С поразительной точностью он описывает ее жилье, начиная от ковриков на деревянном полу и обивки с цветочными мотивами и заканчивая лампами а-ля Тиффани. Его, мол, не сильно впечатлили ее художественные вкусы, все увешано довольно прозаичными репродукциями с музейных выставок, фотографиями с морскими пейзажами и лошадьми. Она любила лошадей, добавляет Шандонне. Говорила, что выросла среди лошадей и теперь страшно по ним скучает. Бергер, каждый раз, когда из уст Жан-Батиста вылетает выверенная, подтвержденная информация, отстукивает по столу в конференц-зале. Описание обстановки в доме Сьюзан определенно наводит на мысль, что он там побывал. Да, девочкой она действительно много общалась с лошадьми. Да, да, все верно.— Боже мой, — только и сказала я. Качаю головой, а внутри медленно ворочается страх. Страх перед тем, куда все это ведет. Даже думать не хочется. А что делать? Мыслей из головы не выбросишь. То есть Шандонне клонит к тому, что я сама его пригласила в свой дом?!— Который теперь час? — Голос Бергер звучит с экрана. — Вы остановились на том, что Сьюзан откупорила бутылку белого вина. Когда примерно?— Часов в десять-одиннадцать. Точно не скажу. И вино оказалось не из лучших.— Сколько на тот момент вы уже выпили?— Ну, с полбутылки, в ресторане. А после, хоть она мне и подливала, я особенно и не пил. Дешевое калифорнийское пойло.— Значит, пьяны вы не были.— Я вообще не пьянею.— Вы мыслили трезво.— Разумеется.— А как по-вашему, Сьюзан была пьяна?— Разве что слегка. Я бы даже сказал, она была счастлива, просто счастлива. Мы сидели у нее в гостиной, на диване. Окна выходили на юго-запад, и вид открывался чудесный. Из гостиной видны красная вывеска отеля «Эссекс-Хаус» и парк.— Все верно, — говорит Бергер, снова отстукивая по столу. — И уровень содержания алкоголя в крови у нее был одиннадцать сотых. Она действительно пропустила пару бокальчиков, — добавляет подробности из отчета патологоанатома.— Что произошло потом? — Она допрашивает Шандонне.— Мы держимся за руки. Она берет в губы мои пальцы, один за другим, так возбуждающе. Мы начали целоваться.— Вы можете сказать, в котором часу?— У меня не было причин уточнять время.— У вас были часы?— Да.— У вас они по-прежнему есть?— Нет. Жизнь моя стала хуже из-за этих. — Он так и сплюнул с презрением: «Этих!» Слюна брызжет каждый раз, когда он вспоминает своих обидчиков с неподдельным, казалось бы, отвращением. — У меня и денег больше нет. Часы я заложил, наверное, с год назад.— Вы имеете в виду тех же самых людей? Полицию? Правоохранительные органы?— Американских федералов.— Вернемся к Сьюзан. — Бергер не дает отклоняться от темы.— Я смущаюсь. Не знаю, захотите ли вы знать, что было дальше, во всех подробностях. — Берет стаканчик пепси и зажимает в сероватых, похожих на червей губах пластиковую соломинку.Неужели кому-то захотелось поцеловать эти губы?! Не представляю, как к такому мужчине вообще можно прикоснуться.— Прошу вас рассказать мне все, что только припомните, — говорит Бергер. — Правду.Шандонне опускает на стол стаканчик, и меня несколько выводит из равновесия рукав Талли, который снова появляется в кадре: он подносит зажигалку к очередной сигарете в губах убийцы. Интересно, нашему подозреваемому вообще-то приходит в голову, что Джей — тоже агент федеральной службы, один из тех, кто, по его словам, неотступно следит за ним и калечит его жизнь?— Ладно, я все вам расскажу, пойду навстречу. Хотя лично предпочел бы этого не делать. — Изо рта вырывается струйка дыма.— Прошу вас, продолжайте. Как можно подробнее.— Какое-то время мы целовались, а затем быстро перешли к следующей стадии. — Он умолкает.— Что вы подразумеваете под следующей стадией?При нормальных обстоятельствах допрашиваемому достаточно сказать, что у него был секс, и все. В рядовой ситуации следователь либо прокурор, который снимает показания или производит первоначальный или перекрестный допрос, на том и поставит точку; особые подробности не имеют значения. Однако в нашем случае жертвы (Сьюзан Плесс и остальные женщины, в гибели которых мы подозреваем Шандонне) подверглись такому жесточайшему насилию на сексуальной почве, что возникает необходимость выяснить детали, узнать, как Жан-Батист вообще представляет себе половую близость.— Мне бы этого не хотелось. — Он снова играет с Бергер. Желает, чтобы его упрашивали. — О таких вещах с посторонними я не разговариваю, и уж тем более в присутствии дамы.— Для общего блага будет полезнее, если вы перестанете воспринимать меня как представительницу противоположного пола и увидите во мне прокурора, — говорит Бергер.— Не могу говорить с вами и не думать «женщина», — мягко отвечает он, еле заметно улыбнувшись. — Вы очень хороши.— Вы меня видите?— Вообще-то я едва различаю предметы. Зато точно знаю, что вы хороши собой. Наслышан.— Сэр, я бы попросила вас обойтись без дальнейших комментариев в мой адрес. Тут мы достигли ясности?Он кивает, не сводя с нее взгляда.— Сэр, что конкретно вы делали после того, как начали целовать Сьюзан? Вы ее касались, ласкали, раздевали? Касалась ли она вас, ласкала, снимала с вас одежду? Что именно? Вы помните, что в ту ночь было на ней из одежды?— Коричневые кожаные брючки. Я бы сравнил их с цветом бельгийского шоколада. В обтяжку, но дешевкой она не выглядела. На ногах — полуботинки из коричневой кожи. Черный топ наподобие гимнастического костюма, с длинными рукавами. — Возводит взгляд к потолку. — Овальный вырез. Такие топы застегиваются между ног. — Он изображает, будто защелкивает кнопки. Гляжу на его пальцы, покрытые короткими бледными волосками, и сразу приходят в голову кактусы и ершики для бутылок.— Это называется трико, — подсказывает Бергер.— Сначала я даже немного растерялся: хотел коснуться ее кожи и не смог вытащить из-под брюк топ.— Вы пытались сунуть руки под ее топ, но не смогли, потому что на ней было трико, которое застегивается между ног?— Совершенно верно.— Как она отреагировала на вашу попытку вытащить ее топ?— Мое замешательство здорово ее повеселило. Она посмеялась надо мной.— Высмеяла?— Нет, в другом смысле. Сказала, что я забавный. Даже пошутила что-то о пресловутой прозорливости французских мужчин.— Значит, она знала, что вы из Франции.— Ну разумеется, — мягко отвечает Шандонне.— Она знала французский?— Нет.— Это по ее словам или вы предполагаете?— За ужином я поинтересовался, говорит ли она по-французски.— Итак, она поддразнила вас насчет трико.— Да. Поддразнила. Просунула мою руку к себе в штанишки и помогла расстегнуть кнопки. Помню, она сильно возбудилась, я даже немного удивился, что ее так легко привести в волнение.— Как вы узнали, что она была возбуждена?— Мокренькая, — отвечает Шандонне. — Знаете, мне не очень-то приятно вам все это рассказывать. — Его лицо оживилось. На самом деле он явно обожает говорить на такие темы. — Вы уверены, что я должен продолжать с такими подробностями?— Прошу вас, сэр. Все, что сможете вспомнить. — Бергер тверда и неэмоциональна. Шандонне с таким же успехом мог бы рассказывать, как он разбирает часы.— Я стал трогать ее груди и расстегнул лифчик.— Вы помните, как он выглядел?— Черный.— В комнате горел свет?— Нет. Но мне кажется, что лифчик был темным. Возможно, я ошибаюсь. Во всяком случае, не светлый.— Как вы расстегнули его?Шандонне умолкает, его глаза за темными стеклами сверлят видеокамеру.— Просто расстегнул. — Его руки расцепляют невидимые крючки.— Вы разорвали бюстгальтер?— Конечно же, нет.— Сэр, ее бюстгальтер был разорван спереди. Буквально содран.— Это не моих рук дело. Видимо, после моего ухода пришел кто-то другой.— Хорошо, давайте вернемся к тому моменту, когда вы сняли бюстгальтер. Брюки были уже расстегнуты?— Расстегнуты, хотя все еще на ней. Я поднял ее топ. Видите ли, для меня большое значение имеет оральный контакт. Ей это очень нравилось. Ее было трудно остановить.— Пожалуйста, объясните, что вы подразумеваете, говоря «ее было трудно остановить».— Она начала хватать меня, шарить между ног, старалась стянуть с меня брюки, а я не был готов. Мне еще многое предстояло сделать.— Многое предстояло сделать? Что еще вам предстояло сделать, сэр?— Я не был готов подвести дело к завершению.— Что вы подразумеваете под завершением? Секс или что-то другое?«Завершение ее жизни».— Окончить заниматься любовью, — отвечает он.Ненавижу. Не перевариваю все это: слушать его фантазии, особенно если предположить, будто он знал, что я буду их слушать, что он выливает на меня свои откровения так же, как он выливает их на Бергер. Плохо, что присутствует Джей: сидит прямо там и наблюдает. Он по большому счету не многим отличается от пойманного маньяка: оба втайне ненавидят женщин, пусть даже и сгорают по ним неуемной страстью. Я до последнего не подозревала об истинной природе Джея, пока он не оказался в моей постели в номере парижского отеля, когда было уже слишком поздно. Представляю, как он сидел рядом с Бергер в тесной больничной приемной. Могу себе вообразить, что творится у него на уме, пока Шандонне выкладывает подробности о ночи любви, которой у него, возможно, ни разу и не было за все его существование.— У нее было прекрасное тело, и мне хотелось вкушать его подольше, но она почти настаивала. Ей так не терпелось. — Рассказчик смакует каждое слово. — И мы пошли в спальню. Легли на ее кровать, разделись и занялись любовью.— Она сама раздевалась, или вы сняли с нее одежду? — В тоне Бергер сквозит глубочайшее, всепоглощающее неверие в его правдивость.— Я сам снял всю одежду. А она сняла мою.— Она ничего не сказала по поводу вашего тела? — спрашивает Бергер. — Вы целиком выбрились?— Да.— И она ничего не заметила?— Я был очень гладкий. Она не заметила. Поймите же, с тех пор многое переменилось, и все из-за этих.— Что же с вами произошло?— Меня преследовали, ходили по пятам, избивали. Через несколько месяцев после того, как я провел ночь со Сьюзан, какие-то люди напали на меня на улице. Мне изуродовали лицо. Разбили губу, раздробили кости вот здесь. — Он касается очков, указывая на глазницы. — В детстве у меня были сложности с зубами из-за болезни; пришлось сильно постараться, чтобы устранить дефекты. На передних зубах стояли коронки, так что выглядели они более-менее нормально.— А за работу стоматологов платили те люди, у которых вы, по вашим собственным словам, жили?— Семья помогала деньгами.— Вы брились перед походом к дантисту?— Я обривал те области, которые выглядывали из одежды. Например, лицо. Обязательная процедура перед выходом на улицу. А когда меня избили, пострадали зубы, коронки стали непригодны — ну и, в конце концов, вы видите, на что похожи мои собственные зубы.— Где на вас напали?— Я по-прежнему жил в Нью-Йорке.— Вам оказали медицинскую помощь? Может быть, вы заявили о нападении в полицию? — спрашивает Бергер.— О, непозволительная роскошь. Само собой разумеется, приказ был отдан сверху: тут замешано руководство правоохранительных органов. Я ни о чем не мог заявить. И за медицинской помощью не обращался. Стал вести кочевую жизнь, вечно в бегах. Мою жизнь уничтожили.— Не припомните фамилию своего дантиста?— Ох, так давно все было. Сомневаюсь, что он вообще жив. Его звали Трупп. Морис Трупп. Кажется, он принимал на улице Шишаг.— Трупп? Наподобие трупа? — спрашиваю я Бергер. — А Шишаг — переиначенное гашиш? — С отвращением, не в силах поверить подобному цинизму, качаю головой.— Итак, вы со Сьюзан перешли в спальню и занялись сексом, — возвращается к основной теме Бергер. — Прошу вас, продолжайте. Сколько времени вы находились в постели?— Часов до трех утра. Потом она сказала, что мне пора, поскольку ей надо собираться на работу. Так что я оделся, и мы решили снова встретиться вечером. Договорились на семь в «Абсенте», одном приятном французском бистро неподалеку от ее дома.— Вы сказали, что оделись. А она? Она была одета, когда вы уходили?— На ней была черная сатиновая пижама-двойка. Сьюзан ее надела, и мы поцеловались у двери.— И вы спустились вниз? По дороге вы никого не заметили?— Только Жана, портье. Я вышел и какое-то время передвигался пешком. Набрел на кафе и позавтракал. Проголодался как волк. — Он умолкает. — «Нейлс». Так оно называлось. Прямо через дорогу от «Люми».— Вы помните, что заказывали?— Эспрессо.— Вы сильно проголодались и решили ограничиться кофе? — Бергер демонстративно привязывается к слову «проголодался»: она понимает, что он ее дразнит, дурачит, пытается обвести вокруг пальца. Шандонне было не до еды. Он вкушал образы только что свершенного насилия, разорванной плоти, чуял запах крови — мерзавец сейчас оставил после себя женщину, избитую и закусанную до смерти. И что бы он ни говорил, дело обстояло именно так. Негодяй, каких свет не видывал.— Сэр, когда вы узнали о трагичной гибели Сьюзан? — спрашивает Бергер.— Вечером она не пришла, как было условлено.— Да уж, думаю, нет.— Не появилась и на следующий день...— Пятого декабря или шестого? — спрашивает Бергер, наращивая темп, словно желая показать, что пришло время играть по ее правилам.— Шестого, — отвечает Шандонне. — Наутро после нашего несостоявшегося свидания я узнал обо всем из газеты. — Напускает на себя наигранную грусть. — Я был потрясен. — Всхлипывает.— Она, само собой разумеется, так и не появилась в «Абсенте» накануне вечером. Но вы, по вашим словам, пришли.— Пропустил бокальчик вина в баре и ждал. В конце концов, ушел.— Вы кому-нибудь в ресторане говорили, что ждете ее?— Да. Поинтересовался у метрдотеля, не заходила ли она — вдруг, думаю, оставила для меня записку. Сьюзан постоянно мелькала на экране, так что ее все знали.Бергер очень подробно опросила его насчет метрдотеля, в чем был одет сам Шандонне, сколько он заплатил за вино и как — наличными или чеком, представился ли, когда наводил справки о подруге. Разумеется, нет. На все про все ушло пять минут. Бергер заметила, что кто-то из бистро позвонил в полицию и сообщил — к ним заходил человек и ждал Сьюзан Плесс. Тогда, два года назад, все тщательно проверили. Оказалось правдой. Описание интересующего следствие человека полностью совпадало с тем, как описывает себя Жан-Батист. Посетитель действительно заказал в баре бокал красного вина, спрашивал, не заходила ли Сьюзан, не оставила ли записку, и не представился. А кроме того, его внешность идентична внешности человека, который накануне вечером ужинал с убитой в «Люми».— Вы кому-нибудь говорили, что провели с ней ночь, когда она погибла? — задает вопрос Бергер.— Нет. Когда я узнал, что произошло, просто не смог.— И что же, по-вашему, произошло?— Это они сотворили. Они с ней такое сделали. Чтобы снова меня подставить.— Снова?— Еще до того, в Париже, у меня тоже были женщины. С ними произошло то же самое.— У вас были любовницы до смерти Сьюзан?— Одна или две. Потом еще и после. Со всеми происходит то же самое, потому что за мной следят. Я снова и снова пускался в бега, прятался от людей, переживал немыслимое напряжение и трудности, и состояние мое ухудшалось. Я живу в постоянном кошмаре... Нет, я никому ничего не говорил. Кто бы мне поверил?— Интересный вопрос, — отрезала Бергер. — Я, кстати, вам не верю, сэр. Вы убили Сьюзан, ведь правда, сэр?— Нет.— Вы ее изнасиловали, сэр, так?— Нет.— Били и кусали ее, сэр, верно?— Нет. Вот поэтому я никому и не стал ничего рассказывать. Кто бы мне поверил? Кто поверит, что на меня объявлена настоящая охота только потому, что отца моего считают преступником, крестным отцом мафии?— Вы не пошли в полицию и не стали рассказывать, что вы, возможно, последний, кто видел Сьюзан живой, потому что сами ее и убили. Не правда ли, сэр?— Я действительно не стал рассказывать. А если бы и решился, то меня тут же обвинили бы, как и вы. Я уехал в Париж. Скитался. Тешил себя надеждой, что обо мне забудут... Не тут-то было. Эти так легко не отступятся.— Сэр, вы в курсе, что тело Сьюзан было покрыто следами от укусов, в которых обнаружена ваша слюна, и что ДНК слюны и семенной жидкости из ее влагалища совпадает с вашим генным профилем?Черные стекла очков устремлены на Бергер.— Надеюсь, вам не надо объяснять, что такое ДНК?— Полагаю, тема моей ДНК должна была всплыть.— Потому что вы ее кусали.— Я не кусал. Я придаю большое значение оральным ласкам. Я... — Он умолкает.— Вы в чем-то хотели признаться? Каким вашим действием можно объяснить присутствие на следах от укусов вашей слюды, если вы их не наносили?— Я люблю любовные игры, — снова говорит он. — Обсасываю, лижу.— Где конкретно? Вы хотите сказать, что буквально облизываете каждый дюйм кожи?— Да. Всю целиком. Мне нравится женское тело. До последнего дюйма. Может, потому что сам я лишен... Потому что оно так прекрасно, а красота — то, чего я всегда был лишен, понимаете? Я их боготворю. Моих женщин. Их плоть.— К примеру, стопы? Лижете и целуете их?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56