Первая же затяжка сигаретой вызвала головокружение, но ощущение это после длительного перерыва было приятным.
В кустах щебетали цикады, местная живность улеглась спать в сарае, до меня доносилось пение гуляющих селян и громкий девичий хохот. Народ развлекался после трудового дня.
Хозяева домика, в котором мы остановились на постой, старались избегать своих гостей, однако предлагали к нашим услугам все доступные удобства. Гном покачивался в кресле-качалке и задумчиво смотрел на незнакомые мне звезды.
– Гномы редко видят звезды, – сообщил он. – Наверное, поэтому искусство у нас не в особом почете. Среди эльфов и людей есть великие поэты, художники, музыканты, среди гномов есть только хорошие и посредственные, и даже тех очень мало.
– Вечер настраивает тебя на философский лад?
– Нет, просто размышляю вслух.
– Эльфы, какие они?
– Это зависит от того, какой ты, – сказал Кимли. – Все видят эльфов разными, и мало кто сходится во мнениях. Одни считают их мудрыми и прекрасными, другие заносчивыми и высокомерными, третьи – эгоистами и задирами. Им нет большого дела до судеб нашего мира. Их цивилизация переживает упадок, они вырождаются. Они ценят искусство и красоту… Когда-то они были великим народом, но это осталось в прошлом.
Во двор забежал мальчишка лет шести, сунул палец в рот и уставился на нас. Он был грязным, но вполне здоровым и хорошо упитанным в отличие от детей, виденных мною в Кертории. Не думаю, что деревня процветала в эти неспокойные времена, но и не бедствовала, это точно.
– А ты взаправду гном? – спросил мальчишка у Кимли.
Тот расхохотался.
– Нет, – сказал он, вытирая выступившие на глазах слезы. – Я великан из-за моря.
– А чего такой маленький? – спросил мальчишка.
– Болел в детстве, – сказал Кимли и зашелся в новом пароксизме смеха.
– Ты тоже великан? – спросил у меня мальчишка, принимая слова гнома за чистую монету.
– Нет, – сказал я. – Я человек.
– А чего такой большой?
– Я в детстве не болел.
– А почему твой друг все время смеется?
– Потому что так и не выздоровел, – сказал я.
– А-а-а… – Пацан понимающе кивнул. И добавил без всякого перехода, как это свойственно детям и гениям, за чьим полетом мысли не суждено уследить простым смертным: – Все наши тебя боятся.
– Почему? – спросил я.
– Потому что ты можешь попросить свою богиню и она сожрет нас всех живыми.
– Что за чушь? – спросил я.
– Так говорят, – сказал он.
– Кто говорит?
– Моя мама, и тетя Хильда, и тетя Лиза, и дядя Сэм, и дядюшка Бак…
– Глупости какие, – сказал я.
– Иван! – крикнул женский голос, в котором слышались материнское раздражение на непослушного сорванца и испуг за него. – Не докучай господину!
– Не буду, ма! – крикнул пацан, крутанулся на босой пятке и побежал к забору, за которым стояла молодая, симпатичная и крайне испуганная женщина.
Услышав свое имя, я вздрогнул, хотя и понимал, что обращаются не ко мне. Странная штука с этими именами, не находите?
Бывает, идешь по незнакомой улице незнакомого района или даже другого города, где ты никого не знаешь и тебя тоже никто не знает, и слышишь выкрик за спиной, называющий твое имя. И хотя ты полностью уверен, что именно тебя здесь никто не может позвать, и ты не знаешь голоса, называющего тебя по имени, ты все равно оборачиваешься и ищешь глазами того, кто тебя позвал.
– Ваня, стой, – сказал я, не соображая, что делаю. – Подойди ко мне.
Женщина вздрогнула, когда ребенок развернулся на полпути, но ни словом, ни жестом не попыталась его остановить.
Ваня подошел ко мне.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– Скоро будет шесть. Да, ма?! – крикнул он.
Женщина кивнула, хотя на лице ее явственно читалась мысль, что шесть ему уже никогда не будет. Я попрошу свою богиню сожрать его живым? Что за чушь? И почему они в это верят?
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросил я.
– Волшебником, – сказал он.
Правильно, а на Земле все мечтают стать космонавтами. Точнее, мечтали, когда ребенком был я сам. С тех пор приоритеты будущих профессий сместились в сторону брокеров, маклеров, дилеров и киллеров.
– Я буду защищать людей и истреблять чудовищ, как великий Морган. И я тебя не боюсь.
– Я тебя тоже, – сказал я. – И это нормально.
– Ага, – сказал он.
– Иди к маме, – сказал я, испытывая некоторую неловкость за свой душевный порыв.
– Хорошо, – сказал он и убежал.
Я внимательно следил за лицом женщины. Сначала на нем читалось неверие в то, что я отпустил ее сына, затем оно сменилось облегчением, а когда пацан схватился за подол маминой юбки, лицо выразило благодарность.
Рыцарство было легендой, красивым мифом, выдуманным писателями, поэтами и священниками. Людям нужен был идеал, и они получили рыцаря без страха и упрека, странствующего паладина, бескорыстного защитника слабых и угнетенных.
Почему я называю рыцарство мифом?
Начнем с того, что во все времена вооруженный до зубов человек, рыскающий по всему свету в поисках приключений, не имел права считаться нормальным. Рыцарство было уделом дворянского сословия, а дворянам никогда не было дела до проблем черни. Дворяне жили по своим правилам, которые сильно отличаются от норм нравственности и морали современного общества.
Рыцари могли быть богатыми и бедными, но они не могли быть бескорыстными, ибо странствия в качестве рыцаря занятие отнюдь не из дешевых. Скорее, это были вооруженные и закованные в броню разбойники, которые осаждали чужие замки, крали чужих жен, вводили право первой ночи на своей земле и облагали людей непомерными налогами, чтобы устраивать свои пиры и турниры.
Ланселот Озерный, как вы помните, соблазнил жену своего сюзерена и наставил рога самому королю Артуру, владельцу первого в те времена предмета сервировки демократической формации. Ну и что, скажете вы, ведь там присутствовала любовь, а любовь слепа, зла, сердцу не прикажешь, и так далее. Но мог ли рыцарь без страха и упрека возжелать жену своего короля, оставшись при этом рыцарем, о котором до сих пор слагают легенды? Имел ли он право видеть в Гвиневере женщину, а не свою королеву? Ведь Артур был не просто его господином, он был его другом! Можно ли назвать адюльтер нравственным поступком, достойным рыцаря?
Рыцари воевали друг с другом за земли, замки, титулы, сокровища и просто ради славы и стремления считаться лучшим. В этих войнах гибли и мирные жители. Когда господа дерутся между собой, в первую очередь страдают их подданные, те самые слабые и угнетенные.
Рыцарь мог проявить благородное отношение к другому рыцарю, но мог ли он проявить его к крестьянину, случайно встреченному на дороге? К крестьянину, которого дворянин не мог по определению считать человеком?
Рыцарь мог лелеять в своем сердце образ Прекрасной Дамы и превозносить ее до небес, но мог ли грязный и изголодавшийся по женскому обществу человек пройти мимо симпатичной селяночки?
Рыцарь мог умереть за своего короля, без рассуждений выполняя любой его приказ, но мог ли человек с таким отношением к жизни и смерти высоко ценить жизнь другого человека, тем более стоявшего ниже него на социальной лестнице?
Нет – на все три вопроса.
Завидев рыцаря, дамы не начинали прихорашиваться и готовиться пустить в ход свои женские чары. Напротив они двигали от разбойника на коне в ближайший лесочек и сидели там до тех пор, пока опасность не исчезала с горизонта.
Крестьяне не высыпали на улицу, чтобы поглазеть на проезжающий мимо конный отряд, не поднимали своих детишек на руки, чтобы тем было лучше видно. Они собирали свои пожитки и бежали в тот же лесочек, а те, кто не успевал, закрывали окна и двери своих домов, а сами лезли в подпол.
Думаю, что в этой деревне нас приняли за местный вариант этой напасти. Нас боялись и старались во всем нам угодить, чтобы не навлечь на себя наш гнев. Нас принимали по высшему разряду, но желали, чтобы мы быстрее покинули их селение.
Так я думал и не винил крестьян. Крестьяне не были виноваты в сложившемся положении вешей.
Я ошибался.
Сэр Реджи вернулся за полночь. Выглядел он усталым, но это была приятная усталость здорового человека, который весь день занимался тяжелым физическим трудом, а не усталость больного, который прошелся по комнате и сразу же почувствовал слабость и покрылся испариной.
Гном уже спал, как и все обитатели деревни.
Я сидел на крыльце в покинутом Кимли кресле-качалке, попыхивал сигаретой и попивал местное вино из стоявшего рядом с креслом графина.
– Рад видеть, что ты снова с нами, сэр Геныч, – сказал сэр Реджи, присаживаясь на крыльцо. – Но не стоит тебе засиживаться так долго. Мы потеряли слишком много времени. Чем раньше ты окрепнешь, тем раньше мы отправимся в путь.
– Я ждал тебя, – сказал я. – Потому что я считаю, что, прежде чем мы отправимся в путь, мы с тобой должны кое о чем поговорить.
– Хорошо, – сказал он.
Рядом с графином стоял второй стакан, и он налил себе вина. Сделал глоток.
– Где ключ Знаний? – спросил я.
– Здесь. – Он похлопал рукой по походной сумке. – Здесь с того момента, как я его туда положил.
– Зачем ты убил Корда? – спросил я.
Он промолчал.
– Ты убил Корда, пока я находился в трансе, навеянном ключом, пока я барахтался в твоих кровавых воспоминаниях. Зачем ты его убил?
– Как ты узнал? – спросил он.
– Зомби не стреляют из арбалетов, – сказал я. – У них слишком плохая координация движений. Они не умеют целиться, поэтому вообще не пользуются метательным оружием. Это я знаю из твоих воспоминаний.
Он глотнул вина.
– Ни у кого из зомби, которых ты убил до моего пробуждения, не было арбалетов, – сказал я. – Ты использовал арбалетный болт, потому что всегда говорил, что не любишь стрелять. Ты выкрал болт у людей Туко, я думаю. И ты не стрелял. Ты вогнал его рукой прямо в горло волшебника.
Еще один глоток.
– Ты знаешь, как убивать волшебника, чтобы он не успел прочитать заклинания, – сказал я. – Потом, даже если бы у напавших на нас зомби были арбалеты, все равно никто не мог бы выстрелить так, чтобы болт вошел в горло Корда под тем углом, под которым он вошел. Разве что волшебник задрал голову к потолку и подпрыгивал. Это я тоже знаю из твоих воспоминаний. Зачем ты его убил?
– О Моргане складывают легенды, – ответил сэр Реджи после непродолжительного молчания. – Как и обо всех волшебниках. Легенды говорят об их мудрости, доброте, о победах, которые они одерживали, о волшебстве, которое они сотворили. Обо мне тоже слагают легенды, и не только среди людей. Я – Затаившийся Змей, Парящий Ястреб, Гранитный Воин, после битвы на башне Корда добавится еще прозвище Восьмипалый. – Он помахал рукой, на которой не хватало двух пальцев, отрубленных Пожирателем Душ. – Не знаю только, кто это будет: Восьмипалый Вепрь или Восьмипалый Ястреб и уж тем более Восьмипалый Змей совсем не звучит. В легендах, повествующих обо мне говорится только о войне и победах, о крови, которую я пролил. Меня уважают и боятся, но меня ненавидят. Матери пугают моим именем непослушных детей. Ты видел мои воспоминания, прожил часть моей жизни. Что это было?
– Война без конца.
– Война без конца, – повторил он. – Но война во имя чего?
– Я не знаю.
– Я проливаю кровь, но я не проливаю ее без причины, – сказал он. – Всю свою жизнь я сражаюсь с Тьмой во всех ее проявлениях. Поход против Темного Властелина – апофеоз моей войны, венец моей карьеры. Та война, которую мы ведем сейчас, – сумма всех войн, потому что, если мы проиграем, это будет не поражение, это будет конец всего нашего мира. Поэтому мы не можем проиграть.
Слишком длинное предисловие. Он хочет, чтобы я понял… Что?
– И что? – спросил я.
– Ключ был нужен Властелину, – сказал сэр Реджи. – Значит, Властелин не должен был его получить. Корд ни за что не расстался бы с ключом по своей воле, и он никогда не покинул бы башню по своей воле, так что, если бы мы хотели сохранить ключ, нам пришлось бы остаться там и защищать и башню, и Корда, и ключ. Мы не смогли бы этого сделать, даже если бы попытались и умерли бы при этой попытке. Защитить один ключ было легче. Ты знаешь о шахматах? Это такая игра.
– Знаю.
– В нашем мире шахматы находятся под запретом, потому что они были игрой, созданной Владыками Танг, их любимой игрой. В юношестве меня познакомили с ее правилами.
– Шахматы – это стратегия.
– Шахматы – это война, – сказал он. – Самое точное воплощение войны, потому что любая война, кем бы она ни велась и какие бы цели ни преследовала, это отнюдь не столкновение одной силы с другой силой. Война – это противостояние двух разумов, двух воль к победе. Выигрывает не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее и у кого лучшая мотивация.
Я вспомнил древнюю историю. Битву при Фермопилах и ее героев, триста спартанцев и командующего ими царя Леонида. Они все погибли, сдерживая огромную армию, но выиграли время для своего народа. Вот уж у кого была сильная мотивация. И, что не менее важно, правильно выбранная позиция.
– В шахматах можно пожертвовать одну свою фигуру или даже несколько только для того, чтобы добиться тактического превосходства и в конце концов победить.
– Это называется гамбит.
– Да, – сказал сэр Реджи. – Ради победы над Темным Властелином я разыграл гамбит Корда.
– Ты думаешь, что имел на это право?
– Если мы одержим верх, – сказал он, – то помни, что победителей не судят. А если мы проиграем, то и судить будет некому. Слишком высока цена, чтобы я задумывался о средствах.
– Ты готов ради победы пожертвовать всем?
– Даже собой, – сказал сэр Реджи. – Победа – это единственное, что имеет смысл.
– И Кимли? – продолжил я. – И мной?
– Да, – сказал сэр Реджи. – Ты хороший человек, сэр Геныч, а Кимли помимо того, что он хороший гном, еще и мой друг. Но в данном контексте и ты, и он, и я – всего лишь инструменты, средства для достижения цели, поставленной не нами. Мы готовы умереть во имя спасения нашего мира. Понимаю, что несправедливо требовать того же от тебя, ведь этот мир – не твой родной, но жизнь – штука несправедливая. Ты видел, как люди нашего мира умирают за тебя? Ты никогда не задумывался, почему они готовы пожертвовать ради тебя собой? Просто потому, что ты хороший человек и ты им нравишься? Этого же мало. Чтобы умереть за кого-то, нужна сильная мотивация. Каким бы хорошим человеком ты ни был, собственная жизнь любому человеку гораздо дороже твоей. Они умирали за тебя, потому что ты – единственный шанс на будущее для их потомков. И если бы для будущего была бы полезна твоя смерть, а не твоя жизнь, то, каким бы хорошим человеком ты ни был, они убили бы тебя без колебаний. Принцип меньшего зла, ты знаешь.
Теория разумного эгоизма, подумал я. Пожертвовать одним на благо общества. Прямо Чернышевский какой-то. В школе проходили.
– Я убил Корда, – сказал сэр Реджи. – И, если бы мне представилась возможность сделать выбор еще раз, я все равно избрал бы такой путь. Слишком высоки ставки.
Я слушал сэра Реджи, смотрел на незнакомые созвездия и думал об Иване, своем неожиданном тезке, который хочет стать волшебником и защищать людей от чудовищ. Он не знает, что жизнь куда более сложна, чем ему представляется в его неполные шесть лет, и не все чудовища угрожают людям, и не все, кто угрожает людям, чудовища. А кто защитит людей от людей?
Я понимал сэра Реджи. Наверное, с учетом обстоятельств, я понимал его лучше всех в этом мире.
Мир был для него полем боя, жизнь была для него войной, а на войне нет места благородству и красивым поступкам, по крайней мере, если хочешь выжить и победить. Думаю, что Корд не покинул бы башню и уж тем более не отдал бы нам ключ, оставленный ему на хранение. И нет никакого сомнения в том, что башню мы бы не удержали. За Черным Лордом Тонкаром пришли бы другие, зомби сменили бы орки, и рано или поздно мы бы все равно проиграли.
Но от осознания этого факта поступок сэра Реджи не казался мне менее некрасивым и неблагородным. Я начал понимать, почему о Парящем Ястребе складывают легенды и почему его не слишком любят. Он имел смелость и силу делать то, что необходимо, и принимать эту необходимость, в то же время понимая, что он творит зло. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Нельзя вырезать аппендикс, не разрезав плоти.
Сэр Реджи был скальпелем. Скальпель почитают уважаемым инструментом, ибо он спасает жизни, но никто не любит скальпель, ибо он причиняет боль. Путь Воина был трудным путем, и сэр Реджи имел силу идти по нему. Возможно, он найдет силу дойти до конца своего пути, каким бы этот конец ни был.
Я испытывал уважение к этому человеку еще в начале пути. Несмотря ни на что, я испытывал даже симпатию к нему. Но только теперь я начал понимать, что вряд ли когда-нибудь пойму и сумею принять его образ жизни.
Мы выступили на рассвете, чему селяне были необыкновенно рады.
Я чувствовал себя достаточно неплохо, сэр Реджи практически поправился за прошедшие со времени падения башни полторы недели, а Кимли, казалось, сам был сделан из камня и все ему было нипочем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
В кустах щебетали цикады, местная живность улеглась спать в сарае, до меня доносилось пение гуляющих селян и громкий девичий хохот. Народ развлекался после трудового дня.
Хозяева домика, в котором мы остановились на постой, старались избегать своих гостей, однако предлагали к нашим услугам все доступные удобства. Гном покачивался в кресле-качалке и задумчиво смотрел на незнакомые мне звезды.
– Гномы редко видят звезды, – сообщил он. – Наверное, поэтому искусство у нас не в особом почете. Среди эльфов и людей есть великие поэты, художники, музыканты, среди гномов есть только хорошие и посредственные, и даже тех очень мало.
– Вечер настраивает тебя на философский лад?
– Нет, просто размышляю вслух.
– Эльфы, какие они?
– Это зависит от того, какой ты, – сказал Кимли. – Все видят эльфов разными, и мало кто сходится во мнениях. Одни считают их мудрыми и прекрасными, другие заносчивыми и высокомерными, третьи – эгоистами и задирами. Им нет большого дела до судеб нашего мира. Их цивилизация переживает упадок, они вырождаются. Они ценят искусство и красоту… Когда-то они были великим народом, но это осталось в прошлом.
Во двор забежал мальчишка лет шести, сунул палец в рот и уставился на нас. Он был грязным, но вполне здоровым и хорошо упитанным в отличие от детей, виденных мною в Кертории. Не думаю, что деревня процветала в эти неспокойные времена, но и не бедствовала, это точно.
– А ты взаправду гном? – спросил мальчишка у Кимли.
Тот расхохотался.
– Нет, – сказал он, вытирая выступившие на глазах слезы. – Я великан из-за моря.
– А чего такой маленький? – спросил мальчишка.
– Болел в детстве, – сказал Кимли и зашелся в новом пароксизме смеха.
– Ты тоже великан? – спросил у меня мальчишка, принимая слова гнома за чистую монету.
– Нет, – сказал я. – Я человек.
– А чего такой большой?
– Я в детстве не болел.
– А почему твой друг все время смеется?
– Потому что так и не выздоровел, – сказал я.
– А-а-а… – Пацан понимающе кивнул. И добавил без всякого перехода, как это свойственно детям и гениям, за чьим полетом мысли не суждено уследить простым смертным: – Все наши тебя боятся.
– Почему? – спросил я.
– Потому что ты можешь попросить свою богиню и она сожрет нас всех живыми.
– Что за чушь? – спросил я.
– Так говорят, – сказал он.
– Кто говорит?
– Моя мама, и тетя Хильда, и тетя Лиза, и дядя Сэм, и дядюшка Бак…
– Глупости какие, – сказал я.
– Иван! – крикнул женский голос, в котором слышались материнское раздражение на непослушного сорванца и испуг за него. – Не докучай господину!
– Не буду, ма! – крикнул пацан, крутанулся на босой пятке и побежал к забору, за которым стояла молодая, симпатичная и крайне испуганная женщина.
Услышав свое имя, я вздрогнул, хотя и понимал, что обращаются не ко мне. Странная штука с этими именами, не находите?
Бывает, идешь по незнакомой улице незнакомого района или даже другого города, где ты никого не знаешь и тебя тоже никто не знает, и слышишь выкрик за спиной, называющий твое имя. И хотя ты полностью уверен, что именно тебя здесь никто не может позвать, и ты не знаешь голоса, называющего тебя по имени, ты все равно оборачиваешься и ищешь глазами того, кто тебя позвал.
– Ваня, стой, – сказал я, не соображая, что делаю. – Подойди ко мне.
Женщина вздрогнула, когда ребенок развернулся на полпути, но ни словом, ни жестом не попыталась его остановить.
Ваня подошел ко мне.
– Сколько тебе лет? – спросил я.
– Скоро будет шесть. Да, ма?! – крикнул он.
Женщина кивнула, хотя на лице ее явственно читалась мысль, что шесть ему уже никогда не будет. Я попрошу свою богиню сожрать его живым? Что за чушь? И почему они в это верят?
– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь? – спросил я.
– Волшебником, – сказал он.
Правильно, а на Земле все мечтают стать космонавтами. Точнее, мечтали, когда ребенком был я сам. С тех пор приоритеты будущих профессий сместились в сторону брокеров, маклеров, дилеров и киллеров.
– Я буду защищать людей и истреблять чудовищ, как великий Морган. И я тебя не боюсь.
– Я тебя тоже, – сказал я. – И это нормально.
– Ага, – сказал он.
– Иди к маме, – сказал я, испытывая некоторую неловкость за свой душевный порыв.
– Хорошо, – сказал он и убежал.
Я внимательно следил за лицом женщины. Сначала на нем читалось неверие в то, что я отпустил ее сына, затем оно сменилось облегчением, а когда пацан схватился за подол маминой юбки, лицо выразило благодарность.
Рыцарство было легендой, красивым мифом, выдуманным писателями, поэтами и священниками. Людям нужен был идеал, и они получили рыцаря без страха и упрека, странствующего паладина, бескорыстного защитника слабых и угнетенных.
Почему я называю рыцарство мифом?
Начнем с того, что во все времена вооруженный до зубов человек, рыскающий по всему свету в поисках приключений, не имел права считаться нормальным. Рыцарство было уделом дворянского сословия, а дворянам никогда не было дела до проблем черни. Дворяне жили по своим правилам, которые сильно отличаются от норм нравственности и морали современного общества.
Рыцари могли быть богатыми и бедными, но они не могли быть бескорыстными, ибо странствия в качестве рыцаря занятие отнюдь не из дешевых. Скорее, это были вооруженные и закованные в броню разбойники, которые осаждали чужие замки, крали чужих жен, вводили право первой ночи на своей земле и облагали людей непомерными налогами, чтобы устраивать свои пиры и турниры.
Ланселот Озерный, как вы помните, соблазнил жену своего сюзерена и наставил рога самому королю Артуру, владельцу первого в те времена предмета сервировки демократической формации. Ну и что, скажете вы, ведь там присутствовала любовь, а любовь слепа, зла, сердцу не прикажешь, и так далее. Но мог ли рыцарь без страха и упрека возжелать жену своего короля, оставшись при этом рыцарем, о котором до сих пор слагают легенды? Имел ли он право видеть в Гвиневере женщину, а не свою королеву? Ведь Артур был не просто его господином, он был его другом! Можно ли назвать адюльтер нравственным поступком, достойным рыцаря?
Рыцари воевали друг с другом за земли, замки, титулы, сокровища и просто ради славы и стремления считаться лучшим. В этих войнах гибли и мирные жители. Когда господа дерутся между собой, в первую очередь страдают их подданные, те самые слабые и угнетенные.
Рыцарь мог проявить благородное отношение к другому рыцарю, но мог ли он проявить его к крестьянину, случайно встреченному на дороге? К крестьянину, которого дворянин не мог по определению считать человеком?
Рыцарь мог лелеять в своем сердце образ Прекрасной Дамы и превозносить ее до небес, но мог ли грязный и изголодавшийся по женскому обществу человек пройти мимо симпатичной селяночки?
Рыцарь мог умереть за своего короля, без рассуждений выполняя любой его приказ, но мог ли человек с таким отношением к жизни и смерти высоко ценить жизнь другого человека, тем более стоявшего ниже него на социальной лестнице?
Нет – на все три вопроса.
Завидев рыцаря, дамы не начинали прихорашиваться и готовиться пустить в ход свои женские чары. Напротив они двигали от разбойника на коне в ближайший лесочек и сидели там до тех пор, пока опасность не исчезала с горизонта.
Крестьяне не высыпали на улицу, чтобы поглазеть на проезжающий мимо конный отряд, не поднимали своих детишек на руки, чтобы тем было лучше видно. Они собирали свои пожитки и бежали в тот же лесочек, а те, кто не успевал, закрывали окна и двери своих домов, а сами лезли в подпол.
Думаю, что в этой деревне нас приняли за местный вариант этой напасти. Нас боялись и старались во всем нам угодить, чтобы не навлечь на себя наш гнев. Нас принимали по высшему разряду, но желали, чтобы мы быстрее покинули их селение.
Так я думал и не винил крестьян. Крестьяне не были виноваты в сложившемся положении вешей.
Я ошибался.
Сэр Реджи вернулся за полночь. Выглядел он усталым, но это была приятная усталость здорового человека, который весь день занимался тяжелым физическим трудом, а не усталость больного, который прошелся по комнате и сразу же почувствовал слабость и покрылся испариной.
Гном уже спал, как и все обитатели деревни.
Я сидел на крыльце в покинутом Кимли кресле-качалке, попыхивал сигаретой и попивал местное вино из стоявшего рядом с креслом графина.
– Рад видеть, что ты снова с нами, сэр Геныч, – сказал сэр Реджи, присаживаясь на крыльцо. – Но не стоит тебе засиживаться так долго. Мы потеряли слишком много времени. Чем раньше ты окрепнешь, тем раньше мы отправимся в путь.
– Я ждал тебя, – сказал я. – Потому что я считаю, что, прежде чем мы отправимся в путь, мы с тобой должны кое о чем поговорить.
– Хорошо, – сказал он.
Рядом с графином стоял второй стакан, и он налил себе вина. Сделал глоток.
– Где ключ Знаний? – спросил я.
– Здесь. – Он похлопал рукой по походной сумке. – Здесь с того момента, как я его туда положил.
– Зачем ты убил Корда? – спросил я.
Он промолчал.
– Ты убил Корда, пока я находился в трансе, навеянном ключом, пока я барахтался в твоих кровавых воспоминаниях. Зачем ты его убил?
– Как ты узнал? – спросил он.
– Зомби не стреляют из арбалетов, – сказал я. – У них слишком плохая координация движений. Они не умеют целиться, поэтому вообще не пользуются метательным оружием. Это я знаю из твоих воспоминаний.
Он глотнул вина.
– Ни у кого из зомби, которых ты убил до моего пробуждения, не было арбалетов, – сказал я. – Ты использовал арбалетный болт, потому что всегда говорил, что не любишь стрелять. Ты выкрал болт у людей Туко, я думаю. И ты не стрелял. Ты вогнал его рукой прямо в горло волшебника.
Еще один глоток.
– Ты знаешь, как убивать волшебника, чтобы он не успел прочитать заклинания, – сказал я. – Потом, даже если бы у напавших на нас зомби были арбалеты, все равно никто не мог бы выстрелить так, чтобы болт вошел в горло Корда под тем углом, под которым он вошел. Разве что волшебник задрал голову к потолку и подпрыгивал. Это я тоже знаю из твоих воспоминаний. Зачем ты его убил?
– О Моргане складывают легенды, – ответил сэр Реджи после непродолжительного молчания. – Как и обо всех волшебниках. Легенды говорят об их мудрости, доброте, о победах, которые они одерживали, о волшебстве, которое они сотворили. Обо мне тоже слагают легенды, и не только среди людей. Я – Затаившийся Змей, Парящий Ястреб, Гранитный Воин, после битвы на башне Корда добавится еще прозвище Восьмипалый. – Он помахал рукой, на которой не хватало двух пальцев, отрубленных Пожирателем Душ. – Не знаю только, кто это будет: Восьмипалый Вепрь или Восьмипалый Ястреб и уж тем более Восьмипалый Змей совсем не звучит. В легендах, повествующих обо мне говорится только о войне и победах, о крови, которую я пролил. Меня уважают и боятся, но меня ненавидят. Матери пугают моим именем непослушных детей. Ты видел мои воспоминания, прожил часть моей жизни. Что это было?
– Война без конца.
– Война без конца, – повторил он. – Но война во имя чего?
– Я не знаю.
– Я проливаю кровь, но я не проливаю ее без причины, – сказал он. – Всю свою жизнь я сражаюсь с Тьмой во всех ее проявлениях. Поход против Темного Властелина – апофеоз моей войны, венец моей карьеры. Та война, которую мы ведем сейчас, – сумма всех войн, потому что, если мы проиграем, это будет не поражение, это будет конец всего нашего мира. Поэтому мы не можем проиграть.
Слишком длинное предисловие. Он хочет, чтобы я понял… Что?
– И что? – спросил я.
– Ключ был нужен Властелину, – сказал сэр Реджи. – Значит, Властелин не должен был его получить. Корд ни за что не расстался бы с ключом по своей воле, и он никогда не покинул бы башню по своей воле, так что, если бы мы хотели сохранить ключ, нам пришлось бы остаться там и защищать и башню, и Корда, и ключ. Мы не смогли бы этого сделать, даже если бы попытались и умерли бы при этой попытке. Защитить один ключ было легче. Ты знаешь о шахматах? Это такая игра.
– Знаю.
– В нашем мире шахматы находятся под запретом, потому что они были игрой, созданной Владыками Танг, их любимой игрой. В юношестве меня познакомили с ее правилами.
– Шахматы – это стратегия.
– Шахматы – это война, – сказал он. – Самое точное воплощение войны, потому что любая война, кем бы она ни велась и какие бы цели ни преследовала, это отнюдь не столкновение одной силы с другой силой. Война – это противостояние двух разумов, двух воль к победе. Выигрывает не тот, кто сильнее, а тот, кто умнее и у кого лучшая мотивация.
Я вспомнил древнюю историю. Битву при Фермопилах и ее героев, триста спартанцев и командующего ими царя Леонида. Они все погибли, сдерживая огромную армию, но выиграли время для своего народа. Вот уж у кого была сильная мотивация. И, что не менее важно, правильно выбранная позиция.
– В шахматах можно пожертвовать одну свою фигуру или даже несколько только для того, чтобы добиться тактического превосходства и в конце концов победить.
– Это называется гамбит.
– Да, – сказал сэр Реджи. – Ради победы над Темным Властелином я разыграл гамбит Корда.
– Ты думаешь, что имел на это право?
– Если мы одержим верх, – сказал он, – то помни, что победителей не судят. А если мы проиграем, то и судить будет некому. Слишком высока цена, чтобы я задумывался о средствах.
– Ты готов ради победы пожертвовать всем?
– Даже собой, – сказал сэр Реджи. – Победа – это единственное, что имеет смысл.
– И Кимли? – продолжил я. – И мной?
– Да, – сказал сэр Реджи. – Ты хороший человек, сэр Геныч, а Кимли помимо того, что он хороший гном, еще и мой друг. Но в данном контексте и ты, и он, и я – всего лишь инструменты, средства для достижения цели, поставленной не нами. Мы готовы умереть во имя спасения нашего мира. Понимаю, что несправедливо требовать того же от тебя, ведь этот мир – не твой родной, но жизнь – штука несправедливая. Ты видел, как люди нашего мира умирают за тебя? Ты никогда не задумывался, почему они готовы пожертвовать ради тебя собой? Просто потому, что ты хороший человек и ты им нравишься? Этого же мало. Чтобы умереть за кого-то, нужна сильная мотивация. Каким бы хорошим человеком ты ни был, собственная жизнь любому человеку гораздо дороже твоей. Они умирали за тебя, потому что ты – единственный шанс на будущее для их потомков. И если бы для будущего была бы полезна твоя смерть, а не твоя жизнь, то, каким бы хорошим человеком ты ни был, они убили бы тебя без колебаний. Принцип меньшего зла, ты знаешь.
Теория разумного эгоизма, подумал я. Пожертвовать одним на благо общества. Прямо Чернышевский какой-то. В школе проходили.
– Я убил Корда, – сказал сэр Реджи. – И, если бы мне представилась возможность сделать выбор еще раз, я все равно избрал бы такой путь. Слишком высоки ставки.
Я слушал сэра Реджи, смотрел на незнакомые созвездия и думал об Иване, своем неожиданном тезке, который хочет стать волшебником и защищать людей от чудовищ. Он не знает, что жизнь куда более сложна, чем ему представляется в его неполные шесть лет, и не все чудовища угрожают людям, и не все, кто угрожает людям, чудовища. А кто защитит людей от людей?
Я понимал сэра Реджи. Наверное, с учетом обстоятельств, я понимал его лучше всех в этом мире.
Мир был для него полем боя, жизнь была для него войной, а на войне нет места благородству и красивым поступкам, по крайней мере, если хочешь выжить и победить. Думаю, что Корд не покинул бы башню и уж тем более не отдал бы нам ключ, оставленный ему на хранение. И нет никакого сомнения в том, что башню мы бы не удержали. За Черным Лордом Тонкаром пришли бы другие, зомби сменили бы орки, и рано или поздно мы бы все равно проиграли.
Но от осознания этого факта поступок сэра Реджи не казался мне менее некрасивым и неблагородным. Я начал понимать, почему о Парящем Ястребе складывают легенды и почему его не слишком любят. Он имел смелость и силу делать то, что необходимо, и принимать эту необходимость, в то же время понимая, что он творит зло. Нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. Нельзя вырезать аппендикс, не разрезав плоти.
Сэр Реджи был скальпелем. Скальпель почитают уважаемым инструментом, ибо он спасает жизни, но никто не любит скальпель, ибо он причиняет боль. Путь Воина был трудным путем, и сэр Реджи имел силу идти по нему. Возможно, он найдет силу дойти до конца своего пути, каким бы этот конец ни был.
Я испытывал уважение к этому человеку еще в начале пути. Несмотря ни на что, я испытывал даже симпатию к нему. Но только теперь я начал понимать, что вряд ли когда-нибудь пойму и сумею принять его образ жизни.
Мы выступили на рассвете, чему селяне были необыкновенно рады.
Я чувствовал себя достаточно неплохо, сэр Реджи практически поправился за прошедшие со времени падения башни полторы недели, а Кимли, казалось, сам был сделан из камня и все ему было нипочем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56