— Скотч неси. И бутылку пластиковую. Пустую.
— Из-под спрайта пойдёт?
— Хоть из-под ослиной мочи. Ты действуй, а не вопросы мне задавай.
Шкрек проворно поскакал к машине, где, прикрываясь поднятой крышкой багажника, сделал два жадных глотка из литровой бутылки, прежде чем вылить остальное на землю. Газировка ударила ему в нос и заставила издать пару звуков, напоминающих утробное кваканье. Собственно, за эту характерную особенность Шкрек и получил своё погоняло. Приложившись к «спрайту», «фанте» или «пепси», он отрыгивался несколько часов кряду, давно уже не веселя, а раздражая этим братву. Но страсть парня к углекислым пузырькам не могли отбить ни болезненные тычки в живот, ни весомые затрещины. Что делаешь? Он прислушивался только к собственной жажде и не давал себе засохнуть, как советовала ему реклама — Вот, Эрик-к… уэк!
— Я сейчас тебе так квакну, что перевернёшься!
— Молчу-молчу…
Шкрек предусмотрительно прикрыл пасть немытой ладонью и передёрнулся почти беззвучно. Разумнее было бы на пару минут выйти на улицу, чтобы не злить бригадира, но Шкрека увлекли непонятные манипуляции, происходившие на его глазах. Эрик методично проковырял ножом несколько отверстий в бутылке, натянул её горловиной на пистолетный ствол и принялся прикручивать скотчем.
— Это чего такое? — спросил любознательный Шкрек, воспользовавшись паузой относительного затишья в своём желудке.
— Кино чаще смотреть надо, тогда не будешь задавать идиотских вопросов. — Эрик полюбовался творением своих рук и снизошёл до ответа:
— Одноразовый глушак получился. Просекаешь?
— Уэк… В смысле, да.
Голос у Шкрека был замогильным. По раскладу походило на то, что карательная акция будет поручена ему, а он убивал каждый раз, как впервые. Сны гнусные снились, аппетит портился и вообще. Но, когда возвратился Рваный с результатами разведки, Шкрек повеселел. Эрик не стал перекладывать грязную работу на подчинённых.
— Пойду сам, — сказал он, вставая с топчана. — Один ждёт в машине, второй нянчится с Веком. Его не гасить, с ним разговор будет особый. — Он посмотрел на Рваного и уточнил:
— Говоришь, четвёртый дом по ходу?
— Ага.
Косо улыбнувшись, Эрик сунул оружие в полиэтиленовый пакет, шагнул к двери.
— С богом, — напутствовал его Рваный.
Эрик обернулся, внимательно посмотрел на него, сплюнул и пошёл прочь. Парни заметили, как, проходя мимо изуродованной машины, он невольно ускорил шаг, но тут же сдержал себя и пошёл медленнее.
— Зря ты про бога выдал, — сказал товарищу Шкрек, когда бригадир удалился. — Эрик тебе мог и в лобешник засветить, чтобы не каркал.
— Он же крещёный… Сам говорил…
— Так то вообще, по жизни. А при мочилове бог не капает — поминай не поминай. Это потом ему молятся, чтобы отмазаться помог, если что.
— Во как! — хмыкнул Рваный с уважением в тоне. — Хитро как все закручено.
Впервые в жизни он подумал, что мироздание устроено значительно сложнее, чем кажется.
* * *
Лёгкий ветерок ворошил гладкую причёску Эрика, вытаскивая из неё прядь за прядью, одну жёстче другой. Носы его лакированных туфель припорошило пылью, а чёрный шёлк брюк был усеян колючими помпончиками репейника, но лоска в нем осталось ещё порядочно, хоть прямиком отсюда — в ночной клуб.
Он не стал прогуливаться по улочке, ведущей к нужному дому, подозревая, что здешнее безлюдье может оказаться обманчивым. Вместо этого Эрик обогнул дачные участки с другой стороны, выбрав узкую тропку, тянущуюся вдоль ставка. Теперь его слегка взъерошенный вид с лихвой искупался полным отсутствием свидетелей.
Миновав стройплощадку, на которой вяло ковырялись загорелые мужики, Эрик очутился за настоящей стеной буйной зелени. С тропы, по которой он шёл, проворно удирали юркие ящерицы, сыпались во все стороны кузнечики, похожие на лёгкую шелуху.
Все вокруг было пропитано запахом травы и гудением невидимых пчёл.
Вскоре показался дом из желтоватого кирпича.
Остановившись напротив, Эрик высмотрел во дворе белые «Жигули», оставленные в тени виноградного навеса, и обрадовался, что больше не придётся собирать штанами колючки по всей округе. Дверь в дом была предусмотрительно закрыта, может быть, даже на ключ. Но Эрик не в гости сюда пришёл. Не для того, чтобы пожать руку сволочи, испортившей ему настроение на неделю вперёд.
Переместившись таким образом, чтобы между ним и домом оказался сиротливый сарайчик, Эрик перебросил пакет через ограду. Потом, окинув прощальным взглядом свой чёрный наряд, ухватился руками за бетонный столбик ограды и стал карабкаться по нему вверх, проклиная скользкие кожаные подмётки.
Перевалившись на ту сторону, он приземлился среди кустов перезрелого крыжовника и облегчённо вздохнул. Первое препятствие он преодолел. Теперь осталось застрелить обидчика и ещё раз перебраться через изгородь.
— И всех делов, — буркнул Эрик себе под нос, извлекая из кармана серебристый шарик фольги.
Примостившись в кустах, он посматривал на дом, а руки его были заняты привычным ритуалом, успокаивающим расшатанные нервы.
Пф-ф! — рыжий табак, выдутый из папиросы, лёг на ладонь аккуратной горкой. Пальцы перемяли его, смешали с тёмным крошевом, добытым из фольги.
Затем папиросная трубочка, сдвинутая с картонного мундштука, точными движениями вобрала в себя атомную смесь с ладони, вернулась на место и закрутилась на кончике хвостиком, готовым окунуться в пламя зажигалки. Набивка распотрошённой папиросы заняла в опытных руках минуту, не больше, но Эрику, как это всегда бывало перед первой затяжкой, показалось, что прошла целая вечность.
Прежде чем закурить, он извлёк из пакета пистолет с импровизированным глушителем, положил его рядышком, рукояткой к себе. Ещё раз оценил расстояние до дома, примериваясь прищуренными глазами к его окнам, к двери. Что такое пятнадцать метров для пули? Попасть в цель с такого расстояния проще, чем пальцем в ноздрю, заключил Эрик, поднеся зажигалку к папиросе. Она отозвалась на это весёлым потрескиванием.
Эрик старательно задерживал вязкий дым в лёгких, а наружу выталкивал его маленькими порциями.
Когда он сухо покашливал, дымная пелена над ним колыхалась, как прозрачная занавеска на ветру. Наплывающий кайф давал знать о себе сухостью во рту и холодком в висках.
Дом насторожённо следил за ним тёмными глазницами окон, безмолвный и неподвижный. Где-то там, внутри этого склепа, скрывался бесшабашный идиот, вообразивший, что можно вот так запросто угробить чужой «мессер», а потом отсидеться за запертой дверью.
— Не получится, — выдохнул Эрик вместе с дымом. — От пули не спрячешься. Она легко находит путь к сердцу любого, потому она и женского рода…
За спиной каждого мужчины стоит любящая женщина… Костлявая, безносая, с остро наточенной косой…
Собственные мысли показались ему настолько значительными, что хотелось без конца развивать их дальше, неспешно облекая в сотни и тысячи слов. Но Эрик резко оборвал внутренний диалог. При его работе необходимо было уметь контролировать кайф, и он умел это делать. Не впадал в мечтательный транс, не смеялся попусту, не болтал зря. Находился и при кайфе, и при делах.
Вот и теперь тишина и ошеломляющая красочность летнего вечера не заслоняли от Эрика той цели, ради которой он сюда явился. Докурив жирные остатки конопляной смолы, он прокашлялся, аккуратно присыпал окурок землёй и взял оружие на изготовку, поддерживая кисть правой руки пальцами левой.
— Ку-ку, — пропел Эрик тихонько. — Покажись, герой.
Прозрачный пластиковый баллон, такой безобидный на вид, заскользил на фоне окон, — отчасти тёмных, отчасти повторяющих все оттенки заходящего солнца. Чёрное и оранжевое. Волнистыми были стекла, неровно сидели в рамах, оттого и закат отражали неравномерно. Наверное, подумал Эрик, у хозяина тоже все наперекос.
Продолжая изредка прочищать лёгкие осторожными сухими покашливаниями, он снова остановил мысли, готовые унестись слишком далеко от намеченной цели. По вискам прошлись невидимые холодные коготки, глаза налились тёплой влагой, туманящей окружающий мир. Кашкарский «план» оказался слишком ломовым. А воды, чтобы смыть его налёт в глотке, под рукой не было.
— Выходи, герой, — повторил Эрик вполголоса. — Не бойся — больно не будет, все сразу закончится.
На мгновение ему почудилось, что дом вздрогнул от этих слов и слегка подался назад, но Эрик тут же перевёл взгляд на землю, а когда вернул его обратно, дом стоял на прежнем месте, посверкивая стёклами окон.
За одним из них внезапно произошло мимолётное движение. На втором этаже, слева. Щёлкнула планка пистолетного затвора. Ствол плавно переместился и замер напротив окна. Потом Эрик слегка опустил оружие. Он отлично стрелял навскидку, а прицельная стрельба все равно была затруднена неуклюжим глушителем.
В этот момент в темноте оконного проёма проглянуло синее пятно. Все правильно: жёлтый дом, белая «семёрка», синяя рубаха. Ствол взметнулся вверх, указательный палец Эрика хищно скрючился на спусковом крючке, и — хлоп! — пластиковую бутылку разнесло на блестящие ошмётки. Дубль первый, он же — последний. Сцена убийства. Снято!
Эрику чужая смерть увиделась так, как если бы на оранжевый блик окна села чёрная муха. Синяя рубаха горестно всплеснула рукавами, подалась в глубь комнаты и бесшумно осела вниз. Вместо эпитафии Эрик наградил жертву коротким смешком.
Всего несколько секунд понадобилось ему для того, чтобы перемахнуть через ограду на знакомую тропу. И когда он шагал по ней обратно, его мысли были очень далеко и от случайного дома, и от случайного трупа, оставшегося внутри.
Глава 12
СМЕРТЬ НЕ ПРИХОДИТ ОДНА
Громова пробудило мягкое, почти неслышное перемещение по комнате. Ещё не окончательно вынырнув из тягостного сна, он почувствовал, что где-то рядом находится Ксюха, и не ошибся. В ярко-синей хламиде девушка напоминала экзотическую бабочку или птицу. Она стояла к Громову спиной, но, уловив изменение его дыхания, доложила:
— Еда на столе. Саня ждёт внизу, чтобы составить вам компанию. Наверное, рассчитывает на пиво за свою лояльность. А я, наглая и неблагодарная девочка, взяла и перекусила сама. Изголодалась…
Сообщая последние известия, Ксюха бродила по комнате, мимолётно касаясь заинтересовавших её предметов. Пепельница в виде большеротой рыбины с отбитым хвостом. Старинная настольная лампа с эбонитовым корпусом — такие в сталинскую эпоху украшали столы комитетчиков и требовательно высвечивали перепуганные лица врагов народа. Бронзовый подсвечник с оплывшей свечой. Отковырнув кусочек воска, Ксюха приблизилась к допотопному телевизору с огромным бельмом экрана, за которым в неведомых электронных дебрях, возможно, ещё хранились образы давно усопших коммунистических вождей.
— Как в человеческой памяти, — сказала она, щёлкнув ногтем по экрану.
Громова поразило, что он сразу понял, о чем идёт речь, словно вдруг научился читать мысли этой девушки. И ещё он догадался, что теперь её внимание привлечёт древний барометр, навязчиво предвещающий бурю. Так и случилось. Ксюха склонилась над барометром, даже потрясла его немного, словно хотела изменить мрачный прогноз к лучшему.
— Он что, сломан? — спросила она разочарованно.
— Нет, — ответил Громов. — Просто он перенял хозяйский взгляд на окружающую действительность.
— А хозяин мизантроп?
— Убеждённый.
— Тогда пусть хозяин послушает… — Ксюха медленно обернулась и продекламировала:
— Верь, настанет день ясный, и печаль пройдёт вскоре. Станет нам с тобой ясно: горечь — это не горе… Нравится?
Это я сама сочинила. Саня меня выругал. Он сказал, что это дамская лирика, сентиментальная чушь. У него совсем другие стихи, мрачные. Чаще всего — про смерть.
— Что он может знать о смерти? — Громов перевернулся на бок и опёрся на локоть, чтобы лучше видеть собеседницу. — Пусть лучше пишет о жизни, хотя он и в ней, наверное, ни черта не смыслит.
— Никто не знает, что такое жизнь и что такое смерть, — тихо сказала Ксюха. — Все только делают вид. Но это даже хорошо. Иначе было бы страшно.
Или просто скучно.
Выглядела она какой-то грустной и присмиревшей, как заблудившаяся девочка, которая уже не надеется на то, что её найдут, а потому не тратит время и силы на бесполезные слезы.
— Ты чем-то расстроена? — спросил Громов, не торопясь покидать своё ложе. После непривычно затяжного дневного сна он чувствовал себя опустошённым и разбитым.
— О, поводов для огорчений сколько угодно, — отозвалась Ксюха с напускной беззаботностью. — Но вас это не касается. Вы идите есть. Саня, наверное, уже весь извёлся, дожидаясь.
— Ему полезно, — буркнул Громов, дивясь беспричинному раздражению, прорвавшемуся наружу вместе с этой короткой фразой. Он понимал, что ему не подобает вести себя, как какому-то капризному мальчишке, но упрямо продолжал лежать на диване, забросив руки за голову и ожидая неизвестно чего.
— Подъем, лежебока! — Ксюха подошла совсем близко и остановилась над Громовым, строго глядя на него сверху вниз.
Её одеяние было слишком коротким, ноги — чересчур длинными, а собственные джинсы сделались вдруг такими тесными, что продолжать валяться в них стало просто неприлично. Громов поспешно вскочил с дивана и попытался скрыть смущение неестественным покашливанием.
— Что с вами? — невинно осведомилась Ксюха. — Вас прямо подбросило. Какая муха вас укусила?
Не дождавшись ответа, она тихонько засмеялась, но смех этот был таким же наигранным, как кашель Громова. Их взгляды на мгновение притянулись друг к другу, столкнулись и сразу разлетелись в разные стороны, не желая выдавать своих маленьких тайн.
— Идите, — попросила Ксюха едва слышно и внезапно повысила голос до умоляющего выкрика:
— Идите же!
Громов направился было к двери, но вдруг остановился и сказал:
— Ты, девочка, главное — не вешай нос. Сейчас подкрепимся, а потом я доставлю вас к родителям.
Не страусы — головы в песок прятать. А к Процентщице вместе заглянем. Я постараюсь убедить её подождать ещё пару месяцев.
— Процентщиц можно только топором убедить, — вздохнула Ксюха.
— Есть и другие методы воздействия, — возразил Громов так уверенно, словно ему были известны таковые. — В общем, помогу тебе… вам чем смогу.
— Вы не сможете помочь, но все равно — спасибо, — слабо улыбнулась Ксюха.
— Благодарить рано, но все равно — пожалуйста. — Громов улыбнулся в ответ.
Он шагнул за порог и едва не столкнулся с Саней, который неслышно поднялся по крутой лестнице.
Маленький настырный соглядатай, встревоженный затянувшимся отсутствием молодой жены, явился контролировать ситуацию. О его неудовольствии свидетельствовали скрещённые на груди руки и выпяченная вперёд бородёнка.
— Картошку второй раз разогреваю, — сообщил он обличительным тоном, переводя глаза с Громова на Ксюху и обратно.
Очевидно, он говорил правду. Снизу явственно тянуло горелым.
* * *
Ксюха была рада тому, что осталась одна. Сейчас это было ей необходимо. Она терпеть не могла сумятицы в мыслях и чувствах, всегда стремилась к уединению, когда требовалось прийти в себя.
И ещё она устала, очень устала. Ей надоело нянчиться с Саней, надоело утешать и воодушевлять его, опостылело бодриться самой, делая вид, что ничего страшного не произошло, что все образуется и уладится наилучшим образом. Ксюха не рассчитывала, что муж будет носить её на руках, такую картину даже смешно было представить; но и она не могла вечно нянчиться со своим требовательным сокровищем. Ей все больше не хватало крепкого мужского плеча, на которое можно опереться в трудную минуту.
Плечи мужчины, приютившего их в своём доме, выглядели как раз очень надёжными и широкими — за такими хорошо прятаться от любых жизненных невзгод. Но как унизительно искать укрытия за чужой спиной вместе с собственным супругом! Ксюха больше не хотела и не могла видеть этих непохожих мужчин рядом. Боялась сравнивать. А ещё боялась долго глядеть в светло-серые глаза Громова, потому что отводить от них взгляд становилось все труднее.
Она провела ладонями по рубашке, ощущая сквозь ткань свою наготу. Рубашка с чужого плеча оберегала её — такая грубая, такая прочная и такая… нежная.
Ксюхе казалось, что она находится в объятиях владельца. Чем все это закончится? Освободится ли она от этого наваждения, когда окажется далеко-далеко отсюда? Наверное. Вот только уходить отсюда никуда не хотелось. И почему-то у Ксюхи возникла уверенность, что она останется здесь навсегда.
Остановившись в задумчивости перед опустевшим диваном, она взяла оставленную Громовым книгу.
Интересно, что может читать такой человек? Хм, рассказы и повести какого-то Леонида Андреева, неизвестного ей даже понаслышке. Она пробежала глазами по строчкам, пожала плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40