Он видел словно со стороны, как обнимает Ханумана, принимая стеклянный град на свои густые волосы, на затылок и обтянутую черным шелком спину. Один из соборных стражей поспешил прикрыть от стекла их обоих, другие тем временем побороли и обезоружили убийцу. Третьи же, во главе с Ярославом Бульбой, взбежали на алтарь, образовав живую стену вокруг Данло и Ханумана.
— Спасайте его! — крикнул Хануман, освободившись от Данло. На один миг Данло встретился с его странным взглядом, и Хануман повторил, дернув за рукав Ярослава Бульбу: — Спасайте лорда Мэллори Рингесеа!
Пока охранники под алтарем вязали неудачливого убийцу жгучей веревкой, Ярослав и еще двадцать божков окружили Данло, прикрывая его от пуль и лучей других вероятных убийц — а заодно и от глаз всех, кто находился в соборе. Огражденный этой ширмой из золотого шелка, Ярослав Бульба вонзил в шею Данло иглу с черным наконечником.
— Нет! — крикнул, рванувшись, Данло, но другие божки удержали его.
Парализующее средство, впрыснутое Бульбой, почти мгновенно сковало его мускулы.
— Нет! — снова крикнул он. — Я Мэллори ви Соли Рингесс, и я… — На этом его речь прервалась, точно невидимая рука стиснула ему горло. Ноги под ним подкосились, и он рухнул на окружавших его божков. Пятеро из них двинулись вперед, расчищая дорогу, еще пятеро вместе с Бульбой подняли Данло на руки.
— Пустите! — крикнул Хануман, расталкивая оставшихся на алтаре божков и храбро, как могло, показаться, рискуя собой. Он повернулся лицом ко всему собору, ко всему городу, и его серебряный голос, как меч, рассек стоящий вокруг шум. — Дорогу лорду Мэллори Рингессу! Дайте унести его в безопасное место!
Данло не мог выговорить ни слова, не мог шевельнуться — ему оставалось только смотреть в безжалостные лиловые глаза Ярослава Бульбы и ждать дальнейшего развития событий. Долго ждать не пришлось. Его пронесли через неф, между рядами людей, наперебой спрашивающих, не попала ли в их бога пуля убийцы. Горячее дыхание Ярослава касалось лица Данло, по шее стекала струйка крови из пореза, нанесенного осколком стекла. Солнце и ветер проникали в пробитую пулей дыру, и сотни божков вокруг шумно дышали, охваченные страхом за жизнь Мэллори Рингесса.
Воины-поэты вместе с Данло прошли под аркой, увенчанной каменными шпилями и статуей Мэллори Рингесса, открыли дверь на лестницу и стали подниматься на башню. Лестничную клетку наполнил рев тысяч голосов, выкрикивающих:
— Мэллори Рингесс! Мэллори Рингесс! Мэллори ви Соли Рингесс!
Я Мэллори Рингесс, думал Данло. Я Мэллори Рингесс, и я вернулся сюда через тридцать тысяч световых лет, чтобы покончить с войной.
Дверь за ними захлопнулась, отрезав их от шума, и настала тишина.
Глава 21
ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ СОЛНЦ
Либо ты будешь убит на поле боя и достигнешь небесного царства, либо же ты завоюешь царство земное и будешь наслаждаться им. Так наберись же решимости и сражайся.
“Бхагавадгита”, 2:37
Воины-поэты внесли Данло в кабинет Ханумана на вершине башни, все так же тесно заставленный сулки-динамиками, голографическими стендами, компьютерами и прочей кибернетикой. Все радужные шары были зажжены в честь прибытия Данло. Их свет заливал старые шахматы Ханумана из кости и осколочника. Среди фигур недоставало белого бога.
Образник Данло, преодолевший вместе с ним тысячи световых лет, перенесли сюда из камеры в часовне и поставили на столик рядом с шахматами, но Хануман, как и в прошлый раз, прикрыл его белым налловым колпаком, не пропускающим ни звука, ни света. Он объяснял это тем, что не может выносить неумолчной болтовни Эде.
Поскольку ни кровати, ни кушетки у Ханумана не водилось, воины-поэты уложили Данло на фравашийский ковер в восточном квадранте комнаты. Данло, по-прежнему парализованный, мог только моргать. Ярослав Бульба, опустившись на колени, проверил его пульс и дыхание. Данло видел над собой длинные изогнутые окна купола, синее небо в них и пурпурные простенки между ними; время от времени все это заслоняла голова Ярослава Бульбы, и тогда Данло видел его жуткие искусственные глаза.
— Я еще ни разу не видел бога, — заметил Ярослав. — Было время, Мэллори Рингесс, когда я был бы обязан убить тебя за то, что ты бог. Если ты, конечно, взаправду бог, как все говорят.
Сердце Данло стукнуло три раза, и он дважды моргнул, глядя на человека, который совсем недавно пытал его. Ни отвернуться, ни ответить ему Данло не мог.
— Тебе, наверно, интересно знать, что за штуку я тебе впрыснул. Если тебе не дадут противоядие, ты останешься парализованным навсегда.
Я должен пошевелиться, думал Данло. Должен заставить себя двигаться.
— Перманентный паралич, — без всякой жалости продолжал Ярослав. — Но с помощью питательных трубок мы можем поддерживать в тебе жизнь чуть ли не вечно, если лорд Хануман того пожелает.
Я должен заставить себя двигаться. Должен повернуться лицом к западу, если пришло мое время умирать.
Долгое время спустя — Данло насчитал около трех тысяч ударов сердца — он услышал, как открывается дверь. Судя по звуку шагов по камню, в комнату вошли не менее двух человек. Один из них заговорил, порождая эхо среди компьютеров, оптических и квантовых, и висящих между окнами ярконских гобеленов. Данло сразу узнал серебряный голос Ханумана ли Тоша.
— Теперь у него вид не слишком божественный, правда? — Хануман встал над Данло. Его холодные глаза смотрели сверху, как две луны. — Дай ему противоядие. Небольшую дозу, — приказал он стоящему рядом Ярославу.
— Вы уверены, лорд Хануман? Если он правда бог, то…
— Думаю, тело у него столь же человеческое, как у нас с тобой. Дай самую малость, чтобы я мог говорить с ним.
— Слушаюсь.
Ярослав появился в поле зрения, держа в руке иглу. Где-то сбоку от Ханумана стоял еще один человек — Данло слышал, как он шуршит шелком, но не видел его. Игла вошла в тело, и покалывающее тепло сразу охватило лицо, шею, челюсти и горло. После двадцати ударов сердца Данло сумел немного приоткрыть рот, и Хануман сказал Ярославу:
— Теперь оставь нас. Жди за дверью, пока я не позову.
Сердце Данло отстучало еще четыре раза, разгоняя противоядие по артериям, мускулам и нервам. Данло повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Ярослав, а с ним и другие воины-поэты.
— Это средство снимает паралич головы, — сказал Хануман. — Воины-поэты — большие специалисты в такого рода делах; у нас есть и другие препараты, способные вернуть подвижность другим частям твоего тела и даже всему телу.
Данло с большим усилием запрокинул голову, чтобы лучше видеть Ханумана и того, кто прятался теперь у него за спиной. Облизнув губы и сглотнув царапающий горло комок, он выговорил:
— Хануман… Хануман ли Тош. Я…
— Мэллори Рингесс, — договорил Хануман, опускаясь на колени рядом с ним. — Мэллори Рингесс — это бог (или человек), которого ты изображаешь, но я знаю, кто ты на самом деле.
При этих словах человек у него за спиной — Констанцио с Алезара — сделал шаг вперед.
— Данло. — Хануман смотрел ему прямо в глаза, как привык смотреть с их первой встречи на площади Лави. — Данло ви Соли Рингесс — это ведь ты, не так ли? Я знаю, что это ты. Знаю, что этот резчик придал тебе облик твоего отца.
Данло устремил взгляд на высокого серолицего Констанцио. Паралич языка и губ прошел почти полностью, и Данло обрел способность выплеснуть весь гнев, сжигавший его изнутри.
— Уйди, — сказал он звучным и грозным голосом. — Уйди и не возвращайся больше.
— Мне жаль, что так вышло с твоим сыном, — сказал Констанцио. Хануман, услышав это, насторожился, и его глаза стали перемещаться между резчиком и Данло, как два прожектора. — Извини, но я ничем не мог помочь.
— Очень даже мог, — ответил Данло. — У тебя были лекарства, ты владеешь криологическими навыками. Спасти ему жизнь било в твоей власти, а ты обрек его на смерть.
— Сожалею, но было уже слишком поздно. И я уже выполнил наше с тобой соглашение, разве нет?
— Нет. — Глаза Данло пылали гневом. — Ты обещал держать все в секрете — именно так мы условились.
— Зачем же тебе вздумалось выдавать себя за бога? — Констанцио, ежась под взглядом Данло, опустил глаза. — Я поступил бы неправильно, если бы сохранил твой секрет при таких обстоятельствах.
— Мы договорились, что, если ты расскажешь кому-то об этом, наша сделка будет расторгнута. Сфера, которую ты получил в качестве гонорара, принадлежала моей матери. Верни ее мне.
Констанцио взглянул на Ханумана с таким выражением, словно паралич затронул не только тело, но и разум Данло.
— Он сумасшедший. Напрасно я взялся ваять этого умалишенного.
Хануман смотрел на него странно, точно видел перед собой головоломку, а не живого человека.
— Тем не менее ты за это взялся? — спросил он. — И можешь доказать это, по твоим словам?
Констанцио кивнул и попросил: — Будьте так любезны, подержите ему голову.
Хануман с кривой улыбкой исполнил требуемое, придерживая Данло за лоб и подбородок. Для этого ему понадобилась вся его сила: Данло, взбешенный своим провалом и своим беспомощным состоянием, отчаянно мотал головой из стороны в сторону. Когда Хануман наконец выиграл этот поединок, Констанцио достал из своего черного чемоданчика лазерный офтальмоскоп. Оттянув левое веко Данло, он направил луч в то место, где ярко-голубая радужка переходила в белок.
— Ищите шов. Я поставил ему искусственную роговицу. При желании ее легко можно убрать.
— Сделай это, — распорядился Хануман, еще крепче сжимая голову Данло. Констанцио впрыснул в оба глаза Данло анестезирующее средство и ввел растворитель. Через несколько мгновений он вынул роговицы, обнаружив темно-синие глаза, которыми Данло смотрел на мир с самого своего рождения.
— Это хорошо, что ты оставил свидетельство его трансформации, — сказал Хануман. — Спасибо, что сообщил мне об этом.
— Это я должен благодарить вас, лорд Хануман, — с поклоном ответил Констанцио.
— Но больше никому не говори о том, что знаешь.
— Не скажу, — пообещал Констанцио. — Даю вам слово. Осмелюсь теперь напомнить вам о вашем обещании — вы говорили, что я— могу покинуть Невернес.
— Да, верно. — Хануман смотрел в западные окна башни.
Угроза ивиомилов взорвать Звезду Невернеса давно уже наводила ужас на жителей города. Некоторые из них в своем стремлении спастись от голода и грядущего уничтожения готовы были отдать что угодно: фамильные огневиты, собственные внутренние органы и даже своих детей, лишь бы попасть на один из тяжелых кораблей, которые изредка еще стартовали с космодрома. Дня не проходило без того, чтобы Ханумана как истинного правителя города не осаждали сотни таких просителей.
— Я обещал и сдержу свое слово.
С этими словами Хануман открыл дверь, и в комнату по его знаку вошел Ярослав Бульба с другим воином-поэтом.
Повинуясь тайному сигналу. Ханумана, они стали по обе стороны от Констанцио.
— Я обещал этому человеку отправить его из Невернеса. Позаботьтесь, чтобы он сегодня же покинул город.
Коротким кивком попрощавшись с Констанцио, он проводил его и воинов-поэтов до двери, закрыл ее и вернулся к Данло.
— Он действительно великий мастер. — Хануман разглядывал лицо и фигуру Данло, и его глаза напоминали снятое голубоватое молоко, застывшее на морозе. — Но я ненавижу предателей, нарушающих свои обещания.
Данло, тщетно пытаясь пошевелить руками, спросил:
— Поэтому ты приказал убить его, да?
Хануман обошел этот вопрос молчанием, и Данло, выждав пять ударов сердца, спросил опять:
— Ему так и не удастся покинуть город, верно?
— Отчего же, — улыбнулся Хануман. — Я свое слово держу. Его тело сожгут в плазменной печи, и он покинет город в виде дыма еще до конца дня. Я отправлю его из Невернеса, как и обещал.
— Понятно.
— Я полагал, что его смерть устроит и тебя.
— Нет. Я не желал этого, и тебе это должно быть известно.
— Никогда не убивай? Никогда не причиняй вреда другому, что бы он ни сделал тебе?
— Все, что Констанцио сделал и чего не сделал, повредило только ему самому. Его… душе. Большего вреда я ему не желаю.
— Ты до чертиков благороден — я всегда это говорил.
— Что поделаешь.
— Я не знал, что у тебя был сын. Мне жаль, что его больше нет, — от всего сердца жаль, Данло.
Глаза Данло, устремленные на Ханумана, наполнились слезами. Он по-прежнему чувствовал последнее дыхание Джонатана у себя на лице и ощущал запах его горящего тела.
— Он был ребенком Тамары, да? Ее и твоим?
Данло закрыл глаза и промолчал, терзаемым памятью.
— Стало быть, Тамара все так же живет в Невернесе? — Серебряный голос Ханумана-цефика вонзался в Данло, как нож. — Думаю, она вообще не покидала город и родила этого ребенка несколько лет назад, а ты бросил ее ради этой дурацкой затеи с Экстром.
— Я не хочу говорить о Тамаре, — открыв глаза, сказал Данло. — И о моем сыне тоже.
— Как тебе угодно.
Данло, глядя в пурпурный купол над собой, скрипнул зубами от ненависти и отчаяния, сжигавших его.
— Не надо было мне обращаться к Констанцио.
— Да, вероятно. Но за предательство можешь его не винить — ты сам себя выдал.
— Как это?
— Думаешь, твой отец стал бы спасать меня от пули террориста? Заслонил бы меня своим телом?
— Я… не знаю, как поступил бы мой отец.
— Взять одно то, как ты смотрел на меня. Там, на алтаре, когда окно разбилось и стекло посыпалось вниз, был момент, когда твои глаза сказали мне все, так и знай. Твои милые, проклятые, дикие глаза.
— Мои глаза… Теперь они снова мои.
— Ну, искусственную роговицу всегда можно вернуть на место, не так ли? Если мы решим продолжать этот спектакль. Я почти уверен, что никто, кроме меня, не понял, кто ты на самом деле.
— Значит, божки по-прежнему верят, что я Мэллори Рингесс?
— Верят, Данло, верят. Потребность верить сидит в них очень глубоко — ты это знаешь.
Хануман снова встал на колени, почти коснувшись ногами груди Данло. Он пощупал Данло лоб, потрогал веки, горло, надавил на скованные параличом мускулы рук и живота.
Его пальцы, ставшие твердыми, как железо, от многолетних занятий боевыми искусствами, дрожали, как будто прикосновение к Данло причиняло ему боль. Хануман действительно ослабел за последнее время — ослабел от голода, от войны и от своих тайных мечтаний. Перемены, произошедшие в нем всего за несколько десятков дней, поражали Данло. Лицо у него побелело, как пепел осколочника, и состарилось на десять тысяч лет. Глаза время от времени вспыхивали адским огнем, который пылал у него внутри и поддерживал в нем способность двигаться, — но тут же вновь затягивались ледяной пленкой отчаяния и казались совершенно безжизненными. Движения, когда-то плавные, как ртуть, сделались отрывистыми и неуверенными, как у дряхлого старца.
Могло показаться, будто Хануман заключил некий тайный шайда-пакт со смертью: он будет жить вечно, но только при условии, что станет дышащим, говорящим, расчетливым, страшным на вид трупом. Он давно уже убил лучшую часть самого себя, чтобы сделаться сильным и бессмертным, как бог, давно уже облачился в пылающую мантию пророка. Но теперь огонь, которого он так желал (и так боялся), стал слишком горяч и ярок, чтобы его выносить. Это дикое, не знающее удержу пламя на глазах у Данло пожирало Ханумана изнутри. Ничто не могло его остановить, как нельзя остановить цепную реакцию сверхновых, разрывающую на части ядро галактики. Скоро это пламя выжжет в Ханумане остатки человечности, оставив от когда-то любимого Данло друга лишь кости, боль и страшную волю осуществить свою судьбу.
— Я знаю: божки всегда верили в то, что было желательно тебе, — сказал Данло. — Что ты сказал им обо мне теперь?
— Что ты не пострадал, но будешь находиться в безопасном месте до тех пор, пока угроза не минует окончательно.
— Понятно.
— В такие времена, как наше, всегда найдутся нигилисты, готовые убивать тех, кто выше их, — даже потенциальных богов.
— Но террорист в соборе целил в тебя, а не в меня.
— Казалось бы.
Кибершапочка на голове Ханумана заливала его лицо адским пурпурным светом.
— Я, кажется, понял, — сказал Данло. — Террорист — это один из твоих воинов-поэтов, да?
— Просто божок, натренированный Ярославом Бульбой. Сейчас его заперли в камеру, как раз напротив той, где сидел ты, — для его же сохранности, разумеется. Он признался, что является кольценосцем, и мы сообщили божкам, что Бенджамин Гур поручил ему убить меня.
— Понятно, — повторил Данло и снова попытался пошевелить руками и ногами, но не смог. — Но разве не проще было бы приказать ему убить меня?
— Проще, да, но опаснее. Убить великого Мэллори Рингесса — это громадный риск. Даже инсценированное покушение на него настроило бы всю мою церковь против меня. Это преступление я не смог бы свалить на кольценосцев и сам бы оказался под подозрением. Кроме того…
— Да?
— Трудно было бы найти такого божка, который согласился бы убить бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Спасайте его! — крикнул Хануман, освободившись от Данло. На один миг Данло встретился с его странным взглядом, и Хануман повторил, дернув за рукав Ярослава Бульбу: — Спасайте лорда Мэллори Рингесеа!
Пока охранники под алтарем вязали неудачливого убийцу жгучей веревкой, Ярослав и еще двадцать божков окружили Данло, прикрывая его от пуль и лучей других вероятных убийц — а заодно и от глаз всех, кто находился в соборе. Огражденный этой ширмой из золотого шелка, Ярослав Бульба вонзил в шею Данло иглу с черным наконечником.
— Нет! — крикнул, рванувшись, Данло, но другие божки удержали его.
Парализующее средство, впрыснутое Бульбой, почти мгновенно сковало его мускулы.
— Нет! — снова крикнул он. — Я Мэллори ви Соли Рингесс, и я… — На этом его речь прервалась, точно невидимая рука стиснула ему горло. Ноги под ним подкосились, и он рухнул на окружавших его божков. Пятеро из них двинулись вперед, расчищая дорогу, еще пятеро вместе с Бульбой подняли Данло на руки.
— Пустите! — крикнул Хануман, расталкивая оставшихся на алтаре божков и храбро, как могло, показаться, рискуя собой. Он повернулся лицом ко всему собору, ко всему городу, и его серебряный голос, как меч, рассек стоящий вокруг шум. — Дорогу лорду Мэллори Рингессу! Дайте унести его в безопасное место!
Данло не мог выговорить ни слова, не мог шевельнуться — ему оставалось только смотреть в безжалостные лиловые глаза Ярослава Бульбы и ждать дальнейшего развития событий. Долго ждать не пришлось. Его пронесли через неф, между рядами людей, наперебой спрашивающих, не попала ли в их бога пуля убийцы. Горячее дыхание Ярослава касалось лица Данло, по шее стекала струйка крови из пореза, нанесенного осколком стекла. Солнце и ветер проникали в пробитую пулей дыру, и сотни божков вокруг шумно дышали, охваченные страхом за жизнь Мэллори Рингесса.
Воины-поэты вместе с Данло прошли под аркой, увенчанной каменными шпилями и статуей Мэллори Рингесса, открыли дверь на лестницу и стали подниматься на башню. Лестничную клетку наполнил рев тысяч голосов, выкрикивающих:
— Мэллори Рингесс! Мэллори Рингесс! Мэллори ви Соли Рингесс!
Я Мэллори Рингесс, думал Данло. Я Мэллори Рингесс, и я вернулся сюда через тридцать тысяч световых лет, чтобы покончить с войной.
Дверь за ними захлопнулась, отрезав их от шума, и настала тишина.
Глава 21
ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ СОЛНЦ
Либо ты будешь убит на поле боя и достигнешь небесного царства, либо же ты завоюешь царство земное и будешь наслаждаться им. Так наберись же решимости и сражайся.
“Бхагавадгита”, 2:37
Воины-поэты внесли Данло в кабинет Ханумана на вершине башни, все так же тесно заставленный сулки-динамиками, голографическими стендами, компьютерами и прочей кибернетикой. Все радужные шары были зажжены в честь прибытия Данло. Их свет заливал старые шахматы Ханумана из кости и осколочника. Среди фигур недоставало белого бога.
Образник Данло, преодолевший вместе с ним тысячи световых лет, перенесли сюда из камеры в часовне и поставили на столик рядом с шахматами, но Хануман, как и в прошлый раз, прикрыл его белым налловым колпаком, не пропускающим ни звука, ни света. Он объяснял это тем, что не может выносить неумолчной болтовни Эде.
Поскольку ни кровати, ни кушетки у Ханумана не водилось, воины-поэты уложили Данло на фравашийский ковер в восточном квадранте комнаты. Данло, по-прежнему парализованный, мог только моргать. Ярослав Бульба, опустившись на колени, проверил его пульс и дыхание. Данло видел над собой длинные изогнутые окна купола, синее небо в них и пурпурные простенки между ними; время от времени все это заслоняла голова Ярослава Бульбы, и тогда Данло видел его жуткие искусственные глаза.
— Я еще ни разу не видел бога, — заметил Ярослав. — Было время, Мэллори Рингесс, когда я был бы обязан убить тебя за то, что ты бог. Если ты, конечно, взаправду бог, как все говорят.
Сердце Данло стукнуло три раза, и он дважды моргнул, глядя на человека, который совсем недавно пытал его. Ни отвернуться, ни ответить ему Данло не мог.
— Тебе, наверно, интересно знать, что за штуку я тебе впрыснул. Если тебе не дадут противоядие, ты останешься парализованным навсегда.
Я должен пошевелиться, думал Данло. Должен заставить себя двигаться.
— Перманентный паралич, — без всякой жалости продолжал Ярослав. — Но с помощью питательных трубок мы можем поддерживать в тебе жизнь чуть ли не вечно, если лорд Хануман того пожелает.
Я должен заставить себя двигаться. Должен повернуться лицом к западу, если пришло мое время умирать.
Долгое время спустя — Данло насчитал около трех тысяч ударов сердца — он услышал, как открывается дверь. Судя по звуку шагов по камню, в комнату вошли не менее двух человек. Один из них заговорил, порождая эхо среди компьютеров, оптических и квантовых, и висящих между окнами ярконских гобеленов. Данло сразу узнал серебряный голос Ханумана ли Тоша.
— Теперь у него вид не слишком божественный, правда? — Хануман встал над Данло. Его холодные глаза смотрели сверху, как две луны. — Дай ему противоядие. Небольшую дозу, — приказал он стоящему рядом Ярославу.
— Вы уверены, лорд Хануман? Если он правда бог, то…
— Думаю, тело у него столь же человеческое, как у нас с тобой. Дай самую малость, чтобы я мог говорить с ним.
— Слушаюсь.
Ярослав появился в поле зрения, держа в руке иглу. Где-то сбоку от Ханумана стоял еще один человек — Данло слышал, как он шуршит шелком, но не видел его. Игла вошла в тело, и покалывающее тепло сразу охватило лицо, шею, челюсти и горло. После двадцати ударов сердца Данло сумел немного приоткрыть рот, и Хануман сказал Ярославу:
— Теперь оставь нас. Жди за дверью, пока я не позову.
Сердце Данло отстучало еще четыре раза, разгоняя противоядие по артериям, мускулам и нервам. Данло повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как уходит Ярослав, а с ним и другие воины-поэты.
— Это средство снимает паралич головы, — сказал Хануман. — Воины-поэты — большие специалисты в такого рода делах; у нас есть и другие препараты, способные вернуть подвижность другим частям твоего тела и даже всему телу.
Данло с большим усилием запрокинул голову, чтобы лучше видеть Ханумана и того, кто прятался теперь у него за спиной. Облизнув губы и сглотнув царапающий горло комок, он выговорил:
— Хануман… Хануман ли Тош. Я…
— Мэллори Рингесс, — договорил Хануман, опускаясь на колени рядом с ним. — Мэллори Рингесс — это бог (или человек), которого ты изображаешь, но я знаю, кто ты на самом деле.
При этих словах человек у него за спиной — Констанцио с Алезара — сделал шаг вперед.
— Данло. — Хануман смотрел ему прямо в глаза, как привык смотреть с их первой встречи на площади Лави. — Данло ви Соли Рингесс — это ведь ты, не так ли? Я знаю, что это ты. Знаю, что этот резчик придал тебе облик твоего отца.
Данло устремил взгляд на высокого серолицего Констанцио. Паралич языка и губ прошел почти полностью, и Данло обрел способность выплеснуть весь гнев, сжигавший его изнутри.
— Уйди, — сказал он звучным и грозным голосом. — Уйди и не возвращайся больше.
— Мне жаль, что так вышло с твоим сыном, — сказал Констанцио. Хануман, услышав это, насторожился, и его глаза стали перемещаться между резчиком и Данло, как два прожектора. — Извини, но я ничем не мог помочь.
— Очень даже мог, — ответил Данло. — У тебя были лекарства, ты владеешь криологическими навыками. Спасти ему жизнь било в твоей власти, а ты обрек его на смерть.
— Сожалею, но было уже слишком поздно. И я уже выполнил наше с тобой соглашение, разве нет?
— Нет. — Глаза Данло пылали гневом. — Ты обещал держать все в секрете — именно так мы условились.
— Зачем же тебе вздумалось выдавать себя за бога? — Констанцио, ежась под взглядом Данло, опустил глаза. — Я поступил бы неправильно, если бы сохранил твой секрет при таких обстоятельствах.
— Мы договорились, что, если ты расскажешь кому-то об этом, наша сделка будет расторгнута. Сфера, которую ты получил в качестве гонорара, принадлежала моей матери. Верни ее мне.
Констанцио взглянул на Ханумана с таким выражением, словно паралич затронул не только тело, но и разум Данло.
— Он сумасшедший. Напрасно я взялся ваять этого умалишенного.
Хануман смотрел на него странно, точно видел перед собой головоломку, а не живого человека.
— Тем не менее ты за это взялся? — спросил он. — И можешь доказать это, по твоим словам?
Констанцио кивнул и попросил: — Будьте так любезны, подержите ему голову.
Хануман с кривой улыбкой исполнил требуемое, придерживая Данло за лоб и подбородок. Для этого ему понадобилась вся его сила: Данло, взбешенный своим провалом и своим беспомощным состоянием, отчаянно мотал головой из стороны в сторону. Когда Хануман наконец выиграл этот поединок, Констанцио достал из своего черного чемоданчика лазерный офтальмоскоп. Оттянув левое веко Данло, он направил луч в то место, где ярко-голубая радужка переходила в белок.
— Ищите шов. Я поставил ему искусственную роговицу. При желании ее легко можно убрать.
— Сделай это, — распорядился Хануман, еще крепче сжимая голову Данло. Констанцио впрыснул в оба глаза Данло анестезирующее средство и ввел растворитель. Через несколько мгновений он вынул роговицы, обнаружив темно-синие глаза, которыми Данло смотрел на мир с самого своего рождения.
— Это хорошо, что ты оставил свидетельство его трансформации, — сказал Хануман. — Спасибо, что сообщил мне об этом.
— Это я должен благодарить вас, лорд Хануман, — с поклоном ответил Констанцио.
— Но больше никому не говори о том, что знаешь.
— Не скажу, — пообещал Констанцио. — Даю вам слово. Осмелюсь теперь напомнить вам о вашем обещании — вы говорили, что я— могу покинуть Невернес.
— Да, верно. — Хануман смотрел в западные окна башни.
Угроза ивиомилов взорвать Звезду Невернеса давно уже наводила ужас на жителей города. Некоторые из них в своем стремлении спастись от голода и грядущего уничтожения готовы были отдать что угодно: фамильные огневиты, собственные внутренние органы и даже своих детей, лишь бы попасть на один из тяжелых кораблей, которые изредка еще стартовали с космодрома. Дня не проходило без того, чтобы Ханумана как истинного правителя города не осаждали сотни таких просителей.
— Я обещал и сдержу свое слово.
С этими словами Хануман открыл дверь, и в комнату по его знаку вошел Ярослав Бульба с другим воином-поэтом.
Повинуясь тайному сигналу. Ханумана, они стали по обе стороны от Констанцио.
— Я обещал этому человеку отправить его из Невернеса. Позаботьтесь, чтобы он сегодня же покинул город.
Коротким кивком попрощавшись с Констанцио, он проводил его и воинов-поэтов до двери, закрыл ее и вернулся к Данло.
— Он действительно великий мастер. — Хануман разглядывал лицо и фигуру Данло, и его глаза напоминали снятое голубоватое молоко, застывшее на морозе. — Но я ненавижу предателей, нарушающих свои обещания.
Данло, тщетно пытаясь пошевелить руками, спросил:
— Поэтому ты приказал убить его, да?
Хануман обошел этот вопрос молчанием, и Данло, выждав пять ударов сердца, спросил опять:
— Ему так и не удастся покинуть город, верно?
— Отчего же, — улыбнулся Хануман. — Я свое слово держу. Его тело сожгут в плазменной печи, и он покинет город в виде дыма еще до конца дня. Я отправлю его из Невернеса, как и обещал.
— Понятно.
— Я полагал, что его смерть устроит и тебя.
— Нет. Я не желал этого, и тебе это должно быть известно.
— Никогда не убивай? Никогда не причиняй вреда другому, что бы он ни сделал тебе?
— Все, что Констанцио сделал и чего не сделал, повредило только ему самому. Его… душе. Большего вреда я ему не желаю.
— Ты до чертиков благороден — я всегда это говорил.
— Что поделаешь.
— Я не знал, что у тебя был сын. Мне жаль, что его больше нет, — от всего сердца жаль, Данло.
Глаза Данло, устремленные на Ханумана, наполнились слезами. Он по-прежнему чувствовал последнее дыхание Джонатана у себя на лице и ощущал запах его горящего тела.
— Он был ребенком Тамары, да? Ее и твоим?
Данло закрыл глаза и промолчал, терзаемым памятью.
— Стало быть, Тамара все так же живет в Невернесе? — Серебряный голос Ханумана-цефика вонзался в Данло, как нож. — Думаю, она вообще не покидала город и родила этого ребенка несколько лет назад, а ты бросил ее ради этой дурацкой затеи с Экстром.
— Я не хочу говорить о Тамаре, — открыв глаза, сказал Данло. — И о моем сыне тоже.
— Как тебе угодно.
Данло, глядя в пурпурный купол над собой, скрипнул зубами от ненависти и отчаяния, сжигавших его.
— Не надо было мне обращаться к Констанцио.
— Да, вероятно. Но за предательство можешь его не винить — ты сам себя выдал.
— Как это?
— Думаешь, твой отец стал бы спасать меня от пули террориста? Заслонил бы меня своим телом?
— Я… не знаю, как поступил бы мой отец.
— Взять одно то, как ты смотрел на меня. Там, на алтаре, когда окно разбилось и стекло посыпалось вниз, был момент, когда твои глаза сказали мне все, так и знай. Твои милые, проклятые, дикие глаза.
— Мои глаза… Теперь они снова мои.
— Ну, искусственную роговицу всегда можно вернуть на место, не так ли? Если мы решим продолжать этот спектакль. Я почти уверен, что никто, кроме меня, не понял, кто ты на самом деле.
— Значит, божки по-прежнему верят, что я Мэллори Рингесс?
— Верят, Данло, верят. Потребность верить сидит в них очень глубоко — ты это знаешь.
Хануман снова встал на колени, почти коснувшись ногами груди Данло. Он пощупал Данло лоб, потрогал веки, горло, надавил на скованные параличом мускулы рук и живота.
Его пальцы, ставшие твердыми, как железо, от многолетних занятий боевыми искусствами, дрожали, как будто прикосновение к Данло причиняло ему боль. Хануман действительно ослабел за последнее время — ослабел от голода, от войны и от своих тайных мечтаний. Перемены, произошедшие в нем всего за несколько десятков дней, поражали Данло. Лицо у него побелело, как пепел осколочника, и состарилось на десять тысяч лет. Глаза время от времени вспыхивали адским огнем, который пылал у него внутри и поддерживал в нем способность двигаться, — но тут же вновь затягивались ледяной пленкой отчаяния и казались совершенно безжизненными. Движения, когда-то плавные, как ртуть, сделались отрывистыми и неуверенными, как у дряхлого старца.
Могло показаться, будто Хануман заключил некий тайный шайда-пакт со смертью: он будет жить вечно, но только при условии, что станет дышащим, говорящим, расчетливым, страшным на вид трупом. Он давно уже убил лучшую часть самого себя, чтобы сделаться сильным и бессмертным, как бог, давно уже облачился в пылающую мантию пророка. Но теперь огонь, которого он так желал (и так боялся), стал слишком горяч и ярок, чтобы его выносить. Это дикое, не знающее удержу пламя на глазах у Данло пожирало Ханумана изнутри. Ничто не могло его остановить, как нельзя остановить цепную реакцию сверхновых, разрывающую на части ядро галактики. Скоро это пламя выжжет в Ханумане остатки человечности, оставив от когда-то любимого Данло друга лишь кости, боль и страшную волю осуществить свою судьбу.
— Я знаю: божки всегда верили в то, что было желательно тебе, — сказал Данло. — Что ты сказал им обо мне теперь?
— Что ты не пострадал, но будешь находиться в безопасном месте до тех пор, пока угроза не минует окончательно.
— Понятно.
— В такие времена, как наше, всегда найдутся нигилисты, готовые убивать тех, кто выше их, — даже потенциальных богов.
— Но террорист в соборе целил в тебя, а не в меня.
— Казалось бы.
Кибершапочка на голове Ханумана заливала его лицо адским пурпурным светом.
— Я, кажется, понял, — сказал Данло. — Террорист — это один из твоих воинов-поэтов, да?
— Просто божок, натренированный Ярославом Бульбой. Сейчас его заперли в камеру, как раз напротив той, где сидел ты, — для его же сохранности, разумеется. Он признался, что является кольценосцем, и мы сообщили божкам, что Бенджамин Гур поручил ему убить меня.
— Понятно, — повторил Данло и снова попытался пошевелить руками и ногами, но не смог. — Но разве не проще было бы приказать ему убить меня?
— Проще, да, но опаснее. Убить великого Мэллори Рингесса — это громадный риск. Даже инсценированное покушение на него настроило бы всю мою церковь против меня. Это преступление я не смог бы свалить на кольценосцев и сам бы оказался под подозрением. Кроме того…
— Да?
— Трудно было бы найти такого божка, который согласился бы убить бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76