Сильные отряды стрелецкие день и ночь ходили дозором по улицам и беспощадно расправлялись со всеми, покушавшимися на разбой и грабёж. Стрельцы не щадили ни своих, ни чужих.На столбах, рядом с трупами отпетых разбойников, висели и стрельцы, уличённые в воровстве.На Москве стало тише. Свободнее расхаживали присмиревшие, с лицами кротких агнцев дьяки, пристава и подьячие; торговые люди один за другим потянулись к наглухо заколоченным Рядам; на улицах, правда, ещё опасливо оглядываясь и вздрагивая от малейшего шума, появились иноземцы, бояре. Родичи убитых толпились у Лобного места, служили панихиды и увозили на дрогах трупы близких людей. Нарышкинцы, увидев, что их песенка спета, заперлись в Кремле, перестали посещать приказы и не вмешивались больше в дела государственности.Фёдор Шакловитый Шакловитый Фёдор Леонтьевич (163? – 1689) – думный дьяк с 1682 г ., начальник Стрелецкого приказа.

, дьяк думный, нежданно-негаданно созвал круг и, изображая всем своим существом крайнюю растерянность и сиротство, плачуще объявил:– Горе лютое! Испытание послал бог родине нашей. Порешила царевна в монастырь на послух уйти.Круг немедля, во главе с Шакловитым, отправил челобитчиков в Кремль.– Доподлинно ль правду горькую нам поведал Фёдор Леонтьевич? – пали на колена выборные.– Так, – смиренно перекрестилась царевна.Шакловитый вскочил с колен и впился пальцами в свой далеко выдавшийся кадык:– Не будет того! Помилуй, царевна! Не покидай на сиротство землю Русийскую!Послы долго убеждали царевну отменить решение и остаться в Кремле.Приложив к глазам платок, царевна истово перекрестилась.– А покину я вас, лихо ль вам от того? Аль нет в Кремле превыше меня Петра-государя?– Нету! – рявкнули Пушкин и Цыклер, снимая шапки. – Ты превыше Петра! Ты да истинный государь наш Иоанн Алексеевич!Софья низко поклонилась стрельцам:– Грядите с миром. Не ослушница я воле стрелецкой. – И, помявшись, с оттенком стыдливости, потёрла руки: – Глаголы глаголами, а от них сытым не быть. Сказывали мне, жалованье-де вы не получали. Так покель, не в зачёт, примите от меня, Христа для, по десять рублёв человеку. Постельнице Федоре Семёновне накажу нынче же казну вам доставить.Поутру в приказах, совместно с выборными от стрельцов засели новые начальники: в Разряде – думный дьяк Василий Семёнов; в Посольском – князь Василий Васильевич и Емельян Украинцев; в Стрелецком – самочинно – князь Иван Хованский и Василий Змеев Змеев Василий Семёнович (1656 – после 1716) – комнатный стольник царя Федора Алексеевича, думный дворянин.

; в Иноземном, Рейтарском и Пушкарском – Иван Михайлович; в Поместном – князь Иван Троекуров Троекуров Иван Борисович (165? – 1753) – боярин c 1678 г .

и Борис Полибин Вероятно, имеется в виду Полибин Богдан Фёдорович (162? – 1698) – окольничий и воевода.

; в Судном – князья Андрей Хованскй Хованский Андрей Иванович (? – 1682) – боярин, князь, казнён вместе с отцом, Иваном Андреевичем, уже упомянутым.

с Михаилом и Василием Жирового-Засекиными Имеются в виду братья Жирово-Засекины: Михаил Фёдорович (162? – после 1681) – московский дворянин, и Василий Фёдорович (даты жизни неизвестны) – окольничий, управляющий Приказом холопьего суда, с 1688 г . – симбирский воевода.

; в Земском – Михайло Головин Головин Михаил Петрович (? – 1689) – боярин с начала 1680-х гг.

; в Сыскном – Василий Волынский Василий Семёнович (даты жизни неизвестны) – русский посол в Швеции в 1660-е гг., при Фёдоре Алексеевиче боярин, начальник Посольского приказа, после бунта 1682 г удалился в своё подмосковное имение.

да Иван Волынские.Софья торжествовала. Хмельная от счастья и от вина, которым её усердно потчевали Иван Михайлович и князь Василий, она неустанно колотила кулаками по столу, трясла в неудержимом смехе тучным животом и в тысячный раз повторяла:– Отныне я, Софья, володею Русью!Серый двадцать шестой день мая 7190 года утопал в перегуде колоколов. По улицам московским до самой ночи скакали глашатаи.– Радуйтесь и веселитесь, православные люди! Правды свет воссиял бо над Русийской землёй!А в церквах, в светлых ризах пасхальных, охрипшие от бесконечной службы священники молились коленопреклоненнно о здравии государей и великих князей всея Руси – Иоанна и Петра Алексеевичей. Глава 19ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ После объяснения в церкви Фомка куда-то бесследно исчез. Чтобы хоть немного забыться, Родимица старалась до глубокой ночи быть занятой. Но работа не спорилась. Едва забрезжил рассвет, постельница с лихорадочной торопливостью отправлялась в церковь и там проникновенно молилась «o соединении её с рабом Божиим Фомою». Потом начинался тягостный день смутных надежд, сомнений, упадка духа, ожиданий. Позабыв о деле, она часто расхаживала по окраинам, вступала в долгие беседы с нищими-странниками и гулящими для того лишь, чтобы как-нибудь невзначай спросить, не встречался ли им пропавший стрелец. Но никто толком не отвечал ей. «Мало ли на Руси юных синеглазых стрельцов! Поди разбери, кой из них Фома, а кой Ерёма». Не простившись, злая, бежала дальше Федора, без смысла и цели. А вечером нужно было идти с докладом к царевне. Родимица плела Софье всякие небылицы и, отделавшись, шла понуро к последнему убежищу – в церковь – выплакивать перед иконою Богородицы «Утоли моя печали» утешения и свидания с Фомкой.За короткое время она до того похудела, что Софья запретила ей выходить из Кремля и приставила к ней немца-лекаря. Но это ещё более угнетало Федору, лишало последних возможностей напасть на след точно в воду канувшего стрельца.– Здрава я, царевна моя. Мало ль что не приключится с бабьей душой… а телом я невредима, – прозрачно намекнула однажды она Софье и неожиданно для себя заплакала.Слово за словом царевна выпытала у постельницы её тайну.– Всего-то? – ободряюще улыбнулась она. – Так вот тебе обетованье моё: мигнуть не успеешь, как идол твой сызнова на Москве объявится – И хлопнула в ладоши: – Кликнуть Хованского либо Федора Шакловитого!Сложив на груди руки и низко кланяясь, в терем бочком втиснулся Шакловитый. Его широкое лицо с как бы срезанным подбородком, пятью пауками-бородавками на правой щеке и приплюснутом багровом носу выражало самоотверженную преданность и собачью покорность.– Пошли, господи, здравия правительнице нашей, царевне Софье Алексеевне. – упиваясь каждым слогом помолился он на образ и незаметно скосил зелёные кошачьи глаза на Софью.– Садись, Леонтьевич, – милостиво показала царевна головою на лавку.Дьяк сдавил двумя пальцами кадык и, точно в страшном испуге, отпрянул к порогу.– Избави, царевна, меня, недостойного смерда. Дозволь стоять, склоняся перед светлым ликом твоим.– Садись! – уже приказала Софья.Фёдор так шлёпнулся на лавку, как будто кто-то ударил его изо всех сил по темени, и сладенько закатил глаза.– Сколь же неисповедимы пути твои, Господи! Давненько ли хаживал я в мужиках, а вот ныне удостоился чести сидеть перед надёжей нашей, царевной. – И оттопырил заячью губу, обнажая нечастый ряд широких зубов, утыкавших белёсые дряблые дёсны.Польщённая Софья присела рядом с дьяком.– Не слыхивал ли ты, Леонтьевич, про стрельца Фому Памфильева?Сморщив лоб, Шакловитый сосредоточенно уставился в пол.– Фому? – процедил он и хотел уже отрицательно мотнуть головой, но, бросив почти неуловимый взгляд на женщин, радостно осклабился. – Как же! Как же! Отменный стрелец!Царевна поднялась с лавки и отошла к окну. За ней, точно нечаянно размотавшаяся пружина, взметнулся дьяк и. пристукнув каблуками, врос в половицу– Жалую я того стрельца, – пробасила Софья, – за верные службы – пятидесятым.Упав на колени, Шакловитый трижды стукнулся об пол лбом и отполз к порогу.– Немедля приказ отпишу.– Отпиши, – подтвердила царевна, – да разошли по всем градам. Пущай ведают все, что за государями служба не пропадает. А вернётся из побывки Фома, ты его примолви да дружбу свою покажи.– За великую честь почту! Осподи!..Когда дьяк уполз из терема, Софья подошла к постельнице.– Занятно бы поглядеть, кой стрелец устоит пред искусом от чина пятидесятного отречься?Родимица восхищённо поглядела на царевну.– Доподлинно, мудрость твоя, как сердце твоё, не от человеков, но от херувимов. – И в признательном поцелуе прилипла к руке царевны.Чуть приоткрыв дверь, из соседнего терема высунулась карлица. Затаив дыханье, она неслышно подкралась к Родимице и прыгнула к ней на спину. Постельница вскрикнула от неожиданности и резким движением плеч сбросила с себя шутиху.Карлица распласталась на полу и пронзительно закаркала. Софья в лютом гневе ударила её ногой по груди:– На дыбу её! Пущай лихо на себя накаркивает!Шутиха обиженно захныкала.– Сама ж обучала действу тому комедийному, сама ж бранится.– То действо! – уже незло ущипнула Софья карлицу за высунутый язык. – А действо ко времени… Ещё, – упокой, Господи, душу его – батюшка мой государь говаривал: «Делу время, а потехе – час».Напоминание о действе вернуло царевне хорошее расположение духа. Сморщив, точно в глубокой думе, маленький лобик, она вразвалку подошла к столику и достала из ящика перевязанный голубой ленточкой свиток.– Нешто почитать тебе, Федорушка, мою комедь новую?– Почитай, херувим! – охотно согласилась Родимица, обрадованная возможностью как-нибудь скоротать время.Размахивая руками, то и дело меняясь в лице и подпрыгивая, Софья долго читала сочинённую ею «комедь».– И дасть же Господь умельство такое! – с нарочитой завистливостью прильнула Родимица к коленям царевны и любовно кончиком пальца погладила свиток. – Не то романею пила, не то глаголы чудесные слушала.Спрятав в ящик комедь, царевна натруженно разогнулась.– К Ильину дню мыслю действо окончить и ближним на феатре представить.Темнело. Колеблющимися призраками ложились тени в углах. Откуда-то издалека, точно вой ветра в трубе, доносились заглушённые звуки вечернего благовеста. За дверью, в сенях, чётко, размеренно, монотонно раздавались шаги дозорных.– Скукота! – зевнула царевна и выглянула в тускнеющее оконце, за которым сонно раскачивались палевые ветви черёмухи.Родимица присела на пол, разула царевну и приложилась к заложенным один на другой пальцам её ноги.– Не полехтать ли пятку, царевнушка?– Полехтай… Полехтай, Федора Семёновна.Карлица неслышно уползла в соседний терем.Опираясь тяжело о Родимицу, Софья улеглась на диван и истомно зажмурилась.– Повыше маненько, Семёновна… Ещё чуток. Вот – то гораздо, Федорушка…В дверь кто-то неуверенно постучался.– Не князь ли? – встрепенулась Софья.Родимица поднялась с колен и приоткрыла дверь.– Чего позабыл?Низко кланяясь, Шакловитый подал ей бумагу.– Готово, ходит ужо Фома в пятидесятных.Постельница почувствовала, как горячий поток крови залил кумачом её щёки.– Объявился?– Кто?– Фома Памфильев.– Фома? Ах, сей, что в бумаге моей! Не. Покель на побывке ещё.Софья окликнула Федора Леонтьевича. Отдавив второпях ногу постельнице, дьяк, по-пёсьи виляя задом, подсунулся к дивану и благоговейно стих. Царевна усадила его подле себя.– Вычитывай-ко приказ.Разгладив мох на срезанном подбородке, Шакловитый чуть слышно кашлянул в кулак, прочистил средним пальцем обе ноздри и с глубокой выразительностью прочёл приказ о производстве Фомки в пятидесятные.Родимица помялась у порога и незаметно вышла в сени.Тени сгущались все больше и больше. Ветви черёмухи за оконцем разбухали, словно таяли в сумраке. В красном углу как бы вздрагивая от стужи, корёжился хилый язычок догоравшей лампады. К венчику и лику княгини Ольги лепились, устраиваясь на ночлег, сонные мухи. Над ними, покачиваясь на невидимой паутинке, дремал сытый паук.Софья повернулась на бок и опустила руку на колено дьяка:– Пошто молчишь?Шакловитый склонил голову и облизнул верхнюю раздвоенную губу:– Таково тут, царевна моя, умильно, словно бы пред светлой утренею во храме. Так бы и сидеть до скончания века да тебя хранить от ока дурного.Чуть разодрались щёлочки царевниных глаз.– Нешто ты заприметил дурное что?– Не то, чтоб дурное, – заёрзал дьяк, – одначе же не по мысли мне чтой-то князь Иван Хованский.– Иван Андреевич? – переспросила Софья.– Он, Иван Андреевич, царевна моя преславная.Обсосав усы, дьяк неодобрительно вдруг закачал головой:– И неладно бы сказывать, а и утаить не могу: пораспустились, царевна, стрельцы. Не в меру пораспустились. Почитают ныне себя едиными господарями всея земли. А опричь Хованского и не слушают никого.Царевна смежила веки.– А начальника слушают, – нам того и довольно. Хованский, чать, наш, не Нарышкиных.– Наш ли?– Наш, а то чей?Шакловитый погладил кадык и, чтобы блеснуть воспитанностью, сплюнул не на пол, а в руку, растёр плевок между ладонями и причмокнул.– Дворянство ропщет. Дескать, не уразумеем, кому служить: царям ли со царевною, а либо смердам-стрельцам с «батюшкой» ихним, с Хованским?Он призадумался ненадолго и вполголоса продолжал, точно рассуждая с самим собою:– А и впрямь, не по себе ныне Ивану Андреевичу. Муж он властолюбивый, кровей родовитых, родом-племенем своим кичится во как. Он и Нарышкиных, и Милославских преславных куда ниже себя ставит в нечестивой гордыне своей. Рогатый его знает, какие козни у него на уме. Да к тому же ещё старой держится веры.Софья нахмурилась, вспомнив недавние предостережения Ивана Михайловича.– То же сказывал мне и дядька мой, – протянула она низким баском.Оживившийся дьяк чуть-чуть привстал и отставил указательный палец.– Денно и нощно ходят подслухи мои за Хованским. Недоброе, ой, недоброе он замышляет Для того и стрельцов обхаживает. – И, понизив голос до едва уловимого шелеста, обронил: – Добро бы, херувим наш, царевна, тихим ладом, не горячась, порассылать верховодов бунта стрелецкого по дальним градам, прочь из Москвы. Спокойнее так-то будет тебе.– Ишь ведь, Фёдор, хоть и из мужиков ты, а умишком любого высокородного за кушак ткнёшь.– Мыслю и жительствую единой любовью к тебе, потому и толком раскидываю умишком.Софья прижалась к Шакловитому:– Утресь же с Иван Михайловичем да с князем Василием буду по делу сему сидеть.Услышав имя Голицына, дьяк схватился за щёку и глухо застонал.Царевна приподнялась, почти коснувшись губами его губ.Шакловитый оторопел. «Почеломкать? – мелькнуло в мозгу. – Э, да куда ни шло!» Он готов был уже выполнить своё намерение, но вдруг содрогнулся от жестокого страха: «Жену царских кровей мужицкими губами своими облобызать?»Софья придвинулась ещё ближе.«Челомкай же! Не мешкай, дьяк! – мысленно сотворил крест Фёдор. – Упустишь, авось сызнова не обретёшь!» Он закрыл глаза и изо всех сил упёрся ногами в пол, словно хотел оттолкнуться от пропасти, в которую падал. Дрожащие тени лампады ещё более безобразили его некрасивое лицо, а в глазах отражалось жуткое, почти смертельное страдание. То, что носил и лелеял он в себе до последнего часа как сокровеннейшее мечтание, едва должно было претвориться в явь, показалось вдруг чудовищным, безумным бредом, обратилось в тяжкую пытку. А что если царевна только испытывает его? Что, ежели поцелуй откроет ему путь не к высшим чинам и боярству, а к дыбе?Софья вгляделась в его лицо и налилась неожиданно звериным гневом. «Не по мысли знать я ему, смерду!» – и изловчившись, ударила лбом в зубы дьяка.– Оглох, мымра смердящая! Сказывала я, что утресь буду на сидении с Иван Михайловичем! И пшёл! Нечего зря тут рассиживать! Не в корчме, поди, с мужиками!Стрельцы держались хозяевами Москвы Никто не смел перечить им, поступать не по их указке.И всё же полки чувствовали, что положение их непрочно. Если бы высокородные вздумали собрать дружины, идти на Москву для подавления стрелецких вольностей, кто примкнул бы на Руси к стрельцам? Кто знал доподлинно, чего, в сущности, добиваются они?Чтобы оправдать смуту, затормозить возможные затеи дворян и помещиков идти походом противу крамолы, стрельцы решили требовать от Кремля признания стрелецкого бунта «благим Божьим делом».Шестого июня в Кремль явились послы от всех стрелецких полков.– Ходят слухи, – объявили они, – дворяне печалуются: стрельцы-де вольничают, не пo-Божьи мятеж учинили.Софья пригласила послов в Грановитую палату и сама запросто уселась среди них.– Ныне же расправлюсь с изветчиками! – возмущённо заплевалась она. – Прознают ужо, как неправды противу стрельцов распускать!Челобитчиков отпустили после обильной трапезы и попойки. Сама царевна потчевала стрельцов из собственных рук полными кубками и с хозяйским радушием занимала гостей беседами. С лица её не сходила приветливейшая улыбка, а раскосые глазки излучали самую горячую привязанность и уважение.На другой день во все концы русской земли поскакали гонцы с указом почитать мятеж стрелецкий «побиением за дом пресвятые Богородицы».В Москве, на Красной площади, близ Лобного места, в честь восстания воздвигли каменный столп с прописанием преступлений убитых.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101