В ответ Папа пригрозил: "Я не буду сопротивляться оружием. Я стану на пороге крепости Святого Ангела у входа в мои владения, и Вашим войскам придется маршировать по телу Наместника Бога, который помазал Вас на царство..." И пригрозил предать меня анафеме. Я ответил, что эта оригинальная средневековая мысль немного опоздала. И просил помнить, что корона мне досталась по воле народа и по воле Божьей. И я буду для него всегда Карлом Великим, но не Людовиком Кротким.
И я приказал генералу Миолли занять Рим и Папскую область. Из Шенбрунна я подписал декрет о присоединении к Франции Папской области. Над замком Святого Ангела папа смог увидеть печальный финал нашего спора развевавшийся флаг Франции... Я понимал последствия этого шага. И вообще я чувствовал, как всё заволновалось вокруг. И как нужна сейчас впечатляющая победа!
Я укрепил Лобау, дал армии забыть неудачи и пополнил ее корпусом Макдональда, пришедшим из Италии. После побед в Далмации подошел и корпус Мармона. Теперь отдохнувшие солдаты рвались в бой - отомстить за поражение от столько раз битых австрияков... Я дочерна загорел на здешнем солнце, здоровье окрепло, нервность прошла. Я знал, в каком месте ждут меня австрийцы. Но они забыли: я всегда являюсь совсем в другом месте и неожиданно. Так было, конечно, и на этот раз.
В ночь на пятое июля в ужасную грозу, под беспощадно хлеставшим ливнем, я форсировал Дунай. Я вымок до нитки, но после удушающей жары последних дней это было даже приятно... На следующий день мои войска развернулись у Мархфельда. Не ждавший меня здесь эрцгерцог Карл торопливо отступил к Ваграму. Там и должна была произойти решающая битва. Эрцгерцог расположил свои войска так, чтобы зажать меня в тиски обоими флангами своей армии. Против левого крыла австрийцев я выставил корпуса Удино и Даву. Против правого - Бернадота и Массена...
Главные силы - победоносную Итальянскую армию и мою гвардию - я оставил в резерве... Маневрируя, я все время перебрасывал их на самые уязвимые участки сражения, когда судьба боя висела на волоске, и они не раз переламывали ход битвы. Эти удачные маневры все решили. После одиннадцати часов кровопролития я разгромил эрцгерцога. Пятьдесят тысяч австрийцев легли на не просохшем после ночных дождей поле. Мне не удалось уничтожить их всех, как при Аустерлице, не хватило кавалерии... да и немецкие войска, сражавшиеся на моей стороне, не лучшим образом себя проявили. Был подозрительно ненастойчив и Бернадот. Так что Карлу удалось увести остатки войск в Моравию. Но и свершившегося было достаточно. Над долиной Ваграма в последний раз взошло мое солнце...
Двенадцатого июля ко мне явился князь Лихтенштейн, адъютант императора Франца. Я принял его нарочито мрачно. Австрийцы просили перемирия. Я сказал, что не я начал эту войну и оттого вынужден их наказать за коварство и злонамеренность. "Я знаю - ваш государь хотел встретиться на моей могиле с другими государями, моими врагами. Но, как видите, им пока придется повременить. Сообщите императору, что все города, куда вошли мои солдаты, остаются в моих руках. Это залог, пока не будет заключено перемирие..." Он испуганно согласился со всем. Кампания была закончена.
Тогда же я узнал и о тупости моих офицеров. В день битвы при Ваграме они арестовали Папу. Все наши несогласия с ним происходили во многом потому, что Святого отца натравливали на меня кардиналы. Арестовать следовало их, и прежде всего - главного папского советника, зловредного кардинала Пакка, а Папу надо было задобрить и оставить в Риме... Что делать, мои солдаты не мастера сложных интриг... и генерал Роде (которому нужно было добиться от Папы только признания аннексии папских владений) повел себя, как слон в посудной лавке. С отрядом жандармерии он вошел в Квиринальский дворец и после пары часов тщетных уговоров сообщил мне в Вену, что так как Папа не захотел подписать одобрение аннексии, они его арестовали. Причем, как мне потом рассказали, генерал долго извинялся перед Папой, говорил, что он верный католик и сын Римской церкви, но приказ есть приказ (то есть, как часто бывало, свалил всю вину на меня). Мне же в этот момент было не до Его Святейшества - я готовился к заключению мира с австрийцами. Я попросил Роде продолжить переговоры с Папой. Все это свелось к тому, что генерал еще раз попросил Папу одуматься и отказаться от владения Папской областью. Но он, конечно же, не одумался, и его повезли в изгнание.
Итак, на "религиозном фронте" все свершилось. Моя армия заняла Рим, Папу и кардинала Пакка увезли из Вечного города... В Италии, Испании да и во всем католическом мире арест понтифика вызвал, конечно же, осуждение. Во Франции взбунтовались еще вчера покорные епископы, которые все были у меня на жаловании (религиозные газеты печатали военные бюллетени куда чаще, чем жития святых, и прославляли мою армию, называли ее "небесным воинством"). Но обратного пути не было.
Да, история с Папой была еще одной моей ошибкой... я теперь постоянно делал ошибки. И сам с удивлением чувствовал это.
Папу доставили в Савону, где он пробыл два года, с радостью играя роль затворника. Сам стирал свой подрясник и все время молился, устрашая охранявших его солдат. В июне одиннадцатого года я решил поселить его в Фонтенбло. Я все еще надеялся с ним помириться и перенести папский престол в Париж - новую столицу мира. "Столицей мира" Париж окончательно должен был стать после победоносной русской кампании... В том, что она случится, я уже тогда не сомневался.
Свое сорокалетие я встречал в Шенбрунне. Когда-то в этот день папа хотел канонизировать Святого Наполеона. Теперь он приготовил мне иной подарок - отлучил меня от церкви. Узнав об этом, я "сделал хорошую мину..." Я сказал: "В наше просвещенное время боятся папского проклятья одни дети и старухи. Меня объявляли вне закона и восемнадцатого брюмера, и на Корсике. Но это принесло мне только счастье". Однако, повторяю, я все время совершал ошибки...
В Шенбрунн я пригласил прекрасную панночку и день рождения провел в ее объятиях... и узнал, что она беременна! В очередной раз я понял - бесплодна Жозефина, со мной все в порядке... Я был обязан серьезно подумать о судьбе самой могущественной династии Европы, под чьим владычеством должна была вскоре объединиться европейская цивилизация.
А пока я составлял мирный договор с Австрией. Я умел не только побеждать, но, что не менее важно, пользоваться победами. Мир, который я предложил, душил Австрию контрибуциями и потерями земель. Я прилично пощипал глупого Франца за самонадеянную подлость. Вдобавок, теперь он не имел права держать армию более чем в полтораста тысяч... Всё это озлобило не только будущего тестя.
Накануне подписания договора я принимал парад в Шенбрунне. Венцы любопытны, и на площади собралось огромное число зрителей. Сидя на коне, я увидел, как, рассекая толпу, ко мне начал протискиваться молодой человек с прошением в руках. При этом он неумело прятал что-то под сюртуком. Да так неумело, что даже я это заметил. Благодушие охраны, избалованной покорностью населения, привело к тому, что его схватили совсем рядом с моей лошадью. Оказалось, сей Брут прятал под одеждой огромный кухонный нож, которым собрался поразить меня. Я велел подвести его ко мне. Он оказался сыном протестантского священника. При обыске на груди у него нашли портрет очаровательной девушки. Он был напуган, но взял себя в руки и заговорил решительно и вызывающе: "Да, я хотел убить вас". Я спросил его: "Неужели вы способны на подобное преступление?" "Убить вас - долг, а не преступление, ответил он. - Ибо вы причиняете великий вред моей стране". Он был совсем мальчик, сумасшедший идеалист, как и положено в юности одаренному человеку. Я решил его помиловать: "Ладно, просите прощения, и я вас отпущу". - "Мне прощение не нужно, я и сейчас жалею, что не убил вас". Я указал на портрет очаровательной девушки: "Одумайтесь! Ведь если я вас помилую, как это обрадует ее!" - "Ее обрадует, если я вас убью! И я вас убью!"
И мне пришлось... Его образ потом преследовал меня... Я был в зените могущества и славы, но уже чувствовал: близится что-то ужасное...
Я приехал в Тюильри. В Париже гудели колокола и гремел салют в честь моих побед. Но я был раздражен... точнее, опечален тем, что обязан был теперь сделать. После этого покушения я окончательно понял - наследник необходим Франции... Еще раз повторю: не я придумал развод. Все вокруг требовали: мои сестры, не любившие Жозефину, Фуше и Талейран, хорошо к ней относившиеся... Прежде я говорил обоим негодяям: "У меня человеческое сердце, я не могу выгнать женщину только за то, что поднялся выше... что у меня обязанности монарха". Но теперь пришла пора признать - они были правы. И тогда мне пришло в голову то, о чем я подумал еще в Шенбрунне, в объятиях панночки...
Император остановился.
- Про панночку мы все уберем. И про ее беременность тоже... Оставим лишь: в Шенбрунне я начал думать о будущем династии Бонапартов... и о побежденной Австрии. Точнее, о ее правящей династии - Габсбургах. Древнейшая династия Габсбургов - вот кто мне нужен! Мария Луиза, дочь Франца, сумеет подарить мне сына! Мать Марии Луизы родила десять детей, а ее бабушка семнадцать. В этом роду женщины были плодовиты, как крольчихи. И я сказал: "Вот матка, которая нужна Франции". К тому же мне нужен был могущественный союзник, которого связала бы со мной не только кровь на поле боя, но и кровь в жилах будущего младенца... Это стало бы упрочением династии Бонапартов в глазах Европы!
И австрийцы не только не посмели отказаться, напротив, как только я намекнул, Меттерних пришел в буйный восторг. Кто-то потом сказал, что в этом было нечто варварское. Да, варвары, осаждая Константинополь, требовали себе в жены византийских принцесс. Но я бы сказал иначе: в этом было напоминание о временах великих завоевателей!
Как только Фуше понял, что я решился, он стал особенно настойчиво требовать... того же - немедленного развода с Жозефиной и брака с австриячкой. Нынче мерзавец выставляет себя человеком, противившимся моим желаниям, на самом же деле он всегда им потакал. Да и попробовал бы иначе! Короче, он как бы взял дело в свои руки. Сначала по его подсказке несколько сенаторов явились к Жозефине и убеждали ее "совершить благодеяние для Франции" - самой предложить мне развод. Потом Фуше сам поговорил с нею. Он сказал, что рано или поздно, но Его Величеству придется взять другую жену и сделать ей детей. Ибо пока нет наследника, всегда есть опасность, что внезапная смерть нашего обожаемого повелителя (так он тогда меня называл) станет сигналом ко всеобщему распаду.
Но негодяй не мог не интриговать - он решил угодить мне и не потерять доверия Жозефины. Он имел дерзость намекнуть ей, будто я подослал его с этим разговором... Я вызвал Фуше - и наорал. Он пропустил мимо ушей мои обвинения и сказал: "Сир, вы сами уже давно это решили, но никак не можете пойти к мадам! И не сможете, сир. Это для вас - самое трудное! - Мерзавец помолчал, а потом посмел прибавить: - Если бы императрица внезапно скончалась, это устранило бы трудности".
Я ответил ему достаточно выразительно: "Если это "внезапно" случится, я тотчас вас расстреляю!" Однако негодяй был прав - как прийти к любимой женщине и сказать ей?.. Она, конечно же, все давно поняла... но как сказать?!
И я решился. Я вошел к ней и начал без всяких предисловий: "Мадам! У вас есть дети, у меня нет. Но мой сын нужен Франции, мне необходимо принять меры для упрочения моей династии. И для этого мне надо развестись с вами и жениться вновь... Слезы бесполезны, интересы Франции для вас и для меня должны быть превыше всего". Она упала в обморок... и мне с адъютантом пришлось переносить ее на кровать.
Я собрал семейный совет в Тюильри, в нашем дворце, который она должна была теперь покинуть. Мать, братья, сестры и она сидели за моим круглым столом, заваленным военными картами. Я и здесь обошелся без предисловий. Я сказал: "Одному Богу известно, как мне трудно исполнить свое решение. Я люблю эту женщину и буду любить до конца моих дней. Но я должен принести в жертву свои чувства. Это жертва ради Франции. Пятнадцать лет мы были вместе. Я хочу, чтобы ты, Жозефина, сохранила титул императрицы и считала меня своим лучшим другом... навсегда!"
Я положил перед ней протокол о разводе и подписал его. Она подписала вслед за мной. За время семейного совета она не проронила ни слова. Она уехала в Мальмезон, и три дня я не мог ничего делать - впервые.
Я часто писал ей в Мальмезон. Я очень тосковал... Можно по пальцам перечесть наши свидания после развода, ибо они были мучительны для нас обоих. Помню, в самом конце декабря я пригласил ее в Трианон с Гортензией. Ужин накрыли в моем кабинете... Как в былые времена, я сел напротив ее, она - в свое кресло... Все было, как прежде. Только во время ужина стояла мертвая тишина. Она была не в состоянии что-то проглотить, и я видел, что она близка к обмороку. Я и сам дважды тайком утер глаза... Они уехали сразу после ужина...
А потом была встреча с невестой. Мои придворные долго разрабатывали этикет. Но я все поломал, у меня не было времени на эти придуманные глупости. Я встретил ее в Компьене и... прыгнул к ней в карету...
Император помолчал и добавил почти мстительно:
- И там лишил ее невинности! Завтрак нам подали уже в общую постель. Он засмеялся. - Именно так император милостью Революции стал родственником Людовика и Марии-Антуанетты, казненных этой Революцией... Возможно, это действительно была ошибка - пытаться влить молодое вино в старые мехи... У новой жены были полные губы, пышная грудь, несколько великоватый габсбургский нос, но зато молода... у нее тело пахло яблоками. Жениться надо на австриячках, Лас-Каз, они свежи, как розы, и пахнут яблоками.
Я, конечно же, подумал, как странно все это ему говорить теперь, когда он уже знает, что "свежая как роза" тотчас его предала и нынче живет с австрийским генералом, которого подсунули ей Меттерних и заботливый папа Франц...
Но император повторил, глядя на меня в упор:
- Жениться надо на австриячках, свежи, как розы... - И добавил, помолчав: - Вот так я развелся с императрицей Жозефиной.
Маршан рассказал мне: "Перед смертью он был в полузабытьи... и вдруг очнулся и произнес: "Я видел мою славную Жозефину, но она не разрешила мне себя обнять".
- Тринадцать епископов отказались присутствовать на церемонии бракосочетания в знак протеста против высылки Папы из Рима. Пришлось сослать и их, лишив сана... А Париж устроил блестящий праздник. Я и новая императрица присутствовали на обеде в ратуше, потом - на Марсовом поле, где выстроилась моя гвардия. От лица всей Великой армии гвардейцы славили брак своего императора. Австрийский посол решил не отстать и первого июля устроил торжественный прием. И тут случилось ужасное - во время фейерверка загорелась бальная зала. Жена посла и много гостей сгорели заживо... Насмерть перепуганную Марию Луизу я сам вынес из горящих комнат... И я еще раз убедился: мои отношения с судьбой складываются по-новому - и опасно.
Вскоре Фуше, делая доклад, подробно рассказал, что говорили в Париже. Конечно же, вспоминали торжества в честь брака Людовика и Антуанетты, когда во время фейерверка сгорело множество народа, говорили, что Мария Луиза тоже австриячка и родственница той, "от которой пошли все несчастья". Говорили и о других зловещих совпадениях и предзнаменованиях. Фуше докладывал мне об этом с плохо скрытым злорадством. И я позаботился, чтобы этот год, кроме брака, принес мне еще одну радость - избавление от этого мерзавца. Я постоянно не ладил с ним. Он взял привычку преследовать людей моим именем, и часто я ничего не знал об этих преследованиях. Когда в ярости я вызывал его, он холодно доказывал, как опасны эти люди и какую услугу он мне оказал, посадив или выслав их. Он ловко выскальзывал из моих рук... и продолжал рыть, рыть и рыть... Но в десятом году он, наконец, попался. Я узнал, что, не имея от меня никаких полномочий, он тайно начал вести переговоры с англичанами о мире. Вел он их все через того же банкира Уврара. Я велел тотчас арестовать Уврара и отправить в Венсеннский замок, где он быстро все выложил следствию.
На первом же заседании Совета министров я спросил Фуше: "Правда ли то, что показал Уврар?" Он совершенно спокойно ответил: "Да, Уврар сказал правду. Я вел переговоры с Англией... тайно. Ибо я хотел сделать вам подарок, подготовив мир с самым опасным вашим врагом, сир". "Вы заслуживаете эшафота, вы понимаете это?" "Скорее благодарности, сир", - ответил Фуше. После чего я обратился к министрам: "Что полагается за подобные деяния?" И они дружно подтвердили - смерть!.. Но Фуше был абсолютно спокоен. Он отлично знал - наказания не будет. Он обладал изумительно изворотливым умом, так что вообще отказаться от его услуг я не мог. Но освободить от него министерство полиции я должен был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31