Церкви, где он пытался уединиться, оказывались закрытыми. Всюду, где ему попадалось зеркало, на него неприязненно и даже враждебно глядел двойник. Мнимое убийство Джамбо держало мнимого убийцу в постоянном напряжении. Дух его якобы жертвы, живехонькой и никем не разыскиваемой, пьянствующей в свое удовольствие в каком-нибудь тихом месте, то и дело являлся ему и говорил всякие колкости. Но вместе с тем, вжившись в образ выдуманного Берром человека, он чувствовал себя виноватым в как бы совершенном убийстве. Он купил кожаные перчатки и отделался от пластыря. Потом потратил целое утро на то, чтобы выбрать наиболее многолюдное из транспортных агентств. Покупая билет, расплатился наличными и заказал место на рейс через два дня под именем «Файн». Затем сел в автобус до аэропорта. Там он перезаказал билет на тот же вечер. На его счастье, одно место нашлось. Перед выходом на посадку девушка в бордовой форме служащей аэропорта попросила его паспорт. Он стянул перчатку с левой руки и протянул документ.– Так вы Файн или все-таки Пайн? – спросила дежурная.– Как вам больше нравится, – уверил он, одарив ее добротной улыбкой служащего отеля, и она с неохотой пропустила его. Рук что, их всех подкупил?Когда они долетели до Парижа, он не рискнул покинуть аэропорт Орли и провел всю ночь в зале ожидания для транзитных пассажиров. Утром он взял билет до Лиссабона, но теперь уже под именем «Дайн». Так советовал Рук, чтобы ввести в заблуждение компьютеры. В Лиссабоне он снова подался в порт и снова «лег на дно».«Она называется „Звезда Вифлеема“ и грязна, как свинья, – напутствовал его еще в Лондоне Рук. – Но капитан продажен, а это то, что вам нужно».Он видел заросшего щетиной человека, бродящего под дождем из одного портового бюро по найму в другое, и узнавал в нем себя. Этот же человек заплатил за ночь девке и улегся спать у нее на полу, в то время как она скулила на постели, напуганная до смерти. Была бы она меньше напугана, если бы он переспал с ней? Он не стал задерживаться на этой мысли и, покинув ее лачугу до рассвета, снова отправился в порт. «Звезда Вифлеема» стояла на внешнем рейде, грязная бочкообразная посудина водоизмещением двенадцать тысяч тонн, приписанная к порту Пагуош в Новой Шотландии, Канада. Но когда он справился в бюро по найму, ему ответили, что команда укомплектована и судно отправляется в рейс с началом ночного отлива. Джонатан поднялся на борт. Ждал ли его капитан? Джонатану показалось, что да.– Что ты умеешь, сынок? – спросил капитан. Вкрадчивый голос был у этого внушительных размеров шотландца лет сорока. Позади него стояла босоногая филиппинка лет семнадцати.– Готовить, – сказал Джонатан, на что капитан расхохотался ему в лицо, но взял-таки внештатным коком с условием, что он отработает место пассажира. Однако сначала пересчитал денежки.Так Джонатан стал галерным рабом, которому отвели место на самой дрянной банке и над которым издевалась вся команда. Официального кока звали Ласкаром. От пристрастия к героину кок был еле жив, и вскоре Джонатану пришлось отдуваться за двоих. В те редкие часы, когда ему удавалось прикорнуть, он видел витиеватые, путаные сны, какие снятся арестантам, и Джед в гостинице Майстера, уже принявшая ванну, но без всякого халата, играла в них главную роль. В одно прекрасное солнечное утро команда похлопала его по плечу, и все в один голос признались, что никогда в море их не кормили лучше. Но Джонатан не сошел вместе с ними на берег. Запасшись едой, он спрятался в кладовке и просидел там безвылазно два дня, прежде чем решился прошмыгнуть мимо портовой полиции.Очутившись совершенно один на незнакомой земле, он пережил еще одну потерю. Его решимость вдруг растворилась в бриллиантовой дымке пейзажа. «Роупер – абстракция. Да и Джед. Да и я сам. Я уже умер и нахожусь в загробном мире». Идя по краю автострады, ночуя в водительских клоповниках и сараях, выклянчивая дневную плату за двухдневный труд, Джонатан молился, чтобы к нему вернулось чувство долга.«Лучшее для вас пристанище – „Шато Бабетта“, – наставлял его Рук. – Большой засиженный курятник в Эсперансе. Им владеет одна старая карга, у которой люди не задерживаются. Там и осядете».«Это идеальное место для того, чтобы начать искать собственную тень», – добавил Берр.Тень предполагает наличие чего-то материального индивидуального в мире, где Джонатан стал только призраком. * * * «Шато Бабетта» действительно старой, общипанной курицей взгромоздилась на насест посреди пошлой авеню де Артизан. В Эсперансе она была на ролях «Майстера». Джонатан узнал ее сразу, вспомнив описание Рука, и перешел на противоположную сторону мостовой, чтобы получше разглядеть. Это было высокое деревянное и, надо сказать, уже ветхое сооружение. Впрочем, достаточно строгое для публичного дома, который там когда-то помещался. По обе стороны уродливого крыльца стояли облупившиеся каменные урны, расписанные скачущими среди деревьев обнаженными девицами, а благословенное название гостиницы было вырезано по вертикали на гниющей деревянной доске, и, когда Джонатан стал переходить дорогу, доска стучала от ветра, как поезд стучит по рельсам. Тот же порыв ветра сыпанул в глаза Джонатана песком и защекотал ноздри жареным мясом и лаком для волос.Поднявшись по ступенькам, он уверенно толкнул ногой скрипучую дверь и очутился во мраке, похожем на мрак склепа. Откуда-то издалека, как ему сначала почудилось, донесся грубый мужской смех и пахнуло ночной запоздалой трапезой. Постепенно он различил во тьме медный почтовый ящик с чеканкой, старинные часы с цветами на стекле, напомнившие ему о таких же в Ланионе, и стойку регистрации, заваленную бумагами и заставленную пивными кружками. Стойка освещалась гирляндой китайских фонариков. Джонатана окружили какие-то люди, это смеялись они. Его приезд совпал с прибытием группы маркшейдеров в грязных робах из Квебека, желавших на ночь немножко поразвлечься, перед тем как утром убраться к своим рудникам на север. Их чемоданы и саквояжи были свалены в кучу у лестницы. Двое молодцов, по виду славяне, в зеленых фартуках и с серьгами в ушах, угрюмо перекладывали баулы, выискивая нужный по ярлыкам.– Et vous, monsieur, vous etes qui? – Ну а вы, мсье, кто вы? (фр.)
– прокричал ему в ухо женский голос, перекрывая общий гвалт.Джонатан различил королевские формы владелицы заведения, мадам Лятюлип. В розово-лиловом тюрбане, сильно наштукатуренная, хозяйка незаметно для него возникла за стойкой. Спрашивая, она откинула голову слегка назад, явно на публику, целиком состоящую из мужского населения гостиницы.– Жак Борегар, – отрекомендовался Джонатан.– Comment, che'ri? – Как, дорогой? (фр).
Он повторил громче, не обращая внимания на шум, стоящий вокруг, не срываясь, впрочем, на крик: «Борегар». Это имя почему-то нравилось ему больше, чем Линден.– Pas d'bagage?– Pas de bagage.– Alors, bonsoir et amusez-vous bien, m'sieu – Багажа нет?
– Багажа нет.
– Что ж, приятного вам вечера, мсье (фр.).
, – прокричала мадам, отдавая ключ. Джонатану пришло на ум, что она приняла его за одного из маркшейдеров, но у него не было никакого желания разубеждать ее.– Allez-vous manger avec nous a'soir, m'sieu Beauregard? – Будете ужинать с нами, мсье Борегар? (фр.)
– окликнула она, когда он уже начал подниматься по лестнице, видимо, оценив его внешность.– Спасибо, мадам, мне бы хотелось немного поспать.– Но нельзя же ложиться на пустой желудок, мсье Борегар! – кокетливо запротестовала мадам Лятюлип, еще раз покрасовавшись перед своей хрипатой аудиторией. – Настоящему мужчине перед сном не мешает подкрепиться! N'est-ce pas, mes gars? – Не так ли, мальчики? (фр.)
Задержавшись на середине пролета, Джонатан мужественно присоединился к общему смеху, но настаивал на своем – ему нужно выспаться.– Bien, tant pis, d'abord! – Ну что ж, делать нечего! (фр.)
– подвела итог мадам Лятюлип.Ее не смутили ни его незапланированное прибытие, ни пыльная одежда. Неряшливость в Эсперансе не почиталась за грех, а, по мнению мадам Лятюлип, самолично взявшей на себя роль главного культурного арбитра города, была признаком духовности. Борегар был из тех, кого она называла farouche Отчаянный (фр.).
, a farouche – это благородство прежде всего, и на его лице она разглядела отсвет Искусства. Он был sauvage distingue Утонченный дикарь (фр.).
, из ее излюбленной породы мужчин. По акценту она распознала в прибывшем француза, ну, может быть, бельгийца, точно сказать она не могла, поскольку отпуск проводила не дальше Флориды. Но достаточно был о того, что она понимала его французскую речь. А вот на нее гость глядел с таким сомнением, с каким глядели обычно все настоящие французы, когда-либо слышавшие мадам Лятюлип: она-то была уверена, что говорит на самом правильном, неискаженном французском.Как бы там ни было, повинуясь порыву, мадам сделала извинительную ошибку. Она поселила Джонатана не на этаже, где всегда могли появиться постояльцы женского пола, а в одной из четырех прелестных комнатушек в мансарде, которые она держала наготове для тех, кого называла своей «богемой». Мадам никак не приняла в расчет, что ее дочь Ивонна – да и при чем тут ее дочь? – временно устроила гнездышко через две двери от комнаты гостя.В течение четырех дней интерес мадам Лятюлип к нему не выходил за рамки ее обычного интереса к любому представителю мужского пола, остановившемуся в ее гостинице.– Вы отстали от группы! – с деланной тревогой в голосе сообщила она, когда на следующее утро, опоздав на завтрак, он появился в столовой в гордом одиночестве. – Вы что, больше не маркшейдер? Надоело вкалывать? Хотите стать поэтом? Мы тут в Эсперансе пописываем помаленьку.Когда он вернулся вечером, она поинтересовалась, что он сегодня сотворил – бессмертную элегию или гениальную картину. После чего предложила поужинать, но он снова уклонился от приглашения.– Вы уже где-то отужинали, мсье? – спросила она с шутливым укором.Гость улыбнулся и покачал головой.– Tant pis, d'abord, – что было обычной ее присказкой.В остальном он был для нее лишь «комната 306», и никаких проблем. И только в четверг, когда он спросил, не может ли мадам дать ему какую-нибудь работу, она пригляделась к нему повнимательней.– Какую работу, mon gars? Мой мальчик (фр.).
Петь на нашей дискотеке? Или вы играете на скрипке?Но вопрос насторожил ее. Она поймала его взгляд и утвердилась в своем первом впечатлении, что это человек неординарный. Пожалуй, чересчур неординарный. Она посмотрела на его рубашку и поняла, что это та же самая, в которой он приехал. «Еще один старатель, проигравший последний доллар, – подумала она. – Хорошо еще, что он у нас не питается».– Любую работу, – настаивал Джонатан.– Но, Жак, в Эсперансе требуется столько рабочих, – возразила мадам.– Я пытался устроиться. – В последние три дня Джонатан видел только отрицательные жесты, бывшие в ходу у французских канадцев. В лучшем случае они просто пожимали плечами, не произнося ни звука. – Я пытался устроиться в ресторан, в гостиницу, на лодочную станцию, в портовые службы на озере. Я был на четырех шахтах, в двух лесозаготовительных компаниях, на цементном заводе, на двух газовых станциях, на бумажной фабрике. И нигде не приглянулся.– Но почему? Вы ведь очень привлекательны, очень утонченны. Почему вы не приглянулись, Жак?– Им нужны бумаги. Номер страховки. Документ, подтверждающий канадское гражданство. Иммигрантское удостоверение.– А у вас ничего нет? Совсем ничего? Вы считаете, документы слишком неэстетичны?– Мой паспорт на переоформлении в Оттаве, в иммиграционном отделе. Но мне не верят. Я из Швейцарии, – добавил он, словно это объясняло недоверие к нему.Услышав такое признание, мадам Лятюлип подключила к обдумыванию положения своего мужа.Андрэ Лятюлип до женитьбы был не Лятюлип, а Квятковский. Лятюлипом он стал единственно потому, что жена унаследовала гостиницу от отца, и это заставило его согласиться сменить свою фамилию на фамилию жены, дабы увековечить ее на древе благородных родословных Эсперанса. Он был иммигрантом в первом поколении с лицом херувима, широченным лбом, на котором ровным счетом ничего не было написано, и преждевременно побелевшими волосами. Маленький, коренастый, этот человечек был суетлив, как всякий пятидесятилетний работяга, замотавший себя до полусмерти и сам не понимающий зачем. Ребенком Анджея Квятковского прятали в подвале, потом тащили через заснеженные горные перевалы под покровом ночи. Потом куда-то приводили и допрашивали, после чего, в конце концов, отпустили. Он узнал, что такое стоять перед людьми в форме и молиться. Взглянув на счет Джонатана, Андрэ Лятюлип был поражен не меньше жены тем, что постоялец не позволял себе никаких лишних расходов. Мошенник часто разговаривал бы по телефону и наедался бы в кредит в баре и ресторане. Мошенник улизнул бы ночью. Лятюлипы уже встречали мошенников в своей жизни, которые именно так и поступали.Не выпуская счета из рук, мсье Лятюлип медленно оглядел Джонатана с ног до головы, точно так же, как это сделала мадам Лятюлип минутой раньше, но еще более внимательно: его ботинки, потершиеся, но странным образом совершенно чистые, его скромно опущенные руки, небольшие и ловкие, его подобранную фигуру и измученное лицо с искрой отчаяния в глазах. И мсье Лятюлип, тронутый видом несчастного, ищущего точку опоры в мире под солнцем, проникся к нему теплым чувством.– Что вы умеете делать? – спросил он.– Готовить, – сказал Джонатан.И стал своим в семье. Особенно для Ивонны. * * * Она сразу поняла: это тот, кого она ждала. Словно при посредничестве ее невыносимой матушки, обмен токами, который мог бы длиться месяцы, произошел в одну секунду.– Это Жак, наш новый таинственный друг, – воскликнула мадам Лятюлип, и не думая стучаться, но открывая нараспашку дверь в спальню дочери в десяти ярдах от его комнаты.«А это Ивонна», – сказал он сам себе, непонятно чего стыдясь.В середине комнаты стоял стол. Деревянная настольная лампа освещала половину ее лица. Она печатала и, не обращая внимания на бесцеремонное вторжение матери, продолжала работать, пока не дошла до конца страницы, так что Джонатан испытал некоторую неловкость, вынужденный некоторое время созерцать ее пушистую светлую макушку. Односпальная кровать была приставлена к стене. Оставшееся место занимали корзины с выстиранными простынями. В чистой, опрятной комнатке не было ни фотографий, ни безделушек. Только клеенчатый мешочек для губки над умывальником да плюшевый лев на кровати с «молнией» на брюхе – прятать ночную рубашку. На секунду Джонатану стало не по себе, «молния» напомнила о резаной ране пекинеса Софи. Собаку тоже убил я, подумал Джонатан.– Ивонна – гордость нашей семьи, n'est-ce pas, ma cherie? Правда, дорогая? (фр.)
Она занималась искусством, изучала философию и прочитала все до одной книги. N'est-ce pas, ma cherie? На ней лежит все хозяйство, она живет затворницей, как монашка, и через два месяца у нее свадьба с Томасом.– И еще она печатает, – продолжил Джонатан, одному Богу известно зачем.С принтера медленно сползла бумага с напечатанным текстом. Ивонна смотрела на него, и Джонатан мог в мельчайших подробностях рассмотреть левую, освещенную часть ее лица: прямой, несмущающийся взгляд, отцовские славянские черты, волевой подбородок, мягкие шелковистые волосы, подчеркивающие красивый рисунок скул, и стройная шея над воротом рубашки. Связка ключей как ожерелье висела на ней и, когда девушка выпрямилась, с легким звоном скользнула в ложбинку ее груди.Ивонна встала, высокая и на первый взгляд не очень женственная. Они пожали друг другу руки по ее инициативе. Он не чувствовал никаких сомнений – а почему, собственно, он должен был в чем-то сомневаться? Он, Борегар, новый человек в Эсперансе и в жизни? Ладонь ее была сухой и твердой. Он скользнул взглядом по ее освещенному левому бедру, обтянутому джинсами, собравшимися на сгибе в тугую гармошку. Затем последовало формальное прикосновение.«Дикая кошка на покое, – подумал он. – Ты рано начала жить с мальчиками. Носилась с ними на мотоциклах, накурившись марихуаны или чего покрепче. Сейчас, в двадцать с чем-то, ты достигла гавани, иначе называемой компромиссом. Слишком мудреная для провинции и слишком простая для больших городов. Скоро замуж за какого-нибудь остолопа, и полжизни на то, чтобы что-нибудь из него сделать. Ты Джед, только миновавшая свой пик. Джед с притягательностью Софи».Под присмотром матери она позаботилась о его одежде. * * * Гостиничная одежда висела в просторном чулане, который располагался на полпролета ниже. Ивонна шла впереди, и, пока они спускались по лестнице, Джонатан не сводил с нее глаз. Несмотря на ее угловатость, у нее была женственная походка. Никакой развязности девчонки-сорванца, никакой манерности кокетливой юницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– прокричал ему в ухо женский голос, перекрывая общий гвалт.Джонатан различил королевские формы владелицы заведения, мадам Лятюлип. В розово-лиловом тюрбане, сильно наштукатуренная, хозяйка незаметно для него возникла за стойкой. Спрашивая, она откинула голову слегка назад, явно на публику, целиком состоящую из мужского населения гостиницы.– Жак Борегар, – отрекомендовался Джонатан.– Comment, che'ri? – Как, дорогой? (фр).
Он повторил громче, не обращая внимания на шум, стоящий вокруг, не срываясь, впрочем, на крик: «Борегар». Это имя почему-то нравилось ему больше, чем Линден.– Pas d'bagage?– Pas de bagage.– Alors, bonsoir et amusez-vous bien, m'sieu – Багажа нет?
– Багажа нет.
– Что ж, приятного вам вечера, мсье (фр.).
, – прокричала мадам, отдавая ключ. Джонатану пришло на ум, что она приняла его за одного из маркшейдеров, но у него не было никакого желания разубеждать ее.– Allez-vous manger avec nous a'soir, m'sieu Beauregard? – Будете ужинать с нами, мсье Борегар? (фр.)
– окликнула она, когда он уже начал подниматься по лестнице, видимо, оценив его внешность.– Спасибо, мадам, мне бы хотелось немного поспать.– Но нельзя же ложиться на пустой желудок, мсье Борегар! – кокетливо запротестовала мадам Лятюлип, еще раз покрасовавшись перед своей хрипатой аудиторией. – Настоящему мужчине перед сном не мешает подкрепиться! N'est-ce pas, mes gars? – Не так ли, мальчики? (фр.)
Задержавшись на середине пролета, Джонатан мужественно присоединился к общему смеху, но настаивал на своем – ему нужно выспаться.– Bien, tant pis, d'abord! – Ну что ж, делать нечего! (фр.)
– подвела итог мадам Лятюлип.Ее не смутили ни его незапланированное прибытие, ни пыльная одежда. Неряшливость в Эсперансе не почиталась за грех, а, по мнению мадам Лятюлип, самолично взявшей на себя роль главного культурного арбитра города, была признаком духовности. Борегар был из тех, кого она называла farouche Отчаянный (фр.).
, a farouche – это благородство прежде всего, и на его лице она разглядела отсвет Искусства. Он был sauvage distingue Утонченный дикарь (фр.).
, из ее излюбленной породы мужчин. По акценту она распознала в прибывшем француза, ну, может быть, бельгийца, точно сказать она не могла, поскольку отпуск проводила не дальше Флориды. Но достаточно был о того, что она понимала его французскую речь. А вот на нее гость глядел с таким сомнением, с каким глядели обычно все настоящие французы, когда-либо слышавшие мадам Лятюлип: она-то была уверена, что говорит на самом правильном, неискаженном французском.Как бы там ни было, повинуясь порыву, мадам сделала извинительную ошибку. Она поселила Джонатана не на этаже, где всегда могли появиться постояльцы женского пола, а в одной из четырех прелестных комнатушек в мансарде, которые она держала наготове для тех, кого называла своей «богемой». Мадам никак не приняла в расчет, что ее дочь Ивонна – да и при чем тут ее дочь? – временно устроила гнездышко через две двери от комнаты гостя.В течение четырех дней интерес мадам Лятюлип к нему не выходил за рамки ее обычного интереса к любому представителю мужского пола, остановившемуся в ее гостинице.– Вы отстали от группы! – с деланной тревогой в голосе сообщила она, когда на следующее утро, опоздав на завтрак, он появился в столовой в гордом одиночестве. – Вы что, больше не маркшейдер? Надоело вкалывать? Хотите стать поэтом? Мы тут в Эсперансе пописываем помаленьку.Когда он вернулся вечером, она поинтересовалась, что он сегодня сотворил – бессмертную элегию или гениальную картину. После чего предложила поужинать, но он снова уклонился от приглашения.– Вы уже где-то отужинали, мсье? – спросила она с шутливым укором.Гость улыбнулся и покачал головой.– Tant pis, d'abord, – что было обычной ее присказкой.В остальном он был для нее лишь «комната 306», и никаких проблем. И только в четверг, когда он спросил, не может ли мадам дать ему какую-нибудь работу, она пригляделась к нему повнимательней.– Какую работу, mon gars? Мой мальчик (фр.).
Петь на нашей дискотеке? Или вы играете на скрипке?Но вопрос насторожил ее. Она поймала его взгляд и утвердилась в своем первом впечатлении, что это человек неординарный. Пожалуй, чересчур неординарный. Она посмотрела на его рубашку и поняла, что это та же самая, в которой он приехал. «Еще один старатель, проигравший последний доллар, – подумала она. – Хорошо еще, что он у нас не питается».– Любую работу, – настаивал Джонатан.– Но, Жак, в Эсперансе требуется столько рабочих, – возразила мадам.– Я пытался устроиться. – В последние три дня Джонатан видел только отрицательные жесты, бывшие в ходу у французских канадцев. В лучшем случае они просто пожимали плечами, не произнося ни звука. – Я пытался устроиться в ресторан, в гостиницу, на лодочную станцию, в портовые службы на озере. Я был на четырех шахтах, в двух лесозаготовительных компаниях, на цементном заводе, на двух газовых станциях, на бумажной фабрике. И нигде не приглянулся.– Но почему? Вы ведь очень привлекательны, очень утонченны. Почему вы не приглянулись, Жак?– Им нужны бумаги. Номер страховки. Документ, подтверждающий канадское гражданство. Иммигрантское удостоверение.– А у вас ничего нет? Совсем ничего? Вы считаете, документы слишком неэстетичны?– Мой паспорт на переоформлении в Оттаве, в иммиграционном отделе. Но мне не верят. Я из Швейцарии, – добавил он, словно это объясняло недоверие к нему.Услышав такое признание, мадам Лятюлип подключила к обдумыванию положения своего мужа.Андрэ Лятюлип до женитьбы был не Лятюлип, а Квятковский. Лятюлипом он стал единственно потому, что жена унаследовала гостиницу от отца, и это заставило его согласиться сменить свою фамилию на фамилию жены, дабы увековечить ее на древе благородных родословных Эсперанса. Он был иммигрантом в первом поколении с лицом херувима, широченным лбом, на котором ровным счетом ничего не было написано, и преждевременно побелевшими волосами. Маленький, коренастый, этот человечек был суетлив, как всякий пятидесятилетний работяга, замотавший себя до полусмерти и сам не понимающий зачем. Ребенком Анджея Квятковского прятали в подвале, потом тащили через заснеженные горные перевалы под покровом ночи. Потом куда-то приводили и допрашивали, после чего, в конце концов, отпустили. Он узнал, что такое стоять перед людьми в форме и молиться. Взглянув на счет Джонатана, Андрэ Лятюлип был поражен не меньше жены тем, что постоялец не позволял себе никаких лишних расходов. Мошенник часто разговаривал бы по телефону и наедался бы в кредит в баре и ресторане. Мошенник улизнул бы ночью. Лятюлипы уже встречали мошенников в своей жизни, которые именно так и поступали.Не выпуская счета из рук, мсье Лятюлип медленно оглядел Джонатана с ног до головы, точно так же, как это сделала мадам Лятюлип минутой раньше, но еще более внимательно: его ботинки, потершиеся, но странным образом совершенно чистые, его скромно опущенные руки, небольшие и ловкие, его подобранную фигуру и измученное лицо с искрой отчаяния в глазах. И мсье Лятюлип, тронутый видом несчастного, ищущего точку опоры в мире под солнцем, проникся к нему теплым чувством.– Что вы умеете делать? – спросил он.– Готовить, – сказал Джонатан.И стал своим в семье. Особенно для Ивонны. * * * Она сразу поняла: это тот, кого она ждала. Словно при посредничестве ее невыносимой матушки, обмен токами, который мог бы длиться месяцы, произошел в одну секунду.– Это Жак, наш новый таинственный друг, – воскликнула мадам Лятюлип, и не думая стучаться, но открывая нараспашку дверь в спальню дочери в десяти ярдах от его комнаты.«А это Ивонна», – сказал он сам себе, непонятно чего стыдясь.В середине комнаты стоял стол. Деревянная настольная лампа освещала половину ее лица. Она печатала и, не обращая внимания на бесцеремонное вторжение матери, продолжала работать, пока не дошла до конца страницы, так что Джонатан испытал некоторую неловкость, вынужденный некоторое время созерцать ее пушистую светлую макушку. Односпальная кровать была приставлена к стене. Оставшееся место занимали корзины с выстиранными простынями. В чистой, опрятной комнатке не было ни фотографий, ни безделушек. Только клеенчатый мешочек для губки над умывальником да плюшевый лев на кровати с «молнией» на брюхе – прятать ночную рубашку. На секунду Джонатану стало не по себе, «молния» напомнила о резаной ране пекинеса Софи. Собаку тоже убил я, подумал Джонатан.– Ивонна – гордость нашей семьи, n'est-ce pas, ma cherie? Правда, дорогая? (фр.)
Она занималась искусством, изучала философию и прочитала все до одной книги. N'est-ce pas, ma cherie? На ней лежит все хозяйство, она живет затворницей, как монашка, и через два месяца у нее свадьба с Томасом.– И еще она печатает, – продолжил Джонатан, одному Богу известно зачем.С принтера медленно сползла бумага с напечатанным текстом. Ивонна смотрела на него, и Джонатан мог в мельчайших подробностях рассмотреть левую, освещенную часть ее лица: прямой, несмущающийся взгляд, отцовские славянские черты, волевой подбородок, мягкие шелковистые волосы, подчеркивающие красивый рисунок скул, и стройная шея над воротом рубашки. Связка ключей как ожерелье висела на ней и, когда девушка выпрямилась, с легким звоном скользнула в ложбинку ее груди.Ивонна встала, высокая и на первый взгляд не очень женственная. Они пожали друг другу руки по ее инициативе. Он не чувствовал никаких сомнений – а почему, собственно, он должен был в чем-то сомневаться? Он, Борегар, новый человек в Эсперансе и в жизни? Ладонь ее была сухой и твердой. Он скользнул взглядом по ее освещенному левому бедру, обтянутому джинсами, собравшимися на сгибе в тугую гармошку. Затем последовало формальное прикосновение.«Дикая кошка на покое, – подумал он. – Ты рано начала жить с мальчиками. Носилась с ними на мотоциклах, накурившись марихуаны или чего покрепче. Сейчас, в двадцать с чем-то, ты достигла гавани, иначе называемой компромиссом. Слишком мудреная для провинции и слишком простая для больших городов. Скоро замуж за какого-нибудь остолопа, и полжизни на то, чтобы что-нибудь из него сделать. Ты Джед, только миновавшая свой пик. Джед с притягательностью Софи».Под присмотром матери она позаботилась о его одежде. * * * Гостиничная одежда висела в просторном чулане, который располагался на полпролета ниже. Ивонна шла впереди, и, пока они спускались по лестнице, Джонатан не сводил с нее глаз. Несмотря на ее угловатость, у нее была женственная походка. Никакой развязности девчонки-сорванца, никакой манерности кокетливой юницы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57