Аладдин ходил однажды к отцу одной из таких бедняжек, но соседи невесты побоялись бога и шепнули ему, что предмет торга крив на один глаз, хром на обе ноги и помимо всего этого обладает неимоверно злобным характером. И Аладдин пошел к приятелю, у которого был ишак...
Короче, душа Баламута реинкарнировала наоборот в тот самый момент, когда... Ну, в общем, Коля не понял, что происходит, разволновался, и Аладдину пришлось сматывать удочки.
Но все обошлось. Подружились они быстро (Баламут и Аладдин, конечно; ишак остался в стойле и больше в нашем повествовании участвовать не будет). Хотя, что тут говорить о дружбе – просто через несколько часов душа багдадского юноши без остатка растворилась в душе поднаторевшего жителя эпохи самолетов и безопасного секса.
Ну а теперь догадайтесь с трех раз, чем немедленно занялся Аладдин, обогатившись знаниями ХХ века? Правильно! Все деньги, накопленные для приобретения более-менее сносной невесты, он использовал на покупку багдадских горячительных напитков с целью их обстоятельной дегустации. Аладдин из XVII века пытался протестовать, но Баламут заткнул его, сказав, что через неделю-другую он будет барахтаться в постели с самой принцессой Будур. Аладдин, конечно, не поверил, но это была его трагедия.
Ознакомившись с новым для себя окружением и постепенно привыкнув к нему (особенно к муэдзинам, имеющим обыкновение будить подвыпившего человека в самое неподходящее время), Баламут (дальше будем именовать его просто Аладдином), взял тайм-аут, улегся на дощатой тахте под виноградником и, уставившись в великолепную гроздь дамского пальчика, принялся думать, как выйти на Худосокова, то бишь на его бессмертную душу.
Николай понимал, что задача это чрезвычайно трудная и ответственная. Ему не хотелось оплошать (идея-то зачистить прошлое была его, баламутовская). Но он знал, что жизнь – длинная штука, иногда даже очень длинная, и ее наверняка хватит на проведение поисков в большинстве стран мира, если, конечно, какая-нибудь Будур не привяжет его своими длиннющими косами к супружеской кровати.
И Баламут решил начать с начала, то есть с Багдада. "Худосоков человек масштабный и наверняка крутится не среди медников и водоносов ", – подумал он и решил поменять обстановку, то есть сменить свое общественное положение на более высокое. Ума для этого не нужно было во все времена, для этого нужны были кураж и деньги. Сравнительно честные способы отъема денег были ему хорошо знакомы из литературы, в том числе и художественной. Но повторяться не хотелось. Остап Сулейман Мария Бендер, конечно, человек грамотный, обаятельный и очень симпатичный, но ведь и он, Баламут, кое-чего стоит. И Николай Сергеевич решил сесть на трубу.
«Сяду на трубу, – подумал он, став на ноги и начав откручивать великолепную гроздь дамского пальчика, – и убью сразу двух зайцев: денег натрясу, и мафия международная наедет. Смотришь, и Худосоков нынешний в ее составе нарисуется».
Виноград оказался теплым, если не горячим. Мама Аладдина увидев, что сын остался этим недоволен, понесла ее охлаждаться в погреб. Она заметила, что ее любимец в последнее время сильно изменился, перестал ишачить с утра до вечера и о чем-то напряженно думает. И главное – глаза его стали осмысленными. Помня одну из самых популярных в Багдаде народных поговорок «Не умеешь работать головой – поработай руками», она сделала вывод, что ее единственный сын решил поменять ориентировку с неблагодарного физического труда на перспективный умственный. И решила сделать все, чтобы сынок не сдал позиций. В частности, положив виноград охлаждаться, она налила в пиалу прохладного гранатового вина и молча поставила перед сыном.
– Спасибо, мамуля! – поблагодарил Аладдин. – Погоди, не уходи, дело у меня к тебе есть.
– Слушаю тебя, свет моих очей! – улыбнулась старая женщина, радуясь одухотворенным глазам сына.
– В общем, маман, нужен стартовый капитал, понимаешь?
– Деньги что ли? – догадалась мать.
– Да! Есть у меня одна мыслишка, как сделать тебя свекровью принцессы Будур...
– Шутишь сынок?
– Нет, мамуль, не шучу. И вообще, готовься к великим жизненным переменам... Очень скоро ты станешь светской дамой.
Старая неграмотная женщина не знала, что такое «светская дама», но уточнять не стала – если сын считает, что быть «светской дамой» это достойное занятие, то она, конечно же, ею станет, непременно станет и не опозорит своего сына.
* * *
...На сооружение первой частной нефтеразработки в районе Басры и налаживание производства осветительного керосина у Аладдина ушло около года. Одновременно с нефтедобычей и переработкой нефтепродуктов он занимался смежными отраслями бизнеса – в частности, взял в свои руки производство и сбыт медных ламп. Всего через несколько лет после того, как Аладдина ибн Саида осенила «ламповая» идея, в славном городе Багдаде каждые восемь из десяти осветительных приборов производились на его предприятиях, а все нефтеносные площади, прилегающие к Персидскому заливу, принадлежали ему или его доверенным людям. И скоро бывший водонос, в свое время никогда не ложившийся спать сытым, стал богатым и известным человеком. Таким богатым и известным, что принцесса Будур неназойливо предложила ему руку и сердце. Аладдин некоторое время ломался (дела занимали его ум), но когда узнал, что принцесса контролирует всю винную торговлю в Багдаде, Исфахане, Мешхеде и Самарканде, немедленно согласился.
После свадьбы на Аладдина, наконец, наехали. Один шейх, богатый еврей с Синайского полуострова (противный, желтозубый и желтоглазый, весь в черном) понял, что контроль над производством приборов освещения, так же, как и контроль нефтедобывающих районов в недалеком будущем будет однозначен контролю всего цивилизованного мира. И шейх – в деловых кругах его звали Березович, – решил прибрать к рукам как производство медных ламп в Багдаде, так и нефтеносные площади Персидского залива.
Для реализации поставленной задачи шейх первым делом решил подружиться с Аладдином.
Сделать это было довольно тяжело, так как с самого раннего детства шейх капли в рот не брал и вообще вел весьма и весьма пристойный образ жизни (обливания холодной водой, утренние пробежки, шахматы, вегетарианство, более чем умеренность в сексе и проч., проч., проч.). Но Березович нашел выход – он подружился с принцессой Будур. Итальянские зеркала, шмотки и благовония из Парижа, тайны мадридского двора и китайские противозачаточные средства скоро сделали свое дело, и принцесса свела мужа с предприимчивым воротилой.
...Аладдин взглянул в глаза шейха и понял, что перед ним термостат души Худосокова... Поначалу, почувствовав себя последней шестеркой, он засуетился, но скоро взял себя в руки и предложил новому знакомому сыграть в «козла». Шейх Березович азартных игр не любил, но согласился и даже смог проиграть с крупным счетом, хотя после первой же сдачи знал по рубашке каждую карту.
После карт, Аладдин (на него нашла эйфория: как же, зверь на ловца прибежал), предложил шейху дружеский ужин, за которым разговор зашел сначала о перспективах добычи меди в развивающемся мире, а потом о расширенном производстве нового поколения осветительных ламп. Как бы невзначай Березович предложил своему новому другу весьма хитроумную финансово-коммерческую многоходовку, которая даже при тщательном рассмотрении приводила к увеличению личного состояния Аладдина раз в пятнадцать. А на деле возвращала его к бурдюку водоноса и нетривиальному сексу. Аладдин обещал подумать, оставил гостя на попечение порозовевшей жене и ушел в свой кабинет.
В кабинете ждала мамуля (Аладдин разрешил ей ходить на мужскую половину дома). Она уже была посвящена во все дела сына, в том числе и в задачу изничтожения души Ленчика Худосокова.
– Это он, Худосоков? – спросила она, делая вид, что рассматривает свои ухоженные ногти.
– Да...
– И ты оставил с ним эту... – мама Аладдина невзлюбила свою невестку с первого взгляда.
– Да...
– Она же...
– Пусть.
– Я тебе говорила, что жениться надо было на Саиде из плотницкого квартала. Вот увидишь, этот еврей непременно доберется до цветника твоей Будур.
– Не доберется, – покачал головой Аладдин. – Его ничего, кроме денег не интересует. А Саиду твою я пробовал, она мне не понравилась. Настырная очень и чавкает, когда...
– Хватит об этом. Что тебе шейх наплел?
– Разорить хочет... Говорит, в Самарканде надо дело поднимать. Там у него много друзей, бухарских евреев, они, мол, помогут. Советует сразу все наличные деньги туда вбухать...
– Соглашайся...
– Ты чего, мать? Белены объелась? Он же по миру нас пустит и не почешется?
– От Самарканда, сынок, до озера Искандера пять дней пути...
– А зачем мне туда переться?
– Подумай... – загадочно сказала мать, протягивая сыну большую пиалу с вином.
Баламут выпил, и его осенило.
– Волосы Медеи... Привезти их...
– Ты у меня умница! – улыбнулась мать, светясь любовью к сыну. – Ты же сам мне рассказывал, что они душу из человека напрочь вытряхивают. А я подумала, что недаром ведь в арабских народных сказках души в медной посуде хранят...
– Собственно медь тут не причем... – задумался Аладдин. – Просто у вас практически вся посуда из меди... И вообще, мне сдается, что для душ любое вместилище непреодолимо. Они ведь даже из нашей плотской оболочки не выпадают... Пока ее не проткнуть как следует.
– Но заточить душу твоего Худосокова лучше в медной лампе. Символично будет – он хочет погубить нас через эти лампы, а сам в одной из них очутится.
– Так, значит, соглашаться на деловую поездку в Самарканд? – задумчиво проговорил Аладдин, протягивая матери пустую пиалу.
– Да, надо ехать... Осторожнее только, сынок, сам без душеньки не останься! А я тут приготовлюсь к твоему приезду...
И, поцеловав сына, придвинула к нему стоявший на столике кувшин с вином и удалилась в свои покои.
* * *
Через неделю Аладдин уехал в Самарканд. Повращавшись там в высшем обществе для проформы (да и город почти родной, сколько в нем до нашей эры Александром Македонским просидел!), прикупил кое-какого снаряжения и убыл на Искандеркуль якобы в туристических целях. И только увидев перед собой могучий Кырк-Шайтан, понял, насколько трудную задачу перед собой поставил. Он примерно знал, где надо искать сокровища, спрятанные им, то есть Александром Македонским на черный день, но сейчас они были нужны ему как медная лампа корове – своих нефтединаров девать некуда. А как добраться до карстовой полости с жилой Волос Медеи он не знал. Разве что ли из крааля с помощью горнопроходческих работ?
И, почесав в затылке, Аладдин устроил лагерь в том месте, которое очень не скоро станет краалем, и приказал своим людям нанять в окрестных кишлаках людей, знакомых с проходкой тяжелых горных выработок.
Пока устанавливался лагерь, Аладдин приказал рабочим соорудить помост под местом, в котором на следующий день он предполагал проделать проход в карстовую полость.
...Когда работа была закончена, он щедро вознаградил рабочих и приказал их накормить. А сам, немного прогулявшись, залег в шатре, поставленном на берегу Искандера под Кырк-Шайтаном и с удовольствием отдался философо-ностальгическому настроению. Все было замечательно – он возлежал на высоких атласных подушках на возвышении, устланном коврами, прекрасные разноплеменные наложницы, готовые выполнить любое его желание, смотрели на него восторженными глазами, в которых играли отблески его любимой керосиновой лампы...
Аладдин смотрел, смотрел на огонек, потом его взгляд коснулся ножки одной из наложниц, затем груди другой. «Возьму ту полненькую, с милым, утопленным в животике пупком» – наконец подумал он лениво. И нахмурился: утопленный в животике пупок напомнил ему штольню, ту, которая появиться в краале, в пятидесятых годах ХХ века и будет служить в его конце кровом ему, его жене и товарищам. «Ведь Бельмондо, когда рассказывал нам о том, как был козлом Борькой, ничего не упоминал о существовании дыры, которую я собираюсь пробить! И более того, проведя в краале столько времени я сам не видел ни ее, ни ее следов! Значит, я не пробью ее! И значит, я ничего не сделаю с Худосоковым!!!»
Аладдин вскочил на ноги и забегал по шатру. Его мозг точила мысль: почему он не пробьет проход до жилы медеита? «Ведь горные работы должны начаться через, через...» Он взглянул на свое левое запястье, и увидел что наручных часов на нем нет. "Черт! Куда они подевались? – заметались его глаза по коврам, устилавшим шатер. И только увидев свою керосиновую лампу, Аладдин вспомнил, что находится в 1649 году, когда наручных часов не было и в помине. «Совсем растерялся... – начал он корить самого себя. – Как мальчишка».
Взяв себя в руки, Аладдин улегся думать и скоро пришел к мысли, что работы могут не начаться завтра с утра по двум причинам. Либо потому, что не найдется рабочих, что весьма и весьма маловероятно при обещанном уровне оплаты, либо потому, что сегодня ночью, может быть, даже сейчас, что-то случится... И вдруг бешено застучавшее сердце сообщило ему, что опасность рядом и что вот-вот она разродится его смертью... Аладдин засунул за пояс пистолеты, схватил саблю и, бросив прощальный взгляд на утопленный пупок, нырнул под полог шатра.
И вовремя – к шатру со всех сторон бежали вооруженные люди.
Баламут не был силен в фехтовании и поэтому не стал воевать. Он просто-напросто присоединился к ним и принялся остервенело рубить свой шатер саблей и стрелять в него из пистолетов. Затем вообще разошелся – первым ворвался в свое пристанище, забросил наложницу с умопомрачительным пупком себе на плечи и, крича по-таджикски: «Я убил Аладдина! Я убил Аладдина!» – выбежал из шатра и был таков.
Бежать с тяжелой ношей было тяжело (она была полненькой, эта дамочка с утопленным пупком), но долго не пришлось. Услышав впереди ржание, он бросился к стреноженным животным, не на шутку испуганным ярким огнем, охватившим шатер («Моя лампа...» – еще подумал Аладдин, увидев отблески огня на лошадиных фигурах). Две минуты спустя он, пригнувшись, уже скакал во весь опор по колючей облепиховой роще, не жалея ни лошади, ни своих колен, ни лежавшей на них наложницы.
* * *
...Ночь они провели в небольшом известковом гроте, найденном в верховьях одного из ущелий, спускавшихся к озеру. А утром Аладдин загрустил. Наложнице эта грусть показалось странной – ведь она сделала все как надо? И даже лучше, чем когда-либо?
Но Аладдин грустил из-за того, что ему не удалось осуществить задуманное – найти медеит и вынуть с его помощью из Худосокова его тлетворную душу.
Не зная, что делать, наложница принялась расчесывать свои длинные до плеч волосы – она знала, что хозяину нравиться наблюдать за этим действом. Неторопливо расчесавшись, очистила гребень, подошла к выходу из грота и выбросила вычесанные волосы. Утренний бриз подхватил их и, немного покрутив в воздухе, бросил на цветущую облепиховую веточку. Аладдин, вышедший вслед, вздрогнул – волосы наложницы сели на колючку рядом с прядью Волос Медеи! Она трепетала на ветру – вот-вот сорвется...
Баламут не медлил – для Волос Медеи им была еще в Багдаде приготовлена маленькая, плотно закрывавшаяся золотая коробочка (по рассказу Черного он знал, что Волосы Медеи имеют обыкновение исчезать на свежем воздухе). Вынув коробочку из кармана, он бросился к облепиховой ветке, схватил прядь, спрятал в коробочку и лишь потом приступил к анализу своих ощущений. Но все обошлось – душа его осталась на месте.
– Фу... Пронесло! Не надышался! – обрадовался он и фривольно запел: «Какие девочки в Париже, черт возьми...»
* * *
В Багдаде было все спокойно. Мамуля Аладдина, вырвавшись из объятий сына, сделала вид, что чрезвычайно расстроена:
– В чем дело? – без обиняков спросил Аладдин.
– Твоя Будур спит с Березовичем вторую неделю...
– Неужели кто-то покусился на эту пи... пиранью? – удивился сын. – Не поверю, пока сам не увижу.
Аладдин направился во дворец и к своему глубокому удовлетворению застукал шейха Березовича в объятиях жены.
– Я думал, тебя убили... – кисло сказал Березович из Магриба, спрятав свои тощие ноги под одеялом. – Вот сволочи! Ведь клялись, что утопили тебя обезглавленного в озере.
– Да ладно тебе, сочтемся, – сказал Аладдин и дернул шнурок звонка. – Как тебе Будур?
Березович из Магриба не успел ответить – в спальню ворвались стражники. Через полчаса он был по самый подбородок вкопан в землю в хайете – внутреннем дворике для отдыха.
Поздним вечером к нему пришел Аладдин. Он накрыл голову шейха большой медной воронкой, соблюдая всяческую осторожность, кинул щепотку Волос Медеи в ее горлышко и тут же накрыл его серебряным кувшином. Ровно через минуту кувшин мелко задрожал и даже стал горячим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Короче, душа Баламута реинкарнировала наоборот в тот самый момент, когда... Ну, в общем, Коля не понял, что происходит, разволновался, и Аладдину пришлось сматывать удочки.
Но все обошлось. Подружились они быстро (Баламут и Аладдин, конечно; ишак остался в стойле и больше в нашем повествовании участвовать не будет). Хотя, что тут говорить о дружбе – просто через несколько часов душа багдадского юноши без остатка растворилась в душе поднаторевшего жителя эпохи самолетов и безопасного секса.
Ну а теперь догадайтесь с трех раз, чем немедленно занялся Аладдин, обогатившись знаниями ХХ века? Правильно! Все деньги, накопленные для приобретения более-менее сносной невесты, он использовал на покупку багдадских горячительных напитков с целью их обстоятельной дегустации. Аладдин из XVII века пытался протестовать, но Баламут заткнул его, сказав, что через неделю-другую он будет барахтаться в постели с самой принцессой Будур. Аладдин, конечно, не поверил, но это была его трагедия.
Ознакомившись с новым для себя окружением и постепенно привыкнув к нему (особенно к муэдзинам, имеющим обыкновение будить подвыпившего человека в самое неподходящее время), Баламут (дальше будем именовать его просто Аладдином), взял тайм-аут, улегся на дощатой тахте под виноградником и, уставившись в великолепную гроздь дамского пальчика, принялся думать, как выйти на Худосокова, то бишь на его бессмертную душу.
Николай понимал, что задача это чрезвычайно трудная и ответственная. Ему не хотелось оплошать (идея-то зачистить прошлое была его, баламутовская). Но он знал, что жизнь – длинная штука, иногда даже очень длинная, и ее наверняка хватит на проведение поисков в большинстве стран мира, если, конечно, какая-нибудь Будур не привяжет его своими длиннющими косами к супружеской кровати.
И Баламут решил начать с начала, то есть с Багдада. "Худосоков человек масштабный и наверняка крутится не среди медников и водоносов ", – подумал он и решил поменять обстановку, то есть сменить свое общественное положение на более высокое. Ума для этого не нужно было во все времена, для этого нужны были кураж и деньги. Сравнительно честные способы отъема денег были ему хорошо знакомы из литературы, в том числе и художественной. Но повторяться не хотелось. Остап Сулейман Мария Бендер, конечно, человек грамотный, обаятельный и очень симпатичный, но ведь и он, Баламут, кое-чего стоит. И Николай Сергеевич решил сесть на трубу.
«Сяду на трубу, – подумал он, став на ноги и начав откручивать великолепную гроздь дамского пальчика, – и убью сразу двух зайцев: денег натрясу, и мафия международная наедет. Смотришь, и Худосоков нынешний в ее составе нарисуется».
Виноград оказался теплым, если не горячим. Мама Аладдина увидев, что сын остался этим недоволен, понесла ее охлаждаться в погреб. Она заметила, что ее любимец в последнее время сильно изменился, перестал ишачить с утра до вечера и о чем-то напряженно думает. И главное – глаза его стали осмысленными. Помня одну из самых популярных в Багдаде народных поговорок «Не умеешь работать головой – поработай руками», она сделала вывод, что ее единственный сын решил поменять ориентировку с неблагодарного физического труда на перспективный умственный. И решила сделать все, чтобы сынок не сдал позиций. В частности, положив виноград охлаждаться, она налила в пиалу прохладного гранатового вина и молча поставила перед сыном.
– Спасибо, мамуля! – поблагодарил Аладдин. – Погоди, не уходи, дело у меня к тебе есть.
– Слушаю тебя, свет моих очей! – улыбнулась старая женщина, радуясь одухотворенным глазам сына.
– В общем, маман, нужен стартовый капитал, понимаешь?
– Деньги что ли? – догадалась мать.
– Да! Есть у меня одна мыслишка, как сделать тебя свекровью принцессы Будур...
– Шутишь сынок?
– Нет, мамуль, не шучу. И вообще, готовься к великим жизненным переменам... Очень скоро ты станешь светской дамой.
Старая неграмотная женщина не знала, что такое «светская дама», но уточнять не стала – если сын считает, что быть «светской дамой» это достойное занятие, то она, конечно же, ею станет, непременно станет и не опозорит своего сына.
* * *
...На сооружение первой частной нефтеразработки в районе Басры и налаживание производства осветительного керосина у Аладдина ушло около года. Одновременно с нефтедобычей и переработкой нефтепродуктов он занимался смежными отраслями бизнеса – в частности, взял в свои руки производство и сбыт медных ламп. Всего через несколько лет после того, как Аладдина ибн Саида осенила «ламповая» идея, в славном городе Багдаде каждые восемь из десяти осветительных приборов производились на его предприятиях, а все нефтеносные площади, прилегающие к Персидскому заливу, принадлежали ему или его доверенным людям. И скоро бывший водонос, в свое время никогда не ложившийся спать сытым, стал богатым и известным человеком. Таким богатым и известным, что принцесса Будур неназойливо предложила ему руку и сердце. Аладдин некоторое время ломался (дела занимали его ум), но когда узнал, что принцесса контролирует всю винную торговлю в Багдаде, Исфахане, Мешхеде и Самарканде, немедленно согласился.
После свадьбы на Аладдина, наконец, наехали. Один шейх, богатый еврей с Синайского полуострова (противный, желтозубый и желтоглазый, весь в черном) понял, что контроль над производством приборов освещения, так же, как и контроль нефтедобывающих районов в недалеком будущем будет однозначен контролю всего цивилизованного мира. И шейх – в деловых кругах его звали Березович, – решил прибрать к рукам как производство медных ламп в Багдаде, так и нефтеносные площади Персидского залива.
Для реализации поставленной задачи шейх первым делом решил подружиться с Аладдином.
Сделать это было довольно тяжело, так как с самого раннего детства шейх капли в рот не брал и вообще вел весьма и весьма пристойный образ жизни (обливания холодной водой, утренние пробежки, шахматы, вегетарианство, более чем умеренность в сексе и проч., проч., проч.). Но Березович нашел выход – он подружился с принцессой Будур. Итальянские зеркала, шмотки и благовония из Парижа, тайны мадридского двора и китайские противозачаточные средства скоро сделали свое дело, и принцесса свела мужа с предприимчивым воротилой.
...Аладдин взглянул в глаза шейха и понял, что перед ним термостат души Худосокова... Поначалу, почувствовав себя последней шестеркой, он засуетился, но скоро взял себя в руки и предложил новому знакомому сыграть в «козла». Шейх Березович азартных игр не любил, но согласился и даже смог проиграть с крупным счетом, хотя после первой же сдачи знал по рубашке каждую карту.
После карт, Аладдин (на него нашла эйфория: как же, зверь на ловца прибежал), предложил шейху дружеский ужин, за которым разговор зашел сначала о перспективах добычи меди в развивающемся мире, а потом о расширенном производстве нового поколения осветительных ламп. Как бы невзначай Березович предложил своему новому другу весьма хитроумную финансово-коммерческую многоходовку, которая даже при тщательном рассмотрении приводила к увеличению личного состояния Аладдина раз в пятнадцать. А на деле возвращала его к бурдюку водоноса и нетривиальному сексу. Аладдин обещал подумать, оставил гостя на попечение порозовевшей жене и ушел в свой кабинет.
В кабинете ждала мамуля (Аладдин разрешил ей ходить на мужскую половину дома). Она уже была посвящена во все дела сына, в том числе и в задачу изничтожения души Ленчика Худосокова.
– Это он, Худосоков? – спросила она, делая вид, что рассматривает свои ухоженные ногти.
– Да...
– И ты оставил с ним эту... – мама Аладдина невзлюбила свою невестку с первого взгляда.
– Да...
– Она же...
– Пусть.
– Я тебе говорила, что жениться надо было на Саиде из плотницкого квартала. Вот увидишь, этот еврей непременно доберется до цветника твоей Будур.
– Не доберется, – покачал головой Аладдин. – Его ничего, кроме денег не интересует. А Саиду твою я пробовал, она мне не понравилась. Настырная очень и чавкает, когда...
– Хватит об этом. Что тебе шейх наплел?
– Разорить хочет... Говорит, в Самарканде надо дело поднимать. Там у него много друзей, бухарских евреев, они, мол, помогут. Советует сразу все наличные деньги туда вбухать...
– Соглашайся...
– Ты чего, мать? Белены объелась? Он же по миру нас пустит и не почешется?
– От Самарканда, сынок, до озера Искандера пять дней пути...
– А зачем мне туда переться?
– Подумай... – загадочно сказала мать, протягивая сыну большую пиалу с вином.
Баламут выпил, и его осенило.
– Волосы Медеи... Привезти их...
– Ты у меня умница! – улыбнулась мать, светясь любовью к сыну. – Ты же сам мне рассказывал, что они душу из человека напрочь вытряхивают. А я подумала, что недаром ведь в арабских народных сказках души в медной посуде хранят...
– Собственно медь тут не причем... – задумался Аладдин. – Просто у вас практически вся посуда из меди... И вообще, мне сдается, что для душ любое вместилище непреодолимо. Они ведь даже из нашей плотской оболочки не выпадают... Пока ее не проткнуть как следует.
– Но заточить душу твоего Худосокова лучше в медной лампе. Символично будет – он хочет погубить нас через эти лампы, а сам в одной из них очутится.
– Так, значит, соглашаться на деловую поездку в Самарканд? – задумчиво проговорил Аладдин, протягивая матери пустую пиалу.
– Да, надо ехать... Осторожнее только, сынок, сам без душеньки не останься! А я тут приготовлюсь к твоему приезду...
И, поцеловав сына, придвинула к нему стоявший на столике кувшин с вином и удалилась в свои покои.
* * *
Через неделю Аладдин уехал в Самарканд. Повращавшись там в высшем обществе для проформы (да и город почти родной, сколько в нем до нашей эры Александром Македонским просидел!), прикупил кое-какого снаряжения и убыл на Искандеркуль якобы в туристических целях. И только увидев перед собой могучий Кырк-Шайтан, понял, насколько трудную задачу перед собой поставил. Он примерно знал, где надо искать сокровища, спрятанные им, то есть Александром Македонским на черный день, но сейчас они были нужны ему как медная лампа корове – своих нефтединаров девать некуда. А как добраться до карстовой полости с жилой Волос Медеи он не знал. Разве что ли из крааля с помощью горнопроходческих работ?
И, почесав в затылке, Аладдин устроил лагерь в том месте, которое очень не скоро станет краалем, и приказал своим людям нанять в окрестных кишлаках людей, знакомых с проходкой тяжелых горных выработок.
Пока устанавливался лагерь, Аладдин приказал рабочим соорудить помост под местом, в котором на следующий день он предполагал проделать проход в карстовую полость.
...Когда работа была закончена, он щедро вознаградил рабочих и приказал их накормить. А сам, немного прогулявшись, залег в шатре, поставленном на берегу Искандера под Кырк-Шайтаном и с удовольствием отдался философо-ностальгическому настроению. Все было замечательно – он возлежал на высоких атласных подушках на возвышении, устланном коврами, прекрасные разноплеменные наложницы, готовые выполнить любое его желание, смотрели на него восторженными глазами, в которых играли отблески его любимой керосиновой лампы...
Аладдин смотрел, смотрел на огонек, потом его взгляд коснулся ножки одной из наложниц, затем груди другой. «Возьму ту полненькую, с милым, утопленным в животике пупком» – наконец подумал он лениво. И нахмурился: утопленный в животике пупок напомнил ему штольню, ту, которая появиться в краале, в пятидесятых годах ХХ века и будет служить в его конце кровом ему, его жене и товарищам. «Ведь Бельмондо, когда рассказывал нам о том, как был козлом Борькой, ничего не упоминал о существовании дыры, которую я собираюсь пробить! И более того, проведя в краале столько времени я сам не видел ни ее, ни ее следов! Значит, я не пробью ее! И значит, я ничего не сделаю с Худосоковым!!!»
Аладдин вскочил на ноги и забегал по шатру. Его мозг точила мысль: почему он не пробьет проход до жилы медеита? «Ведь горные работы должны начаться через, через...» Он взглянул на свое левое запястье, и увидел что наручных часов на нем нет. "Черт! Куда они подевались? – заметались его глаза по коврам, устилавшим шатер. И только увидев свою керосиновую лампу, Аладдин вспомнил, что находится в 1649 году, когда наручных часов не было и в помине. «Совсем растерялся... – начал он корить самого себя. – Как мальчишка».
Взяв себя в руки, Аладдин улегся думать и скоро пришел к мысли, что работы могут не начаться завтра с утра по двум причинам. Либо потому, что не найдется рабочих, что весьма и весьма маловероятно при обещанном уровне оплаты, либо потому, что сегодня ночью, может быть, даже сейчас, что-то случится... И вдруг бешено застучавшее сердце сообщило ему, что опасность рядом и что вот-вот она разродится его смертью... Аладдин засунул за пояс пистолеты, схватил саблю и, бросив прощальный взгляд на утопленный пупок, нырнул под полог шатра.
И вовремя – к шатру со всех сторон бежали вооруженные люди.
Баламут не был силен в фехтовании и поэтому не стал воевать. Он просто-напросто присоединился к ним и принялся остервенело рубить свой шатер саблей и стрелять в него из пистолетов. Затем вообще разошелся – первым ворвался в свое пристанище, забросил наложницу с умопомрачительным пупком себе на плечи и, крича по-таджикски: «Я убил Аладдина! Я убил Аладдина!» – выбежал из шатра и был таков.
Бежать с тяжелой ношей было тяжело (она была полненькой, эта дамочка с утопленным пупком), но долго не пришлось. Услышав впереди ржание, он бросился к стреноженным животным, не на шутку испуганным ярким огнем, охватившим шатер («Моя лампа...» – еще подумал Аладдин, увидев отблески огня на лошадиных фигурах). Две минуты спустя он, пригнувшись, уже скакал во весь опор по колючей облепиховой роще, не жалея ни лошади, ни своих колен, ни лежавшей на них наложницы.
* * *
...Ночь они провели в небольшом известковом гроте, найденном в верховьях одного из ущелий, спускавшихся к озеру. А утром Аладдин загрустил. Наложнице эта грусть показалось странной – ведь она сделала все как надо? И даже лучше, чем когда-либо?
Но Аладдин грустил из-за того, что ему не удалось осуществить задуманное – найти медеит и вынуть с его помощью из Худосокова его тлетворную душу.
Не зная, что делать, наложница принялась расчесывать свои длинные до плеч волосы – она знала, что хозяину нравиться наблюдать за этим действом. Неторопливо расчесавшись, очистила гребень, подошла к выходу из грота и выбросила вычесанные волосы. Утренний бриз подхватил их и, немного покрутив в воздухе, бросил на цветущую облепиховую веточку. Аладдин, вышедший вслед, вздрогнул – волосы наложницы сели на колючку рядом с прядью Волос Медеи! Она трепетала на ветру – вот-вот сорвется...
Баламут не медлил – для Волос Медеи им была еще в Багдаде приготовлена маленькая, плотно закрывавшаяся золотая коробочка (по рассказу Черного он знал, что Волосы Медеи имеют обыкновение исчезать на свежем воздухе). Вынув коробочку из кармана, он бросился к облепиховой ветке, схватил прядь, спрятал в коробочку и лишь потом приступил к анализу своих ощущений. Но все обошлось – душа его осталась на месте.
– Фу... Пронесло! Не надышался! – обрадовался он и фривольно запел: «Какие девочки в Париже, черт возьми...»
* * *
В Багдаде было все спокойно. Мамуля Аладдина, вырвавшись из объятий сына, сделала вид, что чрезвычайно расстроена:
– В чем дело? – без обиняков спросил Аладдин.
– Твоя Будур спит с Березовичем вторую неделю...
– Неужели кто-то покусился на эту пи... пиранью? – удивился сын. – Не поверю, пока сам не увижу.
Аладдин направился во дворец и к своему глубокому удовлетворению застукал шейха Березовича в объятиях жены.
– Я думал, тебя убили... – кисло сказал Березович из Магриба, спрятав свои тощие ноги под одеялом. – Вот сволочи! Ведь клялись, что утопили тебя обезглавленного в озере.
– Да ладно тебе, сочтемся, – сказал Аладдин и дернул шнурок звонка. – Как тебе Будур?
Березович из Магриба не успел ответить – в спальню ворвались стражники. Через полчаса он был по самый подбородок вкопан в землю в хайете – внутреннем дворике для отдыха.
Поздним вечером к нему пришел Аладдин. Он накрыл голову шейха большой медной воронкой, соблюдая всяческую осторожность, кинул щепотку Волос Медеи в ее горлышко и тут же накрыл его серебряным кувшином. Ровно через минуту кувшин мелко задрожал и даже стал горячим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38