– Я же подлый, ты же знаешь.
– Слушай, подлый, а где сейчас сокровища? – задал Бельмондо явно праздный в положении заключенного вопрос.
– Переплавил все и продал. Деньги нужны были на все это... – ответил Худосоков, улыбаясь – он знал следующий вопрос.
– Переплавил??? Ты представляешь, сколько ты потерял? – воскликнула София, мотая головой от негодования.
– Простые вы, как валенки сибирские, ой простые... – вместо ответа улыбнулся Худосоков. – Может быть, и в самом деле мне таким же цельнокатаным стать?
Сказав это, помрачнел, подошел к свободному креслу и сел в него совсем как человек, твердо решивший избавиться от больного зуба. Баламут застыл с открытым от удивления ртом, а Бельмондо сказал ему:
– Ты варежку не разевай, сейчас он смеяться над твоей доверчивостью будет...
И Худосоков действительно начал смеяться. И достал Баламута с Бельмондо до самых печенок.
* * *
После ухода Худосокова случилась необъяснимое – стены комнаты, все ее содержимое, буквально все, вдруг поплыло, как иногда плывет изображение на телеэкране, поплыло и довольно быстро стало прозрачным, как воздух. Они увидели рядом Черного с Ольгой и что вокруг, в том числе и под ногами, ничего нет – одно беспредельно пустое пространство на миллионы километров.
Борис хотел что-то сказать, но тут охватившая их пустота, дернувшись в стороны, родила гулкий, несомненно, что-то значивший звук: «Бум-м...» И как только этот звук унесся к границам Вселенной, раздался следующий: «Бум-м-м...» И этот звук унес что-то в бесконечность. И когда послышалось третье «Бум-м...», они поняли, что это бьется... Сердце Дьявола. И более того, что эти «Бум-м...» представляют собой нечто, инициирующее невообразимое. Вместо четвертого «Бум-м...» раздалось «Чплех» и тут же вокруг возникло изображение. Вглядевшись, они увидели склеп, посередине которого в черно-красном гробу, стоявшем на покрытом тяжелым драпом помосте, лежал Худосоков. Забальзамированный, он был одет в синий костюм-тройку, белую рубашку и черные носки.
– Как огурчик... – увидев мумию, попытался шутить Баламут, несколько оглушенный неожиданной встречей с давним и злокозненным знакомым. – Моя мама не моя, если он, даже мертвый, чего-то не затевает... Посмотрите на его рожу – сейчас подмигнет или в глаза плюнет...
Вероника его не слушала. Подойдя к помосту, на котором стоял гроб, она приподняла край покрывала и нырнула под него. Все удивленно переглянулись и по одному последовали за девушкой. Под помостом был широкий, метр на метр люк; его крышка из толстого листового железа была открыта. Спустившись по винтовой лестнице, освещенной тусклой сороковатной лампочкой, они оказались в просторной комнате, напоминавшей комнату для гостей в крематории... Вероники в ней не было – она, видимо, прошла в одну из трех приоткрытых дверей.
– Ловушка, мы лезем в ловушку, я чувствую, – озираясь, зашептал Баламут. – Ленчик нас под собой похоронит, точно похоронит!
– Кончай паниковать, – поморщился Бельмондо и, пройдя к ближайшей двери, распахнул ее.
Он застыл, как вкопанный. Черный вошел следом и тоже застыл, чуть ли не с приподнятой ногой. А девушки, как ни в чем не бывало, продолжали оживленно переговариваться:
– Воздух несколько тяжеловат... – сказала Софа.
– Да, – согласилась Вероника. – Хотела же взять с собой освежитель... Забыла.
– На такую комнату и такой запах никакого освежителя не хватит, – улыбнулась Ольга.
Пройдя вперед, она подошла к длинному, во всю стену стеллажу, оббитому изнутри оцинкованным железом. Подошла, заглянула в одну из ячеек и сказала тепло:
– Моя норка, – и, обернувшись к Веронике, поинтересовалась:
– А ты где лежала?
– В самом конце. Пошли, покажу.
И они, взявшись за руки и болтая, пошли к дальнему концу стеллажа.
Вероника не успела ничего показать: вокруг все опять поплыло, растворилось в воздухе и друзья вновь увидели себя в комнате, в которой неврастеники делились своими душами с Худосоковым. Черного и Ольги в ней было.
– Что это было? – спросил Бельмондо, пытаясь не дать дрожи овладеть руками. – Будущее!?
7. Что на самом деле? – Пир во время чумы. – София ширяется и обещает Баламуту будущее.
Шварцнеггер на меня не обиделся. Ну, разве только чуточку. Похоже, у него в мозгу было заложено: «На этого не обижаться». Я так рассочувствовался, что оказал ему первую медицинскую помощь, то есть поплевал на многочисленные ссадины, покрывавшие его многострадальный скальп, плечи и спину. Закончив со ссадинами, я спросил его, принявшегося обстоятельно расчесываться:
– А почему, собственно, у тебя голова не треснула? Пятьдесят кэгэ с такой высоты даже для супербизона достаточно...
– Там – кость, – серьезно ответил супербизон, звучно постучав костяшками пальцев по голове. – Давай, партизанен капут, двигай к выходу...
Пока я возился с Ольгой, с неба спустились Баламут и Бельмондо со своими женами. По правде сказать, я не удивился их возвращению на круги своя – мне давно стало ясно, что мы влипли по самые уши и выбраться никому не удасться.
Прибывшие, порадовавшись, что Полине с Леночкой удалось ускользнуть, рассказали о своих приключениях в пещере и в подземной лаборатории. Затем Баламут смущенно поведал мне о золоте Македонского и о том, что благодаря этому золоту существование реинкарнации, как основного принципа устройства жизни, можно считать окончательно доказанным.
– Не знаю, не знаю... – вздохнул я. – Может, существует, а может, и нет. – По крайней мере, я уже в нее практически не верю.
Баламут посмотрел на меня как Мюллер на Штирлица в одиннадцатом мгновении весны.
– Выкладывай, давай, – сказал он, закончив сканировать мое лицо. – Что-то ты не такой какой-то... И загадками выражаешься.
– Да что рассказывать... – вздохнул я. – Честно говоря, я сам ничего не понимаю...
– Чего не понимаешь? – спросил Баламут, не дождавшись конца затеянной мною паузы. – Говори, давай, не томи душу.
Я рассказал, как очутился в нашем лагере под Кырк-Шайтаном, как Бельмондо разбил мне нос, как замечательно пахло пловом, и как я вновь оказался в пещере один на один со Шварцнеггером.
– Все это было наяву, – заключил я. – Я видел Худосокова-Сильвера, как вас сейчас...
– Как Македонского, Роксану, Наоми... – продолжил Бельмондо, задумчиво глядя в небо. – Один к одному... Если это болезнь, то что такое здоровье? А если это сон, то что такое реальность?
– Да... Что такое реальность... Хороший вопрос... – поджал я губы. – Помнишь, Борис, как ты сношался с Шарон Стоун и Клаудией Шиффер? И с самой Аллой Борисовной? Я ведь не поверил тебе тогда... Нет, не поверил... А сейчас я очень сильно сомневаюсь, что происходит в воображении, а что на самом деле... Пьер Легран из Дьепа хочет растаять, как утренний туман над Тортугой...
– Знаете, что мальчики... – чеканно проговорила София, когда рассыпанные мною зерна сомнения в действительности происходящего начали бурно прорастать в душах Александра Македонского, Роже Котара, Адама и козла Борьки. – Какая разница, что происходит на самом деле? А если на самом деле мы все давным-давно умерли? Или заснули беспробудно? Повесится что ли тогда?
– Правильно говорит! – поддержал жену Баламут. – Кончайте базар. Понятно, что все наши глюки от Волос Медеи. А с другой стороны, мне абсолютно наплевать из какой действительности мы домой вернемся. Жаль, конечно, что реинкарнация опять, вроде, превращается в фикцию, но что поделаешь?
– Я бы не стал так определенно говорить... – возразил я. – Мне кажется, что мы все яйца складываем в одно лукошко.
– Ты что имеешь в виду? – спросил Баламут с надеждой в голосе.
– А то, что существует и реинкарнация, и галлюцинации вам в голову не приходило? Мне кажется, что Волосы Медеи будят в человеке и мечты с надеждами, и страхи, и то, что было, то есть прошлые жизни... А может быть, и то, что будет... Так что я уверен, почти, уверен, что был Македонский, и была Роксана, и был козел Борька, и даже Аладдин был... По крайней мере, я чувствую в себе и Нуара, и Клита, и Леграна. Понимаете, я чувствую, что на самом деле был ими!
– И я чувствую! – защелкал пальцами развеселившийся Баламут. – Да здравствует Македонский, да здравствует Аладдин!
И выдал идею:
– А давайте все вместе напьемся по этому поводу?
Кто откажется от банкета? Мы согласились и женщины начали колдовать с продуктами, которыми соизволил снабдить нас Худосоков. Бельмондо, найдя в рюкзаке большой кусок свежей говядины (задняя нога килограмм на десять-двенадцать), предложил запечь его в яме. Мы согласились, и скоро посередине крааля запылал костер. Рассевшись вокруг него, мы взялись принимать внутрь не слабо разведенный спирт. После первой кружки Баламут решил подвести промежуточные итоги нашей увеселительной прогулки на Искандеркуль.
– Что мы маем с птицы гусь? – спросил он, удовлетворенно прислушиваясь к благотворным изменениям, производимым огненной водой в его организме. Спросил и сам же начал отвечать:
– Во-первых, Худосоков опять что-то затеял с человечеством. Я не о тех психах, которых он превращает в «нормальных людей». Я – о той энергии, которую он из них выкачивает... Мне кажется, что он придумал что-то пострашнее зомберов. Помните, он говорил нам, что излазил все в прошлом? А если Худосоков затеял что-то именно с ним? Отправит своих зомберов туда, в самое ближайшее прошлое и...
– Хватит рефлексировать, – махнул я рукой. – Наводишь тень на плетень. Худосоков просто сам в себе заблудился, и мне кажется, никогда теперь не выберется...
– Действительно, хватит фантастики, – согласился Баламут. – Вернемся, так сказать к нашей реальности... Во-вторых, значит, все наши попытки выбраться из крааля провалились... За пределами крааля из наших – Полина с Ленкой и проблематичный сын Худосокова Кирилл. Честно говоря, я больше всего надеюсь на Полину... Она вся в Черного, шустрая, должна придумать что-нибудь этакое...
Я понимал, что Баламут говорил о Полине, чтобы как-то поддержать меня. И я с юлагодарностью принял эту поддержку.
– Но больше всего меня беспокоит то, что нас еще не нашли... – продолжил Николай. – Мы столько шуму в Пенджикенте и Айни наделали... Я ведь нарочно там пьянки затеял...
– У Леньки все схвачено... – вздохнула Вероника. – Наверное, пустил милиционеров по ложному следу... Или купил их скопом, и в Москве, и здесь... С него станется, с ментами у него завсегда любовь.
– Давайте выпьем что ли? – прервал возникшую паузу Бельмондо. – Такую тоску навел... Не пир получается, а похороны...
– А где София? – хватился Баламут, увидев, что никто не тянется за пятой кружкой (Вероника попросила налить ей капельку). Оглядел крааль, не увидев жены, с огорчением поставил кружку на достархан, встал, пошел в штольню и тут же выскочил из нее бледный.
– Она наверх полезла! – крикнул он срывающимся голосом. – Ширяться волосами с тоски полезла!
Мы бросились в штольню, подсадили в лаз Баламута и через некоторое время он спустил нам Софию. Взбудораженные, мы вынесли ее к свету и положили на траву. Она лежала и, глядя в небо невидящими глазами, улыбалась.
* * *
...София пришла домой совершенно разбитой. Машина вчера сломалась – надо же, лопнул картер – и ей пришлось весь этот день провести на ногах. И завтра тоже придется несколько раз пересечь весь город. С утра надо будет бежать в институт косметологии убирать эту дурацкую родинку на спине, потом заскочить в школу танцев – румба никак не получается, хоть убей, поменять, что ли, преподавателя? После танцев, надо будет бежать покупать подарок мужу, – вот, юнец, захотел настоящую ковбойскую шляпу. К четырем в пассаже, в кафе, будут ждать Вероника с Ольгой – Вероника никак не может выбрать себе шубку... А в шесть – презентация книги...
«Домой опять приду к десяти...» – подумала София, вставая на зов мужа. По пути в спальню глянула на себя в зеркало, подумала «Да, видок неважнецкий...»
Николай сидел в кресле перед журнальным столиком и рисовал цветными карандашами. Увидев Софию, радостно заулыбался. «Подарю сейчас», – решила она и вернулась в гостиную за ковбойской шляпой. Развернув ее, надела на голову, подошла к зеркалу, улыбнулась своему дурацкому виду и решила привести себя в порядок – Коля любил видеть ее накрашенной, в обтягивающем платье и на каблучках. Она села на диван и, разбинтовав ноги, надела черные чулки. Она не любила черных, но зато они скрывали выбившиеся вены. Затем подошла к зеркалу, начала красится... Разглаживая губами помаду, подумала: «Да, пятьдесят семь – это пятьдесят семь. Надо опять подтягиваться...»
Коля обрадовался шляпе, как ребенок. Да он и был ребенок – год назад впал в детство, в песочнице внуков играет, цветными карандашами солнышко и домики рисует. Врачи сказали, что несколько месяцев он еще протянет. «Как же я без тебя буду...» – вздохнула София и улыбнулась – язык Баламута был синим от химического карандаша. Она хотела поцеловать его, но тут зазвонил телефон. Звонил внук Сан Саныч. Он сказал, что на танцы ходить больше не будет, так как записался в кружок юных геологов...
* * *
София поулыбалась, поулыбалась и пришла в себя. Бледный Баламут облегченно вздохнул, выпил из протянутой мною кружки, пришел окончательно в себя и, обращаясь к супруге, пропел:
– Что тебе снилось, крейсер Аврора?
– Да так, будущее, – улыбнулась София.
– А я в нем буду? – посерьезнел Коля.
– Будешь, будешь... Еще как будешь...
– Я тебя обожаю!
* * *
Порадовавшись возвращению Софии, мы допили остатки спирта, доели говядину и повалились на траву. Мне было грустно – София пришла в себя, а Ольга по-прежнему смотрела в никуда. И, чтобы не видеть ее, я посмотрел в голубое небо. И увидел силуэт Шварцнеггера, опускающегося по веревочной лестнице. Спустившись, он застыл у водопада в позе готового ко всему охранника.
– Счас Худосоков появится, – изрек Бельмондо, устраивая голову на бедрах Вероники. И продолжил, обращаясь уже к жене:
– А он еще не шевелится?
– Рано еще, дурачок... – улыбнулась Вероника, поглаживая живот.
– Ленька спускается, – пробормотал я, увидев в небе сквозь прикрытые веки знакомую фигуру. – Придумал, наверное, что с нами делать... Красиво, гад хромой, идет, как в цирке...
8. Просто убить не интересно. – Он будет за нас бороться... – Добро... зло... забодал, философ.
Худосоков был в джинсах, кожаном пиджаке и хорошем протезе (не скрипел и сгибался, как надо). Постояв немного у ног Софии, он начал в задумчивости ходить вокруг нас. Мы сделали вид (и надо сказать это нам вполне удалось), что его появление нам совершенно до лампочки. Худосокову на это отношение было наплевать – мы были инструментами или деловым материалом в его сатанинской мастерской и поэтому наше отношение к нему никак его не трогало. После третьего или четвертого круга Ленчик начал говорить как бы сам с собой:
– Затруднения у меня... Злости что-то не стало. Надоело все... Просто вас убить мне не интересно... Мучить, мясо рвать, глаза жечь – кажется пошлым... Не знаю почему, но мне очень хочется, чтобы вы стали единым организмом... Помните, как в вашей зомберкоманде... Общие чувства, общие глаза... Но не в минуты опасности, а всегда. Одна боль, одно счастье, одна беда, одна победа... Я хочу, чтобы вы относились к ребеночку Вероники, как к своему родному ребенку... Я специально выкрал Веронику для этого. И к дочерям Чернова тоже, как к своим...
– Ты что, нашел их??? – вскочил я с места.
– Да нет пока... Да куда они денутся? – махнул рукой Ленчик. – У меня тут столько народу вокруг околачивается – ставка Гитлера хуже охранялась... Так вот, я хочу, чтобы вы полюбили друг друга как родные, как ангелы... Я так надеялся, что вы друзья до гроба, а вы меня разочаровали, раскололись, разбежались в разные стороны...
– Не понял? – поднял голову Бельмондо.
– Черного с Ольгой бросили... И Черный сам хорош – детки его потерялись, а он водку пьет...
– Кончай комиссарить, пионервожатый, – покраснел Бельмондо. – Без тебя тошно. А когда я говорил, что не понял, я имел в виду совсем другое. То ты, понимаешь, драться нас до посинения заставлял, то матчи без правил устраивал, а теперь проповеди читаешь... «Полюбите друг друга как ангелы»... Непонятно что-то, начальник... Не шизанулся ты случайно на почве переоценки своих мыслительных способностей?
– Нет, пока не шизанулся, – просто ответил Худосоков. – Со временем я вам все объясню. А сейчас вы меня разочаровываете, да, разочаровываете... Но я буду за вас бороться... И если вы поможете мне в этой борьбе, то все получите... Интересную жизнь, комфорт, деликатесную пищу, выпивку на заказ... И, может быть, даже свободу, ха-ха, в виде осознанной необходимости... Ну и еще кое-что сверху... Весьма экстраординарное, но об этом позже...
– Лень, может быть, ну его, все это на... на фиг? – ласково улыбаясь, начал Баламут. – Давай, вынимай нас отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
– Слушай, подлый, а где сейчас сокровища? – задал Бельмондо явно праздный в положении заключенного вопрос.
– Переплавил все и продал. Деньги нужны были на все это... – ответил Худосоков, улыбаясь – он знал следующий вопрос.
– Переплавил??? Ты представляешь, сколько ты потерял? – воскликнула София, мотая головой от негодования.
– Простые вы, как валенки сибирские, ой простые... – вместо ответа улыбнулся Худосоков. – Может быть, и в самом деле мне таким же цельнокатаным стать?
Сказав это, помрачнел, подошел к свободному креслу и сел в него совсем как человек, твердо решивший избавиться от больного зуба. Баламут застыл с открытым от удивления ртом, а Бельмондо сказал ему:
– Ты варежку не разевай, сейчас он смеяться над твоей доверчивостью будет...
И Худосоков действительно начал смеяться. И достал Баламута с Бельмондо до самых печенок.
* * *
После ухода Худосокова случилась необъяснимое – стены комнаты, все ее содержимое, буквально все, вдруг поплыло, как иногда плывет изображение на телеэкране, поплыло и довольно быстро стало прозрачным, как воздух. Они увидели рядом Черного с Ольгой и что вокруг, в том числе и под ногами, ничего нет – одно беспредельно пустое пространство на миллионы километров.
Борис хотел что-то сказать, но тут охватившая их пустота, дернувшись в стороны, родила гулкий, несомненно, что-то значивший звук: «Бум-м...» И как только этот звук унесся к границам Вселенной, раздался следующий: «Бум-м-м...» И этот звук унес что-то в бесконечность. И когда послышалось третье «Бум-м...», они поняли, что это бьется... Сердце Дьявола. И более того, что эти «Бум-м...» представляют собой нечто, инициирующее невообразимое. Вместо четвертого «Бум-м...» раздалось «Чплех» и тут же вокруг возникло изображение. Вглядевшись, они увидели склеп, посередине которого в черно-красном гробу, стоявшем на покрытом тяжелым драпом помосте, лежал Худосоков. Забальзамированный, он был одет в синий костюм-тройку, белую рубашку и черные носки.
– Как огурчик... – увидев мумию, попытался шутить Баламут, несколько оглушенный неожиданной встречей с давним и злокозненным знакомым. – Моя мама не моя, если он, даже мертвый, чего-то не затевает... Посмотрите на его рожу – сейчас подмигнет или в глаза плюнет...
Вероника его не слушала. Подойдя к помосту, на котором стоял гроб, она приподняла край покрывала и нырнула под него. Все удивленно переглянулись и по одному последовали за девушкой. Под помостом был широкий, метр на метр люк; его крышка из толстого листового железа была открыта. Спустившись по винтовой лестнице, освещенной тусклой сороковатной лампочкой, они оказались в просторной комнате, напоминавшей комнату для гостей в крематории... Вероники в ней не было – она, видимо, прошла в одну из трех приоткрытых дверей.
– Ловушка, мы лезем в ловушку, я чувствую, – озираясь, зашептал Баламут. – Ленчик нас под собой похоронит, точно похоронит!
– Кончай паниковать, – поморщился Бельмондо и, пройдя к ближайшей двери, распахнул ее.
Он застыл, как вкопанный. Черный вошел следом и тоже застыл, чуть ли не с приподнятой ногой. А девушки, как ни в чем не бывало, продолжали оживленно переговариваться:
– Воздух несколько тяжеловат... – сказала Софа.
– Да, – согласилась Вероника. – Хотела же взять с собой освежитель... Забыла.
– На такую комнату и такой запах никакого освежителя не хватит, – улыбнулась Ольга.
Пройдя вперед, она подошла к длинному, во всю стену стеллажу, оббитому изнутри оцинкованным железом. Подошла, заглянула в одну из ячеек и сказала тепло:
– Моя норка, – и, обернувшись к Веронике, поинтересовалась:
– А ты где лежала?
– В самом конце. Пошли, покажу.
И они, взявшись за руки и болтая, пошли к дальнему концу стеллажа.
Вероника не успела ничего показать: вокруг все опять поплыло, растворилось в воздухе и друзья вновь увидели себя в комнате, в которой неврастеники делились своими душами с Худосоковым. Черного и Ольги в ней было.
– Что это было? – спросил Бельмондо, пытаясь не дать дрожи овладеть руками. – Будущее!?
7. Что на самом деле? – Пир во время чумы. – София ширяется и обещает Баламуту будущее.
Шварцнеггер на меня не обиделся. Ну, разве только чуточку. Похоже, у него в мозгу было заложено: «На этого не обижаться». Я так рассочувствовался, что оказал ему первую медицинскую помощь, то есть поплевал на многочисленные ссадины, покрывавшие его многострадальный скальп, плечи и спину. Закончив со ссадинами, я спросил его, принявшегося обстоятельно расчесываться:
– А почему, собственно, у тебя голова не треснула? Пятьдесят кэгэ с такой высоты даже для супербизона достаточно...
– Там – кость, – серьезно ответил супербизон, звучно постучав костяшками пальцев по голове. – Давай, партизанен капут, двигай к выходу...
Пока я возился с Ольгой, с неба спустились Баламут и Бельмондо со своими женами. По правде сказать, я не удивился их возвращению на круги своя – мне давно стало ясно, что мы влипли по самые уши и выбраться никому не удасться.
Прибывшие, порадовавшись, что Полине с Леночкой удалось ускользнуть, рассказали о своих приключениях в пещере и в подземной лаборатории. Затем Баламут смущенно поведал мне о золоте Македонского и о том, что благодаря этому золоту существование реинкарнации, как основного принципа устройства жизни, можно считать окончательно доказанным.
– Не знаю, не знаю... – вздохнул я. – Может, существует, а может, и нет. – По крайней мере, я уже в нее практически не верю.
Баламут посмотрел на меня как Мюллер на Штирлица в одиннадцатом мгновении весны.
– Выкладывай, давай, – сказал он, закончив сканировать мое лицо. – Что-то ты не такой какой-то... И загадками выражаешься.
– Да что рассказывать... – вздохнул я. – Честно говоря, я сам ничего не понимаю...
– Чего не понимаешь? – спросил Баламут, не дождавшись конца затеянной мною паузы. – Говори, давай, не томи душу.
Я рассказал, как очутился в нашем лагере под Кырк-Шайтаном, как Бельмондо разбил мне нос, как замечательно пахло пловом, и как я вновь оказался в пещере один на один со Шварцнеггером.
– Все это было наяву, – заключил я. – Я видел Худосокова-Сильвера, как вас сейчас...
– Как Македонского, Роксану, Наоми... – продолжил Бельмондо, задумчиво глядя в небо. – Один к одному... Если это болезнь, то что такое здоровье? А если это сон, то что такое реальность?
– Да... Что такое реальность... Хороший вопрос... – поджал я губы. – Помнишь, Борис, как ты сношался с Шарон Стоун и Клаудией Шиффер? И с самой Аллой Борисовной? Я ведь не поверил тебе тогда... Нет, не поверил... А сейчас я очень сильно сомневаюсь, что происходит в воображении, а что на самом деле... Пьер Легран из Дьепа хочет растаять, как утренний туман над Тортугой...
– Знаете, что мальчики... – чеканно проговорила София, когда рассыпанные мною зерна сомнения в действительности происходящего начали бурно прорастать в душах Александра Македонского, Роже Котара, Адама и козла Борьки. – Какая разница, что происходит на самом деле? А если на самом деле мы все давным-давно умерли? Или заснули беспробудно? Повесится что ли тогда?
– Правильно говорит! – поддержал жену Баламут. – Кончайте базар. Понятно, что все наши глюки от Волос Медеи. А с другой стороны, мне абсолютно наплевать из какой действительности мы домой вернемся. Жаль, конечно, что реинкарнация опять, вроде, превращается в фикцию, но что поделаешь?
– Я бы не стал так определенно говорить... – возразил я. – Мне кажется, что мы все яйца складываем в одно лукошко.
– Ты что имеешь в виду? – спросил Баламут с надеждой в голосе.
– А то, что существует и реинкарнация, и галлюцинации вам в голову не приходило? Мне кажется, что Волосы Медеи будят в человеке и мечты с надеждами, и страхи, и то, что было, то есть прошлые жизни... А может быть, и то, что будет... Так что я уверен, почти, уверен, что был Македонский, и была Роксана, и был козел Борька, и даже Аладдин был... По крайней мере, я чувствую в себе и Нуара, и Клита, и Леграна. Понимаете, я чувствую, что на самом деле был ими!
– И я чувствую! – защелкал пальцами развеселившийся Баламут. – Да здравствует Македонский, да здравствует Аладдин!
И выдал идею:
– А давайте все вместе напьемся по этому поводу?
Кто откажется от банкета? Мы согласились и женщины начали колдовать с продуктами, которыми соизволил снабдить нас Худосоков. Бельмондо, найдя в рюкзаке большой кусок свежей говядины (задняя нога килограмм на десять-двенадцать), предложил запечь его в яме. Мы согласились, и скоро посередине крааля запылал костер. Рассевшись вокруг него, мы взялись принимать внутрь не слабо разведенный спирт. После первой кружки Баламут решил подвести промежуточные итоги нашей увеселительной прогулки на Искандеркуль.
– Что мы маем с птицы гусь? – спросил он, удовлетворенно прислушиваясь к благотворным изменениям, производимым огненной водой в его организме. Спросил и сам же начал отвечать:
– Во-первых, Худосоков опять что-то затеял с человечеством. Я не о тех психах, которых он превращает в «нормальных людей». Я – о той энергии, которую он из них выкачивает... Мне кажется, что он придумал что-то пострашнее зомберов. Помните, он говорил нам, что излазил все в прошлом? А если Худосоков затеял что-то именно с ним? Отправит своих зомберов туда, в самое ближайшее прошлое и...
– Хватит рефлексировать, – махнул я рукой. – Наводишь тень на плетень. Худосоков просто сам в себе заблудился, и мне кажется, никогда теперь не выберется...
– Действительно, хватит фантастики, – согласился Баламут. – Вернемся, так сказать к нашей реальности... Во-вторых, значит, все наши попытки выбраться из крааля провалились... За пределами крааля из наших – Полина с Ленкой и проблематичный сын Худосокова Кирилл. Честно говоря, я больше всего надеюсь на Полину... Она вся в Черного, шустрая, должна придумать что-нибудь этакое...
Я понимал, что Баламут говорил о Полине, чтобы как-то поддержать меня. И я с юлагодарностью принял эту поддержку.
– Но больше всего меня беспокоит то, что нас еще не нашли... – продолжил Николай. – Мы столько шуму в Пенджикенте и Айни наделали... Я ведь нарочно там пьянки затеял...
– У Леньки все схвачено... – вздохнула Вероника. – Наверное, пустил милиционеров по ложному следу... Или купил их скопом, и в Москве, и здесь... С него станется, с ментами у него завсегда любовь.
– Давайте выпьем что ли? – прервал возникшую паузу Бельмондо. – Такую тоску навел... Не пир получается, а похороны...
– А где София? – хватился Баламут, увидев, что никто не тянется за пятой кружкой (Вероника попросила налить ей капельку). Оглядел крааль, не увидев жены, с огорчением поставил кружку на достархан, встал, пошел в штольню и тут же выскочил из нее бледный.
– Она наверх полезла! – крикнул он срывающимся голосом. – Ширяться волосами с тоски полезла!
Мы бросились в штольню, подсадили в лаз Баламута и через некоторое время он спустил нам Софию. Взбудораженные, мы вынесли ее к свету и положили на траву. Она лежала и, глядя в небо невидящими глазами, улыбалась.
* * *
...София пришла домой совершенно разбитой. Машина вчера сломалась – надо же, лопнул картер – и ей пришлось весь этот день провести на ногах. И завтра тоже придется несколько раз пересечь весь город. С утра надо будет бежать в институт косметологии убирать эту дурацкую родинку на спине, потом заскочить в школу танцев – румба никак не получается, хоть убей, поменять, что ли, преподавателя? После танцев, надо будет бежать покупать подарок мужу, – вот, юнец, захотел настоящую ковбойскую шляпу. К четырем в пассаже, в кафе, будут ждать Вероника с Ольгой – Вероника никак не может выбрать себе шубку... А в шесть – презентация книги...
«Домой опять приду к десяти...» – подумала София, вставая на зов мужа. По пути в спальню глянула на себя в зеркало, подумала «Да, видок неважнецкий...»
Николай сидел в кресле перед журнальным столиком и рисовал цветными карандашами. Увидев Софию, радостно заулыбался. «Подарю сейчас», – решила она и вернулась в гостиную за ковбойской шляпой. Развернув ее, надела на голову, подошла к зеркалу, улыбнулась своему дурацкому виду и решила привести себя в порядок – Коля любил видеть ее накрашенной, в обтягивающем платье и на каблучках. Она села на диван и, разбинтовав ноги, надела черные чулки. Она не любила черных, но зато они скрывали выбившиеся вены. Затем подошла к зеркалу, начала красится... Разглаживая губами помаду, подумала: «Да, пятьдесят семь – это пятьдесят семь. Надо опять подтягиваться...»
Коля обрадовался шляпе, как ребенок. Да он и был ребенок – год назад впал в детство, в песочнице внуков играет, цветными карандашами солнышко и домики рисует. Врачи сказали, что несколько месяцев он еще протянет. «Как же я без тебя буду...» – вздохнула София и улыбнулась – язык Баламута был синим от химического карандаша. Она хотела поцеловать его, но тут зазвонил телефон. Звонил внук Сан Саныч. Он сказал, что на танцы ходить больше не будет, так как записался в кружок юных геологов...
* * *
София поулыбалась, поулыбалась и пришла в себя. Бледный Баламут облегченно вздохнул, выпил из протянутой мною кружки, пришел окончательно в себя и, обращаясь к супруге, пропел:
– Что тебе снилось, крейсер Аврора?
– Да так, будущее, – улыбнулась София.
– А я в нем буду? – посерьезнел Коля.
– Будешь, будешь... Еще как будешь...
– Я тебя обожаю!
* * *
Порадовавшись возвращению Софии, мы допили остатки спирта, доели говядину и повалились на траву. Мне было грустно – София пришла в себя, а Ольга по-прежнему смотрела в никуда. И, чтобы не видеть ее, я посмотрел в голубое небо. И увидел силуэт Шварцнеггера, опускающегося по веревочной лестнице. Спустившись, он застыл у водопада в позе готового ко всему охранника.
– Счас Худосоков появится, – изрек Бельмондо, устраивая голову на бедрах Вероники. И продолжил, обращаясь уже к жене:
– А он еще не шевелится?
– Рано еще, дурачок... – улыбнулась Вероника, поглаживая живот.
– Ленька спускается, – пробормотал я, увидев в небе сквозь прикрытые веки знакомую фигуру. – Придумал, наверное, что с нами делать... Красиво, гад хромой, идет, как в цирке...
8. Просто убить не интересно. – Он будет за нас бороться... – Добро... зло... забодал, философ.
Худосоков был в джинсах, кожаном пиджаке и хорошем протезе (не скрипел и сгибался, как надо). Постояв немного у ног Софии, он начал в задумчивости ходить вокруг нас. Мы сделали вид (и надо сказать это нам вполне удалось), что его появление нам совершенно до лампочки. Худосокову на это отношение было наплевать – мы были инструментами или деловым материалом в его сатанинской мастерской и поэтому наше отношение к нему никак его не трогало. После третьего или четвертого круга Ленчик начал говорить как бы сам с собой:
– Затруднения у меня... Злости что-то не стало. Надоело все... Просто вас убить мне не интересно... Мучить, мясо рвать, глаза жечь – кажется пошлым... Не знаю почему, но мне очень хочется, чтобы вы стали единым организмом... Помните, как в вашей зомберкоманде... Общие чувства, общие глаза... Но не в минуты опасности, а всегда. Одна боль, одно счастье, одна беда, одна победа... Я хочу, чтобы вы относились к ребеночку Вероники, как к своему родному ребенку... Я специально выкрал Веронику для этого. И к дочерям Чернова тоже, как к своим...
– Ты что, нашел их??? – вскочил я с места.
– Да нет пока... Да куда они денутся? – махнул рукой Ленчик. – У меня тут столько народу вокруг околачивается – ставка Гитлера хуже охранялась... Так вот, я хочу, чтобы вы полюбили друг друга как родные, как ангелы... Я так надеялся, что вы друзья до гроба, а вы меня разочаровали, раскололись, разбежались в разные стороны...
– Не понял? – поднял голову Бельмондо.
– Черного с Ольгой бросили... И Черный сам хорош – детки его потерялись, а он водку пьет...
– Кончай комиссарить, пионервожатый, – покраснел Бельмондо. – Без тебя тошно. А когда я говорил, что не понял, я имел в виду совсем другое. То ты, понимаешь, драться нас до посинения заставлял, то матчи без правил устраивал, а теперь проповеди читаешь... «Полюбите друг друга как ангелы»... Непонятно что-то, начальник... Не шизанулся ты случайно на почве переоценки своих мыслительных способностей?
– Нет, пока не шизанулся, – просто ответил Худосоков. – Со временем я вам все объясню. А сейчас вы меня разочаровываете, да, разочаровываете... Но я буду за вас бороться... И если вы поможете мне в этой борьбе, то все получите... Интересную жизнь, комфорт, деликатесную пищу, выпивку на заказ... И, может быть, даже свободу, ха-ха, в виде осознанной необходимости... Ну и еще кое-что сверху... Весьма экстраординарное, но об этом позже...
– Лень, может быть, ну его, все это на... на фиг? – ласково улыбаясь, начал Баламут. – Давай, вынимай нас отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38