к выступлению фашистские страны — и Японию, и Германию — и что на это шансы есть». (С. 118.)
Ну, а что же сам Бухарин? Уж, наверное, все отрицал и изобличал своих сотоварищей во лжи и клевете? Да нет! Со страшным «скреже— том» в душе (о, как бы не хотелось заниматься такими паскудными «воспоминаниями»!) он все-таки признал следующее:
«Радек мне рассказал относительно его переговоров с Троцким, что Троцкий имел переговоры с немецкими фашистами о территориальных уступках за помощь контрреволюционным организациям». (С. 360.)
«Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросах размеров». (С. 361.)
Относительно «установок Троцкого» Бухарин был не всегда согласен и заявлял на процессе так: «Я не считал директивы Троцкого для всех нас обязательными». (С. 362.)
Однако в главных вопросах (курс на пораженчество, иностранная помощь) он был с ним вполне солидарен и, как признает, соратников в определенном духе убеждал.
«Одним словом, я был обязан, как один из руководителей „правого“ Центра, доложить одному из руководителей периферийного центра нашу установку. Коротко эта установка заключалась в том, что в борьбе с советской властью возможно использование военной конъюнктуры и тех или иных уступок капиталистическим государствам для их нейтрализации, а иногда и для помощи с их стороны.
Вышинский. Иначе говоря, ориентация на помощь некоторых иностранных государств?
Бухарин. Да, это можно и так сказать.
Вышинский. Иначе говоря, ориентация на поражение СССР?
Бухарин. В общем, суммарно, повторяю, — да». (Вышинский, с. 529— 530.)
В 1936 г., после августовского процесса Зиновьева и Каменева, закончившегося смертными приговорами всем подсудимым, для всех оппозиционных группировок обстановка складывается пиковая: грозило полное разоблачение! Самые слабые и рядовые начали думать о спасении собственной шкуры, о возможностях явки с повинной. Дикий страх охватил всех, Иванов так передавал тогдашние настроения:
«Вся организация жила страхом, я бы сказал, что деятельность правых была по сути дела накануне коренного разоблачения». (С. 118.)
«Где бы я не встречался с членом нашей организации, непременно заводился разговор о том, что война непременно начнется в ближайшее время, что подготавливаемый нами разгром Советского Союза в корне изменит наше положение. Я хотел войны, ждал ее. Я помню, что всякие дипломатические успехи Советского Союза, отодвигавшие войну, всякие успехи Народного Фронта в борьбе с фашизмом и войной вызывали у нас у всех чувство уныния и подавленности». (С. 642.)
Малодушные руководители и члены организации пробовали устроить с Бухариным разговор «по душам». Ничего хорошего не получалось. Попробовал однажды и Иванов подступиться с разговором, что мы-де «становимся целиком банкротами». «Любимец партии» вышел из себя («никогда я Бухарина не видел таким яростным и злобным». — С. 118): «Он на меня набросился, — вы трус, вы паникер, вы мне все тычете — „массы“ — массам не нужно потакать, вы должны знать, что организация правых против масс будет вести войну, а вы им хотите потакать». (С. 118). И дальше не постеснялся пригрозить: «Вы, де, знаете, что мы ни с кем не поцеремонимся, если у нас кто сдрейфит и задрожит, и что у нас есть специальные люди, которые осуществляют необходимые мероприятия, значит убийства». (С. 148.)
После таких и подобных признаний в суде, подкрепленных большим документальным материалом, составлявшим 100 томов, имевшим много общих моментов с процессом Пятакова-Радека (1937), ничуть не кажутся удивительными яростные филиппики прокурора СССР Вышинского, которые говорят сами за себя:
«В беседе с Пятаковым в декабре 1935 года Троцкий, по словам Пятакова, прямо говорил о неизбежности войны в ближайшее же время. Мы здесь это проверили, насколько возможно. Называлась дата — 1937 год.
Я не могу здесь не сказать об одном обстоятельстве, которое было вчера рассмотрено в закрытом заседании. Именно в связи с установкой Троцкого и, очевидно, соответствующих компетентных в этом деле кругов и учреждений одного иностранного государства, с которым договаривался Троцкий, установка на 1937 год обусловливалась необходимостью ряда таких мероприятий, которые должны были бы действительно к этому времени подготовить неизбежность поражения СССР. Вчера на закрытом судебном заседании Пятаков и Ратайчак дали подробные объяснения, что они сделали для того, чтобы обеспечить наше поражение в случае возникновения войны в 1937 году и, в частности, в деле снабжения нашей армии необходимыми средствами обороны. Они нам показали вчера, как глубоко и как чудовищно подл был их план предательства нашей страны в руки врага.
Они показали, как они своим планом хотели обезоружить в наиболее для нас важный и опасный в случае возникновения военных действий период времени — нашу Красную Армию, нашу страну, наш народ.
Теперь становится понятным, почему их планы были приноровлены к тому, чтобы именно в 1937 году поставить нас в тяжелое положение в области некоторых мероприятий оборонного значения.
Именно к 1937 году было подтянуто то чудовищное преступление, которое вчера было установлено в закрытом судебном заседании. Именно на 1937 год ставилась основная ставка на поражение.
Надо вспомнить, что еще 10 лет назад Троцкий оправдывал свою пораженческую позицию по отношению к СССР, ссылаясь на известный тезис о Клемансо. Троцкий тогда писал: надо восстановить тактику Клемансо, восставшего, как известно, против французского правительства в то время, когда немцы стояли в 80 км от Парижа.
«Ускорить столкновение» — спровоцировать войну, подготовить поражение СССР — вот к чему сводилась программа троцкистского «центра» в области, так сказать, внешней политики. Две программы — непримиримые, как смертельные враги, стоят одна против другой. Две программы, два лагеря». (Вышинский, с. 463-464.)
В этой связи Вышинский яростно обличает троцкистскую группировку, не стесняясь в выражениях:
«Троцкисты ушли в подполье, накинув на себя маски раскаявшихся и якобы разоружившихся людей. Следуя указаниям Троцкого, Пятакова и других руководителей этой банды преступников, ведя двурушническую политику, маскируясь, они вновь проникли в партию, вновь проникли на советскую работу, кое-кто пролез даже и на ответственные государственные посты, припрятав до поры до времени, как это теперь с очевидностью установлено, свой старый троцкистский антисоветский груз на своих конспиративных квартирах, вместе с оружием, шифрами, паролями, связями и своими кадрами.
Начав с образования антипартийной фракции, переходя все более и более к обостренным методам борьбы против партии, став, особенно после изгнания из партии, главным рупором всех антисоветских групп и течений, они превратились в передовой отряд фашистов, действующих по прямым указаниям иностранных разведок.
Судебный процесс объединенного троцкистско-зиновьевского центра уже разоблачил связи троцкистов с гестапо и фашистами. Настоящий процесс пошел в этом отношении дальше. Он дал исключительной доказательной силы материал, еще раз подтвердивший и уточнивший эти связи, подтвердивший полностью и уточнивший в процессуально-доказательном смысле и в полном объеме предательскую роль троцкизма, полностью и безоговорочно перешедшего в лагерь врагов, превратившегося в одно из отделений СС и гестапо.
Путь троцкистов, путь троцкизма завершен». (С. 431.)
«Уход троцкизма в антисоветское подполье, превращение его в фашистскую агентуру — только завершение его исторического развития.
Превращение троцкистских групп в группы диверсантов и убийц, действующих по указанию иностранных разведок и генеральных штабов агрессоров, лишь завершило борьбу троцкизма против рабочего класа и партии, борьбу против Ленина и ленинизма, длившуюся десятилетия».
(С. 433.)
«Предсказания товарища Сталина полностью сбылись. Троцкизм действительно превратился в центральный сборный пункт всех враждебных социализму сил, в отряд простых бандитов, шпионов и убийц, которые целиком предоставили себя в распоряжение иностранных разведок, окончательно и бесповоротно превратились в лакеев капитализма, в реставраторов капитализма в нашей стране». (С. 435.)
«Троцкий и троцкисты долго были капиталистической агентурой в рабочем движении. Они превратились теперь в передовой фашистский отряд, в штурмовой батальон фашизма».
«Это не политическая партия. Это банда преступников, представляющих собой простую агентуру иностранной разведки. На прямо поставленный Пятакову вопрос: „Были ли связаны члены вашей организации с иностранными разведками?“ — Пятаков ответил: „Да, были“. И рассказал о том, как эта связь была установлена по прямой директиве Троцкого. Это подтвердил и Радек — специалист „параллельного“ центра по „внешним делам“. Это подтвердили Лившиц, Князев, Шестов, ряд других подсудимых — прямые и непосредственные агенты этих разведок.
Корни этой группы — не в народных массах нашей страны, которых эта банда боится, от которых она бежит, как черт от ладана. От народных масс эта банда прячет свое лицо, прячет свои звериные клыки, свои хищные зубы. (А как ведут себя их нынешние продолжатели и потомки?! Не они ли визжат: «Социализм не оправдал себя, подайте нам капитализм, частную собственность, фермерство, банки и публичные дома?! — В.Л.) Корни этой компании, этой банды надо искать в тайниках иностранных разведок, купивших этих людей, взявших их на свое содержание, оплачивавших их за верную холопскую службу. Вы видели этих штатных и внештатных полицейских шпионов и разведчиков». (С. 447.)
«Странно слышать, когда эти господа говорят здесь о каком-то соглашении этой „партии“, а попросту банды преступников, с японскими и германскими фашистскими силами. С серьезным видом Пятаков, Радек и Сокольников говорили о „соглашении“, которое Троцкий заключил или о котором Троцкий договорился с Германией и Японией. Эти господа с серьезным видом рассказывали, что они рассчитывали использовать эти страны в своих интересах. Но как можно серьезно об этом говорить, когда этот самый „параллельный“ центр — просто несчастная козявка по сравнению с волком.
Соглашение! Сказали бы просто «сдались на милость победителя». Это, конечно, не соглашение, а сдача на милость победителя.
Это соглашение мне напоминает басню Крылова «Лев на ловле». В басне говорится, как собака, лев да волк с лисой между собой заключили соглашение — «положили завет» — сообща зверей ловить. Лиса поймала оленя, начали делить. Тут одна из «договаривающихся сторон» говорит: «Вот эта часть моя по договору, вот эта мне, как льву, принадлежит без спору, вот эта мне за то, что всех сильнее я, а к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет, тот с места жив не встанет».
(Смех.)
Очень похож этот «завет» на ваше соглашение, господа подсудимые, господа офицеры германского и японского фашизма!» (С. 449-450.)
Вышинский яростно обличает главарей. Вот Пятаков, первый заместитель Орджоникидзе в Наркомате тяжелой промышленности: «Мы знаем, что расстановка сил проводилась и проходила по определенному плану не случайно. Были специальные люди, в адреса которых направлялись прибывшие из-за границы разведчики. Эти разведчики расставлялись также по определенному плану, их направляли именно туда, где, казалось, необходимо нанести наиболее чувствительный, как говорили Пятаков и Троцкий, удар.
Пятаков враг партизанщины и в области террора, и в области вредительства, и в области диверсии. Он действует по строгому хозяйственному расчету: вредит там, тогда, так и столько, где, когда, как и сколько ему в этом помогают и содействуют обстоятельства. Учет обстоятельств находится в его руках, учет средств — в его руках. Средства маскировки также находятся в его руках. Отсюда достаточно широкая, планомерная, разветвленная вредительская, диверсионная деятельность, чудовищность которой иногда может просто привести в содрогание. На предварительном следствии Пятаков показал:
«Я рекомендовал своим людям (и сам это делал) не распыляться в своей вредительской работе, концентрировать свое внимание на основных крупных объектах промышленности, имеющих оборонное и общесоюзное значение. (А сейчас что делается?! Где происходят непрерывные поджоги, взрывы и пр.?! — В.Л.) В этом пункте я действовал по директиве Троцкого: «Наносить чувствительные удары в наиболее чувствительных местах».
Мы видели на судебном следствии, что означала эта троцкистско-пятаковская формула в действии: она означала порчу и уничтожение машин, агрегатов и целых предприятий, поджог и взрыв целых цехов, шахт и заводов, организацию крушений поездов, гибель людей.
Организуя вредительские диверсионные акты, троцкистский антисоветский центр решал по существу одновременно две задачи: подорвать хозяйственную мощь Советского государства и обороноспособность нашей страны, другую задачу — вызвать у рабочих, у трудящихся, у населения озлобление против советской власти, натравить народ на советскую власть. Эту вторую задачу они решали при помощи самых изуверских преступлений. Они не только не останавливались перед этими преступлениями, они, наоборот, старались эти преступления организовать в возможно более широком масштабе, старались увеличить число жертв возможно больше. И не прав Пятаков, когда говорит, что принимал «это», как неизбежное. Он здесь не имеет мужества сказать всю ту правду, которую сказал сидящий за его спиною Дробнис». (С. 465-467.)
А вот характеристика С.А. Ратайчака: «Если бы у Пятакова не было никаких других преступлений, то только за одно то, что он этого человека подпустил ближе одного километра к химической промышленности, его надо было привлечь к самой суровой ответственности.
На ответственном посту начальника Главхимпрома Ратайчак, этот обер-вредитель, разворачивает свои преступные таланты, пускается в широкое преступное плаванье, раздувает паруса вовсю, — взрывает, уничтожает плоды трудов народа, губит и убивает людей». (С. 441.)
Дальше Вышинский приводит пример «самобичевания» Бухарина: «Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в измен— ников социалистической родины, мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, преступление, измену. Мы превратились в повстанческий отряд, организовали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата». (С. 494.)
«Бухарин говорит о стабилизации капитализма, о том, что в этом деле сыграл огромную роль фашизм, особенно немецкий фашизм. Он всячески, как верный пес этого фашизма, радостно лает, возвещая свой восторг перед этим фашизмом». (С. 535.)
«Философия, за дымовой завесой которой пытается здесь укрыться Бухарин, — это лишь маска для прикрытия шпионажа, измены. Философия и шпионаж, философия и вредительство, философия и диверсия, философия и убийства — как гений и злодейство — две вещи не совместимые!
Я не знаю других примеров, — это первый в истории пример того, как шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как размозжить ей голову разбойничьим кистенем!» (С. 494.)
«Бухарины и Рыковы, Ягоды и Булановы, Крестинские и Розенгольцы, Икрамовы, Шаранговичи, Ходжаевы и другие — это та же пятая колонна, это тот же поум (организации троцкистов в Испании. — В.Л.), это тот же Ку-клукс-клан. Это один из отрядов фашистских провокаторов и поджигателей войны, действующих на международной арене.
Разгром этого отряда — великая услуга делу мира, делу демократии, делу подлинной человеческой культуры». (С. 495.)
«Сколько раз Бухарин клялся именем Ленина лишь для того, чтобы сейчас же лучше обмануть и предать и партию, и страну, и дело социализма.
Сколько раз Бухарин прикасался к великому учителю с лобзанием Иуды-предателя!
Бухарин напоминает Василия Шуйского и Иуду Искариота, который предавал с лобзанием.
Так и Бухарин, — вредительство, диверсии, шпионаж, убийства организует, а вид у него тихий, смиренный, почти святой, и будто слышатся смиренные слова Василия Ивановича Шуйского: «Святое дело, братцы!» из уст Николая Ивановича.
Вот верх чудовищного лицемерия, вероломства, иезуитства и нечеловеческой подлости». (С. 522.)
Подводя итог разговору о вероломной деятельности оппозиции, Вышинский так сформулировал свой вывод: «Весь блок во главе с Троцким состоял из одних иностранных шпионов и царских охранников.
Бухарин и Рыков через своих сообщников были связаны с рядом иностранных разведок, которые они систематически обслуживали». (С. 496.) «Никто не умеет так маскироваться, как они. Никто не овладел в такой мере мастерством цинического двурушничества, как они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Ну, а что же сам Бухарин? Уж, наверное, все отрицал и изобличал своих сотоварищей во лжи и клевете? Да нет! Со страшным «скреже— том» в душе (о, как бы не хотелось заниматься такими паскудными «воспоминаниями»!) он все-таки признал следующее:
«Радек мне рассказал относительно его переговоров с Троцким, что Троцкий имел переговоры с немецкими фашистами о территориальных уступках за помощь контрреволюционным организациям». (С. 360.)
«Я не возражал против идеи сговора с Германией и Японией, но не был согласен с Троцким в вопросах размеров». (С. 361.)
Относительно «установок Троцкого» Бухарин был не всегда согласен и заявлял на процессе так: «Я не считал директивы Троцкого для всех нас обязательными». (С. 362.)
Однако в главных вопросах (курс на пораженчество, иностранная помощь) он был с ним вполне солидарен и, как признает, соратников в определенном духе убеждал.
«Одним словом, я был обязан, как один из руководителей „правого“ Центра, доложить одному из руководителей периферийного центра нашу установку. Коротко эта установка заключалась в том, что в борьбе с советской властью возможно использование военной конъюнктуры и тех или иных уступок капиталистическим государствам для их нейтрализации, а иногда и для помощи с их стороны.
Вышинский. Иначе говоря, ориентация на помощь некоторых иностранных государств?
Бухарин. Да, это можно и так сказать.
Вышинский. Иначе говоря, ориентация на поражение СССР?
Бухарин. В общем, суммарно, повторяю, — да». (Вышинский, с. 529— 530.)
В 1936 г., после августовского процесса Зиновьева и Каменева, закончившегося смертными приговорами всем подсудимым, для всех оппозиционных группировок обстановка складывается пиковая: грозило полное разоблачение! Самые слабые и рядовые начали думать о спасении собственной шкуры, о возможностях явки с повинной. Дикий страх охватил всех, Иванов так передавал тогдашние настроения:
«Вся организация жила страхом, я бы сказал, что деятельность правых была по сути дела накануне коренного разоблачения». (С. 118.)
«Где бы я не встречался с членом нашей организации, непременно заводился разговор о том, что война непременно начнется в ближайшее время, что подготавливаемый нами разгром Советского Союза в корне изменит наше положение. Я хотел войны, ждал ее. Я помню, что всякие дипломатические успехи Советского Союза, отодвигавшие войну, всякие успехи Народного Фронта в борьбе с фашизмом и войной вызывали у нас у всех чувство уныния и подавленности». (С. 642.)
Малодушные руководители и члены организации пробовали устроить с Бухариным разговор «по душам». Ничего хорошего не получалось. Попробовал однажды и Иванов подступиться с разговором, что мы-де «становимся целиком банкротами». «Любимец партии» вышел из себя («никогда я Бухарина не видел таким яростным и злобным». — С. 118): «Он на меня набросился, — вы трус, вы паникер, вы мне все тычете — „массы“ — массам не нужно потакать, вы должны знать, что организация правых против масс будет вести войну, а вы им хотите потакать». (С. 118). И дальше не постеснялся пригрозить: «Вы, де, знаете, что мы ни с кем не поцеремонимся, если у нас кто сдрейфит и задрожит, и что у нас есть специальные люди, которые осуществляют необходимые мероприятия, значит убийства». (С. 148.)
После таких и подобных признаний в суде, подкрепленных большим документальным материалом, составлявшим 100 томов, имевшим много общих моментов с процессом Пятакова-Радека (1937), ничуть не кажутся удивительными яростные филиппики прокурора СССР Вышинского, которые говорят сами за себя:
«В беседе с Пятаковым в декабре 1935 года Троцкий, по словам Пятакова, прямо говорил о неизбежности войны в ближайшее же время. Мы здесь это проверили, насколько возможно. Называлась дата — 1937 год.
Я не могу здесь не сказать об одном обстоятельстве, которое было вчера рассмотрено в закрытом заседании. Именно в связи с установкой Троцкого и, очевидно, соответствующих компетентных в этом деле кругов и учреждений одного иностранного государства, с которым договаривался Троцкий, установка на 1937 год обусловливалась необходимостью ряда таких мероприятий, которые должны были бы действительно к этому времени подготовить неизбежность поражения СССР. Вчера на закрытом судебном заседании Пятаков и Ратайчак дали подробные объяснения, что они сделали для того, чтобы обеспечить наше поражение в случае возникновения войны в 1937 году и, в частности, в деле снабжения нашей армии необходимыми средствами обороны. Они нам показали вчера, как глубоко и как чудовищно подл был их план предательства нашей страны в руки врага.
Они показали, как они своим планом хотели обезоружить в наиболее для нас важный и опасный в случае возникновения военных действий период времени — нашу Красную Армию, нашу страну, наш народ.
Теперь становится понятным, почему их планы были приноровлены к тому, чтобы именно в 1937 году поставить нас в тяжелое положение в области некоторых мероприятий оборонного значения.
Именно к 1937 году было подтянуто то чудовищное преступление, которое вчера было установлено в закрытом судебном заседании. Именно на 1937 год ставилась основная ставка на поражение.
Надо вспомнить, что еще 10 лет назад Троцкий оправдывал свою пораженческую позицию по отношению к СССР, ссылаясь на известный тезис о Клемансо. Троцкий тогда писал: надо восстановить тактику Клемансо, восставшего, как известно, против французского правительства в то время, когда немцы стояли в 80 км от Парижа.
«Ускорить столкновение» — спровоцировать войну, подготовить поражение СССР — вот к чему сводилась программа троцкистского «центра» в области, так сказать, внешней политики. Две программы — непримиримые, как смертельные враги, стоят одна против другой. Две программы, два лагеря». (Вышинский, с. 463-464.)
В этой связи Вышинский яростно обличает троцкистскую группировку, не стесняясь в выражениях:
«Троцкисты ушли в подполье, накинув на себя маски раскаявшихся и якобы разоружившихся людей. Следуя указаниям Троцкого, Пятакова и других руководителей этой банды преступников, ведя двурушническую политику, маскируясь, они вновь проникли в партию, вновь проникли на советскую работу, кое-кто пролез даже и на ответственные государственные посты, припрятав до поры до времени, как это теперь с очевидностью установлено, свой старый троцкистский антисоветский груз на своих конспиративных квартирах, вместе с оружием, шифрами, паролями, связями и своими кадрами.
Начав с образования антипартийной фракции, переходя все более и более к обостренным методам борьбы против партии, став, особенно после изгнания из партии, главным рупором всех антисоветских групп и течений, они превратились в передовой отряд фашистов, действующих по прямым указаниям иностранных разведок.
Судебный процесс объединенного троцкистско-зиновьевского центра уже разоблачил связи троцкистов с гестапо и фашистами. Настоящий процесс пошел в этом отношении дальше. Он дал исключительной доказательной силы материал, еще раз подтвердивший и уточнивший эти связи, подтвердивший полностью и уточнивший в процессуально-доказательном смысле и в полном объеме предательскую роль троцкизма, полностью и безоговорочно перешедшего в лагерь врагов, превратившегося в одно из отделений СС и гестапо.
Путь троцкистов, путь троцкизма завершен». (С. 431.)
«Уход троцкизма в антисоветское подполье, превращение его в фашистскую агентуру — только завершение его исторического развития.
Превращение троцкистских групп в группы диверсантов и убийц, действующих по указанию иностранных разведок и генеральных штабов агрессоров, лишь завершило борьбу троцкизма против рабочего класа и партии, борьбу против Ленина и ленинизма, длившуюся десятилетия».
(С. 433.)
«Предсказания товарища Сталина полностью сбылись. Троцкизм действительно превратился в центральный сборный пункт всех враждебных социализму сил, в отряд простых бандитов, шпионов и убийц, которые целиком предоставили себя в распоряжение иностранных разведок, окончательно и бесповоротно превратились в лакеев капитализма, в реставраторов капитализма в нашей стране». (С. 435.)
«Троцкий и троцкисты долго были капиталистической агентурой в рабочем движении. Они превратились теперь в передовой фашистский отряд, в штурмовой батальон фашизма».
«Это не политическая партия. Это банда преступников, представляющих собой простую агентуру иностранной разведки. На прямо поставленный Пятакову вопрос: „Были ли связаны члены вашей организации с иностранными разведками?“ — Пятаков ответил: „Да, были“. И рассказал о том, как эта связь была установлена по прямой директиве Троцкого. Это подтвердил и Радек — специалист „параллельного“ центра по „внешним делам“. Это подтвердили Лившиц, Князев, Шестов, ряд других подсудимых — прямые и непосредственные агенты этих разведок.
Корни этой группы — не в народных массах нашей страны, которых эта банда боится, от которых она бежит, как черт от ладана. От народных масс эта банда прячет свое лицо, прячет свои звериные клыки, свои хищные зубы. (А как ведут себя их нынешние продолжатели и потомки?! Не они ли визжат: «Социализм не оправдал себя, подайте нам капитализм, частную собственность, фермерство, банки и публичные дома?! — В.Л.) Корни этой компании, этой банды надо искать в тайниках иностранных разведок, купивших этих людей, взявших их на свое содержание, оплачивавших их за верную холопскую службу. Вы видели этих штатных и внештатных полицейских шпионов и разведчиков». (С. 447.)
«Странно слышать, когда эти господа говорят здесь о каком-то соглашении этой „партии“, а попросту банды преступников, с японскими и германскими фашистскими силами. С серьезным видом Пятаков, Радек и Сокольников говорили о „соглашении“, которое Троцкий заключил или о котором Троцкий договорился с Германией и Японией. Эти господа с серьезным видом рассказывали, что они рассчитывали использовать эти страны в своих интересах. Но как можно серьезно об этом говорить, когда этот самый „параллельный“ центр — просто несчастная козявка по сравнению с волком.
Соглашение! Сказали бы просто «сдались на милость победителя». Это, конечно, не соглашение, а сдача на милость победителя.
Это соглашение мне напоминает басню Крылова «Лев на ловле». В басне говорится, как собака, лев да волк с лисой между собой заключили соглашение — «положили завет» — сообща зверей ловить. Лиса поймала оленя, начали делить. Тут одна из «договаривающихся сторон» говорит: «Вот эта часть моя по договору, вот эта мне, как льву, принадлежит без спору, вот эта мне за то, что всех сильнее я, а к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет, тот с места жив не встанет».
(Смех.)
Очень похож этот «завет» на ваше соглашение, господа подсудимые, господа офицеры германского и японского фашизма!» (С. 449-450.)
Вышинский яростно обличает главарей. Вот Пятаков, первый заместитель Орджоникидзе в Наркомате тяжелой промышленности: «Мы знаем, что расстановка сил проводилась и проходила по определенному плану не случайно. Были специальные люди, в адреса которых направлялись прибывшие из-за границы разведчики. Эти разведчики расставлялись также по определенному плану, их направляли именно туда, где, казалось, необходимо нанести наиболее чувствительный, как говорили Пятаков и Троцкий, удар.
Пятаков враг партизанщины и в области террора, и в области вредительства, и в области диверсии. Он действует по строгому хозяйственному расчету: вредит там, тогда, так и столько, где, когда, как и сколько ему в этом помогают и содействуют обстоятельства. Учет обстоятельств находится в его руках, учет средств — в его руках. Средства маскировки также находятся в его руках. Отсюда достаточно широкая, планомерная, разветвленная вредительская, диверсионная деятельность, чудовищность которой иногда может просто привести в содрогание. На предварительном следствии Пятаков показал:
«Я рекомендовал своим людям (и сам это делал) не распыляться в своей вредительской работе, концентрировать свое внимание на основных крупных объектах промышленности, имеющих оборонное и общесоюзное значение. (А сейчас что делается?! Где происходят непрерывные поджоги, взрывы и пр.?! — В.Л.) В этом пункте я действовал по директиве Троцкого: «Наносить чувствительные удары в наиболее чувствительных местах».
Мы видели на судебном следствии, что означала эта троцкистско-пятаковская формула в действии: она означала порчу и уничтожение машин, агрегатов и целых предприятий, поджог и взрыв целых цехов, шахт и заводов, организацию крушений поездов, гибель людей.
Организуя вредительские диверсионные акты, троцкистский антисоветский центр решал по существу одновременно две задачи: подорвать хозяйственную мощь Советского государства и обороноспособность нашей страны, другую задачу — вызвать у рабочих, у трудящихся, у населения озлобление против советской власти, натравить народ на советскую власть. Эту вторую задачу они решали при помощи самых изуверских преступлений. Они не только не останавливались перед этими преступлениями, они, наоборот, старались эти преступления организовать в возможно более широком масштабе, старались увеличить число жертв возможно больше. И не прав Пятаков, когда говорит, что принимал «это», как неизбежное. Он здесь не имеет мужества сказать всю ту правду, которую сказал сидящий за его спиною Дробнис». (С. 465-467.)
А вот характеристика С.А. Ратайчака: «Если бы у Пятакова не было никаких других преступлений, то только за одно то, что он этого человека подпустил ближе одного километра к химической промышленности, его надо было привлечь к самой суровой ответственности.
На ответственном посту начальника Главхимпрома Ратайчак, этот обер-вредитель, разворачивает свои преступные таланты, пускается в широкое преступное плаванье, раздувает паруса вовсю, — взрывает, уничтожает плоды трудов народа, губит и убивает людей». (С. 441.)
Дальше Вышинский приводит пример «самобичевания» Бухарина: «Мы все превратились в ожесточенных контрреволюционеров, в измен— ников социалистической родины, мы превратились в шпионов, террористов, реставраторов капитализма. Мы пошли на предательство, преступление, измену. Мы превратились в повстанческий отряд, организовали террористические группы, занимались вредительством, хотели опрокинуть советскую власть пролетариата». (С. 494.)
«Бухарин говорит о стабилизации капитализма, о том, что в этом деле сыграл огромную роль фашизм, особенно немецкий фашизм. Он всячески, как верный пес этого фашизма, радостно лает, возвещая свой восторг перед этим фашизмом». (С. 535.)
«Философия, за дымовой завесой которой пытается здесь укрыться Бухарин, — это лишь маска для прикрытия шпионажа, измены. Философия и шпионаж, философия и вредительство, философия и диверсия, философия и убийства — как гений и злодейство — две вещи не совместимые!
Я не знаю других примеров, — это первый в истории пример того, как шпион и убийца орудует философией, как толченым стеклом, чтобы запорошить своей жертве глаза перед тем, как размозжить ей голову разбойничьим кистенем!» (С. 494.)
«Бухарины и Рыковы, Ягоды и Булановы, Крестинские и Розенгольцы, Икрамовы, Шаранговичи, Ходжаевы и другие — это та же пятая колонна, это тот же поум (организации троцкистов в Испании. — В.Л.), это тот же Ку-клукс-клан. Это один из отрядов фашистских провокаторов и поджигателей войны, действующих на международной арене.
Разгром этого отряда — великая услуга делу мира, делу демократии, делу подлинной человеческой культуры». (С. 495.)
«Сколько раз Бухарин клялся именем Ленина лишь для того, чтобы сейчас же лучше обмануть и предать и партию, и страну, и дело социализма.
Сколько раз Бухарин прикасался к великому учителю с лобзанием Иуды-предателя!
Бухарин напоминает Василия Шуйского и Иуду Искариота, который предавал с лобзанием.
Так и Бухарин, — вредительство, диверсии, шпионаж, убийства организует, а вид у него тихий, смиренный, почти святой, и будто слышатся смиренные слова Василия Ивановича Шуйского: «Святое дело, братцы!» из уст Николая Ивановича.
Вот верх чудовищного лицемерия, вероломства, иезуитства и нечеловеческой подлости». (С. 522.)
Подводя итог разговору о вероломной деятельности оппозиции, Вышинский так сформулировал свой вывод: «Весь блок во главе с Троцким состоял из одних иностранных шпионов и царских охранников.
Бухарин и Рыков через своих сообщников были связаны с рядом иностранных разведок, которые они систематически обслуживали». (С. 496.) «Никто не умеет так маскироваться, как они. Никто не овладел в такой мере мастерством цинического двурушничества, как они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76