Он достает из сумки камень и бросает его. В том месте, где камень коснулся земли, на песке появляется рябь, словно это не песок, а вода. Когда песок успокаивается, он делает шаг, проверяя надежность поверхности, и только потом переставляет вторую ногу. Камень шевелится, из песка вырывается полупрозрачная молния, похожая на лед. Появляется клешня и хватает камень, тот исчезает, словно его и обладателя клешни поглотил песок. Песок в том месте, где лежал камень, выравнивается, и снова все спокойно. Он замирает на месте. Он ждет, не смея пошевелиться. Он не боится ледяных червей. Они очень хрупкие существа и чувствуют себя уютно только глубоко под землей в своих гнездах. Но эти гнезда почти сплошь состоят из сильнейшего яда. Нет существа, которого Дети Скал боятся больше, чем ледяных червей. Никакая смерть не может сравниться с ужасной участью отравленного гнездом. Яд ледяных червей питает Мудроматерей, которые ухаживают за корнями земли. Только они настолько сильны, что не боятся яда, — земля сама помогает им. Всем остальным существам этот яд приносит страшные мучения. Именно так Кровавое Сердце отомстил своему брату. Он оживил его, а потом отравил этим ядом. Это привилегия чародея: даже после смерти его кара может настичь врага. Пятый Сын достает из сумки еще один камень и снова бросает его на песок. По одному камню за раз. Он продвигается к небольшому пригорку посреди песчаной площадки. Поверхность песка переливается перламутром. На этот короткий путь у него уходит почти половина короткой летней ночи, но когда он добирается до пригорка и делает последний шаг, ступая на каменную поверхность, он может отдохнуть и расслабиться. Наконец-то он в безопасности. Куполообразный холмик греет ноги и пахнет серой. Он в безопасности. До тех пор, пока не придется отправляться в обратный путь. Он уже проделывал такое и раньше. Только здесь, в самом центре земель, простой смертный может услышать шепот Мудроматерей. Ни одной земной твари не хватит жизни, чтобы услышать и понять хотя бы одну мысль Мудроматерей, но самые юные из них все еще могут говорить, если у кого-то хватит терпения их слушать. Раньше он спрашивал у них совета и выслушивал все, что они ему говорили. Но сегодня он не ищет их советов. На смену ночи приходит утро. Он терпеливо ждет. Первый Сын еще далеко. Пятый Сын ждет и слушает. «Они. Пройдут. По. Мосту. Мимо. Водопада. Они. Расстанутся. Вода. Огонь. Реки. Потекут. Вспять. Создать. Пространство. Создать. Пространство». Проносится вздох. Ветер летит, рассказывая о северных фьоллах, бормочет о восточных и совсем неслышно шепчет о немногих, разбросанных на юге, где земля истощена приливами, отливами и подземными водами, где встречаются реки и океан, а в воздухе пахнет солью и чужими землями. Для него так и остается загадкой то, о чем говорят Мудроматери. Солнце проходит через зенит и начинает скатываться к горизонту, когда он наконец слышит шаги, а потом и яростный крик Первого Сына, который выскочил из-за камней на край песчаной площадки. — Трус! — вопит он. — Ты хотел спрятаться от меня! Слабак! Тебе все равно придется выйти — там нет ни питья, ни еды. Выходи и сражайся! — Иди сюда и забери мои нити, — говорит Пятый Сын. Он показывает три косы, обвязанные вокруг руки. — Если я и умру здесь, тебе все равно придется забрать их, чтобы доказать Мудроматерям свою полезность. На секунду Первый Сын замирает в удивлении. Он, самый сильный и осторожный из всех, достал пока всего одну косу. Но он не собирается спрашивать, как его сопернику удалось собрать целых три. Он контролирует свои эмоции. Он не глуп. Он собирает камни с края площадки и, набрав столько, чтобы хватило добраться до брата, бросает первый камень на песок. Поверхность расходится кругами, он делает первый шаг. Из-под песка появляется клешня и поворачивается, пытаясь схватить добычу. Через мгновение камень и клешня исчезают. Первый Сын бросает следующий камень, Пятый Сын терпеливо ждет. Солнце опускается все ниже. Он ждет до тех пор, пока Первый Сын не проходит примерно половину пути. Затем, выждав момент, когда Первый Сын замер на месте, Пятый Сын достает камень из своей сумки и бросает его под ноги противника. На мгновение наступает тишина. Ветер шепчет за его спиной. Тени Мудроматерей падают на землю. Первый Сын понимает, что сейчас произойдет, и прыгает, пытаясь достать до пригорка, но ни одно существо не может двигаться быстрее ледяных червей. Из песка появляются три клешни, которые хватают камень, а следом за ними на поверхность вылезает длинный хвост, он мечется из стороны в сторону в поисках жертвы. Кожа существа прозрачна, как стекло, и под ней виден бурлящий внутри яд. Острый хвост наносит несколько стремительных ударов, но первые два раза удача спасает Первого Сына. На третий раз удар точен. Существо исчезает в песке. Первый Сын кричит от боли, ярости и страха. Его выворачивает судорогой, он роняет на землю все собранные для обратного пути камни, и они рассыпаются вокруг него. Маленькие клешни находят камни и увлекают их за собой под землю. Там они будут лежать веками во власти ледяных червей. Зачем ледяным червям камни? Кто знает? Первый Сын содрогается в конвульсиях. Кровь начинает течь у него изо рта, носа, ушей и глаз. Пятый Сын выжидает. Ему нужно срезать с поверженного врага косу до того, как тот навеки исчезнет в песках. Это самая сложная часть, ему придется точно рассчитать время — когда Первый Сын уже не сможет сопротивляться, но ледяные черви еще не схватят его. Пятый Сын ждет. Его соперник медленно погружается в песок. Маленькие клешни уже обвили его ноги и тащат за собой вниз. Тело Первого Сына — слишком большая добыча для ледяных червей. В глазах лежащего виден страх, это единственный страх, который могут показать Дети Скал, не потеряв чести. Пятый Сын бросает камень на противоположную сторону площадки, чтобы отвлечь внимание червей, и устремляется к парализованному врагу, который видит его, но не может сопротивляться. Он забирает у брата косы — его собственную и ту, которую он забрал у Седьмого Сына, — и снова бросает камень, перепрыгнув в безопасное место. Краски вокруг становятся тусклыми, заходит солнце, на небе появляются первые звезды. Он смотрит, как пески поглощают Первого Сына — тот теперь абсолютно беспомощен и останется таким еще долгое время. Жрецы говорят, что ледяные черви едят свою добычу или же ее ест то существо, которое они выращивают и охраняют. Кто знает? Оттуда еще никто не возвращался. Мудроматери не отвечают на этот вопрос. Если верить жрецам (а никто не знает, правду ли они говорят: жрецам выгодно делать вид, что им ведомы такие вещи, о которых не знает больше никто), то может пройти тысяча лет, прежде чем живой камень, в который под действием яда превратился Первый Сын, переварится в гигантском желудке под землей. Тысяча лет — это срок жизни всех Детей Скал вместе взятых. Но тысяча лет — ничтожный срок для моря и ветра. Для скал тысяча лет — это одно движение пальца на руке Мудроматери. Звездам же тысячи лет не хватит даже для одной мысли. Пятый Сын бросает перед собой камень за камнем и к рассвету ступает на твердую почву. Издалека доносится пение Быстрых Дочерей — они пляшут на площадке для танцев. Он считает косы: одна, две, три, четыре, пять. И шестая — его собственная — все еще на голове. Он уходит с фьолла, чтобы возвестить о своей победе.
Когда Алан проснулся, оказалось, что он запутался в простынях и лежит в постели один. Он услышал, как молится Таллия.Она торопливо произносила слова молитвы, словно боялась, что ей помешают договорить до конца. Начинало светать. Склонив голову, она стояла на коленях перед открытым окном в одной ночной рубашке.Алан почувствовал, что его переполняет желание обладать этой женщиной. Он перевернулся на живот, но это не помогло. Горе проснулся, сладко зевнул и встал, готовый последовать за хозяином, куда он прикажет. Алан вскочил с кровати и выбежал из комнаты. Таллия не обратила на него внимания или, увлеченная своими молитвами, просто не заметила этого поспешного бегства. Таллия настаивала, чтобы оба они спали в нижнем белье, и сейчас он был даже рад этому. Возле монастырского домика для гостей, где они остановились на ночь, протекал ручей. В рассветном сумраке он добрался до воды и умылся. Холодная вода успокоила и освежила его. Потом Алан перепрыгнул через ручей и скрылся в кустах. Горе тихо зарычал. Он принюхался, потом начал энергично рыть лапами землю — собака очень любила жуков и сейчас поймала одного. В листве зашуршал ветер, начал накрапывать мелкий дождь. Грязный и замерзший Алан вернулся в комнату. Он уже достаточно восстановил душевное равновесие, чтобы сидеть на кровати, но встать на колени рядом с ней он так и не решился. К тому же Таллия могла молиться несколько часов подряд.Когда рассвело, пришли слуги, омыли ему ноги и принесли одежду. Таллии пришлось прекратить свои молитвы, чтобы они могли приготовиться к отъезду. Граф Лавастин не собирался тратить время впустую. Он хотел попасть домой как можно скорее.На улице граф приветствовал сына той краткой улыбкой, которая говорила о его глубочайшем расположении. Каждое утро Алан видел у него на лице эту улыбку.Лавастин постоянно намекал на то, что не прочь стать дедом. У Алана от таких намеков сжималось сердце — как он мог объяснить то, что происходило между ним и Таллией? Разумеется, слуги, спавшие у двери хозяйских покоев, подозревали, что дело нечисто — ведь по ночам из спальни не доносилось ни единого шороха. Таллия пару раз упрекнула Алана за то, что он ворочался во сне и беспокоил ее. Ему снился Пятый Сын. В конце концов слуги могут думать что угодно. Но Единый Господь создал людей по своему образу и подобию и наделил их бессмертием: у них рождаются дети, а их дети рождают своих детей. По таким законам жило все человечество и все сущее на земле, в воде и в воздухе.По таким законам живет и графство Лавас.Алан старался не думать об этом. Когда он находился рядом с Таллией, его тело реагировало на присутствие молодой девушки совершенно определенным образом. Неужели она не чувствует ничего подобного? Неужели она действительно отмечена Богом? Иначе почему она может спокойно молиться полночи, в то время как он, Алан, крепко спит? Почему она соблюдает пост, когда он жадно набрасывается на еду? Как можно говорить о единении двух чистых душ, не загрязненных похотью, когда его душа просто полыхает страстным желанием обладать ею?— Отличное утро, — заметил Лавастин. — Дождь — это божественное благословение. Урожай будет лучше расти.— И наше состояние увеличится, — сказал лорд Жоффрей, который ехал по левую руку от графа. Алан взглянулна него: ему показалось или в его голосе и вправду прозвучали нотки равнодушия и скуки? Обычно Жоффрей был подчеркнуто вежлив. — Твоим слугам следовало бы лучше выполнять свои обязанности, лучше ухаживать за садами. Их надо больше поливать, — продолжил он.— Я не вижу в садоводстве особого смысла, тем более что я никогда этим не занимался, — отозвался Лавастин. — Король меня поддерживает, а остальное не так уж важно.— Король, благослови его Господь, не может жить вечно. Среди подданных ходят слухи, что король собирается объявить наследником своего незаконнорожденного сына. Но у принцессы Сапиентии свои сторонники, и они не станут сидеть сложа руки.— Король даровал мне награду, которую я хотел получить больше всего. Теперь я могу спокойно трудиться на той ниве, что завещал нам Господь, — буду заботиться о процветании моих земель и подданных.— Разве это угодно Богу? — спросила Таллия. — Господь хочет, чтобы мы очистились от печати тьмы, которой отмечены все живые существа, кроме блаженного Дайсана.— Даже блаженный Дайсан возделывал земные поля, леди Таллия. Разве мы не знаем его и как пастыря, который охраняет свое стадо от волков алчущих? Что если бы не было ни женщин, прядущих и ткущих, ни мужчин, пашущих и плотничающих, не было бы никого, кто повелевал бы ими, ибо Господь каждому определил место в этом мире? Что тогда станет со священниками, которые молятся за наши души и получают за это воск, муку и ткани?— Зачем же тогда они стремятся отбросить бремя земного бытия и уйти в Покои Света? — удивленно спросила она, раздраженно пожав плечами.Даже граф Лаваса не смел критиковать женщину, которая хоть и стала его невесткой, оставалась особой королевской крови, выше него по роду и положению.— Вероятно, так и должно быть, — коротко согласился он. Лавастин еще после победы в Генте отослал домой большую часть своих людей, но Таллия привела с собой немалую свиту. Покарав ее мать, мятежную принцессу Сабелу, король великодушно позволил Таллии оставить при себе слуг, без которых она не привыкла обходиться. Поэтому теперь они возвращались в Лавас как маленькая победоносная армия.— Не прельщайся удовольствиями жизни при дворе, Алан, — добавил Лавастин. — Какой смысл все время проводить в свите придворных, подобострастно ловя каждый взгляд и жест короля? Ради его удовольствия? Чтобы угодить ему?— В удовольствиях короля нет ничего, над чем стоило бы смеяться, — оскорбленно возмутился Жоффрей. — Нет греха в том, чтобы наслаждаться охотой и прочими радостями жизни при дворе!— Я успел заметить, — сказал Лавастин самым язвительным тоном, — что с гончими, лошадьми и ястребами ты знакомился гораздо охотнее, чем с производством тканей, кузнечным делом, сельским хозяйством, торговлей и медициной.— У меня есть жена, а у нее управляющий и слуги. Так что пусть они и занимаются хозяйством.— И у тебя, и у меня, и у нее есть управляющие. Но это не значит, что командир может рассчитывать на благополучный исход сражения, если сам во время битвы развлекается в шатре. Нет, кузен, Богу угождают настоящими делами, а не развлечениями.— Господу угодны наши молитвы, — упрямо повторила Таллия.— Разумеется. — Лавастин постоянно соглашался с ней. Он улыбнулся. — И я молю Бога о том, чтобы он благословил ваш брак.— Конечно, — поддержал его Алан. — Союзу двух людей необходимо благословение Господа.Взглянув на него, Таллия покраснела и отвернулась. Среди слуг раздались смешки. Лорд Жоффрей тонко улыбнулся.Дорога свернула в лес, и некоторое время они ехали молча, любуясь обступающими торную тропу деревьями. Дажетелеги не скрипели, катясь по наезженной колее. Лес кончился неожиданно, и теперь перед путниками расстилался цветущий луг. Вдалеке промелькнула косуля с маленьким детенышем, высоко в небе парил орел.В полдень они добрались до деревни, и тотчас отовсюду стали сбегаться дети посмотреть на свиту вельможи. Впрочем, испугавшись собак, они быстро исчезли. У деревенского колодца они остановились напоить лошадей. Алан удерживал собак и следил, чтобы они ни на кого не бросились. Понемногу жители деревни подошли оказать уважение господам. Одна старуха угостила Алана таким крепким сидром, что, сделав глоток, он закашлялся и ухватился за скамью, чтобы не упасть. Она рассмеялась, а он смущенно поблагодарил ее за подношение.Но все же дело было не только в сидре. При виде Таллии у него начинала кружиться голова. Она повязала голову кружевной вуалью, но из-под нее все равно упрямо выбивалось несколько прядок. Он верховой езды она раскраснелась, и у Алана сильно забилось сердце. Он протянул ей чашу, она приняла напиток у него из рук — отказаться значило бы обидеть жителей — и пригубила сидр. Алан позавидовал деревянной чаше, край которой сейчас касался ее губ. Сделав глоток, она передала чашу слуге, а сама села на скамью. Тут же ей принесли пироги, хлеб и острый сыр. Это были скромные приношения, но, казалось, ей они принесли больше удовольствия, чем самые изысканные яства на пиру.— Примет ли юный лорд в дар яйцо?Для такой маленькой деревушки это был щедрый дар, тем более что его поднесла девушка, которой, как мог судить Алан по бедной одежде, вряд ли часто доставалось такое лакомство. Она была не старше Таллии, светловолосая и очень симпатичная. Похоже, торопясь принести свой дар, она наспех ополоснула лицо, и на щеке у нее осталось гряз ное пятнышко. Внезапно Алан обрадовался тому, что они не остаются в этой деревне на ночь. Девушка положила яйцо ему на ладонь, и он поблагодарил ее. В эту минуту к ним подошла Таллия и встала рядом.Кто-то засмеялся. Девушка ушла, впрочем оглянувшись на молодого лорда. У Таллии вспыхнули щеки, и она решительно взяла его за руку.Это было маленькой победой. Он крепко сжал ее пальцы. Теперь у него снова появилась надежда.— Господь будет благоволить к нам, пока мы остаемся чисты, — пробормотала она.Слова застряли у него в горле. Он чувствовал себя так, словно его ударили. Таллия отпустила его руку и пошла к своей лошади, оставив его ошеломленно смотреть ей вслед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Когда Алан проснулся, оказалось, что он запутался в простынях и лежит в постели один. Он услышал, как молится Таллия.Она торопливо произносила слова молитвы, словно боялась, что ей помешают договорить до конца. Начинало светать. Склонив голову, она стояла на коленях перед открытым окном в одной ночной рубашке.Алан почувствовал, что его переполняет желание обладать этой женщиной. Он перевернулся на живот, но это не помогло. Горе проснулся, сладко зевнул и встал, готовый последовать за хозяином, куда он прикажет. Алан вскочил с кровати и выбежал из комнаты. Таллия не обратила на него внимания или, увлеченная своими молитвами, просто не заметила этого поспешного бегства. Таллия настаивала, чтобы оба они спали в нижнем белье, и сейчас он был даже рад этому. Возле монастырского домика для гостей, где они остановились на ночь, протекал ручей. В рассветном сумраке он добрался до воды и умылся. Холодная вода успокоила и освежила его. Потом Алан перепрыгнул через ручей и скрылся в кустах. Горе тихо зарычал. Он принюхался, потом начал энергично рыть лапами землю — собака очень любила жуков и сейчас поймала одного. В листве зашуршал ветер, начал накрапывать мелкий дождь. Грязный и замерзший Алан вернулся в комнату. Он уже достаточно восстановил душевное равновесие, чтобы сидеть на кровати, но встать на колени рядом с ней он так и не решился. К тому же Таллия могла молиться несколько часов подряд.Когда рассвело, пришли слуги, омыли ему ноги и принесли одежду. Таллии пришлось прекратить свои молитвы, чтобы они могли приготовиться к отъезду. Граф Лавастин не собирался тратить время впустую. Он хотел попасть домой как можно скорее.На улице граф приветствовал сына той краткой улыбкой, которая говорила о его глубочайшем расположении. Каждое утро Алан видел у него на лице эту улыбку.Лавастин постоянно намекал на то, что не прочь стать дедом. У Алана от таких намеков сжималось сердце — как он мог объяснить то, что происходило между ним и Таллией? Разумеется, слуги, спавшие у двери хозяйских покоев, подозревали, что дело нечисто — ведь по ночам из спальни не доносилось ни единого шороха. Таллия пару раз упрекнула Алана за то, что он ворочался во сне и беспокоил ее. Ему снился Пятый Сын. В конце концов слуги могут думать что угодно. Но Единый Господь создал людей по своему образу и подобию и наделил их бессмертием: у них рождаются дети, а их дети рождают своих детей. По таким законам жило все человечество и все сущее на земле, в воде и в воздухе.По таким законам живет и графство Лавас.Алан старался не думать об этом. Когда он находился рядом с Таллией, его тело реагировало на присутствие молодой девушки совершенно определенным образом. Неужели она не чувствует ничего подобного? Неужели она действительно отмечена Богом? Иначе почему она может спокойно молиться полночи, в то время как он, Алан, крепко спит? Почему она соблюдает пост, когда он жадно набрасывается на еду? Как можно говорить о единении двух чистых душ, не загрязненных похотью, когда его душа просто полыхает страстным желанием обладать ею?— Отличное утро, — заметил Лавастин. — Дождь — это божественное благословение. Урожай будет лучше расти.— И наше состояние увеличится, — сказал лорд Жоффрей, который ехал по левую руку от графа. Алан взглянулна него: ему показалось или в его голосе и вправду прозвучали нотки равнодушия и скуки? Обычно Жоффрей был подчеркнуто вежлив. — Твоим слугам следовало бы лучше выполнять свои обязанности, лучше ухаживать за садами. Их надо больше поливать, — продолжил он.— Я не вижу в садоводстве особого смысла, тем более что я никогда этим не занимался, — отозвался Лавастин. — Король меня поддерживает, а остальное не так уж важно.— Король, благослови его Господь, не может жить вечно. Среди подданных ходят слухи, что король собирается объявить наследником своего незаконнорожденного сына. Но у принцессы Сапиентии свои сторонники, и они не станут сидеть сложа руки.— Король даровал мне награду, которую я хотел получить больше всего. Теперь я могу спокойно трудиться на той ниве, что завещал нам Господь, — буду заботиться о процветании моих земель и подданных.— Разве это угодно Богу? — спросила Таллия. — Господь хочет, чтобы мы очистились от печати тьмы, которой отмечены все живые существа, кроме блаженного Дайсана.— Даже блаженный Дайсан возделывал земные поля, леди Таллия. Разве мы не знаем его и как пастыря, который охраняет свое стадо от волков алчущих? Что если бы не было ни женщин, прядущих и ткущих, ни мужчин, пашущих и плотничающих, не было бы никого, кто повелевал бы ими, ибо Господь каждому определил место в этом мире? Что тогда станет со священниками, которые молятся за наши души и получают за это воск, муку и ткани?— Зачем же тогда они стремятся отбросить бремя земного бытия и уйти в Покои Света? — удивленно спросила она, раздраженно пожав плечами.Даже граф Лаваса не смел критиковать женщину, которая хоть и стала его невесткой, оставалась особой королевской крови, выше него по роду и положению.— Вероятно, так и должно быть, — коротко согласился он. Лавастин еще после победы в Генте отослал домой большую часть своих людей, но Таллия привела с собой немалую свиту. Покарав ее мать, мятежную принцессу Сабелу, король великодушно позволил Таллии оставить при себе слуг, без которых она не привыкла обходиться. Поэтому теперь они возвращались в Лавас как маленькая победоносная армия.— Не прельщайся удовольствиями жизни при дворе, Алан, — добавил Лавастин. — Какой смысл все время проводить в свите придворных, подобострастно ловя каждый взгляд и жест короля? Ради его удовольствия? Чтобы угодить ему?— В удовольствиях короля нет ничего, над чем стоило бы смеяться, — оскорбленно возмутился Жоффрей. — Нет греха в том, чтобы наслаждаться охотой и прочими радостями жизни при дворе!— Я успел заметить, — сказал Лавастин самым язвительным тоном, — что с гончими, лошадьми и ястребами ты знакомился гораздо охотнее, чем с производством тканей, кузнечным делом, сельским хозяйством, торговлей и медициной.— У меня есть жена, а у нее управляющий и слуги. Так что пусть они и занимаются хозяйством.— И у тебя, и у меня, и у нее есть управляющие. Но это не значит, что командир может рассчитывать на благополучный исход сражения, если сам во время битвы развлекается в шатре. Нет, кузен, Богу угождают настоящими делами, а не развлечениями.— Господу угодны наши молитвы, — упрямо повторила Таллия.— Разумеется. — Лавастин постоянно соглашался с ней. Он улыбнулся. — И я молю Бога о том, чтобы он благословил ваш брак.— Конечно, — поддержал его Алан. — Союзу двух людей необходимо благословение Господа.Взглянув на него, Таллия покраснела и отвернулась. Среди слуг раздались смешки. Лорд Жоффрей тонко улыбнулся.Дорога свернула в лес, и некоторое время они ехали молча, любуясь обступающими торную тропу деревьями. Дажетелеги не скрипели, катясь по наезженной колее. Лес кончился неожиданно, и теперь перед путниками расстилался цветущий луг. Вдалеке промелькнула косуля с маленьким детенышем, высоко в небе парил орел.В полдень они добрались до деревни, и тотчас отовсюду стали сбегаться дети посмотреть на свиту вельможи. Впрочем, испугавшись собак, они быстро исчезли. У деревенского колодца они остановились напоить лошадей. Алан удерживал собак и следил, чтобы они ни на кого не бросились. Понемногу жители деревни подошли оказать уважение господам. Одна старуха угостила Алана таким крепким сидром, что, сделав глоток, он закашлялся и ухватился за скамью, чтобы не упасть. Она рассмеялась, а он смущенно поблагодарил ее за подношение.Но все же дело было не только в сидре. При виде Таллии у него начинала кружиться голова. Она повязала голову кружевной вуалью, но из-под нее все равно упрямо выбивалось несколько прядок. Он верховой езды она раскраснелась, и у Алана сильно забилось сердце. Он протянул ей чашу, она приняла напиток у него из рук — отказаться значило бы обидеть жителей — и пригубила сидр. Алан позавидовал деревянной чаше, край которой сейчас касался ее губ. Сделав глоток, она передала чашу слуге, а сама села на скамью. Тут же ей принесли пироги, хлеб и острый сыр. Это были скромные приношения, но, казалось, ей они принесли больше удовольствия, чем самые изысканные яства на пиру.— Примет ли юный лорд в дар яйцо?Для такой маленькой деревушки это был щедрый дар, тем более что его поднесла девушка, которой, как мог судить Алан по бедной одежде, вряд ли часто доставалось такое лакомство. Она была не старше Таллии, светловолосая и очень симпатичная. Похоже, торопясь принести свой дар, она наспех ополоснула лицо, и на щеке у нее осталось гряз ное пятнышко. Внезапно Алан обрадовался тому, что они не остаются в этой деревне на ночь. Девушка положила яйцо ему на ладонь, и он поблагодарил ее. В эту минуту к ним подошла Таллия и встала рядом.Кто-то засмеялся. Девушка ушла, впрочем оглянувшись на молодого лорда. У Таллии вспыхнули щеки, и она решительно взяла его за руку.Это было маленькой победой. Он крепко сжал ее пальцы. Теперь у него снова появилась надежда.— Господь будет благоволить к нам, пока мы остаемся чисты, — пробормотала она.Слова застряли у него в горле. Он чувствовал себя так, словно его ударили. Таллия отпустила его руку и пошла к своей лошади, оставив его ошеломленно смотреть ей вслед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39