И тогда же решил перенести войну на территорию проклятого острова. И добить Англию в ее логове...
Немедля я выехал в Булонь и начал создавать мощный военный лагерь. Оттуда я должен был перебросить армию в Англию... Мне нужны были всего три туманных дня, чтобы проскользнуть мимо английского флота и высадиться на проклятом острове. Плюс несколько дней, чтобы Лондон, парламент и сердце этих сквалыг - Лондонский банк - стали моими... И британский премьер Питт понимал это... Нет, они не забыли, как я ускользал от их кораблей... И они действовали. Как обычно - деньгами. И щедро платили наемным убийцам.
Около каюты вновь появилась тощая фигура адмирала Кокберна. Император засмеялся. И мы прекратили диктовку до вечера.
Вечером, когда я пришел в каюту, император пересказал мне свой разговор с адмиралом. Кокберн сообщил: когда прибудем на остров, мы будем жить пару дней на корабле, пока приготовят наше жилище... Еще адмирал предупредил, что "остров - довольно печальное место".
Сообщив все это, император добавил странную фразу:
- Ну что ж, чем хуже, тем лучше. - И продолжил воспоминания: - Моя власть - крепкая, желанная для нации - становилась все ненавистней этим недобиткам, остаткам кровавых фанатиков. И дворцовая полиция продолжала докладывать мне их остроты: "Мы свергли полуторатысячелетнего кумира и не потерпим двухнедельного". Я понимал - мне придется уничтожить остатки этих паразитов, забившихся в складки мантии победителя... А пока я приучал страну к блеску новой власти.
Теперь я выезжал в карете, запряженной восьмеркой великолепных лошадей. За мной следовала целая вереница правительственных экипажей - второй и третий консулы в сопровождении эскорта адъютантов и консульской гвардии... Все напоминало о блеске королей... Я вернул ливреи для слуг. Орден Почетного Легиона помог мне основать новый класс благородных людей... свой патрициат. И в тайниках души великой нации я все яснее читал благодарность за возвращение к низвергнутым формам правления. Нация желала обновленной монархии. Монархии, оплодотворенной революцией - великими идеями равенства людей перед законом.
Именно тогда Англия в очередной раз попыталась лишить меня жизни. Фуше сообщил мне о новом заговоре - во Франции появился знаменитый Кадудаль с адской машиной. В свое время я с ним встречался. Он был тогда вождем вандейских повстанцев - гигант с крохотным разумом, этакий могучий Голем, управляемый Бурбонами. В Вандее я пригласил его для переговоров, обещая полную безопасность. Генералы умоляли меня не оставаться наедине с этим фанатиком-роялистом, мечтавшем о самопожертвовании. Но я никогда не отказывался лишний раз проверить судьбу. Он вошел в мой кабинет, и в его глазах я прочел свой приговор... И тогда я посмотрел на него... как умею. И вся его суть жалкого крестьянина тотчас проснулась. Он вмиг превратился в заскулившую собачонку... Я сказал ему, что католическая вера навсегда вернулась во Францию, и предложил стать генералом в моей армии... Его хватило на то, чтобы выкрикнуть: "Нет, нет!" И выбежать прочь из моего кабинета.
И вот теперь его прислали убить меня... В заговоре оказались также генералы Моро и Пишегрю... Моро в начале революции считался самым... одним из самых блестящих генералов. И не мог простить мне моих успехов - верил, что я похитил его судьбу... Кадудаля схватили. Он сопротивлялся, искалечил пару агентов и потом храбро сложил свою голову на гильотине. Моро я простил за прошлые заслуги перед республикой и выслал из Франции. Генерал Пишегрю получил срок. Он не выдержал неволи - повесился в камере... Все эти разговоры о том, что его удавили, - глупость. Если мне надо было кого-то казнить, я казнил открыто...
Я понял, что этот террор против меня не прекратится. Бурбоны, за спиной которых стояла Англия, почему-то решили, что я беззащитная мишень, что меня можно преследовать как зайца. Они посмели внушать мне страх. И я должен был раз и навсегда отбить у них эту охоту. Я решил им напомнить, что я французская революция и сумею защитить себя. Нужна была показательная казнь, нужна была кровь одного из Бурбонов, чтобы они вспомнили про топор девяносто третьего года.
Кадудаль на допросах упомянул Людовика де Бурбона Конде, герцога Энгиенского. Во время совещания министров я повторил это имя. И Талейран тотчас подхватил: "Вот он - кандидат на отмщение!"
Герцог Энгиенский жил в Германии, совсем недалеко от границы. И все тот же Талейран предложил арестовать его, привезти в Париж и расстрелять! И я сказал: "Ну что ж, покажем им, что моя кровь не менее ценна, чем кровь Бурбонов. Чтобы они раз и навсегда забыли об охоте на нового властелина французов".
Отряд драгун ночью пересек границу и преспокойно увез герцога в Париж. Его поместили в Венсеннском замке. Он держал себя храбро. На допросе отрицал участие в заговоре. Но Савари приготовил для него главный вопрос: "Если бы англичане позвали вас принять участие в войне против Франции, вы бы согласились?" И герцог ответил, что "как истинный Конде он пошел бы против революционной Франции с оружием в руках". Этого было достаточно. По законам республики подобное заявление каралось смертью. И военный суд приговорил его к расстрелу.
Жозефина умоляла простить его. И брат Жозеф тоже... Да, законы великодушия требовали помилования, но законы политики - крови! Так часто бывает: простить нужно... и нельзя! Если простить, не только не будет никакого урока негодяям, напротив, они почувствуют мою слабость... Пока я раздумывал, мне принесли известие от Савари: герцога расстреляли. И тотчас после этого Мельвиль передал мне письмо герцога с просьбой о помиловании. Письмо, полное достоинства и храбрости. Оказалось, верный Савари, чтобы избавить меня от колебаний, задержал это письмо... Я не спал всю ночь... Быть повелителем для человека с чувствами подчас мучительно!
Впечатление от расстрела было огромное... Фуше сказал: "Это больше, чем преступление, это ошибка". Но это лишь ловкая фраза... В том-то и дело, что ошибки не было, а преступление было - преступление против великодушия. Да, меня проклинали в Европе... Но пусть проклинают, лишь бы боялись. И теперь меня боялись, очень боялись. Бурбоны поняли: решив мстить, я не остановлюсь ни перед чем. Цель была достигнута, хотя и печальными средствами. С покушениями на какой-то период было покончено... Повторюсь: враги долго неистовствовали. Русский царь посмел обвинять меня в бесчеловечности, называл "корсиканским чудовищем". Но он забыл, что я, в отличие от иных государей, умею и люблю отвечать. Я тотчас ответил ему в "Мониторе". Я написал, что герцог был замешан в покушении на правителя страны. К убийцам, готовящим покушение на правителей народов, следует быть беспощадным. Например: если бы русский царь, узнав, что убийцы его отца находятся за границей, захватил их, я бы не возражал!.. Так я напомнил русскому царю, посмевшему учить меня морали, что убийцы его отца находятся на свободе в его собственной стране! Стрела попала в цель, ибо мои статьи читала тогда вся Европа...
Император замолчал, потом вдруг добавил:
- Герцога расстреляли во рву Венсеннского замка... Я поехал потом на это место. Там до сих пор растет одинокое дерево... Была безлунная ночь и в свете факелов... Савари мне рассказал... На стене замка возникла огромная тень несчастного герцога... и этого дерева, около которого его расстреляли... Да, впечатление было огромное... - Он еще помолчал и продолжил: - После этого печального события оба блистательных негодяя поняли: пора! И в один голос заговорили о том, чего я так хотел услышать: как страшно, когда судьбы французской революции и великой нации зависят от жизни одного человека! И я не прав, решив, что с покушениями покончено. Отнюдь! Смерть герцога может оказаться тщетной, если мы не покончим с нынешним положением... Враги республики должны понять раз и навсегда: убийство Первого консула ничего не изменит... Ибо, как это положено во всех европейских странах, тогда на трон Франции взойдет... его наследник!.. Короче, чтобы обезопасить республику, я обязан вернуть монархию и основать новую династию... И Фуше, и Талейран теперь бесконечно повторяли мне это. И я сдался...
Я не мог не улыбнуться.
- Запишите, - хмуро сказал император, - впервые о монархии заговорил не я! Было решено провести плебисцит... И нация подавляющим большинством голосов вручила мне право быть императором французов.
Восторг обоих негодяев!.. С каким шармом епископ-расстрига склонился в изящном поклоне, обратившись ко мне впервые: "Сир". Но на дне глаз... презрительная насмешка аристократа над вчерашним безродным лейтенантом... А Фуше с его иссушенным лицом (кто-то сказал: "Он украл свою голову у скелета"), назвав меня впервые "сир", напротив, отвесил нарочито неловкий поклон вчерашнего якобинца, голосовавшего за смерть короля. И в глазах обычный мрак... Но в уголках рта - та же насмешка над лейтенантом Республики, назвавшимся императором.
Эта пара... Бывший монастырский учитель, который умудрился предать сначала Бога, потом Конвент и Робеспьера, потом Директорию и Барраса... Но зато какой был блестящий министр полиции! Какой мастер сыска!.. И второй выходец из знаменитой фамилии, носивший когда-то фиолетовую мантию епископа, этот великий ум и великий порок: его не очень тайные страсти - разврат и деньги, бесконечные женщины и бесконечные взятки... Но какой революционер не будет спокоен, зная, что министр полиции - это вчерашний якобинец, палач Лиона? И какой аристократ не будет надеяться, если министр иностранных дел из стариннейшего рода, бывший епископ Отенский? Один охранял меня слева, другой - справа, и вместе они объединяли нацию, указывая дорогу, по которой могут идти все. Они ненавидели друг друга, как пес и кот, но как были при этом схожи! Талейран - это Фуше для аристократов, Фуше - это Талейран для каналий. Я всегда знал им цену. Да, предадут, но предадут, если буду слаб, а тогда я был уверен, что никогда не дам им такой возможности! Меня мало заботили их убеждения, лишь бы следовали моим правилам... Тогда они следовали!.. Фуше... О, это хитрейший негодяй, обожавший, кстати, перекладывать на меня непопулярные распоряжения... Хотя благодаря ему я знал все обо всех... порой самые интимные подробности... Но с ним нельзя было терять бдительность. Я всегда проверял его донесения, сравнивая с тем, что приносил Дюрок. И ему это надоело! И он как-то сказал мне: "Поверьте, сир, я знаю все, что знает Дюрок, и еще нечто, о чем не знает никто". Его хвастовство меня разозлило.
"Например?"
Он издал странный звук, который у него обозначал смех.
"Например, я знаю, что вчера человек невысокого роста в сером сюртуке покинул Тюильри, пользуясь потайным ходом. Его сопровождал только слуга. В карете с зашторенными окнами он отправился к синьоре Грассини... Впрочем, все это знаете вы сами... - Он выдержал эффектную паузу и добавил: - Но то, что певица изменяет вам со скрипачом Роде, знаю только я!"
Император засмеялся, и этот смех будто разбудил его. Он вздрогнул, посмотрел вокруг, словно пытаясь понять, где он. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так умел уходить в прошлое. И сказал хрипло:
- Последний кусок - в мусор! - И добавил: - Идите спать.
Утро. Сегодня будем записывать его коронацию. Я помню, как горевали его поклонники в Европе, когда было объявлено, что он решил возложить на себя императорскую корону. Я жил тогда в Англии. Кто-то горько пошутил: "Быть Бонапартом и стать императором - какое понижение!" Помню мои разговоры с маркизом Л. Он сказал с горечью: "Тьму лет назад Карл Великий поехал в Рим к Папе, который возложил на него корону. Нынче вчерашний лейтенант вызвал Папу к себе. Наместнику Господа приказано короновать республиканского офицера-атеиста. И Папа приехал. Церковь проглотила небывалое унижение перед лжекесарем. Как все выродилось! О жалкий век и жалкие души!.."
Император, как всегда, пил кофе, когда я пришел в каюту. Сидел с отсутствующим видом с чашкой в руках. Потом поставил ее на стол и начал диктовать, даже не поздоровавшись:
- Коронация... А ведь это было всего каких-то одиннадцать лет назад. Но в другой жизни... Не записывайте - фраза банальна. Тысячу лет назад Папа короновал Карла Великого. С тех пор ни один из королей не мог похвастать, что его короновал глава католического мира. И вот я, будущий объединитель Европы, объявил себя наследником великого императора. И Папа согласился возродить тысячелетнее прошлое. Да еще с важнейшей поправкой - не я к нему, а он ко мне приехал. Иначе я попросту отобрал бы у него все его владения. Так что у него было два выхода - приехать или очень пострадать. Он предпочел приехать... Чтобы сохранить достоинство, Папе пришлось пошутить: "В конце концов Рим отомстил галлам: Бонапарт, родом итальянец, будет теперь управлять этими варварами..."
Я встретил его в Фонтенбло. Чтобы не целовать ему руку, я не вышел из экипажа, его пересадили в мою карету. Я едва сдерживал смех, глядя на этого хитрого итальянского графа, ставшего Папой. В его глазах вместо святости я прочел лишь нетерпеливое ожидание. Он хотел знать, что получит за свой приезд... Я отвел ему дворцовый "Павильон Флоры", перестроенный в знак уважения в стиле ватиканских дворцов. Ему подарили драгоценную тиару, столь дорогую, что он постеснялся ее носить и выставил в Сикстинской капелле... Великолепный экипаж, увенчанный папской тиарой, должен был везти его в Нотр-Дам... И тут выяснилось, что мы с Жозефиной не венчаны! Я как-то об этом никогда не думал... А оказалось, что она "от этого всегда очень страдала".
Перед коронацией состоялось наше тайное венчание. Она была счастлива. И, конечно же, приняла самое пылкое участие в создании своего туалета для коронации. И порядком надоела знаменитому ювелиру, который делал (точнее, бесконечно переделывал) ее корону.
Я был автором всего действа. Я разработал его детально, как диспозицию сражения. Мои ученые по пергаментам изучили древнюю церемонию коронации Карла Великого. Но я придумал внести в нее некоторую неожиданность, которая должна была всем показать: коронуется император Республики! Но об этом после...
Я занимался всем: утвердил великолепный декор Нотр-Дама во время коронации и убранство ложи, где должна была сидеть мать... Мне показали коронационные костюмы тех, кто был приглашен в собор (список составлял я). Маленьких куколок в этих костюмах расставили на моем столе в кабинете. Я и Жозефина склонились над ними: Папа, кардиналы, придворные (так теперь именовались вчерашние республиканцы) выстроились на столе. Я чувствовал себя судьбой, смотрящей сверху на крошечных, жалких людей. Я также утвердил корону и скипетр, который скопировали со скипетра Карла Великого... И свое новое имя: "Наполеон Первый, император французов".
И наступил день коронации. Все прошло великолепно, как я и задумал... Папа шествовал в собор, окруженный духовенством... Правда, по древнему обычаю впереди него шел осел, напоминая о въезде Христа в Иерусалим, что весьма повеселило парижан и несколько нарушило торжественность шествия... В собор я прибыл после Папы. Собор сверкал золотом и драгоценностями коронационных костюмов. Сверкала и моя мантия, которую я надел в соборе, все те же драгоценности, то же золотое шитье... Весила она столько... но я терпел...
Папа сидел в окружении кардиналов, мы с Жозефиной преклонили колени, и он совершил обряд помазания и благословил нас. И вот наступил главный момент, которого все ждали, думаю, со злорадством: я, коленопреклоненный, должен был получить корону из рук Папы. И Папа уже протянул руки к алтарю, где лежала корона, чтобы возложить на мою голову... но я преспокойно поднялся и взял корону сам. И, повернувшись спиной к Папе и лицом к собравшимся, сам возложил ее на себя! После чего надел корону и на голову коленопреклоненной Жозефины...
Да, Наполеон сам заработал свою корону - и сам должен был надеть ее на себя. Недаром моя корона была сделана в виде лаврового венца из золотых листьев. Языческая корона императоров Римской республики. Ибо я - император Республики французской! И весь Нотр-Дам ахнул от восторга!
Когда я возлагал корону на голову Жозефины, то увидел слезы на ее глазах. И хотя вначале я много шутил по поводу этого несколько маскарадного зрелища, но в тот момент тоже был взволнован...
Потом я сел на трон с вензелем моего нового имени. Золотые пчелы и орлы, украшавшие трон, олицетворяли постоянный труд и воинский подвиг. И оттуда я прошептал достаточно громко, чтобы услышал Жозеф: "Если бы наш отец увидел все это!"
Правда, когда все закончилось, я тотчас сбросил мантию и сказал брату: "О, счастье! Теперь я могу хотя бы свободно дышать..."
Когда я вышел из собора, сразу спросил Фуше: "Как все прошло?" "Великолепно". - "А что враги?" - "Хвалят зрелище, но своеобразно: "Золотое шитье, пудра на париках - все как в добрые старые времена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31