Мы тебя проводим до первого монастыря, пострижешься там, монахом-проповедником станешь. Ты еще молодой – через двадцать-тридцать лет Митрополитом всея Руси сделаешься... Точно сделаешься – мозгов и настойчивости тебе не занимать. А мы паствой твоей благодарной станем, белы ручки целовать будем... Соглашайся, Леня! Митрополит всея Руси Худосоков – это судьба с большой буквы! Это не политика тебе, это – с богом под ручку...
– Там тоже политика. И более лицемерная, – снисходительно улыбнулся Худосоков. – Вы поймите, что зло везде. Вы задумывались, почему любовь всегда кончается изменой, дружба – предательством? Или в лучшем случае они покрываются трещинами зла – равнодушием? Потому, что зло – настоящее, истинное, материальное! А доброта, честность, мораль – выдумки оплаченных злодеями фантастов. И я, злодей – настоящий, а вы добряки – шуты, дурачки, которых в детстве лицемерно обманули. Те, которых не обманывали, те, которых вооружили злом, давно сидят наверху и помыкают вами, ослами-добряками...
– Так, Леня, так... – вздохнул Баламут. Худосоков бросил на него раздраженный, непонимающий взгляд и продолжил:
– Хотя какие вы добряки? Вы – лицемеры. Я ворую и убиваю честно, с чистой совестью. А вы? Перед тем, как убить или украсть, а чаще после этого, вы придумываете себе лицемерные оправдания! В Приморье вы украли десятки миллионов долларов, купленных за фальшивки и весьма изобретательно обвинили в этом своем злодействе... Чубайса! Несколько лет назад, здесь, недалеко, на Ягнобе, Чернов с подельниками разграбил золоторудное месторождение, собственность суверенного Таджикистана... Разграбил и обвинил в этом... Беловежские соглашения!
– Да уж... – вздохнул я. – Было дело...
– И более того, – продолжил Худосоков, не обратив никакого внимания на мои слова, – я скажу, что только зло может творить, создавать, строить. Вон, любимый Черновым Вилли Старк из «Всей королевской рати» Уоррена говорил, что добро можно вылепить только из зла. Он был прав... Но зачем это делают? Почему лепят «добро»? Почему Вилли Старк строил Больницу? Чтобы стать Президентом! Почему вдруг начали освобождать Чечню? Чтобы стать Президентом! Так что «добро» это промежуточный продукт в творении Зла! Это миазмы Зла, его отходы! Найдите хоть одно «чистое» дело, дело, которое движется не злом! Или, по крайней мере, не зиждется на нем? У вас не получится! Или вы найдете это «чистое» дело лишь в детской песочнице или в приюте для маразматиков!
– Да уж... – вздохнул Баламут.
– А я никого не обманываю, – продолжил Худосоков, посмотрев на Николая несколько недоуменно (как будто самовар перед ним заговорил). – Я делаю зло сознательно, честно. Если бы меня выдвинули в Президенты, то я бы честно сказал, что «добро» буду делать только для того, чтобы избраться на второй срок. А избравшись на второй срок, стал бы его делать лишь для того, чтобы благодарная чернь оставила меня у власти навечно...
Худосоков замолчал, вернее начал лепить артистическую паузу. А я уставился в голубое небо. Перед нами был глубоко убежденный человек, а все глубоко убежденные люди – наполовину полудурки. И, не желая думать об услышанном, я подумал об убеждении, как таковом: «Убежденный – это ведь побежденный... Побежденный чьим-то мнением, авторитетом или своим мизерным „опытом“, убежденный – это человек, отказавшийся от одной своей четвертушки во имя другой...»
А Худосоков, слепив паузу, «проснулся» и, увидев по нашим глазам, что мы «уплываем», продолжил нервно и на повышенных тонах:
– Я делаю сейчас зло. Самое лучшее в моей жизни. И вы поможете мне. За хлеб насущный, за жизнь, за свободу.
– Черный говорит, что в октябре тут все снегом завалит... – лишь только Худосоков кончил, проговорила София (в течение паузы она думала об октябрьской погоде).
– Об этом не беспокойтесь. Делайте только то, что я прикажу, и все будет хорошо...
– С тобой? Хорошо??? – удивился Баламут.
– Не забывайте, что вы живы, пока мне хочется, – полоснул нас взглядом Ленчик. Мы внутренне отшатнулись, а он, выразив удовлетворение кривой усмешкой, продолжил:
– Ну-ну, зачем так пугаться! Дядя Леня добрый сегодня, он сейчас что-то для вас всех сделает.
Сказав это, Худосоков подошел к Ольге походкой уважающего себя человека и уставился своими пронзительными глазами в ее пустые синие очи. Сердце мое екнуло. «Ольга? Он может что-то сделать для Ольги!!?» Я подбежал к нему и, запинаясь, спросил:
– Ты... чего... Ты что имел в... в виду?
– Так говорите, это с ней в пещере с волосами случилось?
– Да. В пещере над штольней, – подтвердил Бельмондо. – Там ее душенька выпала...
– Мы пойдем с... с... как вы его называете? Шварцнегер? Пойдем с Шварцнеггером, посмотрим, может быть, она и зацепилась за сталактит какой... – сказал Худосоков и, направясь уже к штольне, обернулся ко мне с гаденькой улыбкой:
– Чего встрепенулся, Чернов? Это шутка! Что упало, то пропало, – и, уже обращаясь ко всем:
– В общем, посидите пока, попейте. Там у меня в сумке есть кое-что получше разведенного спирта. И, махнув в сторону сумки, оставленной им на посадочной площадке, пошел к штольне. За ним, кося глазом в нашу сторону, направился Шварцнеггер.
Баламут встал и похилял мелким независимым хилом к сумке Худосокова. Порывшись в ней, вернулся в обнимку с полудюжиной разноплеменных бутылок, преимущественно литровой емкости. Уселся и, не отпуская их от груди, раздал нам по одной – мне «Мартини», Борису «Камю», сам же, с минуту подержав в руке «Блю лейбл», потянулся к заветной бутыли со спиртом. Мне пить не хотелось – на душе было гадостно оттого, что Худосоков сначала поселил в моей душе надежду на выздоровление Ольги и тут же ее изъял... «Пошел Полину с Ленкой в пещере искать... Что ж, пусть поищет», – мстительно подумал я и, забыв, что не хочу пить, потянулся к бутылке.
Выпив два стакана «Блю лейбла» подряд, я упал на траву, прикрыл глаза и начал рассматривать круги перед глазами. Круги от шотландского самогона по тысяче за бутылку получились весьма впечатляющими – они вращались, колебались, меняли цвет, объем и еще что-то. Через некоторое время круги сменились вложенными один в другой шарами. Последние без всяких для себя усилий полностью растворили меня в обильно содержащемся в них алкоголе, и я забылся.
...Забытье сначала было неприятным – улыбка Худосокова преследовала меня повсюду. Затем она исчезла и, когда пространство полностью от нее очистилось, появилась Ольга. О, господи, как все стало прекрасно! Вокруг воцарился рай нежности, рай переливов чувственного тепла; рай, в котором не было слов или поступков, в нем не было ласк начинающихся и ласк преходящих – здесь была одна нескончаемая, неизбывная ласка. И все это было пропитано бесконечной Ольгой, ее любовью и моим непреходящим восторгом... Моим восторгом, вызванным ясным осознанием ее бесконечного присутствия: «Она здесь!!!», «Она никуда не ушла!!!»
– Да, я здесь, милый! – услышал я голос. – Я скучала по тебе...
– А я...
– Знаю... Хочешь я расскажу, где была? Ты ухохочешься!
– Да...
– Слушай...
И Ольга, окутав меня всем своим существом, начала рассказывать...

9. В чистилище.

Рядом с жилой в носу у меня зачесалось, я чихнула, и провалилась во что-то очень черное. Когда мрак рассеялся, я увидела себя сидящей в длинном коридоре, очень похожем на обычные коридоры поликлиники, префектуры или суда.
«Не хватает посетителей» – пришло мне в голову. И сразу же, в конце коридора появился мужчина в сером пиджаке и черных брюках. Он прошел мимо меня, проглядывая стопку бумаг. Из соседней комнаты вышла поглощенная мыслями бледная пожилая женщина. «Районная поликлиника» – подумала я, и в нос мне ударил резкий больничный запах. Мимо, движимая дюжим санитаром, пронеслась больничная каталка. На ней, скрючившись, лежал старик, весь в пятнах. Как только каталка скрылась за поворотом коридора, как над дверью передо мной зажглась надпись «Входите».
Я вошла. Посередине небольшой комнаты стоял стол, за ним сидел благообразный мужчина средних лет и внимательно смотрел на меня. Насмотревшись, удовлетворенно кивнул и жестом указал мне на стул напротив. Я села, оглянула стол. Он был пустынен. Это показалось мне странным. Мужчина улыбнулся и достал из ящика стола стопку папок. На лицевой стороне верхней была приклеена четвертушка обычного листа белой бумаги. На ней в жирной черной рамке синим фломастером было аккуратно выведено «Юдолина Ольга».
– Мы стараемся не беспокоить клиентов непривычными интерьерами, – улыбаясь, проговорил хозяин комнаты.
Тут до меня, наконец, дошло, где я нахожусь.
– Да, сударыня, вы, правы. Вы завершили земной путь, и нам необходимо совершить некоторые формальности. Все не так грустно, как вам может показаться. Конечно, болезненные моменты будут, – протянул он с искренним огорчением в глазах.
– Мне все равно – я умерла...
– Ну, зачем так категорично... А вы, вообще, какой интерьер предпочитаете? Видите ли, ваш, мой облики, комната эта, стол, наконец, – все это сплошная видимость, – улыбнулся Судья (это имя пришло мне в голову само собой, была в нем какая-то надежда, нет, не на избавление от мук, а на справедливость). – Ваша душа, естественно, бесплотна. И, чтобы вы с ней, оголенной, быстрее свыклись, скажу, что в принципе душа – это своеобразный, очень сложный, многомерный ваш отпечаток в космическом вакууме. Ну, понимаете – все находится в некой особой субстанции, которая располагается везде, даже между частичками электронных облаков атомов и молекул, в том числе, и вашего мозга. А что такое слепок мельчайшей частички? Это сама частичка... Так вот, в космическом вакууме все взаимосвязано – это, если хотите, единая сущность, весьма похожая на абсолютно твердое тело... И поэтому ваша душа находится везде, может находиться везде. Но после очищения. А очищение по сути своей – это процесс, во многом условный процесс удаления гвоздей, ржавых кривых гвоздей нечеловечных грехов, удерживающих душу в затхлой неподвижности суетного бытия... Мы должны помочь вам избавиться от этих гвоздей. Можно было бы, конечно – как это раньше практиковалось – поместить вас в так называемый ад, где вы бы подверглись ужасным мукам, созерцая и испытывая вами же содеянные злодейства. Но в настоящее время этот процесс упрощен: теперь души земных преступников отправляются на Землю. Там они находят лишь одно вместилище – тела жертв соответствующих преступлений. Душа убийцы, таким образом, может разместиться только в теле убиваемого и только в момент совершения убийства. Испытав весь ужас расставания с телесной оболочкой, она с последним вздохом перелетает в тело следующей жертвы. Это продолжается долго, иногда – очень долго, до тех пор, пока душа убийцы не излечится болью, и сама возможность убийства не покажется ей дикой...
– Ну, а люди, не совершившие тяжких грехов? Каков у них процесс очищения?
– Понимаете, жизнь должна быть прожита. Любой человек, вынесший всю долголетнюю жизнь, практически готов к освобождению души. «Жизнь – это подготовка к смерти» – так, кажется, говорят у вас? Этих мы сразу допускаем – старцы, умершие своей смертью, безгрешны.
– Безгрешны? Я знаю таких старцев – палец откусят...
– Да, но вы заметили, как они меняются в последние годы жизни? Они теряют память и постепенно становятся детьми. Иногда несносными, но безгрешными... И приходят они к нам с чистой душой. Сложнее с теми, кто не прошел всего жизненного пути – с убитыми, безвременно умершими... Души их приходится помещать на дозревание в тела живущих существ. И они продолжают свой путь в новой генетической обстановке. Такие люди, конечно, значительно отличаются от людей с единичной душой. Они не двоедушны или двуличны, нет. Просто душа у них как бы с фундаментом, который поддерживает, укрепляет ее. Они сопричастны... Из них иногда вырастают святые...
– А души убитых преступников? Что их ждет?
– Ну, это просто! – улыбнулся Судья. – Сначала очищение, затем – дозревание...
– То есть, они, в конце концов, становятся святыми?
– Да, но я бы им не завидовал... Очищение – это неперенесенная боль. Это трудно понять. Но вернемся к нашим баранам... Сейчас нам предстоит вспомнить ваши главные злодеяния... Затем мы поместим вашу душу, если сочтем это целесообразным, в тело современного аналога главной из ваших жертв рядышком с ее душой, именно в тот период, когда ваш современный аналог будет повторять ваши злодеяния. Таким образом, вы станете мучить самого себя. И так мы пройдемся по всем основным вашим жертвам. Потом настанет черед грехов перед самом собой. И лишь затем, если, конечно, вы выдержите испытание, мы сможем подобрать вам дальнейший способ существования. Вы сможете либо приобщиться ко всем существующим в мироздании душам и событиям, ощутить и насладиться всеми ландшафтами Вселенной, увидеть все, к чему стремиться сердце, испытать все счастье мира, либо, если вы прикипели к обычной, телесной жизни, вы сможете с нашей помощью выбрать себе плотское тело, которое соответствует структуре вашей души... Это сложно понять... Иногда тело лягушки оказывается предпочтительнее тела красавца и умника. Скажу сразу, что, к нашему сожалению, к первому способу существования души, мы его называем райским, готовы очень немногие... Лишь те, кто устал от зла.
– Устал от зла... Это – я... Но, знаете, внутри зла – сердце. А внутри добра – червячок...
– Вас, сударыня, подводит опора на разум. Да-с, на разум. А разум, поверьте, бесконечен, и от него нельзя оттолкнуться. Оттолкнуться можно от чего-то конкретного.
– От Библии?
– А почему бы и нет?
– Вряд ли я смогу понять что-нибудь на вашем уровне, если и на своем-то ничего не поняла... Мне ясно одно – вы будете лечить меня от земного.
– Ну, что ж, в таком случае приступим? – продолжил Судья после небольшой паузы, в течение которой он обозревал стену за моей спиной.
– В принципе, я готова. Но я не понимаю, как вы собираетесь «достать» мою душу... Кто-то будет испытывать на мне мои же зловредности, кто-то выбьет мне глаз, кто-то вгонит в меня пулю... Моя душа зачерствела от сознания нормальности греха... И я заранее все и всех прощаю... Лечить надо чем-то другим. Добром, наверное. Но не страхом и болью. А у вас получается «око за око»...
– Совершенно верно! “Око за око, зуб за зуб”. Итак, какие ваши проступки вызывают у вас наисильнейшие угрызения совести?
– Я лишила жизни несколько десятков преступников... Среди них были и отъявленные убийцы, и, возможно, случайные люди... У всех у них были матери, жены, дети, может быть, любимые собаки... Иногда мне казалось, что я не имела права вмешиваться в их жизнь. И мне становилось страшно, когда я понимала, что кто-то может вмешаться злом и в мою жизнь и в жизнь близких...
И я рассказала о своих жертвах... Кто они были, почему я их убила.
– Нет, это не угрызения совести... – вздохнул судья, когда я закончила исповедь. – А что касается ваших так называемых «мук»... Вам бы родиться беспомощным калекой или, по крайней мере, отсидеть лет эдак десять в провинциальной российской тюрьме... Там вы бы поняли, чего стоят ваши описанные страдания. Но продолжим, однако. Чем бы вы еще хотели с нами поделиться?
– Что еще? Родители... Бедные, несчастные родители... У них было все – деньги, особняки, машины, но не было счастья. И я не любила их за это... Презирала... Что же еще? Я все забыла...
– "Память мне подсказывает, что я сделал это, гордость говорит, что я не мог этого сделать. И память уступает... Слова Ф. Ницше.

" – чуть ехидно улыбнулся Судья.
– Да нет! Если бы я могла врать себе и другим – сидела бы в другом месте. И была бы душенькой... И вот еще что... Я уверена, что многое во мне от рождения и, значит, от вас... Когда у меня родилась дочь, и я увидела у нее, безгрешной, все проявления гнева и гордыни, двух смертных грехов от которых сама страдала всю жизнь, я поняла, что в ее будущих грехах и бедах, муках и простом человеческом горе буду повинна я – ее мать. А в моих грехах повинны мои родители. И так далее, вплоть до Адама... Так в чем тогда моя вина? В том, что не смогла смирить, изменить себя? Но это было бы самоубийством. «Гордыня», – скажете вы. Но давайте, сделайте всех святыми, войдите в нас при рождении святым духом...
– Понимаете, сударыня, – начал Судья, улыбаясь одними краешками рта, – Все живое, в вашем случае – человек, должно само себя построить. Признаюсь, мне очень трудно с вами говорить. Понимаете, истину надо понять всю, а в вашем возрасте это практически невозможно... Вы многое постигли, многое довели до ума. Но, извините за вульгарность сравнения, вы коснулись истины, как гребень касается головы. Только зубьями. И то не всеми. Они должны стереться и волосы должны выпасть. Тогда все откроется и станет простым и понятным. И, как сказал один из ваших умников, человек начнет прощать бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38