По словам Марии, Урсулу выводили к той стене много раз и били жестоко и подолгу, и Мария не понимала, как Урсула смогла так долго прожить и не умереть. Рената с Марией приползали по ночам к Урсуле, пытаясь облегчить ее страдания, приносили воды, как могли, перевязывали ее избитое, кровоточившее тело лоскутами, оторванными от своей одежды. За это на другой день их самих выводили к стенке, били и оставляли вместе с Урсулой, но наказания их не останавливали. Они всегда возвращались помочь Урсуле и продолжали это делать до ее последнего дня, когда под той стеной она умерла на руках у Ренаты.
Какие же они были отважные, эти женщины, думала Ирина. Обе были героини и заплатили своими жизнями: Рената – в Равенсбрюке, Мария – вскоре после своего освобождения.
Предсмертные страдания Урсулы и Зигмунда были Ирининым вечным кошмаром. Если он и покидал ее, то ненадолго, и наверняка будет преследовать ее из года в год до самой смерти.
45
В такси по дороге в «Кемпински отель» все мысли Максима были сосредоточены на Ирине. Ее исповедь о влюбленности в его отца насторожила Максима, но затем на него нахлынуло сочувствие к этой женщине. Неразделенная любовь – такое печальное событие в жизни. Он не знал, что ей сказать, как сгладить ее переживания. Похоже, по прошествии стольких лет вряд ли это возможно, хотя, безусловно, за минувшие годы она сжилась со своей болью.
Он выглянул из окна машины, катившей по Курфюрстендам.
Берлин, подумалось Максиму. Будучи вдали от этого города, Максим ощущал его как некую ноющую точку в глубине сознания. Иной раз он чувствовал, что у города припасена для него какая-то особая тайна, однако к чему она имела отношение, он не знал. Бывало, ему казалось, что сюда его упорно тянула ностальгия, воспоминания о родителях, о раннем детстве. Но теперь он узнал, что в Берлин его привело еще и желание повидать Ирину Трубецкую.
Когда он впервые возвратился в свой родной город в 1950 году, то остро ощутил потребность Ирины в нем. Теперь же понял, в чем была причина. Он был для нее связующим звеном с его родителями, в особенности с его отцом – любовью всей ее жизни.
Фактически ведь и она для него являлась тем же… связью с прошлым. Ирина была сверстницей его родителей, их современницей, их близким другом, постоянно бывала в их компании. Потому она и могла так много рассказать ему о них. Больше, чем в известном смысле могла Тедди. Он с Ириной всегда говорил о родителях, иногда очень подолгу, и она частенько далеко уходила в воспоминания о времени, проведенном вместе с ними, и в ее рассказах они поистине оживали – она умела рассказывать. Оживали для нее и для него, и это было хорошо для них обоих, больше им ничего и не требовалось.
Ему вдруг пришло в голову, что, поскольку он сын Зигмунда Вестхейма, Ирина, возможно, видела в нем свое собственное дитя, что могло бы родиться у нее с Зигмундом, сложись иначе их жизни.
Ох уж эти мне сложности души человеческой, подумал он и вдруг почувствовал тепло оттого, что оказывал финансовую поддержку этой женщине и ежегодно ее навещал. Он был теперь уверен, что помогал ей чувствовать себя менее одинокой.
Максим с Ириной провели чудесный вечер вместе, как бывало всегда при его наездах в Берлин. Они болтали и смеялись, сполна насладились обществом друг друга за ужином, и потом, выполняя свое обещание, он пригласил ее в дансинг одного из клубов на Ку'дамм.
Они продолжали смеяться и болтать, покидая клуб в два часа ночи. Максим энергично, с чувством взял ее под руку, и они двинулись по Курфюрстендам, наслаждаясь свежестью и прохладой ночного воздуха.
Как всегда по субботам, в клубе было полно народу и табачного дыма, а в последний час дышать было просто нечем в тесноватом помещении дансинга. Так что, хотя на улице было почти жарко в эти ранние часы августовского воскресного утра, на воле они оба почувствовали большое облегчение.
Они шли так молча минут десять, когда Максим окликнул проезжавший таксомотор. Едва они уселись поудобней, как шофер обернулся, внимательно поглядел на них в сумеречном свете салона и сказал:
– Они строят баррикаду.
– Кто? – спросил Максим, хмуря брови, не понимая, о чем говорит таксист.
– Восточные немцы, – сказал водитель. – Коммунисты.
Максим почувствовал, как Ирина рядом с ним цепенеет, и посмотрел на нее прежде, чем сказать:
– Где? Где они строят баррикаду?
– На Потсдамер-платц.
– Нам надо как раз в том направлении, так что, извольте, отвезите нас туда. Кстати взгляну, что там происходит! – сказал Максим.
– Поехали, – ответил водитель, запуская двигатель.
Машина покатилась по Ку'дамм, спускаясь к Лютцовуфер, одной из улиц, ведущих на Потсдамерштрассе, вливающейся в Потсдамер-платц на стыке двух зон.
– Слишком многие, – вдруг сказала Ирина, – уходят из Восточной Германии. За последний год более двухсот тысяч, и большинство – молодежь.
Максим взглянул на нее настороженно:
– Вы хотите сказать именно то, что сказали?
– Да. Они строят баррикаду не для того, чтобы отгородиться от западных берлинцев, а для того, чтобы удержать внутри восточных, предотвратить их переход в Западную зону. – Ирина засмеялась металлическим смехом: – Вот что такое коммунистический режим. Они вынуждены огораживать своих граждан колючей проволокой, чтобы не дать им удрать.
– По-видимому, вы абсолютно правы, Ирина.
Несколько минут такси ехало по Потсдамерштрассе, и вскоре Максим с Ириной увидали собиравшуюся на улице большую толпу. Они обменялись тревожными взглядами.
– Мы здесь выйдем, – сказал Максим шоферу. Машина прижалась к тротуару и остановилась.
Максим помог Ирине выйти и расплатился с таксистом. Они быстро пошли в направлении Потсдамерплатц.
Картина, представшая их взорам, поражала и повергала в уныние. Проложив себе путь сквозь толпившуюся публику, Максим с Ириной увидели огромные рулоны колючей проволоки, которую пограничники натягивали поперек площади, для того чтобы перекрыть всякое сообщение между Восточной и Западной зонами. Работа шла при свете мощнейших прожекторов и под громкие насмешливые выкрики, свист и улюлюканье жителей Западного Берлина, собравшихся по другую сторону заграждения в Западном секторе и наблюдавших за действиями солдат, охраняемых танками и подвозимой на грузовиках мотопехотой.
– Вся эта затея выглядит как военная операция, – сказал Максим, взглянув на Ирину.
Она прильнула к его руке, и он почувствовал ее дрожь, несмотря на тепло августовской ночи.
– Как видишь, дело принимает серьезный оборот, – тихо проговорила она. – Теперь мы будем иметь шизофренический город. Было достаточно худо до сих пор, но станет намного хуже. – Ее опять охватила волна озноба, Ирина крепче вцепилась в его руку. – Отведи меня домой, Максим, ради Бога.
– Да, да, конечно. Пошли, время уже весьма позднее.
Они повернули обратно и двинулись прочь от баррикады, к Лютцовуфер.
– Колючей проволокой они не ограничатся, вот увидишь, – сказала Ирина мрачно, – они еще и стену возведут, чтобы разделить Берлин.
Княжна Ирина Трубецкая оказалась права: они таки ее возвели.
Трехметровой высоты стена протянулась более чем на полторы сотни километров. Со стороны Восточного сектора она была выкрашена гигиенически белой краской; с другой, Западной, ее покрывали разноцветные граффити.
Максим повел Анастасию посмотреть на стену, когда она приехала вместе с ним в Берлин в июне 1963 года. Она не была в Берлине несколько лет, и потому раньше ее не видела. Как любой на ее месте, она не была подготовлена ни к тому, что увидела, ни к возникшему в ней чувству протеста.
– Но это же так несправедливо! – воскликнула она, переводя взгляд с Максима на Ирину, сопровождавшую их. – Это возмутительно донельзя!
– Так оно и есть, – согласился Максим.
– Многих из тех, кто пытался перелезть через стену, застрелили, – пояснила Ирина. – Но многим тысячам удалось преодолеть ее благополучно, удалось вырваться на свободу сюда, в Западную зону. – Она покачала головой и сказала насмешливо: – Коммунисты! Меня тошнит от них.
– И меня тоже, тетя Ирина, – заметил Максим и предложил Анастасии: – Пойдем, я покажу тебе граффити, думаю, тебе будет интересно. Местами они вызывающе злобны, местами – ни то ни се. Но попадаются остроумные, смелые, грустные. Там все, что угодно. – Он взял под руку Анастасию и Ирину, и они пошли втроем, обозревая эту разноцветную роспись.
– Эти надписи и рисунки кто-то назвал самой длинной карикатурой на свете, – сообщила Ирина. – Они, как видите, протянулись на многие мили.
– Некоторые из них – почти произведения искусства, – добавил Максим, – исполнены великолепно.
Анастасия, сама занимаясь живописью и будучи художественно одаренной натурой, была очарована рисунками, и стена не отпускала ее от себя долго. Позднее Максим привел ее на одну из смотровых площадок, устроенных в шести метрах над землей и позволявших заглянуть в Восточный Берлин по другую сторону стены.
– Какими унылыми и недружелюбными кажутся там улицы, – тихо поделилась Анастасия с Максимом, стоявшим на платформе рядом с ней. – Такие пустынные и безлюдные. Где же все жители?
Максим пожал плечами:
– Да не знаю… работают, скорее всего. А тем, кто не занят трудом, наверное, нет особого интереса фланировать. Я обращал внимание на эти улицы всякий раз, как поднимался сюда и глядел за стену. Они всегда такие – безлюдные и тоскливые.
– Как ничейная земля, – сказала Анастасия. – Совсем не то, что Западный Берлин, такой оживленный, деловой, бурлящий.
Они вспомнили эти слова Анастасии на следующий день, когда отправились на площадь Рудольфа Вильде. Поездка Максима и Анастасии в Берлин совпала с визитом президента Кеннеди, совершавшим свое турне по Европе, и сотни тысяч западноберлинцев высыпали на улицы и устремились к городской ратуше на площади Шёнеберг. Президент намеревался выступить здесь после того, как побывает у стены и сделает запись в Золотой книге в ратуше.
Когда же президент Кеннеди в сопровождении мэра города Вилли Брандта и канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра наконец появился, толпа встретила его овацией, восторженными криками и выражениями всяческого одобрения. Как только он начал речь, все смолкли, на площади не было слышно ни одного постороннего звука – только его слова.
Анастасия вытянула шею, чтобы лучше видеть красивого молодого президента Америки, и внимательно слушала.
Мне не известен ни один город, большой или малый, который в условиях восемнадцатилетней осады жил бы столь полноценной жизнью, с такой надеждой и решимостью, как Западный Берлин. Зато стена является наиболее очевидным свидетельством и живой демонстрацией перед всем миром безуспешности коммунистической системы, однако мы не испытываем от этого удовлетворения… – Президент Кеннеди помедлил и завершил драматически: – Все свободные люди, где бы они ни жили, – граждане Берлина, и потому как свободный человек я с гордостью произношу слова: «Я – берлинец».
При этих словах толпа, словно обезумев, восторженно взревела и завизжала, и многие из западных берлинцев и иностранцев прослезились. Анастасия, Максим и Ирина тоже бурно ликовали и приветствовали президента Соединенных Штатов, будучи, как все, растроганы до глубины души речью Кеннеди.
Максим почувствовал, как сгущается атмосфера массовой истерии, и инстинктивно – из внутренней потребности защитить – обнял своих дам за талии и крепче прижал к себе. Он уже начал раскаиваться, что привел их на эту площадь, заполненную сотнями тысяч людей. Как запросто они могли быть сбиты с ног и изувечены, выйди толпа из-под контроля. И это чувство не покидало его до тех пор, пока он не доставил обеих женщин в «Кемпински отель». Только тогда он смог вновь дышать спокойно.
А спустя несколько месяцев ему пришлось еще раз оживить в памяти речь, что довелось услышать на площади Рудольфа Вильде в Берлине, и он был воистину рад, что сходил на встречу с Джоном Кеннеди в тот теплый июньский день.
46
День был яркий. Синело чистое бездонное небо, ярко светило солнце. Манхэттен показался Анастасии до блеска надраенным и отполированным. Небоскребы и прочие здания буквально сверкали в это свежее утро пятницы, когда она пересекала Пятую авеню, направляясь в «Бергдорф Гудмен». Она толкнула вращающуюся дверь и вошла в дорогой универсальный магазин. Лифт понес ее в отдел детских товаров. Вчера она сюда заходила, и ей приглянулось нарядное выходное платьице для двухгодовалой Аликс (хорошо бы оно подошло по размеру) и еще кое-какие вещички, с виду вполне подходящие для второго младенца. Их сыну Майклу исполнилось восемнадцать месяцев, и он быстро подрастал.
Анастасия мысленно улыбнулась, подумав о детях. Венецианскими младенцами, называл их Максим, поскольку оба были зачаты в Венеции: Аликс – в июле на медовый месяц, Майкл – в августе, когда они ездили туда повторно.
Пробыв с Максимом в Нью-Йорке всего неделю, она безумно тосковала по детям, волновалась за них, хотя при детях неотлучно находилась няня, Дженнифер, а также миссис Вудсон, экономка и повар, отменно следившая за порядком в семействе, да еще ее мать, прилетевшая из Парижа погостить в доме на Мэйфере, пока Анастасия сопровождала Максима в деловой поездке.
Нельзя быть такой сумасшедшей трусихой, подумала Анастасия, выходя из лифта. Дети ведь в добрых, надежных руках. И все же она не выносила разлук ни с детьми, ни с мужем. Эти трое составляли весь ее мир. Почти все ее желания и помыслы были сосредоточены на них, и ее любовь к ним была безмерна.
К радости Анастасии, платьице из розовой кисеи по-прежнему было на витрине. Она постояла, рассматривая его и представляя, как будет выглядеть в нем ее белокурая синеглазая дочурка.
Через мгновение появилась старшая продавщица и, подтвердив, что платье должно быть девочке впору, сняла его с вешалки. Пока покупку заворачивали в специальную бумагу и укладывали в серебряную коробку, перевязывали красной лентой, Анастасия рассматривала комбинезончики и рубашонки для Майкла, решив купить по три штуки того и другого.
Через двадцать минут она с двумя объемистыми пакетами в руках выходила из магазина. Взглянула на часы. Было без чего-то час, значит, на встречу с Максимом она явится минута в минуту. Они собирались вместе позавтракать в Дубовом зале в «Плаза Атэн». Ей надо было всего лишь перейти от магазина на противоположную сторону небольшой площади.
Поднимаясь по ступенькам отеля, Анастасия понятия не имела о производимом ею впечатлении, не замечала она и восхищенных взглядов. В двадцать два года она была красива как никогда, ее кожа светилась здоровьем и жизненной энергией, длинные светлые волосы в этот день были забраны наверх, что ей очень шло. На ней была темная норковая шубка, на днях купленная Максимом, на ногах – черные лодочки на высоких каблуках. Руки в длинных замшевых перчатках цвета беж. В ушах искрились бриллиантики, жемчужное ожерелье украшало шею.
Оставив шубку и пакеты в гардеробе, Анастасия прошла через вестибюль гостиницы и направилась в Дубовый зал.
Максим заметил, как она вошла, и с сияющим лицом поднялся из-за стола, когда метрдотель подвел ее.
Как хорош собой ее муж в этом темно-сером в мелкую клетку костюме и бледно-голубой сорочке! Ни один мужчина в зале не может с ним сравниться. По блеску его темных глаз она сразу догадалась, что у него было сегодня очень удачное деловое утро, и все встречи с бизнесменами Уолл-стрит завершились успешно. А почему, собственно, им не быть успешными? Ее муж гений. Это говорят все в один голос, даже подшучивают, что на нем-де благословение царя Мидаса. Какую бы сделку он ни организовал, он всегда сделает деньги, много денег, и выйдет победителем. Ее отец говорит, что Максим самый блестящий и одаренный бизнесмен и предприниматель, какого он когда-либо встречал, а в устах Александра Деревенко подобная похвала стоит многого.
Не переставая улыбаться, Максим поцеловал супругу в щеку.
– Ты сказочно выглядишь, – заметил он. – Тебе надо почаще носить красное, дорогая, очень идет к твоему лицу.
– Что вы говорите? Благодарю вас, любезный сэр, – кокетливо ответила она. – Судя по твоему виду, ты определенно очаровал своих партнеров и банкиров и нынешним утром на Уолл-стрит добился своего.
Он склонился над ней.
– С тех пор как я добился своего от тебя, – сказал он, понизив голос, – только это и имеет теперь для меня значение, Стасси, любовь моя. Если успела забыть – напоминаю: я обожаю тебя. У меня имеется грандиозный план для нас. На сегодня я с делами покончил и, таким образом, полностью твой. После ленча мы с тобой быстренько назад в отель и… – он наклонился к ней еще ближе, зашептав на ухо, – займемся изумительной любовью. И кто знает, быть может, даже сделаем еще одного ребеночка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60