Поле чудес», достаёшь свёрточек и вручаешь в дар тамошнему музею. Он: «Интересно-интересно, что там у вас за сюрприз?» — «А вы разверните и посмотрите»… Бряк! Готов Якубович. Все слова с буковками позабыл…
— Пых-пых-пых!
Смешливый коллега затрясся от хохота, отчего кривая игла в его руке прихватила кожу на скуле головы как попало, внахлёст.
— Кончай смешить, — попросил он. — Видишь, шов из-за тебя испортил.
— Да кому он нужен, жмур этот, вместе со своим швом? Им теперь и родная мать любоваться не станет… Давай-ка лучше по пятьдесят.
Патологоанатомы оставили многострадального Пафнутьева в покое и занялись более приятным занятием. Губы на забытой ими голове жалко кривились, ибо повреждённые лицевые мышцы были не в состоянии придать ему строгую посмертную маску.
С очень похожим выражением Пафнутьев не так давно взирал на и.о. губернатора Курганской области Александра Сергеевича Руднева, но тот, конечно, об этом даже не вспоминал. Его голова сидела на плечах крепко, прихваченная для надёжности галстуком за сто пятьдесят долларов. И была она, эта голова, занята мыслями не о чьей-то смерти, а о своей собственной жизни.
* * *
Женский бюст совершенно не волновал Руднева.
Ноги как таковые его тоже интересовали не очень.
Ирочку или Милочку, совсем свеженькую сотрудницу планово-экономической службы аппарата гособладминистрации, он обозревал сугубо от голого пупа и до расставленных коленок. Увиденное его устроило целиком и полностью. Не прошло и пяти минут, как он сделал приглашающий жест: прошу. Это означало, что она допущена под письменный стол Руднева, куда избранницы проникали на четвереньках. Все в коротеньких белых блузочках и туфлях на высоком каблуке. Руднев был мужчиной обстоятельным и не любил отклонений от раз и навсегда заведённого порядка.
Пока сотрудница разминалась, Руднев не спеша закурил, выпустил перед собой струйку дыма и приготовился пригубить коньяк из бокала, напоминавшего вазочку для мороженого. Когда зазвенел телефон, он с раздражением подумал, что надо было начинать с выпивки, а не с курева. Его покой нарушила трубка того самого мобильника, который он не отключал даже ночью.
— Слушаю! — Руднев постарался придать своему голосу максимум деловитости.
— Вечер добрый, Шурик, — развязно отозвалась трубка голосом президентского полпреда. — Не помешал?
— Напротив, очень рад вас слышать, — отрапортовал Руднев и, поморщившись, влил в себя коньяк.
Сразу весь, до капли. Он терпеть не мог уменьшительное имечко, которым его наградил высокий покровитель. Шурик! Прямо какой-то мальчик на побегушках. Персонаж «Операции „Ы“. Они оба знали цену такому обращению. И все равно полпред продолжал звать Александра Сергеевича Шуриком, а тот откликался на кличку исправно и незамедлительно.
Вот и сейчас, едва успев отдышаться, Руднев изобразил искреннюю благодарность:
— Спасибо, что не забываете.
— Никто тебя и не думал забывать, Шурик. Даже не надейся на это, — хохотнули в Москве. — Чем занимаешься? Бумагу небось мараешь?
Ирочка-Милочка под столом утвердительно закивала головой, хотя её никто ни о чем не спрашивал.
— Приходится, — мужественно признался Руднев сквозь стиснутые зубы. Он вцепился в подлокотники кресла, словно боялся, что вот-вот будет оттуда катапультирован. — 0-ох!
— Ты что кряхтишь? Не напрягайся так. Все это напрасные хлопоты. Суета суёт.
— Почему же… суета?… Должность, уф, обязывает… — Рудневская рука раздражённо вцепилась в жёсткие кудряшки неугомонной сотрудницы, веля остановиться. Ладонь толкнула её в лоб: убирайся с глаз долой.
Все это было проделано за тот короткий промежуток времени, пока телефонная трубка заливалась барственным хохотком. Ирочка-Милочка уже уносила из кабинета свои понуро обвисшие ягодицы, когда отсмеявшийся полпред посоветовал:
— Наплюй на должность, Шурик. Она сегодня есть, а завтра её нету. Понимаешь, о чем я?
— Как это — нету? — тупо спросил Руднев, тяжело дыша ртом, как во время оргазма, которого не успел испытать. Ноздри перестали справляться с перекачиванием кислорода. Его вдруг потребовалось значительно больше, чем минуту назад.
— Возишься долго! — пояснил голос. — А кто не успел… — в семи сотнях километрах от рудневского кабинета прозвучал убийственный смешок,
— …тот опоздал.
Уши Руднева заложило, как при резком перепаде давления в пикирующем самолёте.
— Почему это я не успел? До выборов ещё два месяца.
— Отстаёшь от времени, Шурик, — саркастически усмехнулся полпред. — В настоящий момент тебя могут спасти только досрочные выборы.
— Но, насколько я понимаю…
— Да уж не больше, чем я! — Голос, доносящийся из далёкой столицы, выказал неприкрытое пренебрежение к провинциальной точке зрения. — Ты даже не знаешь, где теперь находишься.
— Где? — Руднев невольно окинул взглядом свой кабинет.
— Ты, Шурик, находишься в анусе, в глубочайшем анусе, самом вонючем из всех, какие существуют в. этой федерастической стране.
Ек! На несколько секунд сердце Руднева перестало биться, а когда вспомнило о своих функциях, заколотилось так, словно спешило наверстать упущенное.
Не веря своим ушам, он пытался вникнуть в смысл услышанного.
— Вот ты вола за хвост тянешь, — вещал полпред с издевательской ленцой, — а мне как прикажешь расценивать твои действия? Может, вообще забыть, что жил-был такой Шурик, который кое-чего обещал?
Может, мне другого кандидата на губернаторский пост поискать, порасторопнее?
— Я своё слово держу, — сказал Руднев. Только теперь он вспомнил про расстёгнутые брюки, но пальцы никак не могли справиться с заартачившейся «молнией».
— Именно, — согласилась Москва. — Слово. Много красивых слов…
— Десятая часть уже перечислена на указанный счёт. — Руднев наклонился вперёд и стал заправлять в брюки белую сорочку, придерживая трубку плечом. — К концу сентября рассчитываю осилить ещё половину суммы. А потом остаётся октябрь…
— Нет такого месяца в твоём календаре, — возразил далёкий баритон. — Да и сентябрь для тебя в двадцатых числах истекает. Как бы и ты вместе с ним — не… того, Ш-шур-рик-к!
Из голоса собеседника куда-то испарился весь либерализм, а остался лишь яростный нахрап, приправленный угрожающими нотками. Знакомая песня, в которой текст блатной, а музыка народная-хороводная. Что-то вроде гнусавого: «Слышь, ты, ка-а-зел!
Никто тебя за язык не тянул, а за базар ответишь!»
Руднев и сам шагал по жизни с этой песней, поэтому не сник, не показал слабину, а вдруг подобрался, покрепче перехватил телефонную трубку и перешёл в контратаку, стремясь отвоевать утерянные позиции:
— Я не мальчик, чтобы меня пугать! Сказал: «сделаю», значит, сделаю. Что касается сжатых сроков, то, хотя об этом слышу впервые, все равно уложусь.
Но, — рудневский голос заметно окреп, — и сумма должна уменьшиться пропорционально.
Полпред чуточку смягчил тон, но хватку не ослабил:
— С арифметикой у тебя все правильно получается, но тут, Шурик, нужна высшая математика. Сроки сокращаются, а сумма остаётся прежней. Не обеднеешь.
— Не надо мои деньги считать, — огрызнулся Руднев. — Они мне не с неба капают.
— А все уже давно посчитано. И не одному тебе известно, откуда там у тебя капает, сколько и куда именно.
— Кому же это известно, интересно знать?
— Министру угольной промышленности, например. Он полагает, что в твоём регионе происходит полный бардак, и требует разобраться. Ну-ка, где его петиция? Ага… Цитирую. Многоступенчатая посредническая система разбазаривания государственных средств… преступное попустительство местных властей., расчёт за полученную на шахтах продукцию материальными ценностями и услугами… А в списке фигурирует АОЗТ «Самсон», знакомо тебе это название? — гаркнуло в трубке. — Обскакала фирмочка Госснаб — перехватила антрацит, сорвала энергетическую программу! А рассчиталась хрен знает чем по ценам позапрошлого года. Шахтёры твои, которых ты без зарплаты оставил, уже у нас на Горбатом мосту сидят, касками стучат, требуют у президента разобраться с этим вопросом лично. Это, конечно, не царское дело, тобой, скорее всего, Генпрокуратура займётся. А там и другие материалы подоспеют — у меня тут на тебя «телег» выше крыши накопилось.
Чуешь, чем это пахнет?
Руднев чуял. Чем сильнее чуял, тем больше багровел и сильнее дышал. Его брали на понт, разводили как последнего лоха, а он не имел возможности ответить. Вот она, полпредовская дружба. Он просто сбивал с подопечного губернатора бабки. Разводил. И неизвестно ещё, насколько возрастут его аппетиты, когда выборы закончатся.
«А может, ну его на хрен, губернаторское кресло? — подумал Руднев с тоской. — Отойти в сторонку и заняться тем, чем занимался до сих пор? Наезд — дело хорошее, но лишь до тех пор, пока ты сам его осуществляешь. В противном случае…»
Далёкий собеседник словно прочитал его мысли.
— Ладно, расслабься, — сказал он. — Замну я дело. Выборы как можно раньше проведём, поднимем тебя в законном порядке повыше, где никакие прокурорские псы не достанут. А ты на досуге посчитай, арифметик, сколько стоит моя дружба на самом деле.
— Сколько? — мрачно осведомился Руднев.
— Да уж побольше, чем тобой было обещано.
— Сколько? — упрямо повторил Руднев. Он едва сдерживался, чтобы не хрястнуть трубку мобильника о стол.
— Бутылку хорошего коньяку выставишь — и всех делов, — поощрительно хохотнул собеседник.
Благодарность лезла из рудневской глотки с превеликим трудом, но его бесцеремонно перебили:
— «Спасибо» для тостов под коньячок побереги.
А меня лучше результатами дела порадуй. До двадцатых чисел сентября, не позже. А то… Я слышал, ты поговорками увлекаешься, Шурик?
— Ну? — буркнул Руднев.
— Про то, как начинают пить за здравие, а кончают — за упокой, знаешь? Вот и не доводи до греха.
Все, бывай!
Через минуту Руднев, расколошмативший все-таки телефон (правда, другой, ни в чем не повинный), сидел за столом, чертя на листе бумаги только ему понятные геометрические фигуры. Полпред был изображён в виде натурального мелкорогатого скота.
Благодетель какой выискался! Коньячок плюс 25 лимонов прицепом за неполный месяц.
Прошло не менее получаса, прежде чем Руднев окончательно собрался с мыслями и принял для себя кое-какие решения. В принципе 25000000 баксов за губернаторство — вполне приемлемая цена, учитывая, что деньги эти все равно валяются на дороге. На большой. И потом, даже если Руднев передумает и даст задний ход, эти деньги все равно ой как понадобятся. Так что пусть Губерман вышибает их, и как можно скорее. Если уж его, Руднева, напрягают как безродного барыгу, то Борю вообще нужно ставить раком и ездить на нем до упаду.
* * *
— К…как Генпрокуратура? К…какие материалы?
Холодея, Губерман прислушивался к рокотанию в телефонной трубке и не верил своему правому уху.
Левое было обращено к притворённой двери, за которой галдело маленькое домашнее застолье. Он на минутку оставил гостей, рассчитывая бодро отрапортовать Папе об успехах и сразу же вернуться к столу, но услышанное напрочь отбило аппетит и всякое желание изображать из себя хлебосольного хозяина. В голову лезли гадкие словечки типа «баланда», «шконка» и даже «вертухай», который отчего-то представлялся обязательно усатым, со связкой ключей на поясе. Губерман из любопытства пролистывал литературу о нравах и быте в местах лишения свободы, но не допускал (тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить) и мысли о том, что когда-нибудь эти сведения смогут ему пригодиться. И вдруг этот звонок.
Не думал, не гадал он, никак не ожидал он такого вот конца… такого вот конца. Идиотский мотивчик сверлил поникшую губерманскую голову с настойчивостью дрели в руках маньяка.
— Материалы серьёзные, Боря, — вздыхала трубка голосом обеспокоенного Папы. — Оч-чень серьёзные. Мне пришлось выложить за тебя сто штук, родной мой. А это не фунт изюму.
— Да. — Губерман сглотнул застоявшуюся во рту слюну. — Не фунт. Спасибо вам.
Но тут пришла лягушка — прожорливое брюшко и съела кузнеца. Не думал, не гадал он…
— Ты не господа бога благодари, а меня, Боря, — гудел Руднев.
«Кого же ещё! — Губерман горько улыбнулся. — Благодетель у меня один».
Вслух были произнесены совсем другие слова:
— Я верну, Александр Сергеевич.
— Конечно вернёшь, куда ты денешься… Но все равно посчитай на досуге, сколько стоит моя дружба. — Рудневский голос преисполнился пафоса. — Прикинь, во сколько могла бы обойтись тебе эта история, не будь меня.
«В ноль целых ноль десятых, — моментально высчитал Губерман. — Не будь тебя, я бы ни в жизнь так не вляпался».
— Спасибо, Александр Сергеевич, — повторил он смиренно.
Руднев его не услышал, увлёкшись любимой отеческой ролью.
— Ты всего лишь сотней отделался, — рокотал он. — Ну и плюс ящик коньяка с тебя, как водится.
Хорошего коньяка, настоящего.
Жизнерадостный смех, завершивший последнюю фразу, показался Губерману не слишком уместным, но тон его оставался благодарным и чуточку покаянным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Ничего не выражающие светло-серые глаза скользнули по мёртвому лицу девушки, переместились на такое же бледное лицо Сани. Бесстрастный голос предупредил:
— Подумай хорошенько. Ты сказал: она была. Но и ты останешься в прошедшем времени, если сделаешь этот шаг. Никогда уже не будешь прежним. Это как черта, которую переступаешь. Возможно, остановиться вовремя — разумнее. Хотя лично у меня это никогда не получается.
— Когда мы начнём? — спросил Саня, не желая прислушиваться к рассудительному голосу собеседника.
— Сегодня ночью. — Громов пожал плечами, давая понять этим жестом: ты сам сделал свой выбор.
— Тогда… тогда вы уйдите пока… Оставьте нас… меня и её… — Санино лицо некрасиво сморщилось, как у всех мужчин, собирающихся заплакать.
— Я уйду. — Громов не придал своему тону ни единой соболезнующей нотки. — Но мою рубаху, пожалуйста, не забудь возвратить.
— Рубаху? — Саня забыл о том, что секунду назад сдерживал слезы. — Вы сейчас способны думать о какой-то дешёвой рубахе?
— Почему же о дешёвой? — Громов криво улыбнулся. — Она дорога мне, как память. А Ксюшу закутай в простыню. Там, в комоде, — он показал подбородком, — есть чистая. Все понял?
— Все понял, — процедил Саня. — Вот теперь я все понял.
— Ну и прекрасно. Теперь у нас будет полное взаимопонимание.
Прежде чем шагнуть за порог, подальше от испепеляющего Саниного взгляда, Громов невольно остановился возле ходиков с круглой кошачьей мордой вместо циферблата. Только теперь он осознал, что они тикали. Пуля, пронзившая тело девушки, начала совершенно иной отсчёт времени.
Свинцовый комочек сиротливо лежал на полу.
Громов поднял его, сжал в кулаке и вышел.
Глава 13
С БОЛЬНОЙ ГОЛОВЫ НА ЗДОРОВУЮ
Курганск терпел присутствие человеческой живности со стоической покорностью зверя, свыкшегося с раздражающим, но неизбежным присутствием паразитов на своём теле. Всех разом все равно не прихлопнуть. Зато случайных жертв набиралось за день предостаточно.
Для них сколачивались тяжеловесные гробы, плелись уродливые венки, варилось смердящее варево из пластмассовой крошки, которое затем превращалось в псевдомраморные плиты с двумя главными датами в биографии усопших. Промежутки между рождением и смертью у всех проходили по-разному.
Возможно, Ксюхе повезло, что ей не суждено было очутиться на одном из стандартных оцинкованных столов, где её, голую, уложили бы среди прочих безжизненных тел, чтобы потерзать напоследок.
В этих полуподвальных чистилищах безраздельно властвовали нетрезвые типы в грязных халатах и резиновых перчатках по локоть. Под марлевыми повязками — ухмылки, в руках — скальпели и всякие прочие хирургические штуковины, от одного вида которых нормального человека берет оторопь. Таким ничего не стоит извлечь твой мозг из черепа, нарезать ломтиками и всласть любоваться на него в микроскоп. Такие в два счета вскроют твоё тело Т-образным разрезом: сначала от соска к соску, потом — от груди до самого паха.
За вредность потрошителям полагалось молоко, хотя они предпочитали совсем иные напитки, без которых им трудно было выглядеть обычными людьми.
С пьяных же какой спрос? Никакого.
Душным летним вечером в одном из курганских моргов судмедэкспертизы двое паталогоанатомов с ленцой трудились над бледно-губой мужской головой, которую следовало соединить с уже опознанным телом. Это был некий Пафнутьев — судя по бирочке, привязанной к большому пальцу левой ноги. Медикам было плевать, кем был этот человек и за что его убили. Зато труп их немного развлёк.
— Прикинь, — сказал один патологически хмельной анатом другому, — являешься ты к Якубовичу на «Поле чудес», достаёшь свёрточек и вручаешь в дар тамошнему музею. Он: «Интересно-интересно, что там у вас за сюрприз?» — «А вы разверните и посмотрите»… Бряк! Готов Якубович. Все слова с буковками позабыл…
— Пых-пых-пых!
Смешливый коллега затрясся от хохота, отчего кривая игла в его руке прихватила кожу на скуле головы как попало, внахлёст.
— Кончай смешить, — попросил он. — Видишь, шов из-за тебя испортил.
— Да кому он нужен, жмур этот, вместе со своим швом? Им теперь и родная мать любоваться не станет… Давай-ка лучше по пятьдесят.
Патологоанатомы оставили многострадального Пафнутьева в покое и занялись более приятным занятием. Губы на забытой ими голове жалко кривились, ибо повреждённые лицевые мышцы были не в состоянии придать ему строгую посмертную маску.
С очень похожим выражением Пафнутьев не так давно взирал на и.о. губернатора Курганской области Александра Сергеевича Руднева, но тот, конечно, об этом даже не вспоминал. Его голова сидела на плечах крепко, прихваченная для надёжности галстуком за сто пятьдесят долларов. И была она, эта голова, занята мыслями не о чьей-то смерти, а о своей собственной жизни.
* * *
Женский бюст совершенно не волновал Руднева.
Ноги как таковые его тоже интересовали не очень.
Ирочку или Милочку, совсем свеженькую сотрудницу планово-экономической службы аппарата гособладминистрации, он обозревал сугубо от голого пупа и до расставленных коленок. Увиденное его устроило целиком и полностью. Не прошло и пяти минут, как он сделал приглашающий жест: прошу. Это означало, что она допущена под письменный стол Руднева, куда избранницы проникали на четвереньках. Все в коротеньких белых блузочках и туфлях на высоком каблуке. Руднев был мужчиной обстоятельным и не любил отклонений от раз и навсегда заведённого порядка.
Пока сотрудница разминалась, Руднев не спеша закурил, выпустил перед собой струйку дыма и приготовился пригубить коньяк из бокала, напоминавшего вазочку для мороженого. Когда зазвенел телефон, он с раздражением подумал, что надо было начинать с выпивки, а не с курева. Его покой нарушила трубка того самого мобильника, который он не отключал даже ночью.
— Слушаю! — Руднев постарался придать своему голосу максимум деловитости.
— Вечер добрый, Шурик, — развязно отозвалась трубка голосом президентского полпреда. — Не помешал?
— Напротив, очень рад вас слышать, — отрапортовал Руднев и, поморщившись, влил в себя коньяк.
Сразу весь, до капли. Он терпеть не мог уменьшительное имечко, которым его наградил высокий покровитель. Шурик! Прямо какой-то мальчик на побегушках. Персонаж «Операции „Ы“. Они оба знали цену такому обращению. И все равно полпред продолжал звать Александра Сергеевича Шуриком, а тот откликался на кличку исправно и незамедлительно.
Вот и сейчас, едва успев отдышаться, Руднев изобразил искреннюю благодарность:
— Спасибо, что не забываете.
— Никто тебя и не думал забывать, Шурик. Даже не надейся на это, — хохотнули в Москве. — Чем занимаешься? Бумагу небось мараешь?
Ирочка-Милочка под столом утвердительно закивала головой, хотя её никто ни о чем не спрашивал.
— Приходится, — мужественно признался Руднев сквозь стиснутые зубы. Он вцепился в подлокотники кресла, словно боялся, что вот-вот будет оттуда катапультирован. — 0-ох!
— Ты что кряхтишь? Не напрягайся так. Все это напрасные хлопоты. Суета суёт.
— Почему же… суета?… Должность, уф, обязывает… — Рудневская рука раздражённо вцепилась в жёсткие кудряшки неугомонной сотрудницы, веля остановиться. Ладонь толкнула её в лоб: убирайся с глаз долой.
Все это было проделано за тот короткий промежуток времени, пока телефонная трубка заливалась барственным хохотком. Ирочка-Милочка уже уносила из кабинета свои понуро обвисшие ягодицы, когда отсмеявшийся полпред посоветовал:
— Наплюй на должность, Шурик. Она сегодня есть, а завтра её нету. Понимаешь, о чем я?
— Как это — нету? — тупо спросил Руднев, тяжело дыша ртом, как во время оргазма, которого не успел испытать. Ноздри перестали справляться с перекачиванием кислорода. Его вдруг потребовалось значительно больше, чем минуту назад.
— Возишься долго! — пояснил голос. — А кто не успел… — в семи сотнях километрах от рудневского кабинета прозвучал убийственный смешок,
— …тот опоздал.
Уши Руднева заложило, как при резком перепаде давления в пикирующем самолёте.
— Почему это я не успел? До выборов ещё два месяца.
— Отстаёшь от времени, Шурик, — саркастически усмехнулся полпред. — В настоящий момент тебя могут спасти только досрочные выборы.
— Но, насколько я понимаю…
— Да уж не больше, чем я! — Голос, доносящийся из далёкой столицы, выказал неприкрытое пренебрежение к провинциальной точке зрения. — Ты даже не знаешь, где теперь находишься.
— Где? — Руднев невольно окинул взглядом свой кабинет.
— Ты, Шурик, находишься в анусе, в глубочайшем анусе, самом вонючем из всех, какие существуют в. этой федерастической стране.
Ек! На несколько секунд сердце Руднева перестало биться, а когда вспомнило о своих функциях, заколотилось так, словно спешило наверстать упущенное.
Не веря своим ушам, он пытался вникнуть в смысл услышанного.
— Вот ты вола за хвост тянешь, — вещал полпред с издевательской ленцой, — а мне как прикажешь расценивать твои действия? Может, вообще забыть, что жил-был такой Шурик, который кое-чего обещал?
Может, мне другого кандидата на губернаторский пост поискать, порасторопнее?
— Я своё слово держу, — сказал Руднев. Только теперь он вспомнил про расстёгнутые брюки, но пальцы никак не могли справиться с заартачившейся «молнией».
— Именно, — согласилась Москва. — Слово. Много красивых слов…
— Десятая часть уже перечислена на указанный счёт. — Руднев наклонился вперёд и стал заправлять в брюки белую сорочку, придерживая трубку плечом. — К концу сентября рассчитываю осилить ещё половину суммы. А потом остаётся октябрь…
— Нет такого месяца в твоём календаре, — возразил далёкий баритон. — Да и сентябрь для тебя в двадцатых числах истекает. Как бы и ты вместе с ним — не… того, Ш-шур-рик-к!
Из голоса собеседника куда-то испарился весь либерализм, а остался лишь яростный нахрап, приправленный угрожающими нотками. Знакомая песня, в которой текст блатной, а музыка народная-хороводная. Что-то вроде гнусавого: «Слышь, ты, ка-а-зел!
Никто тебя за язык не тянул, а за базар ответишь!»
Руднев и сам шагал по жизни с этой песней, поэтому не сник, не показал слабину, а вдруг подобрался, покрепче перехватил телефонную трубку и перешёл в контратаку, стремясь отвоевать утерянные позиции:
— Я не мальчик, чтобы меня пугать! Сказал: «сделаю», значит, сделаю. Что касается сжатых сроков, то, хотя об этом слышу впервые, все равно уложусь.
Но, — рудневский голос заметно окреп, — и сумма должна уменьшиться пропорционально.
Полпред чуточку смягчил тон, но хватку не ослабил:
— С арифметикой у тебя все правильно получается, но тут, Шурик, нужна высшая математика. Сроки сокращаются, а сумма остаётся прежней. Не обеднеешь.
— Не надо мои деньги считать, — огрызнулся Руднев. — Они мне не с неба капают.
— А все уже давно посчитано. И не одному тебе известно, откуда там у тебя капает, сколько и куда именно.
— Кому же это известно, интересно знать?
— Министру угольной промышленности, например. Он полагает, что в твоём регионе происходит полный бардак, и требует разобраться. Ну-ка, где его петиция? Ага… Цитирую. Многоступенчатая посредническая система разбазаривания государственных средств… преступное попустительство местных властей., расчёт за полученную на шахтах продукцию материальными ценностями и услугами… А в списке фигурирует АОЗТ «Самсон», знакомо тебе это название? — гаркнуло в трубке. — Обскакала фирмочка Госснаб — перехватила антрацит, сорвала энергетическую программу! А рассчиталась хрен знает чем по ценам позапрошлого года. Шахтёры твои, которых ты без зарплаты оставил, уже у нас на Горбатом мосту сидят, касками стучат, требуют у президента разобраться с этим вопросом лично. Это, конечно, не царское дело, тобой, скорее всего, Генпрокуратура займётся. А там и другие материалы подоспеют — у меня тут на тебя «телег» выше крыши накопилось.
Чуешь, чем это пахнет?
Руднев чуял. Чем сильнее чуял, тем больше багровел и сильнее дышал. Его брали на понт, разводили как последнего лоха, а он не имел возможности ответить. Вот она, полпредовская дружба. Он просто сбивал с подопечного губернатора бабки. Разводил. И неизвестно ещё, насколько возрастут его аппетиты, когда выборы закончатся.
«А может, ну его на хрен, губернаторское кресло? — подумал Руднев с тоской. — Отойти в сторонку и заняться тем, чем занимался до сих пор? Наезд — дело хорошее, но лишь до тех пор, пока ты сам его осуществляешь. В противном случае…»
Далёкий собеседник словно прочитал его мысли.
— Ладно, расслабься, — сказал он. — Замну я дело. Выборы как можно раньше проведём, поднимем тебя в законном порядке повыше, где никакие прокурорские псы не достанут. А ты на досуге посчитай, арифметик, сколько стоит моя дружба на самом деле.
— Сколько? — мрачно осведомился Руднев.
— Да уж побольше, чем тобой было обещано.
— Сколько? — упрямо повторил Руднев. Он едва сдерживался, чтобы не хрястнуть трубку мобильника о стол.
— Бутылку хорошего коньяку выставишь — и всех делов, — поощрительно хохотнул собеседник.
Благодарность лезла из рудневской глотки с превеликим трудом, но его бесцеремонно перебили:
— «Спасибо» для тостов под коньячок побереги.
А меня лучше результатами дела порадуй. До двадцатых чисел сентября, не позже. А то… Я слышал, ты поговорками увлекаешься, Шурик?
— Ну? — буркнул Руднев.
— Про то, как начинают пить за здравие, а кончают — за упокой, знаешь? Вот и не доводи до греха.
Все, бывай!
Через минуту Руднев, расколошмативший все-таки телефон (правда, другой, ни в чем не повинный), сидел за столом, чертя на листе бумаги только ему понятные геометрические фигуры. Полпред был изображён в виде натурального мелкорогатого скота.
Благодетель какой выискался! Коньячок плюс 25 лимонов прицепом за неполный месяц.
Прошло не менее получаса, прежде чем Руднев окончательно собрался с мыслями и принял для себя кое-какие решения. В принципе 25000000 баксов за губернаторство — вполне приемлемая цена, учитывая, что деньги эти все равно валяются на дороге. На большой. И потом, даже если Руднев передумает и даст задний ход, эти деньги все равно ой как понадобятся. Так что пусть Губерман вышибает их, и как можно скорее. Если уж его, Руднева, напрягают как безродного барыгу, то Борю вообще нужно ставить раком и ездить на нем до упаду.
* * *
— К…как Генпрокуратура? К…какие материалы?
Холодея, Губерман прислушивался к рокотанию в телефонной трубке и не верил своему правому уху.
Левое было обращено к притворённой двери, за которой галдело маленькое домашнее застолье. Он на минутку оставил гостей, рассчитывая бодро отрапортовать Папе об успехах и сразу же вернуться к столу, но услышанное напрочь отбило аппетит и всякое желание изображать из себя хлебосольного хозяина. В голову лезли гадкие словечки типа «баланда», «шконка» и даже «вертухай», который отчего-то представлялся обязательно усатым, со связкой ключей на поясе. Губерман из любопытства пролистывал литературу о нравах и быте в местах лишения свободы, но не допускал (тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить) и мысли о том, что когда-нибудь эти сведения смогут ему пригодиться. И вдруг этот звонок.
Не думал, не гадал он, никак не ожидал он такого вот конца… такого вот конца. Идиотский мотивчик сверлил поникшую губерманскую голову с настойчивостью дрели в руках маньяка.
— Материалы серьёзные, Боря, — вздыхала трубка голосом обеспокоенного Папы. — Оч-чень серьёзные. Мне пришлось выложить за тебя сто штук, родной мой. А это не фунт изюму.
— Да. — Губерман сглотнул застоявшуюся во рту слюну. — Не фунт. Спасибо вам.
Но тут пришла лягушка — прожорливое брюшко и съела кузнеца. Не думал, не гадал он…
— Ты не господа бога благодари, а меня, Боря, — гудел Руднев.
«Кого же ещё! — Губерман горько улыбнулся. — Благодетель у меня один».
Вслух были произнесены совсем другие слова:
— Я верну, Александр Сергеевич.
— Конечно вернёшь, куда ты денешься… Но все равно посчитай на досуге, сколько стоит моя дружба. — Рудневский голос преисполнился пафоса. — Прикинь, во сколько могла бы обойтись тебе эта история, не будь меня.
«В ноль целых ноль десятых, — моментально высчитал Губерман. — Не будь тебя, я бы ни в жизнь так не вляпался».
— Спасибо, Александр Сергеевич, — повторил он смиренно.
Руднев его не услышал, увлёкшись любимой отеческой ролью.
— Ты всего лишь сотней отделался, — рокотал он. — Ну и плюс ящик коньяка с тебя, как водится.
Хорошего коньяка, настоящего.
Жизнерадостный смех, завершивший последнюю фразу, показался Губерману не слишком уместным, но тон его оставался благодарным и чуточку покаянным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40