дождаться боя и уничтожить «прешбурхцев».Царь с огромным удовлетворением наблюдал, как лютеют противные армии. Чувствовалось, что затевается не потешный поход, но доподлинная война, по которой можно будет судить, в какой мере к русским людям привилось военное обучение по иноземному образцу.Накануне боя Пётр пригласил к своему столу патриарха, Ромодановского, Бутурлина, Стрешнева, Троекурова, Шереметева и Гордона.Едва генерал Гордон вошёл в трапезную, патриарх встал.– Либо я, либо немец! – напрямик отрубил он. – С басурманом же, да ещё в государевых покоях, негоже мне быть, патриарху всея Руси.Шотландец поклонился царю и тотчас же покинул усадьбу.Обед прошёл в напряжённом молчанье. Царь почти не прикасался к еде и не выпил ни единой капли вина. Ближние внимательно следили за каждым его движеньем, с минуты на минуту ждали грозы. Только Наталья Кирилловна и патриарх держались победителями и не скрывали своего торжества.После трапезы Пётр, ни с кем не простившись, ушёл в Немецкую слободу.– Гневаешься? – ласково поглядел он на Гордона.Генерал приложился к царёвой руке.– Зольдат, умей держаль гнеф на свой cap, – плохой зольдат, нет зольдат!Лефорт был нездоров и не мог идти в дом, где гулял Пётр. Лёжа на низеньком диванчике, от нечего делать он рассеянно вырывал волос за волосом из головы стоявшего на коленях паренька – нового шута.Паренёк терпеливо переносил боль и не только не сопротивлялся, но так подрагивал всем телом и с таким жаром прижимался щекою к груди швейцарца, как будто испытывал величайшее наслаждение.– Гуляйт суврен, – печально вздохнул вдруг Франц Яковлевич. – Без мой ушастий гуляйт.Поднявшись с коленей, паренёк сел на диван, подложил под себя босые ноги, прикрыл их концом недлинной шёлковой рубахи и истомно закатил зеленоватые, чуть подведённые глаза.Но Лефорт и не взглянул на него.Прохладная рука нежно погладила бок Франца Яковлевича.Швейцарец сердито встряхнулся:– Отстан! Надоедаль меня! Прош!Но у Лефорта было доброе сердце Едва заметив слёзы на глазах паренька, он обнял его и поцеловал в затылок. Далеко с улицы доносился невнятный гул.– Суврен! – догадался швейцарец. – К меня! – И неожиданно вскочил с дивана, позабыв о недомогании. – Кнабе Мальчик.
сейшас ми будет для суврен потех доставляй.Он обнял паренька и с увлечением о чём-то заговорил. Окружённый хмельной толпой иноземцев, государь подошёл к усадьбе Лефорта.Щвейцарец вышел за ворота встретить царя.– Мой суврен, – собрал он накрашенные губы, – как тяжель для меня, что суврен в слёбоде, а я здоровье плёхой.Из-за спины Франца Яковлевича высунулось густо набелённое лицо.Пётр вгляделся.– А девка ничего, – облизнулся он – Откель добыл?– Из Франс, – тоненько пропищала незнакомка, надвигая на подведённые брови шёлковый платочек, и, сделав реверанс, стала перед царём.Государю понравилась стройная и гибкая иноземка. Он взял её одной рукой за подбородок, другой нежно провёл по голове.– А, ей-Богу, ничего. Жалко только, что по – нашенски не разумеет. Верно, что ли? Аль болтаешь по – нашенски?Девушка что-то промычала и заигрывающе улыбнулась, обнажив два ряда ровных, часто посаженных хищных зубов.– А звать тебя как, иноземочка?– А звать Лексашкою Меншиковым, – вдруг густо бухнула «францужанка» на отменнейшем русском языке.Лефорт расхохотался.– Хотя болит я, а суврену даль весели шютка! Пиес! – И порывистым движеньем сорвал платье с ряженого.Парень под общий хохот упал в ноги царю.– Помилуй, не взыщи!– Ишь, вьётся. Угорь угрём! – бросил царь. – И впрямь не отличить от девки.Он поднял парня.– Ладно уж. За умельство комедь играть милую тебя на сей раз. Только, чур, чару тройного боярского враз осуши.– А мы и две одюжим, – хвастнул Алексашка и одним духом осушил поднесённый ему Лефортом кубок.Царь был окончательно покорён.– Ты где обрёл чудо сие? – чуть повернул он голову в сторону Лефорта.– Челядь его нашель, мой суврен. Ночь залез моя дфор, хотель воровайт Я его биль, а он такой смешной делаль лисо, я хохоталь… И оставляй его для тебья, суврен, штобы и ты хохотай.– Жалую тебя денщиком своим, – неожиданно шлёпнул Пётр Меншикова по животу. – Только, чур, чтоб потешал меня без передыху!В доме у Лефорта Меншиков ни на шаг не отходил от государя, прислуживал ему, льстиво заглядывал в глаза и под конец, снова обрядившись в женское платье, так сплясал французский танец, что Пётр трижды расцеловал его.Утро застало перепившихся людей спящими на столах, на лавках, где и как попало.В хозяйской опочивальне, рядом с Алексашкой, храпел на всю усадьбу царь.Петру надоели военные потехи. Он жаждал настоящих боёв, с кровопролитием, ранеными и убитыми, как на доподлинной брани.«Будет кровь, упокойники будут, в те поры только впрямь увижу, сильны ли по-настоящему полки мои».И «прешбурхская» потеха обратилась в кровавую бойню.Назойливо и безумолчно трещали барабаны. Стройными рядами проходили перед государем солдаты Фридриха. Сам король прешбурхский стоял на высоком помосте, окружённый свитой, и величественно глядел в небо, не отвечая на приветствия потешных.В Прешбурхе, построенном на Яузском островке, было тихо, как в подземельях острога. «Генералиссимус» Бутурлин, отдав последние распоряжения, отправился на одну из башен перекусить и выпить перед боем.Едва окончился смотр, Пётр вскочил на коня и помчался к Яузе. Заревели трубы, и воздух взбаламутился многократным «ура».Чёткий и уверенный шаг потешных заставил прешбурхцев насторожиться.– Идут! – вскочил Бутурлин и изо всех сил ударил о пол недопитым кубком.Враги дрались смертным боем. С каждым мгновеньем потеха переходила в доподлинную битву.Князь Иван Дмитриевич Долгорукий Долгоруков Иван Дмитриевич (164? – после 1690) – князь, стольник царя Федора, племянник упомянутого Ю. А. Долгорукова.
с небольшим отрядом, обогнав главные силы, бросился в Яузу и пустился вплавь к подъёмному мосту. Из-за вала на смельчаков посыпался град ядер. Жестоко раненный в руку князь камнем пошёл ко дну.– Спасти! – крикнул Ромодановский, разражаясь площадной бранью.Потешные нырнули и тотчас же вытащили на берег князя.Москва и Преображенское опустели. На улицах не видно было ни души. Столицу охватил такой страх, как будто её окружил неприятель.– Царь потешается, – злобно шептались по уголкам. – А для кого готовит расправу, ратному делу навычаясь?!В полдень, когда накопилось много раненых, Пётр вспомнил о людишках и приказал согнать холопов и крепостных к месту сражения.Под свист пуль «санитары» уносили окровавленных воинов в бараки.К вечеру немного стихло. Но вскоре ухнул новый залп, ринулся в атаку Патрик Гордон. За ним, воинственно размахивая шпагой, мчался на белом коне Франц Лефорт.Поздней ночью потешная крепость Прешбурх пала (она должна была пасть, потому что этого хотел сам государь).На коленях, с крепостными ключами, возложенными на голову, Бутурлин встретил Петра у подъёмного моста:– Как сию твердыню взял, ваше царское величество, так да пошлёт тебе Господь покорить под нози все земли мира!Обученные иноземцами-офицерами, солдаты с честью выдержали испытание.Пётр не упускал ни одного случая, чтобы не покичиться чтим перед поборниками старины.– Пущай сунется патриарх ещё хоть единожды осрамить в хоромах моих иноземцев-умельцев, – не я буду – заставлю его самого военным артеям солдат обучать. Поглядим, каково он тогда закичится.И назло боярам пригласил к себе на пир Гордона и патриарха.Наталья Кирилловна, узнав о затее сына, возмутилась. Она ничего не сказала Петру, но, собрав узлы, приготовилась потихоньку уехать из Преображенского.Верного сообщника в этом деле царица неожиданно нашла в лице Евдокии Фёдоровны.– Так-то давно бы, матушка. Попугай его хорошенько. Вовек сорому не оберётся, родимую матушку-царицу из дому выгнав житием своим богохульным.Она тряхнула узелком, с которым пришла к свекрови, и решительно объявила:– Ухожу, матушка, и я с тобою. Авось не променяет он обеих-двух нас на поганых немчин. Живо опамятуется.Искоса поглядывая на невестку, Наталья Кирилловна презрительно морщила стареющее, но сохранившее ещё следы былой пригожести лицо.– А в том тебе, молодушка, корысть невеликая, что ради для матери якшаться с басурманками государь перестанет.Эти горькие слова сразу обескуражили молодую царицу. Из ослабевших рук вывалился узелок, старчески согнулась спина, и ещё больше потускнели глаза, подёрнутые мутной плёнкой слёз. Поникнув головой, Евдокия Фёдоровна бочком, точно стыдясь за себя, вышла из терема.…Усадьба понемногу заполнялась гостями. Одетый в мундир преображенца, Меншиков встречал на крыльце прибывающих. За короткое время службы у Петра он раздобрел, ещё больше стал следить за собой и, к крайнему гневу не только ревнителей старины, но и поборников новшеств, все чаще появлялся на людях в европейской одежде.И чем озлобленней роптали бояре на зазорное поведение Алексаши, тем милостивее был к нему царь.– Ты их не слушай, – одобряюще похлопывал он денщика по плечу, – мало ли что болтают бездельники. А наплевать тебе! Лишь бы я на тебя не прогневался, мой лопушок.И Меншиков действовал по-своему, хотя в то же время изо всех сил старался ни с кем не затевать свары и каждому угождать.Завидя Лефорта, Алексашка с таинственным видом пошёл к нему навстречу.– Царица вдовствующая втихомолку отъезжает… Люди сказывают, в Кремле жительствовать будет, от духу басурманского укрываючись.Лефорт озадаченно приостановился. На его беспечное лицо набежала тень беспокойства.– Да, да… Тут такой дел.. Как бы тут для Немецки слёбод плёх не быль.На двор вышел царь.– Аль дорогу в хоромы позабыл, что тут прохлаждаешься? – И подозрительно оглядел швейцарца. – О чём шушукался?Меншиков, шаркнув ногой, торопливо отодвинулся от Франца. Лефорт приложил палец к губам и многозначительно показал глазами на половину цариц.– Некарош дел, суврен Сарица Наталь Кириллофна едет Кремль, штобы биль немец не видеть.Испугавшись вначале, от последних слов Франца Яковлевича Пётр повеселел.– И всего? – присвистнул он и ухарски заложил руки в бока. – Шествуй без страха в хоромы. Ужотко я сам с матушкой покалякаю.И быстрым шагом направился в сени. Царица была уже совсем готова в дорогу, когда к ней неожиданно ворвался сын.– Вправду ли, матушка, ты Преображенское и меня покидаешь?– Вправду! – зло притопнула Наталья Кирилловна. – Будет! Нагляделась я на охальства твои. Живи с басурманами, коль русский дух тебе опостылел.Царь покорно склонил вихрастую голову.– Как твоя воля, матушка. Яйца курицу не учат Я тебе не указ.Не взглянув на сына, царица отдала распоряжение закладывать карету.– А к патриарху пошли сказать, – обратилась она к постельнице, – что-де царица ждёт его в Кремле, пущай покажет-де милость, нынче пожалует.– А и то добро! – крикнул вдруг Пётр. – Пущай поотдохнет в Кремле малость. Больно уж он мирскими делами занялся. А поприноровится образами стрелять да к сему чудесному действу солдат приладит моих, в те поры я сам за ним с поклоном прибуду. Будет у нас на Руси генералиссимус-патриарх, на страх врагам.Заткнув пальцами уши, царица рухнула на колени перед красным углом: – Не вмени ему в грех, Господи, слова сии святотатственные!Государь недоумённо пожал плечами и с прилежанием перекрестился.– В думках не думал поносить имя Господне. Православный я, не басурман.С государевой половины донеслись плохо сдерживаемые весёлые голоса, шутки и смех.– Словно бы в корчме, а не в покоях помазанника, – вытерла Наталья Кирилловна кулаком глаза.Пётр заторопился:– Проводил бы я тебя, матушка, в Кремль, да, ей, недосуг. Не взыщи. А выберу час, прикачу.И, отвесив поклон, ушёл.Царица встала с колен и беспомощно прислонилась к стене.– Приехали, развязывай, – вздохнула она с кривой улыбкой, признавая своё поражение. – Испугаешь его, самоуправца. Лишь себя осоромили.Постельница принялась развязывать узлы.…Когда гости с царём во главе уселись за стол, в трапезную просунулась голова патриаршего келаря.– Чего ещё? – прищурился Пётр – Аль дома тесно?Келарь отпрянул от порога, трижды перекрестился в сенях и ткнулся губами в щёлочку двери.– Наказано мне передать царскому вашему величеству, что святейший патриарх занедуговал и не может на зов твой милостивый явиться.– Бей ему поклон от меня, – расхохотался Пётр, – да скажи, чтобы не торопился, пущай на добро здоровье полёживает, покуда бока держат.Начался разгул. Пётр неустанно подливал гостям вина. Ему усердно помогали Лефорт и уже изрядно напившийся Ромодановский. Некоторые иноземцы, с омерзением отхлёбывая из кубков, старались незаметно вылить на пол содержимое. Но царь зорко следил за всеми и заставлял пить насильно. У выходов стояли дозорные. Кто пытался улизнуть с пира, того штрафовали жбаном простой сивухи. Отравленные вином иноземцы валялись на полу в собственной блевотине. К концу пира в трапезную ввалился Меншиков, одетый в платье французской крестьянки. Царь восхищённо хлопнул в ладоши.– Ну-те, францужаночка, жги-говори!И первый, едва держась на тонких, неверных ногах, пустился в похабный пляс.Лефорт, обливавший холодной водой полумёртвых единоплеменников, подхватил кого-то из них и закрутился на одной ноге.– Эй, Франс, жги-гаффари! Глава 4ВСЕШУТЕЙШИЙ СОБОР Вечные свары с матерью и патриархом из-за «немчин» надоели Петру. Чтобы прекратить брюзжанья, он приказал поставить для Лефорта хоромы против царской усадьбы за Яузой и перенёс туда все встречи и пирушки с иноземцами.Вскоре, по предложению Монс, к хоромам был пристроен большой зал, в котором происходили особенно пышные торжества.Царь почти перестал бывать дома, только изредка приходил туда ночевать. Все занятия его государственностью, науками и ремёслами происходили либо на Генеральском дворе, либо в усадьбе Лефорта.Ближние и учёные немцы, потягивая из серебряных кубков романею Романея – сладкая настойка на фряжском вине.
, нет-нет да и заводили с царём беседы о делах государственности.Пётр понуро сидел за круглым столом и молчал.– В эдаких бы хороминах, вроде Лефортовых, государь, вместно всем русским господарям нынче жительствовать, – вздыхали ближние. – Время, ваше царское величество, приспело из грязи уйти. Эна, немцы живут как! Аж диву даёшься.Царь и сам понимал, что «пребывать в азиатчине» невозможно, что старинные устои подгнили и готовы ежеминутно рушиться Но как построить новое – не знал.А немцы на все лады расхваливали царей Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича.– И фабрики завели… и умельцев из-за моря повывезли. Что ни год растёт, государь, твоя промышленность…– А злата сколь в Московию прибывает немецкого – диву даёшься…– Юфти одной тьмы тем Тьма – 10 000
вывозишь…– А и железа русского за рубеж немало идёт…Пётр супился, подёргивал плечом и плевался.– Да нешто сам я сего не ведаю!.. Вы бы вот присоветовали лучше, как новые пути торговые обрести… Пути но-о-вые!И, вскакивая, колотил кулаками о стол.– Вы про Архангельск молчите! Кой чёрт дальний тот путь через Архангельск путём величать?! Тьфу! Вот он, путь ваш архангельской!Ближние и немцы пугливо умолкали. Царь, размахивая руками как крыльями, бегал по залу. Неожиданно он останавливался на полном ходу, сутулился, жалко и просительно оглядывал всех.– Что же примолкли? Аль полагаете, я слов ваших мудрых в толк не беру?Он садился на краешек кресла и застенчиво тупился.– При деде и отце моем только что ещё новости зачинались… Только что починали мы от немцев перенимать, как торг по-европски вести… А при братце нашем, при Федоре Алексеевиче, промыслы наши с торговлею во как зацвели! Любо-дорого!И снова темнел.– Неужто же опричь как через Архангельск путя не найдём к иноземцам?..Неотвязная мысль о необходимости приобретения новых торговых путей давила Петра, делала его в собственных глазах беспомощным, маленьким, жалким. Как о чём-то недосягаемом думал он о Балтийском море, не смея надеяться и в мечтах овладеть им. Хорошо знал государь всю убогость своих армий с допотопным вооружением их, чтобы отважиться на борьбу с «одолевшими все военно-инженерные премудрости», как он выражался, «европскими государствами».Иноземец Люберас Иноземец Люберас… – Люберас (Любрас) Потт фон, Иоганн Людвиг (166? – 1752) – родом шотландец, военный инженер, с 1719 г . вице-президент Берг-коллегии. Позже генерал-лейтенант, служил также и на дипломатическом поприще.
, к голосу которого царь прислушивался с особым вниманием, при каждом случае убеждённо доказывал:– Доподлинно, государь, знакомство с прошлым и нынешним временем делает истинным и ясным, что после благословения Божия существуют два пути, пренебрежение или внимание к которым создаёт как погибель и порабощение стран, так и их процветание и рост, именно – мореплавание и промышленность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
сейшас ми будет для суврен потех доставляй.Он обнял паренька и с увлечением о чём-то заговорил. Окружённый хмельной толпой иноземцев, государь подошёл к усадьбе Лефорта.Щвейцарец вышел за ворота встретить царя.– Мой суврен, – собрал он накрашенные губы, – как тяжель для меня, что суврен в слёбоде, а я здоровье плёхой.Из-за спины Франца Яковлевича высунулось густо набелённое лицо.Пётр вгляделся.– А девка ничего, – облизнулся он – Откель добыл?– Из Франс, – тоненько пропищала незнакомка, надвигая на подведённые брови шёлковый платочек, и, сделав реверанс, стала перед царём.Государю понравилась стройная и гибкая иноземка. Он взял её одной рукой за подбородок, другой нежно провёл по голове.– А, ей-Богу, ничего. Жалко только, что по – нашенски не разумеет. Верно, что ли? Аль болтаешь по – нашенски?Девушка что-то промычала и заигрывающе улыбнулась, обнажив два ряда ровных, часто посаженных хищных зубов.– А звать тебя как, иноземочка?– А звать Лексашкою Меншиковым, – вдруг густо бухнула «францужанка» на отменнейшем русском языке.Лефорт расхохотался.– Хотя болит я, а суврену даль весели шютка! Пиес! – И порывистым движеньем сорвал платье с ряженого.Парень под общий хохот упал в ноги царю.– Помилуй, не взыщи!– Ишь, вьётся. Угорь угрём! – бросил царь. – И впрямь не отличить от девки.Он поднял парня.– Ладно уж. За умельство комедь играть милую тебя на сей раз. Только, чур, чару тройного боярского враз осуши.– А мы и две одюжим, – хвастнул Алексашка и одним духом осушил поднесённый ему Лефортом кубок.Царь был окончательно покорён.– Ты где обрёл чудо сие? – чуть повернул он голову в сторону Лефорта.– Челядь его нашель, мой суврен. Ночь залез моя дфор, хотель воровайт Я его биль, а он такой смешной делаль лисо, я хохоталь… И оставляй его для тебья, суврен, штобы и ты хохотай.– Жалую тебя денщиком своим, – неожиданно шлёпнул Пётр Меншикова по животу. – Только, чур, чтоб потешал меня без передыху!В доме у Лефорта Меншиков ни на шаг не отходил от государя, прислуживал ему, льстиво заглядывал в глаза и под конец, снова обрядившись в женское платье, так сплясал французский танец, что Пётр трижды расцеловал его.Утро застало перепившихся людей спящими на столах, на лавках, где и как попало.В хозяйской опочивальне, рядом с Алексашкой, храпел на всю усадьбу царь.Петру надоели военные потехи. Он жаждал настоящих боёв, с кровопролитием, ранеными и убитыми, как на доподлинной брани.«Будет кровь, упокойники будут, в те поры только впрямь увижу, сильны ли по-настоящему полки мои».И «прешбурхская» потеха обратилась в кровавую бойню.Назойливо и безумолчно трещали барабаны. Стройными рядами проходили перед государем солдаты Фридриха. Сам король прешбурхский стоял на высоком помосте, окружённый свитой, и величественно глядел в небо, не отвечая на приветствия потешных.В Прешбурхе, построенном на Яузском островке, было тихо, как в подземельях острога. «Генералиссимус» Бутурлин, отдав последние распоряжения, отправился на одну из башен перекусить и выпить перед боем.Едва окончился смотр, Пётр вскочил на коня и помчался к Яузе. Заревели трубы, и воздух взбаламутился многократным «ура».Чёткий и уверенный шаг потешных заставил прешбурхцев насторожиться.– Идут! – вскочил Бутурлин и изо всех сил ударил о пол недопитым кубком.Враги дрались смертным боем. С каждым мгновеньем потеха переходила в доподлинную битву.Князь Иван Дмитриевич Долгорукий Долгоруков Иван Дмитриевич (164? – после 1690) – князь, стольник царя Федора, племянник упомянутого Ю. А. Долгорукова.
с небольшим отрядом, обогнав главные силы, бросился в Яузу и пустился вплавь к подъёмному мосту. Из-за вала на смельчаков посыпался град ядер. Жестоко раненный в руку князь камнем пошёл ко дну.– Спасти! – крикнул Ромодановский, разражаясь площадной бранью.Потешные нырнули и тотчас же вытащили на берег князя.Москва и Преображенское опустели. На улицах не видно было ни души. Столицу охватил такой страх, как будто её окружил неприятель.– Царь потешается, – злобно шептались по уголкам. – А для кого готовит расправу, ратному делу навычаясь?!В полдень, когда накопилось много раненых, Пётр вспомнил о людишках и приказал согнать холопов и крепостных к месту сражения.Под свист пуль «санитары» уносили окровавленных воинов в бараки.К вечеру немного стихло. Но вскоре ухнул новый залп, ринулся в атаку Патрик Гордон. За ним, воинственно размахивая шпагой, мчался на белом коне Франц Лефорт.Поздней ночью потешная крепость Прешбурх пала (она должна была пасть, потому что этого хотел сам государь).На коленях, с крепостными ключами, возложенными на голову, Бутурлин встретил Петра у подъёмного моста:– Как сию твердыню взял, ваше царское величество, так да пошлёт тебе Господь покорить под нози все земли мира!Обученные иноземцами-офицерами, солдаты с честью выдержали испытание.Пётр не упускал ни одного случая, чтобы не покичиться чтим перед поборниками старины.– Пущай сунется патриарх ещё хоть единожды осрамить в хоромах моих иноземцев-умельцев, – не я буду – заставлю его самого военным артеям солдат обучать. Поглядим, каково он тогда закичится.И назло боярам пригласил к себе на пир Гордона и патриарха.Наталья Кирилловна, узнав о затее сына, возмутилась. Она ничего не сказала Петру, но, собрав узлы, приготовилась потихоньку уехать из Преображенского.Верного сообщника в этом деле царица неожиданно нашла в лице Евдокии Фёдоровны.– Так-то давно бы, матушка. Попугай его хорошенько. Вовек сорому не оберётся, родимую матушку-царицу из дому выгнав житием своим богохульным.Она тряхнула узелком, с которым пришла к свекрови, и решительно объявила:– Ухожу, матушка, и я с тобою. Авось не променяет он обеих-двух нас на поганых немчин. Живо опамятуется.Искоса поглядывая на невестку, Наталья Кирилловна презрительно морщила стареющее, но сохранившее ещё следы былой пригожести лицо.– А в том тебе, молодушка, корысть невеликая, что ради для матери якшаться с басурманками государь перестанет.Эти горькие слова сразу обескуражили молодую царицу. Из ослабевших рук вывалился узелок, старчески согнулась спина, и ещё больше потускнели глаза, подёрнутые мутной плёнкой слёз. Поникнув головой, Евдокия Фёдоровна бочком, точно стыдясь за себя, вышла из терема.…Усадьба понемногу заполнялась гостями. Одетый в мундир преображенца, Меншиков встречал на крыльце прибывающих. За короткое время службы у Петра он раздобрел, ещё больше стал следить за собой и, к крайнему гневу не только ревнителей старины, но и поборников новшеств, все чаще появлялся на людях в европейской одежде.И чем озлобленней роптали бояре на зазорное поведение Алексаши, тем милостивее был к нему царь.– Ты их не слушай, – одобряюще похлопывал он денщика по плечу, – мало ли что болтают бездельники. А наплевать тебе! Лишь бы я на тебя не прогневался, мой лопушок.И Меншиков действовал по-своему, хотя в то же время изо всех сил старался ни с кем не затевать свары и каждому угождать.Завидя Лефорта, Алексашка с таинственным видом пошёл к нему навстречу.– Царица вдовствующая втихомолку отъезжает… Люди сказывают, в Кремле жительствовать будет, от духу басурманского укрываючись.Лефорт озадаченно приостановился. На его беспечное лицо набежала тень беспокойства.– Да, да… Тут такой дел.. Как бы тут для Немецки слёбод плёх не быль.На двор вышел царь.– Аль дорогу в хоромы позабыл, что тут прохлаждаешься? – И подозрительно оглядел швейцарца. – О чём шушукался?Меншиков, шаркнув ногой, торопливо отодвинулся от Франца. Лефорт приложил палец к губам и многозначительно показал глазами на половину цариц.– Некарош дел, суврен Сарица Наталь Кириллофна едет Кремль, штобы биль немец не видеть.Испугавшись вначале, от последних слов Франца Яковлевича Пётр повеселел.– И всего? – присвистнул он и ухарски заложил руки в бока. – Шествуй без страха в хоромы. Ужотко я сам с матушкой покалякаю.И быстрым шагом направился в сени. Царица была уже совсем готова в дорогу, когда к ней неожиданно ворвался сын.– Вправду ли, матушка, ты Преображенское и меня покидаешь?– Вправду! – зло притопнула Наталья Кирилловна. – Будет! Нагляделась я на охальства твои. Живи с басурманами, коль русский дух тебе опостылел.Царь покорно склонил вихрастую голову.– Как твоя воля, матушка. Яйца курицу не учат Я тебе не указ.Не взглянув на сына, царица отдала распоряжение закладывать карету.– А к патриарху пошли сказать, – обратилась она к постельнице, – что-де царица ждёт его в Кремле, пущай покажет-де милость, нынче пожалует.– А и то добро! – крикнул вдруг Пётр. – Пущай поотдохнет в Кремле малость. Больно уж он мирскими делами занялся. А поприноровится образами стрелять да к сему чудесному действу солдат приладит моих, в те поры я сам за ним с поклоном прибуду. Будет у нас на Руси генералиссимус-патриарх, на страх врагам.Заткнув пальцами уши, царица рухнула на колени перед красным углом: – Не вмени ему в грех, Господи, слова сии святотатственные!Государь недоумённо пожал плечами и с прилежанием перекрестился.– В думках не думал поносить имя Господне. Православный я, не басурман.С государевой половины донеслись плохо сдерживаемые весёлые голоса, шутки и смех.– Словно бы в корчме, а не в покоях помазанника, – вытерла Наталья Кирилловна кулаком глаза.Пётр заторопился:– Проводил бы я тебя, матушка, в Кремль, да, ей, недосуг. Не взыщи. А выберу час, прикачу.И, отвесив поклон, ушёл.Царица встала с колен и беспомощно прислонилась к стене.– Приехали, развязывай, – вздохнула она с кривой улыбкой, признавая своё поражение. – Испугаешь его, самоуправца. Лишь себя осоромили.Постельница принялась развязывать узлы.…Когда гости с царём во главе уселись за стол, в трапезную просунулась голова патриаршего келаря.– Чего ещё? – прищурился Пётр – Аль дома тесно?Келарь отпрянул от порога, трижды перекрестился в сенях и ткнулся губами в щёлочку двери.– Наказано мне передать царскому вашему величеству, что святейший патриарх занедуговал и не может на зов твой милостивый явиться.– Бей ему поклон от меня, – расхохотался Пётр, – да скажи, чтобы не торопился, пущай на добро здоровье полёживает, покуда бока держат.Начался разгул. Пётр неустанно подливал гостям вина. Ему усердно помогали Лефорт и уже изрядно напившийся Ромодановский. Некоторые иноземцы, с омерзением отхлёбывая из кубков, старались незаметно вылить на пол содержимое. Но царь зорко следил за всеми и заставлял пить насильно. У выходов стояли дозорные. Кто пытался улизнуть с пира, того штрафовали жбаном простой сивухи. Отравленные вином иноземцы валялись на полу в собственной блевотине. К концу пира в трапезную ввалился Меншиков, одетый в платье французской крестьянки. Царь восхищённо хлопнул в ладоши.– Ну-те, францужаночка, жги-говори!И первый, едва держась на тонких, неверных ногах, пустился в похабный пляс.Лефорт, обливавший холодной водой полумёртвых единоплеменников, подхватил кого-то из них и закрутился на одной ноге.– Эй, Франс, жги-гаффари! Глава 4ВСЕШУТЕЙШИЙ СОБОР Вечные свары с матерью и патриархом из-за «немчин» надоели Петру. Чтобы прекратить брюзжанья, он приказал поставить для Лефорта хоромы против царской усадьбы за Яузой и перенёс туда все встречи и пирушки с иноземцами.Вскоре, по предложению Монс, к хоромам был пристроен большой зал, в котором происходили особенно пышные торжества.Царь почти перестал бывать дома, только изредка приходил туда ночевать. Все занятия его государственностью, науками и ремёслами происходили либо на Генеральском дворе, либо в усадьбе Лефорта.Ближние и учёные немцы, потягивая из серебряных кубков романею Романея – сладкая настойка на фряжском вине.
, нет-нет да и заводили с царём беседы о делах государственности.Пётр понуро сидел за круглым столом и молчал.– В эдаких бы хороминах, вроде Лефортовых, государь, вместно всем русским господарям нынче жительствовать, – вздыхали ближние. – Время, ваше царское величество, приспело из грязи уйти. Эна, немцы живут как! Аж диву даёшься.Царь и сам понимал, что «пребывать в азиатчине» невозможно, что старинные устои подгнили и готовы ежеминутно рушиться Но как построить новое – не знал.А немцы на все лады расхваливали царей Михаила Фёдоровича и Алексея Михайловича.– И фабрики завели… и умельцев из-за моря повывезли. Что ни год растёт, государь, твоя промышленность…– А злата сколь в Московию прибывает немецкого – диву даёшься…– Юфти одной тьмы тем Тьма – 10 000
вывозишь…– А и железа русского за рубеж немало идёт…Пётр супился, подёргивал плечом и плевался.– Да нешто сам я сего не ведаю!.. Вы бы вот присоветовали лучше, как новые пути торговые обрести… Пути но-о-вые!И, вскакивая, колотил кулаками о стол.– Вы про Архангельск молчите! Кой чёрт дальний тот путь через Архангельск путём величать?! Тьфу! Вот он, путь ваш архангельской!Ближние и немцы пугливо умолкали. Царь, размахивая руками как крыльями, бегал по залу. Неожиданно он останавливался на полном ходу, сутулился, жалко и просительно оглядывал всех.– Что же примолкли? Аль полагаете, я слов ваших мудрых в толк не беру?Он садился на краешек кресла и застенчиво тупился.– При деде и отце моем только что ещё новости зачинались… Только что починали мы от немцев перенимать, как торг по-европски вести… А при братце нашем, при Федоре Алексеевиче, промыслы наши с торговлею во как зацвели! Любо-дорого!И снова темнел.– Неужто же опричь как через Архангельск путя не найдём к иноземцам?..Неотвязная мысль о необходимости приобретения новых торговых путей давила Петра, делала его в собственных глазах беспомощным, маленьким, жалким. Как о чём-то недосягаемом думал он о Балтийском море, не смея надеяться и в мечтах овладеть им. Хорошо знал государь всю убогость своих армий с допотопным вооружением их, чтобы отважиться на борьбу с «одолевшими все военно-инженерные премудрости», как он выражался, «европскими государствами».Иноземец Люберас Иноземец Люберас… – Люберас (Любрас) Потт фон, Иоганн Людвиг (166? – 1752) – родом шотландец, военный инженер, с 1719 г . вице-президент Берг-коллегии. Позже генерал-лейтенант, служил также и на дипломатическом поприще.
, к голосу которого царь прислушивался с особым вниманием, при каждом случае убеждённо доказывал:– Доподлинно, государь, знакомство с прошлым и нынешним временем делает истинным и ясным, что после благословения Божия существуют два пути, пренебрежение или внимание к которым создаёт как погибель и порабощение стран, так и их процветание и рост, именно – мореплавание и промышленность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101