– Чтобы я уже так знала про моё горе, как я знаю, кто распял Христа! Только чтоб Ханеле, Голдочка и Эстер так были здоровы, что это не мы. Ей-Богу, не мы!Она подумала и добавила:– Послушайте, может быть, его распяли полтавские? Я таки слышала, что где-то была такая история.Горбун подхватил:– Ей-Богу, Двойра права! Это полтавские! Все говорят.Взявший себя в руки Яценко пустился в пляс:– Ей-Богу, правда! Ай да жид!.. Вот так жид! Геть пид Полтаву, славно товарищество!Затянувшийся разговор и особенно этот неожиданный пляс Яценко расхолодили толпу. Минута для убийства была упущена.– Геть сюды! – кричал Яценко, сворачивая в сторону. А за ним с песнями двигались остальные.Когда опустевшее местечко было ограблено и сожжено, отец Никанор благословил своих «воинов» на отдых и отправился с помошниками в соседнюю деревеньку перекусить.– Пошто не трапезуешь? – удивился монах, заметив, что Яценко ничего не ест.– Не по-казацки живёшь, батько! Царь тоби задаст перцу, когда взнает, що ты не шведов бьёшь, а людей невинных! За ще на жидив напал?Никанор ответил смехом:– Зрю я, правду люди рекут: вор прощёный, волк кормлёный, жид крещёный – одна дрянь… Разве не по глаголу царскому сие мы творим?Взбешённый Яценко выхватил нож. На него бросились и связали по руках и ногам.Перед тем как тронуться в путь, отец Никанор приказал повесить крамольника. Но отложившаяся сотня станичников успела освободить Яценко и ушла с ним в лес. Глава 24СОПЕРНИЦЫ Марта штопала рваные чулки государя, когда ей доложили о приходе дьякона Евстигнея. Она тотчас же приняла гостя и заложила дверь на засов.Евстигней довольно крякнул.– Поздорову ли, матушка-государыня?– Здорова.– Сколь велелепно обличие твоё, матушка-государыня, – продолжал дьякон, – и каково сладостно в нос шибает благовоние, источаемое от пречистых риз твоих!Решив, что все положенное этикетом исполнено, он уселся на лавку и приступил к делу. Прежде всего он счёл нужным посетовать на Александра Даниловича:– Кручинит меня светлейший, матушка-государыня! Велел цидулку добыть у Анны Ивановны, а путя, как добыть, не указует. О сём моё сокрушение.– Да ты-то был у неё?– От неё шествую. Осквернён духом Кукуя… Басур…Он вдруг закашлялся и, со страхом воззрившись на хозяйку, сунул руку в карман, пребольно ущипнул себя за ногу. «Истукан! Перед тобой басурманка, а ты немцев честишь».Марта поняла его замешательство и улыбнулась.– Почему замолчал?.. При мне можно немцев басурманами называть. Я скоро православной стану.– Неужто? – привскочил дьякон.– И крёстный уж есть. Царевич Алексей.Слёзы умиления прошибли Евстигнея.«Ну, – глубоко вздохнул он, – ныне сам Бог благословит усердие моё». Никто, правда, и до этого дня не посмел бы обвинить Евстигнея в нерадивости или в неверной службе двум женщинам: Скавронской и Монс. Но всю работу свою до сих пор он ограничивал только добросовестною исполнительностью, ни в малой степени не желая участвовать в ней как советчик. Дьякон прежде всего был православным человеком и «елико мочно, блюл во всей истине» свою веру. Не раз одолевали его сомнения: «Что, ежели не зря болтают люди? А ведь может статься, что и впрямь сия блудная девка, Марта Скавронская, кореньем обвела его царское величество и всю православную Русь в лютерскую веру окрестит». Евстигней был поэтому осторожен. Что прикажут, делал, но сам не придумывал и не предлагал ничего. И вдруг – эта замечательная новость!Оставив ненадолго гостя, хозяйка вернулась с полной бутылкой и миской свежепросоленных огурцов.– Отменный плод! – опорожнив чарку, захрустел дьякон огурчиком. – И чеснок благоухает, и лавр, яко в саду эдемском…– Сама солила, для Петра Алексеевича. С оказией отправить хочу.– Добро! – похвалил Евстигней и, проглотив огурец, покрутил в воздухе пальцем. – Поелику ты будешь православным чадом, а Монсова пребывает в еретичестве, хочу я немке… того… не знаю, как при тебе, царица, сказать, а по-нашему – шиш поставить.Раскосые глазки хитро прищурились, стали узенькими и длинными. Приплющенный, как бы лишённый переносицы, нос, казалось, подрагивал на скуластом лице.– А Монсовой… того… Как по-вашему, по-басур… по-немецкому, бишь, конец прозывается?– Энден гут, алес гут…– Во-во…Скавронская слушала понизившего голос дьякона и не верила своим ушам. То, что он предлагал, было до того просто, что ей казалось непостижимым, как она сама не могла до этого додуматься. Когда Евстигней умолк, она достала из сундучка золотой и с поклоном отдала ему.Спрятав монету в свой бездонный карман, дьякон уселся за письмо.«Мой аксельянт ами! – в лад выводимым буквам тянул он. – в превеликих пребывая малерах Несчастия (фр.).
, одначе памятую лапушку свою, матку. Амор сие мне повелевает…»Цидула была написана от имени Петра к Марте Скавронской. Царь изливался в любви к ней, сетовал о судьбе их детей, «кои как бы и царской крови, а по закону кои вроде и нет», и клялся, что женится на Марте, как только выдаст с честью замуж Анну Ивановну и «тем учинит должное доброй медресе своей».Выпроводив дьякона, Марта принарядилась и поехала в Немецкую слободу.– Ви? О, какой шесть! – выбежала навстречу нежданной гостье перепуганная Анна Ивановна.Скавронская была грустна и подавлена. Остановившись против хозяйки, она долго, не отводя взора, глядела ей в глаза.– Говорите со мной по-немецки, – срывающимся голосом попросила Марта. – Так нам будет легче и проще.Они уселись друг против дружки и замялись.– Так-то вот, моя бедная… соперница! – горько вздохнула Скавронская и положила пухлую ручку в тонкую руку хозяйки. – Да… Такие пальчики нельзя не любить.Монс поспешила ответить такой же плоской любезностью. Разговор постепенно налаживался. Но это не оживило гостью. Она оставалась по-прежнему подавленной и печальной. Лицо её было бледно, подбородок морщился, точно у собравшегося заплакать ребёнка. Она глубоко, полной грудью, вобрала воздух и, как бы наконец решившись, вытащила из-за корсажа письмо.– Мне очень больно… Я знаю, как тяжело нам, женщинам, терять любимого человека. Но сам Бог видит, что я не виновата перед вами. – Марта снова вздохнула. – Я не должна была идти к вам. Но у меня дети… Вы поймёте меня! Я мать… вы пожалеете мать… Вы ведь женщина…Чувствуя, как мучительно колотится сердце, Монс послала за толмачом и, отдав ему цидулу, почти без чувств рухнула на софу. «Тут, видно, ты и миловалась с Петром, – больно пронзило Скавронскую: – Ну, погоди! Намилуешься, тварь!»Толмач читал с чувством и с подвываниями, как истый лицедей. Для Анны Ивановны каждое слово претворялось в чудесные образы, приносило с собой светлую радость.– Покажи, – тихо, словно боясь спугнуть благостный призрак, попросила Монс и долго, с болезненной напряжённостью рассматривала корявые буквы цидулы.Придраться было не к чему. Это был почерк царя. Ей ли не знать его руки! Он, он писал.Монс сложила наконец письмо вдвое, приникла к нему губами и с глубоким поклоном передала гостье. Она была точно в бреду. Усадив толмача за стол, она, захлёбываясь, диктовала ответ.Только после того как Скавронская схватила письмо, поспешно спрятала его у себя на груди, что-то вдруг надломилось в Анне Ивановне. Будто только что трогательно ласкавший её человек бессовестно-нагло расхохотался в глаза. Но это длилось мгновение. «Нет… Не может быть… Так нельзя издеваться… Нет…»Анна Ивановна с негодованием прогнала от себя подозрения и опустилась перед Мартой на колени.– Я никогда не забуду…«Попробуй забудь», – ухмыльнулась про себя гостья и, всплеснув руками, вскрикнула:– Голубка! Что вы делаете! Встаньте, встаньте сейчас же.Прямо от немки Скавронская покатила к царевичу.– На молитве-с, – доложил ей дворецкий. – По пригоде постных дней сто поклончиков отбивают-с.Алексей услышал знакомый голос. «Чего ей надобно к ночи?» – пожал он плечами, но тут же вспомнил, что стоит на молитве, и ревностно застучал лбом об пол… «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей… пятьдесят девять, шестьдесят… и по множеству щедрот твоих… шестьдесят один… шестьдесят два… шестьдесят три… очисти беззакония моя… шестьдесят четыре… шестьдесят пять…»– Скоро? – не выдержала Скавронская.Наконец в дверь просунулась всклокоченная голова Алексея. Гостья прижала её к груди:– Отец ты мой, молитвенничек!Она присела на лавку и, сложив пальцы для креста, благоговейно поглядела на образ.– Не могу больше ждать, царевич. Хочу истинной веры, – произнесла она убеждённо и мысленно повторила то, о чём думала всю дорогу: «А может, получив цидулу, Пётр Алексеевич со зла тотчас же захочет повенчаться со мной… Нет, надо креститься…»– Не могу больше жить, царевич мой, не в той вере, в какой вся Россия живёт.Алексей просиял.– Да я хоть сей минут готов. Завтра же окрестим. Завтра же будешь Екатериною Алексеевной.– Да, да, завтра, мой милый.На рассвете Евстигней с зашитой в рукав подрясника цидулой Анны Ивановны уехал на Украину к светлейшему. А к обедне Марта Скавронская стала Екатериной Алексеевной. Глава 25ХОДИ, ХАТА, ХОДИ, ПЕЧЬ Путь был опасный. Начиная от Тулы всюду по дорогам встречались ватаги, свободно рыскающие по дорогам стаи волков. Изъеденные зверьём трупы валялись на улицах брошенных посёлков, распространяя на многие вёрсты удушливый смрад.Петра заваливали челобитными. Но он не читал жалоб.– Знаю, все знаю. А ещё зело знаю, что поелику у нас война, то не миновать быть и испытаниям.Губернаторы, прикрываясь царёвыми указами, свирепствовали как только могли. Канцелярии их работали днём и ночью, трудясь над составлением двойных ведомостей – «истинных» и «казённых». Добрая половина «истинных» получений шла в карман губернаторов и «персон», остальная часть, заметно тая в пути, отправлялась в казну.– Деньги! – непрестанно требовал государь.Начальные люди не брезговали ничем. Они угоняли с дворов всё, что имело хоть ничтожную ценность. Сам Меншиков содрогнулся, воочию убедившись, во что обратились целые губернии и края.– Боже мой! Не Россия, а сплошной погост!Набравшись смелости, он отписал царю:«Солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата… Понеже армия так нужна, что без неё государству стоять невозможно, того ради о крестьянах попечение иметь надлежит…»«Всё так и есть, – ответил царь, – как ты описываешь, Александр Данилович. И за умные речи спасибо. Только ты ещё про одну истину упамятовал: как без крестьянина солдата не будет, так не стоять и России без моря. Нам нету иного пути. А посему, не оглядываясь, идите к морю, все к морю, все к морю, светлейший мой князь Александр Данилович». И в самом конце прибавил: «Как на Москву обернусь, совет держать буду про Сената учреждение. В отлучки мои пускай он правит государством, во все вникает. А мне, путешествующему, где мне за всем углядеть?»Меншиков, получив цидулу Петра, плюнул на всё.– А будь что будет! К морю так к морю. Сами знаем, что к морю. И про Сенат знаем. Все знаем. Сколько раз про сие говорилось! Только покудова Сенат учредим, людишки до остатнего все зачахнут…Сделав смотр армиям, он вернулся усталый в свою деревушку и заперся в горенке, приказав никого не принимать.Его уже начинала одолевать дрёма, когда вдруг слух уловил чей-то доносившийся из сеней тоненький голосок.– Отдохнуть не дадут, черти проклятые! – крикнул светлейший и, вскочив с постели, бросился к двери. – Душу вон вытряхну! Я вам… – И ахнул от удивления: – Никак Евстигней?Отдышавшись немного, дьякон без дальних слов приступил к рассказу.– Да тебе по умишку не дьяконом быть, – восхитился Меншиков, – а волхвом.– Зачем волхвом… Я и протопресвитерством ублаготворюсь еси.– Будешь протопресвитером.– Аминь.В тот же день Меншиков помчался в штаб.– Мазепа? – был его первый вопрос.– Сызнова цидулу прислал. Третью по счёту. На недуги ссылается-дескать, рад бы по приказу государя содеять и со всеми полками под Стародуб идти, да на одре лежит смертном.Меншиков отправил к государю гонца за советом.– Так и есть! – простонал Пётр, выслушав гонца. – Изменник!Но и теперь, когда сомнений не оставалось, он ещё не решался пойти на крайние меры.– Пускай за ним скачет сам Меншиков. Пускай поглядит, прикидывается ли гетман, или впрямь занедужил. И ежели уличит его в неправдах – немедля в цепи!Тем временем Мазепа отправил к Александру Даниловичу своего племянника.– Ради Бога, – со слезами упрашивал Войнаровский светлейшего, – пожалейте дядю. Ему сейчас идти в путь все равно что в могилу отправляться.– А могила она везде могила, – резко отрубил Меншиков. – Где судьба, там и помрёт.Войнаровский уехал ни с чем.Мазепа не дождался племянника. К нему явился один из споручников, бывший при армии государя, и дословно передал разговор Петра с гонцом Меншикова. В тот же час Иван Степанович укатил в Борзну. Его сопровождала всего лишь горсть сердюков.У Борзны гетман встретил Войнаровского.– Спасайся! На тебя с войском идёт Меншиков.Мазепа переправился через Десну и соединился с драгунским шведским полком.– И будь он проклят! – с какой-то непонятной рассеянностью плюнул царь, узнав о побеге Мазепы. – Не до него нам. Убёг – чёрт с ним. Слава Богу, что войско с ним не ушло. Только сего и страшился я…Время отступлений и увиливаний от боёв прошло. Государь приготовился встретиться лицом к лицу с шведским королём.– Главное, – вдалбливал он близким, – не в деле со шведами, а в тыльном мире. Всё сулите людишкам и давайте всё что можно. Наипаче же всего не скупитесь на любые посулы.То же внушал Пётр и новому гетману Скоропадскому, за которым наказал Голицыну и отцу Никанору (за усердие возведённому в настоятели) следить, «как за собственным оком».Страх перед не знавшим поражения Карлом давно прошёл у царя. За восемь лет войны Пётр многому научился. Оружейные заводы и «кумпанейские» фабрики работали вовсю. Острого недостатка в снаряжении, обмундировании и провианте уже не было. Да и подстерегавший его враг был мало похож на нарвского льва, одним ударом опрокидывавшего целые корпусы русских солдат. Шведские армии скорее походили на толпы оборванцев, чем на регулярное войско.Царь хоть и торопился, но занять Полтаву не успел. С одной стороны войти в город помешали болота и река Ворксла, с другой – уже орудовал неприятель. Для связи с осаждёнными Пётр приказал метать в Полтаву бомбы, начинённые письмами.Вскоре через головы врага в Петров стан прилетела ответная бомба:«Пороху почти нет. Долго держаться не можем».Двадцать шестого июня 1709 года государь проехал по фронту. Смотр удовлетворил его. Войска выглядели бодро, даже молодцевато. Поутру начался бой, а к обеду Пётр, хмельной от счастья, уже писал Скавронской:«Матка, здравствуй Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил; единым словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побита, о чём сами от нас услышите и для поздравления приезжайте сами сюды».– А теперь столы! – по-мальчишески закричал государь. – Столы! Вина! И – эх, гуляй, веселись! Ходи, хата, ходи, печь, хозяину негде лечь!На обед были приглашены пленные: первый министр Карла граф Пипер Пипер Карл (1647 – 1717) – шведский государственный деятель, дипломат, граф. Под Полтавой взят в плен и умер в Шлиссельбурге.
, фельдмаршал Реншельд, четыре генерала и множество неприятельских офицеров.Меншиков сам налил первый кубок и подал Петру.Все встали.– Я пью за здоровье учителей! – рявкнул царь. – За здоровье учителей, научивших меня военным артеям!– Осмелюсь спросить, кто эти учители? – обратился Реншельд через толмача к государю.– Вы, господа шведы!Глаза пленника повлажнели, на лицо легла тень горькой улыбки.– Хорошо же ученики отблагодарили своих учителей.Начался пир…Было ещё далеко до утра, когда Пётр проснулся. От хмеля не осталось и следа. Только во рту держался ещё тяжёлый дух винного перегара да правая сторона головы как будто казалась тяжелее левой.– Пора! – толкнул он храпевшего рядом светлейшего, но тот что-то промычал и повернулся к стене.Выскочив в сени, государь вернулся с ушатом холодной воды:– Зело помогает. Лучше ослопа.Через час светлейший с девятитысячным войском спешил уже в погоню за шведами. Догнал он их у Переволочны. Население, испугавшись боя, бежало в лес, разрушив предварительно мост через Днепр. Шведы попали в ловушку и сдались без боя. Карл и соединившийся с ним Мазепа едва успели переправиться в лодке на другой берег.– К чёртовой матери! – плюнул в их сторону Меншиков. – Порезвитесь, покелева на свободе.Погоняя прикладами шестнадцать тысяч пленных, армия светлейшего вернулась в Полтаву.– Поздравляю с викторией нового фельдмаршала! – приветствовал государь «птенца».– Земно кланяюсь за сию милость высокую, ваше величество. Но ежели нынче же в солдаты меня разжалуете, Богом клянусь, все едино до последнего издыхания буду славословить великое имя великого нашего Петра Алексеевича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
, одначе памятую лапушку свою, матку. Амор сие мне повелевает…»Цидула была написана от имени Петра к Марте Скавронской. Царь изливался в любви к ней, сетовал о судьбе их детей, «кои как бы и царской крови, а по закону кои вроде и нет», и клялся, что женится на Марте, как только выдаст с честью замуж Анну Ивановну и «тем учинит должное доброй медресе своей».Выпроводив дьякона, Марта принарядилась и поехала в Немецкую слободу.– Ви? О, какой шесть! – выбежала навстречу нежданной гостье перепуганная Анна Ивановна.Скавронская была грустна и подавлена. Остановившись против хозяйки, она долго, не отводя взора, глядела ей в глаза.– Говорите со мной по-немецки, – срывающимся голосом попросила Марта. – Так нам будет легче и проще.Они уселись друг против дружки и замялись.– Так-то вот, моя бедная… соперница! – горько вздохнула Скавронская и положила пухлую ручку в тонкую руку хозяйки. – Да… Такие пальчики нельзя не любить.Монс поспешила ответить такой же плоской любезностью. Разговор постепенно налаживался. Но это не оживило гостью. Она оставалась по-прежнему подавленной и печальной. Лицо её было бледно, подбородок морщился, точно у собравшегося заплакать ребёнка. Она глубоко, полной грудью, вобрала воздух и, как бы наконец решившись, вытащила из-за корсажа письмо.– Мне очень больно… Я знаю, как тяжело нам, женщинам, терять любимого человека. Но сам Бог видит, что я не виновата перед вами. – Марта снова вздохнула. – Я не должна была идти к вам. Но у меня дети… Вы поймёте меня! Я мать… вы пожалеете мать… Вы ведь женщина…Чувствуя, как мучительно колотится сердце, Монс послала за толмачом и, отдав ему цидулу, почти без чувств рухнула на софу. «Тут, видно, ты и миловалась с Петром, – больно пронзило Скавронскую: – Ну, погоди! Намилуешься, тварь!»Толмач читал с чувством и с подвываниями, как истый лицедей. Для Анны Ивановны каждое слово претворялось в чудесные образы, приносило с собой светлую радость.– Покажи, – тихо, словно боясь спугнуть благостный призрак, попросила Монс и долго, с болезненной напряжённостью рассматривала корявые буквы цидулы.Придраться было не к чему. Это был почерк царя. Ей ли не знать его руки! Он, он писал.Монс сложила наконец письмо вдвое, приникла к нему губами и с глубоким поклоном передала гостье. Она была точно в бреду. Усадив толмача за стол, она, захлёбываясь, диктовала ответ.Только после того как Скавронская схватила письмо, поспешно спрятала его у себя на груди, что-то вдруг надломилось в Анне Ивановне. Будто только что трогательно ласкавший её человек бессовестно-нагло расхохотался в глаза. Но это длилось мгновение. «Нет… Не может быть… Так нельзя издеваться… Нет…»Анна Ивановна с негодованием прогнала от себя подозрения и опустилась перед Мартой на колени.– Я никогда не забуду…«Попробуй забудь», – ухмыльнулась про себя гостья и, всплеснув руками, вскрикнула:– Голубка! Что вы делаете! Встаньте, встаньте сейчас же.Прямо от немки Скавронская покатила к царевичу.– На молитве-с, – доложил ей дворецкий. – По пригоде постных дней сто поклончиков отбивают-с.Алексей услышал знакомый голос. «Чего ей надобно к ночи?» – пожал он плечами, но тут же вспомнил, что стоит на молитве, и ревностно застучал лбом об пол… «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей… пятьдесят девять, шестьдесят… и по множеству щедрот твоих… шестьдесят один… шестьдесят два… шестьдесят три… очисти беззакония моя… шестьдесят четыре… шестьдесят пять…»– Скоро? – не выдержала Скавронская.Наконец в дверь просунулась всклокоченная голова Алексея. Гостья прижала её к груди:– Отец ты мой, молитвенничек!Она присела на лавку и, сложив пальцы для креста, благоговейно поглядела на образ.– Не могу больше ждать, царевич. Хочу истинной веры, – произнесла она убеждённо и мысленно повторила то, о чём думала всю дорогу: «А может, получив цидулу, Пётр Алексеевич со зла тотчас же захочет повенчаться со мной… Нет, надо креститься…»– Не могу больше жить, царевич мой, не в той вере, в какой вся Россия живёт.Алексей просиял.– Да я хоть сей минут готов. Завтра же окрестим. Завтра же будешь Екатериною Алексеевной.– Да, да, завтра, мой милый.На рассвете Евстигней с зашитой в рукав подрясника цидулой Анны Ивановны уехал на Украину к светлейшему. А к обедне Марта Скавронская стала Екатериной Алексеевной. Глава 25ХОДИ, ХАТА, ХОДИ, ПЕЧЬ Путь был опасный. Начиная от Тулы всюду по дорогам встречались ватаги, свободно рыскающие по дорогам стаи волков. Изъеденные зверьём трупы валялись на улицах брошенных посёлков, распространяя на многие вёрсты удушливый смрад.Петра заваливали челобитными. Но он не читал жалоб.– Знаю, все знаю. А ещё зело знаю, что поелику у нас война, то не миновать быть и испытаниям.Губернаторы, прикрываясь царёвыми указами, свирепствовали как только могли. Канцелярии их работали днём и ночью, трудясь над составлением двойных ведомостей – «истинных» и «казённых». Добрая половина «истинных» получений шла в карман губернаторов и «персон», остальная часть, заметно тая в пути, отправлялась в казну.– Деньги! – непрестанно требовал государь.Начальные люди не брезговали ничем. Они угоняли с дворов всё, что имело хоть ничтожную ценность. Сам Меншиков содрогнулся, воочию убедившись, во что обратились целые губернии и края.– Боже мой! Не Россия, а сплошной погост!Набравшись смелости, он отписал царю:«Солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата… Понеже армия так нужна, что без неё государству стоять невозможно, того ради о крестьянах попечение иметь надлежит…»«Всё так и есть, – ответил царь, – как ты описываешь, Александр Данилович. И за умные речи спасибо. Только ты ещё про одну истину упамятовал: как без крестьянина солдата не будет, так не стоять и России без моря. Нам нету иного пути. А посему, не оглядываясь, идите к морю, все к морю, все к морю, светлейший мой князь Александр Данилович». И в самом конце прибавил: «Как на Москву обернусь, совет держать буду про Сената учреждение. В отлучки мои пускай он правит государством, во все вникает. А мне, путешествующему, где мне за всем углядеть?»Меншиков, получив цидулу Петра, плюнул на всё.– А будь что будет! К морю так к морю. Сами знаем, что к морю. И про Сенат знаем. Все знаем. Сколько раз про сие говорилось! Только покудова Сенат учредим, людишки до остатнего все зачахнут…Сделав смотр армиям, он вернулся усталый в свою деревушку и заперся в горенке, приказав никого не принимать.Его уже начинала одолевать дрёма, когда вдруг слух уловил чей-то доносившийся из сеней тоненький голосок.– Отдохнуть не дадут, черти проклятые! – крикнул светлейший и, вскочив с постели, бросился к двери. – Душу вон вытряхну! Я вам… – И ахнул от удивления: – Никак Евстигней?Отдышавшись немного, дьякон без дальних слов приступил к рассказу.– Да тебе по умишку не дьяконом быть, – восхитился Меншиков, – а волхвом.– Зачем волхвом… Я и протопресвитерством ублаготворюсь еси.– Будешь протопресвитером.– Аминь.В тот же день Меншиков помчался в штаб.– Мазепа? – был его первый вопрос.– Сызнова цидулу прислал. Третью по счёту. На недуги ссылается-дескать, рад бы по приказу государя содеять и со всеми полками под Стародуб идти, да на одре лежит смертном.Меншиков отправил к государю гонца за советом.– Так и есть! – простонал Пётр, выслушав гонца. – Изменник!Но и теперь, когда сомнений не оставалось, он ещё не решался пойти на крайние меры.– Пускай за ним скачет сам Меншиков. Пускай поглядит, прикидывается ли гетман, или впрямь занедужил. И ежели уличит его в неправдах – немедля в цепи!Тем временем Мазепа отправил к Александру Даниловичу своего племянника.– Ради Бога, – со слезами упрашивал Войнаровский светлейшего, – пожалейте дядю. Ему сейчас идти в путь все равно что в могилу отправляться.– А могила она везде могила, – резко отрубил Меншиков. – Где судьба, там и помрёт.Войнаровский уехал ни с чем.Мазепа не дождался племянника. К нему явился один из споручников, бывший при армии государя, и дословно передал разговор Петра с гонцом Меншикова. В тот же час Иван Степанович укатил в Борзну. Его сопровождала всего лишь горсть сердюков.У Борзны гетман встретил Войнаровского.– Спасайся! На тебя с войском идёт Меншиков.Мазепа переправился через Десну и соединился с драгунским шведским полком.– И будь он проклят! – с какой-то непонятной рассеянностью плюнул царь, узнав о побеге Мазепы. – Не до него нам. Убёг – чёрт с ним. Слава Богу, что войско с ним не ушло. Только сего и страшился я…Время отступлений и увиливаний от боёв прошло. Государь приготовился встретиться лицом к лицу с шведским королём.– Главное, – вдалбливал он близким, – не в деле со шведами, а в тыльном мире. Всё сулите людишкам и давайте всё что можно. Наипаче же всего не скупитесь на любые посулы.То же внушал Пётр и новому гетману Скоропадскому, за которым наказал Голицыну и отцу Никанору (за усердие возведённому в настоятели) следить, «как за собственным оком».Страх перед не знавшим поражения Карлом давно прошёл у царя. За восемь лет войны Пётр многому научился. Оружейные заводы и «кумпанейские» фабрики работали вовсю. Острого недостатка в снаряжении, обмундировании и провианте уже не было. Да и подстерегавший его враг был мало похож на нарвского льва, одним ударом опрокидывавшего целые корпусы русских солдат. Шведские армии скорее походили на толпы оборванцев, чем на регулярное войско.Царь хоть и торопился, но занять Полтаву не успел. С одной стороны войти в город помешали болота и река Ворксла, с другой – уже орудовал неприятель. Для связи с осаждёнными Пётр приказал метать в Полтаву бомбы, начинённые письмами.Вскоре через головы врага в Петров стан прилетела ответная бомба:«Пороху почти нет. Долго держаться не можем».Двадцать шестого июня 1709 года государь проехал по фронту. Смотр удовлетворил его. Войска выглядели бодро, даже молодцевато. Поутру начался бой, а к обеду Пётр, хмельной от счастья, уже писал Скавронской:«Матка, здравствуй Объявляю вам, что всемилостивый Господь неописанную победу над неприятелем нам сего дня даровати изволил; единым словом сказать, что вся неприятельская сила наголову побита, о чём сами от нас услышите и для поздравления приезжайте сами сюды».– А теперь столы! – по-мальчишески закричал государь. – Столы! Вина! И – эх, гуляй, веселись! Ходи, хата, ходи, печь, хозяину негде лечь!На обед были приглашены пленные: первый министр Карла граф Пипер Пипер Карл (1647 – 1717) – шведский государственный деятель, дипломат, граф. Под Полтавой взят в плен и умер в Шлиссельбурге.
, фельдмаршал Реншельд, четыре генерала и множество неприятельских офицеров.Меншиков сам налил первый кубок и подал Петру.Все встали.– Я пью за здоровье учителей! – рявкнул царь. – За здоровье учителей, научивших меня военным артеям!– Осмелюсь спросить, кто эти учители? – обратился Реншельд через толмача к государю.– Вы, господа шведы!Глаза пленника повлажнели, на лицо легла тень горькой улыбки.– Хорошо же ученики отблагодарили своих учителей.Начался пир…Было ещё далеко до утра, когда Пётр проснулся. От хмеля не осталось и следа. Только во рту держался ещё тяжёлый дух винного перегара да правая сторона головы как будто казалась тяжелее левой.– Пора! – толкнул он храпевшего рядом светлейшего, но тот что-то промычал и повернулся к стене.Выскочив в сени, государь вернулся с ушатом холодной воды:– Зело помогает. Лучше ослопа.Через час светлейший с девятитысячным войском спешил уже в погоню за шведами. Догнал он их у Переволочны. Население, испугавшись боя, бежало в лес, разрушив предварительно мост через Днепр. Шведы попали в ловушку и сдались без боя. Карл и соединившийся с ним Мазепа едва успели переправиться в лодке на другой берег.– К чёртовой матери! – плюнул в их сторону Меншиков. – Порезвитесь, покелева на свободе.Погоняя прикладами шестнадцать тысяч пленных, армия светлейшего вернулась в Полтаву.– Поздравляю с викторией нового фельдмаршала! – приветствовал государь «птенца».– Земно кланяюсь за сию милость высокую, ваше величество. Но ежели нынче же в солдаты меня разжалуете, Богом клянусь, все едино до последнего издыхания буду славословить великое имя великого нашего Петра Алексеевича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101