Правда, на всякий случай прохвост сообщил мне об этих якобы "планах Мюрата". Впрочем, и неаполитанский король сообщил мне о предложениях негодяя.
Почему я допустил эту поездку Фуше? Я был совершенно уверен в Мюрате. Но вскоре я узнал, что Мюрат... женатый на моей сестре!.. который нес мою корону во время коронации и правил в Неаполе под именем Иоахим Наполеон... и моя родная сестра... примкнули к австрийцам! Мюрат встретился с Меттернихом и сделал первый шаг на пути предательства - разрешил в Неаполе торговлю с англичанами. После чего согласился помочь австрийцам изгнать мои войска из Италии. Глупец уже видел себя хозяином в Риме. Но я сумел расплатиться с ним за предательство - освободил Папу, законного владыку Рима, и отправил его в вечный город. Так что желанного Рима Мюрат не получил... И вообще, как положено глупцу, Мюрат все делал не вовремя. Он не вовремя предал меня и не вовремя выступил за меня (во время Ста дней*). Жалкий глупец не знал, что Бог войны ревнив и не прощает храбрецам предательства. Представляю лицо бедняги, когда его вели на расстрел...
В конце тринадцатого года союзные армии форсировали Рейн и перенесли войну на территорию Франции. И осмелевшие сенаторы впервые обратились ко мне с требованием - да, уже с требованием немедленно заключить мир любой ценой. Савари предложил арестовать их, устроив "второй том дела герцога Энгиенского". Я объяснил ему: "Первый том навсегда убедил меня в ненужности второго. Кроме того, мой бедный Савари, тогда у меня был союз с победой, а теперь мы разбиты. У Франции теперь другая роль: победительница стала жертвой".
Однако я был спокоен. Я знал, что враги пока еще боятся меня. Но, уезжая из Парижа на войну, я все-таки сжег свои секретные бумаги... И было прощание. Я поцеловал мою Луизу и, перед тем как поцеловать сына, подбросил его к потолку и сказал: "Идем бить твоего дедушку Франца". Он смеялся... Я видел его в последний раз...
На Францию наступали три армии: предатель Бернадот и столько раз битые мною Блюхер и Шварценберг. При них находились "брат Александр", "дедушка Франц" и прусский король. Это двухсотпятидесятитысячное войско я должен был разгромить с восемьюдесятью тысячами необстрелянных рекрутов. На юге англичан Веллингтона должен был удерживать Сульт... Моей армии не хватало обмундирования, седел; порции галет, мяса и водки были урезаны, недоставало госпиталей и даже денег, чтобы платить жалование солдатам. Все было не так! Но зато я... я был прежний. Два месяца не слезал с коня, за сорок пять дней - девять побед. И это с необученной нищей армией... Запишите: кампания четырнадцатого года - венец моего искусства. И на поле боя я теперь сражался не только с неприятелем, но и с судьбой, посмевшей отказать мне в удаче.
Чтобы прокормить свои армии, Шварценберг и Блюхер разъединились. И я тотчас разработал единственно возможную тактику: передвигаясь форсированными марш-бросками, я бил их поодиночке. Русские были разбиты при Сен-Дизье, пруссаки и русские - при Бриенне. Я не посрамил город, где меня учили военному искусству, и выгнал Блюхера с пруссаками из Бриеннского замка. Они бежали, бросив раненых и обоз. В Шамбопере я вновь разбил русские войска. Тысячи остались на поле боя, в плен попали два генерала - Олсуфьев и Полторацкий... Корпус барона Сакена я отбросил за Марну, он потерял пять тысяч убитыми. При Вошане я еще раз разбил Блюхера. Целая армия бежала, оставив пятнадцать орудий и шесть тысяч мертвецов. Так напоследок я давал им наставления по военному искусству! Восемьдесят тысяч потеряли союзники на полях боев четырнадцатого года.
Но мои маршалы... они все губили! Удино и Виктор трусливо уступили Шварценбергу. Мне пришлось броситься к ним на помощь и продолжить свои уроки, заставив отступать в беспорядке превосходящие силы Шварценберга... Маршалы начали распускать слух, будто я веду "безнадежную войну только для того, чтобы погибнуть на поле боя". Это была ложь: я верил в победу, хотя... хотел погибнуть!
И союзники начали уставать от моей решительности. Они не вынесли постоянного кровопролития и с февраля опять повели переговоры со мной в Шатильоне. Они предлагали мир, правда, уже в границах королевской Франции. Они так и не поняли мое "все или ничего".
В это время союзные армии соединились. Я велел Мармону охранять Париж, а сам двадцатого марта напал близ Арси-сюр-Об на объединенную армию союзников под началом Шварценберга... Артиллерия била непрерывно! Я помню, как бомба упала перед наступающим каре, и мои гвардейцы бросились прочь от дымящейся смерти. А я... шагнул к снаряду. Но тщетно! Пламя полыхнуло в метре от меня, посыпались комья земли... и меня не задело... Повторю: я хотел смерти! Но куда больше - победы!
При том же Арси-сюр-Об русские казаки обрушились на моих драгун. Молоденькие новобранцы не выдержали - бросились наутек. Я врезался на коне в бегущую толпу: "Драгуны! Вы бежите, но я стою!" И поскакал, выхватив шпагу. За мной бросился полк старой гвардии, следом за ним - мой штаб и... недавние беглецы! Славно рубились! И шесть тысяч казаков, столь грозных в России, дрогнули, побежали... Подо мной был убит конь, а я опять остался невредим... Но в тот день я получил иную рану, воистину почти смертельную: я узнал, что после битвы герцог Эльхингенский сказал генералам: "Не пора ли со всем этим кончать и не дать ему погубить Францию, как он погубил армию?" Так сказал "храбрейший из храбрых". Мои маршалы больше не хотели меня.
"Дедушка Франц", Россия, Пруссия и Англия подписали пакт, где обязались вести войну вплоть до моего разгрома. Почему они так осмелели? Нет, не потому, что моя армия таяла после каждой победы... Они знали, что мне хватит и тысячи, чтобы уничтожить их стотысячное войско! Но уже свершилось главное предательство!
Все случилось, когда стремительной атакой я должен был окончательно отбросить армию союзников к Мецу. Начался на редкость упорный бой. Я разгромил их кавалерию, будучи уверен, что это авангард, прикрывающий главные силы. Но за кавалерией... не было никого!.. Я с ужасом понял - меня провели! Пока я воевал с кавалерией, союзники, и вправду отступавшие вначале к Мецу, вдруг изменили направление и стремительно двинулись к Парижу по дороге, которую я оставил неприкрытой... Это был великолепный маневр! Потрясающий по дерзости ход! Я не мог поверить, что кто-нибудь из этих говнюков на него способен!
И точно, никто из союзников не был способен на это. На это способен оказался только он - самый умный (и самый подлый - "честь", которую он делил с Фуше) мой министр Талейран!.. Оказалось, он написал письмо русскому царю: "Идите на Париж. Вас там ждут все. Военное могущество императора по-прежнему велико, но политическое ничтожно. Франция устала от него". И он... да, он был прав. Устали не только мои маршалы, народ тоже устал... от славы... и крови. Они все хотели покоя...
Когда я понял маневр союзников, у меня еще оставалась надежда. На подступах к Парижу стоял корпус Мармона. Я верил - он продержится до моего прихода. Но оказалось, Талейран и здесь все устроил - уговорил Мармона открыть дорогу на Париж. И сообщил об этом союзникам... Мармон! Старый товарищ! Впрочем, среди стольких предательств стоит ли осуждать его? Не лучше ли просто отметить: и Мармон - тоже!.. Еще не зная ничего о Мармоне, я повернул войска и бросился к Парижу. Но, когда подъехал к Сене, увидел река в огне! Это отражались костры неприятеля - враги готовили себе ужин! Они пели... А я стоял во мраке и глядел на ярко освещенный город. Мой Париж!
Впервые за восемьсот лет неприятель вошел в столицу Франции! Я недоумевал: где Мармон? Разбит? Убит? Что с сыном? С императрицей? С Жозефиной? Неизвестность... Одно мне было ясно: они легко заставят Сенат и Собрание изменить мне. Что делать? Я мог только приказать верному Коленкуру: "Скачите в Париж! Не дайте этим глупцам подписать бумаги!.."
А пока я с войскам повернул в Фотенбло. Наконец из Парижа прискакал гонец. Я все узнал! Когда союзники приблизились к городу, Жозеф исполнил все мои инструкции на этот случай. Он предложил императрице и сыну покинуть Париж. Мой сын плакал и лепетал: "Папа не велел нам уезжать, я не хочу!" Они отправились в Блуа, где моя Луиза попросила... защиты у своего отца!.. Она получила защиту "дедушки Франца", а мой сын и его внук - негласное заточение...
А Мармон... никто по-прежнему не мог сообщить, где он! Я приказал любой ценой отыскать маршала и вручить ему приказ - немедленно занять позиции на другом берегу Сены. Я и подумать не мог, что он... Я стянул в Фонтенбло семьдесят тысяч солдат. Этого было вполне достаточно, чтобы никто из вошедших в Париж союзников не ушел живым. Клянусь честью, я знал, как это сделать!
Я собрал маршалов и начал объяснять задуманную диспозицию, но они... не захотели даже слушать! Кто-то из них попросту перебил меня: "Сир, если вам дорог Париж..." Он не посмел сказать до конца! Да это было и ни к чему. На их жалких лицах побитых собак я прочел: они уже сговорились между собой. Наконец, перебивая друг друга, они заговорили... что сопротивление будет означать гибель Парижа! Что русские только и ждут этого! Что они хотят нам отомстить! И сожгут Париж, как Москву!.. "Другим словами, вы хотите моего отречения?" Жалкие трусы молчали. Впрочем, один из них молча положил на стол воззвание Генерального совета департамента Сены.
Я прочел: "Жители Парижа! Все ваши несчастья происходят от вопиющего произвола одного человека. Это он ежегодными рекрутскими наборами разрушил ваши семьи. Это он закрыл для нас моря, обескровив нашу промышленность..." И прочее! Далее шло "о наших добрых старых королях". И призыв к возврату Бурбонов. Я швырнул бумажонку на стол! Они безумны! Возвращать Бурбонов?
В это время Коленкур закончил первые переговоры с "моим братом Александром". И привез мне их результаты... Византиец хитрил - он обещал Коленкуру "попытаться (это слово особенно мне запомнилось) уговорить союзников сохранить корону за римским королем", но за это... Он не посмел продолжать. "Так чего же они от меня требуют за это?"
"Больших жертв, сир, чтобы сохранить корону вашему сыну. Отречения. "Иначе на трон сядут Бурбоны" - так сказал Александр".
"Как? И царь тоже думает об этом? - Я расхохотался. - Бурбоны во Франции? Да они и года не продержатся!.. Они там все с ума посходили! Они забыли, что была кровавая революция... для того, чтобы во Франции не было никаких Бурбонов! Навсегда!"
Коленкур молчал... Он привез мне прокламацию союзников. Они составили ее, перед тем как войти в Париж. "К вам обращается вооруженная Европа, собравшаяся у стен вашей столицы... - так нагло писал этот вонючий австрияк князь Шварценберг, который в русскую кампанию, командуя австрийским корпусом, бездарно погубил своих солдат. - Мы обязуемся сохранить ваш город в целости и сохранности..."
Еще бы! Они готовы были обещать что угодно, только бы меня прогнали. Ибо, даже войдя в Париж, они по-прежнему меня боялись!..
Утром я вновь собрал маршалов - ни я, ни они еще не знали о предательстве Мармона. Но зато они узнали у Коленкура о разговоре с русским царем. И все они - Ней, Макдональд, Лефевр... и так далее - все, кому я дал титулы, славу, состояния, молча смотрели на меня, ожидая отречения. Но я сказал: "У нас семьдесят тысяч в строю!"
Как я надеялся увидеть в их глазах знакомую жажду битвы... этот огонь! Ну хотя бы огонек... отблеск вчерашней славы! Но на лицах был только страх они смертельно боялись, что я снова позову их в бой! И, опять перебивая друг друга, заговорили о выгодах моего отречения... Глупцы! Три месяца я вел успешную войну, имея лишь жалкие остатки моих войск. И тем не менее союзники заплатили дорогую цену - восемьдесят тысяч их солдат лежит в полях Франции. Если бы Париж продержался еще сутки, ни один немец не ушел бы обратно за Рейн!.. Я сказал это маршалам. Но они были непреклонны в своей трусости.
"Франция устала, сир, - сказал "храбрейший из храбрых" герцог Эльхингенский. - И армия не хочет более воевать".
"Армия подчиняется мне!"
"Армия подчиняется своим генералам, сир".
Это была открытая угроза. Но я не мог позволить им опозориться предать меня перед всем миром. И я помог им: "Хорошо... Итак, господа, во имя счастья моего народа я согласен пожертвовать его величием. Ибо это величие может быть добыто только усилиями, которые, как вы сейчас заявили, я более не вправе требовать от сограждан. Ну что ж, Франция действительно щедро отдавала мне свою кровь. Так что успокойтесь, господа: я проиграл, я один и должен страдать. Я согласен отречься. Вам не придется больше проливать кровь на полях славы, вы захотели покоя, что ж, получайте его! Но запомните то, что я вам сейчас скажу. Мы с вами не из тех, кто создан для покоя, и мирная жизнь на пуховых подушках скосит вас куда быстрее, чем война и жизнь на бивуаках!"
Уже подписывая отречение, я все-таки сказал: "А может, пойдем на них? Ведь мы их разобьем!" Но мои маршалы испуганно молчали...
Запишите, Лас-Каз: если бы они не предали меня, я в несколько часов выгнал бы союзников из Парижа и восстановил свое величие!.. Сейчас я стыжусь своего отречения - это была моя слабость, вспышка темперамента, подавленная ярость. Запишите: император был охвачен презрением, отвращением к своим вчерашним соратникам. И то, что произошло далее, случилось из-за этого.
В Фонтенбло есть комната на первом этаже, с окнами в шумный двор. Еще будучи Первым консулом, я всегда занимал ее. Жесткая кровать, похожая на походную, колокольчик, которым я звал секретаря посреди ночи, когда мысли приходили в голову... Там, на столике рядом с кроватью, я и приготовил пузырек с опиумом. Да, я решил умереть императором. Пусть не от руки врага, раз Господь мне этого не позволил, а от собственной руки... Но Он не дозволил и этого. Яд не подействовал, хотя были невероятные мучения. Привели медика, я просил дать мне еще... но, конечно же, он не дал. И слава Богу! Никогда не прощу себе этого! В подобном конце не было бы величия, только жалкая человеческая слабость. Герой должен бороться до конца... Тот, кто управлял судьбами человечества, не смеет быть похожим на проигравшегося игрока. Борьба до конца, непреклонность - вот удел тех, кто бросает вызов судьбе!..
Он замолчал. Сидел недвижно. Потом продолжал:
- Конечно, не надо об отравлении... Запишите: от десятидневного душевного волнения я сделался внезапно болен, однако после вмешательства медика уже наутро проснулся совершенно здоровым... К сожалению, утром я узнал, что мой любимый камердинер Констан и мамелюк Рустам, которого я вывез из Египта... - Император махнул рукой. - Впрочем, если предавали маршалы, что спрашивать со слуг!.. Персонажи истории должны уметь держать удары судьбы. А мои только начинались...
Коленкур ездил между Фонтенбло и Парижем. В моем Елисейском дворце разгуливали главы союзных держав... как некогда я в их дворцах... Во время одного из совещаний Александр подготовил сюрприз моему посланцу, сказав: "Вы предлагаете нам регентство императрицы как единственно возможную форму управления страной. Вы уверяете нас, граф, что исходите при этом из несокрушимой верности армии вашему императору. Но знаете ли вы, что многотысячный корпус маршала Мармона перешел на нашу сторону? При этом Мармон сделал знаменательное заявление. - И царь с удовольствием прочел: "Декретом нашего Сената армия освобождена от присяги императору. Отказываясь сражаться на стороне императора, я хочу тем самым способствовать сближению народа и армии, чтобы избежать гражданской войны..." Так что если ваш Сенат и даже некоторые маршалы считают себя свободными от обязательств перед Бонапартом, почему мы, воевавшие с ним, потерявшие сотни тысяч подданных, должны иметь какие-то обязательства перед его династией? Нет, потомки человека, погрузившего всю Европу в кровь и ужас, не должны занимать один из могущественнейших тронов мира".
Коленкур, вернувшись, беспощадно пересказал мне все это и добавил: "Сир, ситуация изменилась. Они против вашей династии на французском троне. Они требуют вашего отречения не только за себя, но и за сына. За это они готовы передать вам в управление небольшой остров Эльба недалеко от Италии плюс два миллиона ренты... и отряд... в несколько сот гвардейцев".
"Ну что ж, Коленкур, они решили забрать из подвалов Тюильри все мое золото и драгоценности, щедро оставив мне из моих же ста пятидесяти миллионов два. Они решили также забрать все мои владения - владения императора, коронованного Папой, наградив меня жалким островом... Сколько раз я бил их всех, но был великодушен. Как выяснилось - непозволительно. Что ж, Бог нас рассудит, а сегодня я согласен на эти подлые условия... Я знаю этот крошечный островок, бывал там когда-то в юности. Воздух чист, люди честны, и, надеюсь, моей дорогой Луизе будет там хорошо, да и мне надо бы отдохнуть от пережитого и прийти в себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31