— спросил Лестер.
— Не знаю, Лестер. Если бы знал, обязательно посоветовал бы ему открыть счет в твоей конторе. — Я подумал и добавил: — У него было много других источников существования. Но не в этом дело. Любые деньги можно истратить. Просто у мистера Лаудербаха не хватило жизни, чтобы издержать весь свой капитал.
— Но дивиденды должны быть пущены в оборот. А они не взяли ни пенни из этих денег. Получается, что они дали «Чейз Манхэттен» и «Америкэн экспресс» огромную ссуду!
Деньги, которые не крутятся, служат для Лестера источником огорчений. Уж его-то дети не теряют своих дивидендов. Их деньги крутятся как бешеные.
Лестер склонился над завещанием Эрнеста Лаудербаха.
— Значит, ни Мэри, ни двое других детей, Рэндольф и Герман, по этому завещанию ничего не получили?
— Нет, не получили. — Лестер имел право изучать это завещание, так как ему необходимо было установить право собственности миссис Лаудербах на все ее имущество. Мой отец когда-то составил пятую, и последнюю, редакцию завещания Эрнеста Лаудербаха, но акции в нем упоминались только как «ценные бумаги и другие финансовые средства, которыми я буду располагать на момент моей смерти». Ясно, что никто, включая и детей Лаудербаха, не был в курсе того, что лежало в сейфе в подвале их дома в Ойстер-Бей. Они ничего не знают об этом до сих пор, иначе я давно бы услышал об их пожеланиях от адвокатов.
— Где сейчас Герман и Рэндольф? — поинтересовался Лестер.
— Герман уехал в Вирджинию, а Рэндольф занимается бизнесом в Чикаго. А почему ты спрашиваешь?
— Мне хотелось бы получить в управление и их долю, когда они ее унаследуют. Поэтому и спрашиваю.
Лестер и я отлично понимали, что речь шла о возможности того, что Мэри, Рэндольф и Герман как раз не унаследуют эти ценные бумаги. Но я, прикинувшись простаком, сказал:
— Я рекомендую тебя им и скажу, что ты очень умело управлял бумагами их матери.
— Спасибо. Они, вероятно, знают об этом? — Лестер показал на пачки сертификатов.
Я пропустил его вопрос мимо ушей, а заодно и то, что имелось в виду под этим вопросом.
— Лестер, вот что я хочу сказать тебе относительно управления ценными бумагами. — Я старался говорить твердо, но вежливо. — Не следует вести на них рискованную игру для миссис Лаудербах. Они и сами по себе хороши. Оставь их так, как есть, и проследи только за тем, чтобы она вовремя получала свои прошлые и будущие дивиденды. Если ей понадобятся деньги, чтобы уплатить налоги на недвижимость, я сообщу тебе, и мы продадим часть акций дядюшке Сэму.
— Джон, ты же знаешь, я не собираюсь стричь купоны с чужих денег.
Лестер, надо честно признать, соблюдает брокерскую этику, иначе я вообще не стал бы иметь с ним дел. Но он занят таким делом, в котором искушения настолько велики, что доставили бы немало волнений и самому Иисусу Христу. Сейчас был как раз один из таких случаев: десять миллионов лежали перед ним на столе красного дерева. Я почти явственно различал маленького черта, притаившегося за левым плечом Лестера, и ангела на правом плече. Каждый из них что-то нашептывал ему на ухо. Я не хотел вмешиваться в их разговор, но все-таки высказал свое мнение:
— Не важно, кто знает об этих деньгах, не важно, кто в них нуждается, кому они положены. Не имеет также значения и то, что Агнес Лаудербах они, возможно, вообще не нужны.
Лестер пожал плечами и переключился на другую тему:
— Интересно, почему Лаудербахи расстались с имением, если они знали о своем огромном состоянии?
— Никто не желает иметь на своей шее дом из пятидесяти комнат и двести акров земли, Лестер. Даже если у людей есть деньги, они не любят бросать их на ветер. Вот тебе, предположим, сколько нужно ванных комнат?
Лестер пощелкал языком, затем спросил:
— А ты разве не купил бы Стенхоп Холл, если бы у тебя было десять миллионов?
— Ты хочешь сказать, пять миллионов, коллега?
Лестер скромно улыбнулся и исподтишка взглянул на меня, чтобы проверить, не дразню ли я его. Затем он опустил глаза и смерил взглядом гору сертификатов, разбросанных по столу.
— Разве ты не купил бы себе яхту и не отправился бы на ней в плавание? — не отставал он.
Я пожалел, что доверил свою мечту Лестеру. Мне не захотелось отвечать на его вопрос.
— Или представь себе, как вы с Сюзанной переселяетесь в большой дом. — В комнате повисла тишина. Лестер воображал, что он сделал бы с пятью миллионами долларов, а я, по всей вероятности, прикидывал, что сделал бы с десятью, так как я не собирался, взяв на себя грех и совершив преступление, делить то и другое с Лестером Ремсеном.
Я предположил, что Лестер из той породы людей, которые, будучи сами по себе кристально честными, любят иногда разыгрывать из себя негодяев и смотреть, какое это производит впечатление.
Лестер продолжал говорить таким тоном, как будто речь шла о какой-то ерунде:
— Все очень просто, Джон. Я посмотрел бумаги и убедился в этом. С такой суммы можно сделать большие деньги. Если все провернуть аккуратно, потом даже не придется уезжать из страны. Просто надо проследить, чтобы эти ценные бумаги не фигурировали в завещании старой леди после ее смерти.
Лестер развивал свою мысль, ни разу не употребив таких опасных слов, как «уклонение от уплаты федеральных налогов, похищение, мошенничество, подлог». Я слушал его больше из любопытства — я вовсе не нуждался в том, чтобы меня учили, как нарушать закон.
Не знаю сам, почему я честный человек. Вероятно, в этом есть заслуга моих родителей, которые всегда дорожили своей честью, как самой большой ценностью. Когда я рое, это было в пятидесятые годы, с алтаря неслись не слова о социальной несправедливости, а призывы любить своих ближних. Это были Десять заповедей и Золотое правило, и хотите верьте, хотите нет, но у молодежи формировались какие-то жизненные кредо. Мое кредо было: «Я каждый день буду стремиться к тому, чтобы больше давать, чем получать». Не знаю, откуда я это взял, но с такими принципами самое лучшее — это пойти в брокеры. Кстати, я старался жить по этому правилу лет до восемнадцати, может, чуть дольше.
Однако десятки миллионов людей моего поколения были воспитаны на тех же принципах, но некоторые из них стали ворами, а некоторые и кое-кем похуже. Так почему я честен? Что удерживает меня от соблазна забрать себе десять миллионов долларов и отправиться на пляжи Ипанемы, где бродят полуголые красавицы? Именно это хотел выяснить Лестер. Именно это хотел выяснить я.
Я посмотрел на стопки сертификатов, а Лестер прервал свою лекцию о том, как легко и безопасно можно похитить десять миллионов, чтобы сообщить мне:
— Никому нет дела, Джон. Все правила игры выброшены в мусорную корзину. Это не моя и не твоя вина. Это просто так есть, и с этим ничего не поделаешь. Мне смертельно надоело разыгрывать благородство, когда бьют ниже пояса, а судья в это время смотрит в сторону.
Я не отвечал.
До недавнего времени одной из причин моей честности было довольство собственной жизнью, я являлся частью социального механизма, и мое место меня совершенно устраивало. Но когда тебе надоел твой дом, почему бы не украсть семейный автомобиль и не уехать подальше? Я взглянул на Лестера, который теперь пытался убедить меня выразительным взглядом.
— Как ты сам однажды заметил, деньгами меня не прельстишь, — сказал я.
— Почему тебя не прельстишь деньгами?
Я посмотрел на него.
— Не знаю.
— Деньги сами по себе ничего не значат. Они не могут быть ни плохими, ни хорошими. Вспомни, у индейцев вместо них были раковины. Все зависит от того, что ты собираешься с ними делать.
— И как ты собираешься их доставать, — добавил я. Лестер пожал плечами. — Возможно, в данном случае мне просто неловко обманывать старую леди. Другое дело, если бы у меня был опытный противник. Найди мне такого, и мы вернемся к нашему разговору. — Я указал на стол. — Сертификаты я отправлю завтра в твой манхэттенский офис курьерской почтой.
Лестер выглядел и разочарованным, и ободрившимся одновременно. Он собрал со стола бумаги в свой портфель и поднялся.
— Ну... на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы не могли иногда помечтать?
— О мечты, сладкие мечты...
— Я-то иногда мечтаю. Тебе тоже следовало бы этому поучиться.
— Не будь козлом, Лестер.
Лестер сразу пришел в чувство. Вероятно, я правильно употребил слово.
— Не забудь, что мне понадобятся карточки с образцами подписи миссис Лаудербах, — сухо заметил он.
— Я с ней увижусь завтра: она идет к кому-то в гости, по пути я ее и перехвачу.
Лестер протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями.
— Я признателен за то, что ты устроил для меня клиента. За мной ужин, — сказал Лестер.
— Ужин — это то, что надо.
Лестер распрощался, кинув взгляд на десять миллионов, лежащие на столе.
Я отнес сертификаты на первый этаж и запер их в сейф.
* * *
Остаток недели, которая, кстати, была Страстной неделей перед Пасхой, я провел так, как и предполагалось. В четверг вечером, то есть в Великий четверг, мы отправились на службу в церковь Святого Марка вместе с Аллардами, которые к тому моменту уже поправились. Преподобный мистер Хеннингс омыл ступни ног дюжине мужчин и женщин из нашего прихода. Этот обряд, если вы помните, восходит к евангельскому эпизоду, когда Христос омывает ступни своим ученикам. Он призван символизировать умаление великих перед простыми смертными. Я не считал, что мне пора мыть ноги, но Этель была другого мнения и поэтому пошла к алтарю вместе с толпой других мужчин и женщин, которые, видимо, заранее настроились на этот обряд, так как женщины были без колготок, а мужчины без носков. Я, конечно, не собираюсь подшучивать над своей верой, но этот обряд кажется мне чрезвычайно странным. К нему не часто прибегают, но, судя по всему, мистер Хеннингс получает от него большое удовольствие, и это мне кажется любопытным. В какой-нибудь из Великих четвергов я тоже отправлюсь к алтарю, чтобы преподобный мистер Хеннингс омыл мои ступни. Когда я сниму носки, окажется, что на каждом ногте у меня нарисована забавная рожица.
Итак, по окончании церковной службы Джордж и Этель пожаловали к нам в гости с чистыми ногами. Сюзанна, вероятно, сочла этот ужин Тайной вечерей, так как она не собиралась больше ничего готовить до самого понедельника.
Пятница была Великой пятницей. В последние годы я заметил, что жители нашей округи переняли европейский обычай не работать в этот день. Была закрыта даже фондовая биржа, не говоря уже о фирме «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс». Не знаю, о чем это свидетельствует, о пробуждении религиозного чувства или о желании людей иметь три выходных дня. Во всяком случае, я заранее объявил, что мой офис в Локаст-Вэлли будет в этот день закрыт. Я также обрадовал своих служащих и озадачил моих партнеров по Уолл-стриту, объявив, что офис в Локаст-Вэлли будет закрыт и в пасхальный понедельник, что тоже соответствует европейской традиции. Я старался не отстать от веяний времени.
Сюзанна и я в компании с Этель и Джорджем пошли в церковь на трехчасовую службу, которая знаменует то время, когда «небеса потемнели и земля содрогнулась» и Христос умер на кресте. Я вспоминаю одну Великую пятницу, когда я был еще мальчиком и вышел на паперть церкви Святого Марка. Был солнечный день, однако в одну минуту небеса на самом деле потемнели и раздался гром. Я помню, как я стоял, не смея оторвать глаз от неба и ожидая, когда содрогнется земля. Взрослые, стоявшие рядом, посмеивались надо мной, затем из церкви вышла моя мать и увела меня под своды храма. День, как я уже говорил, был самый обыкновенный, солнечный, по-моему, в сводках погоды и речи не было о дожде или грозе.
Церковь Святого Марка уже наполнилась прихожанами, одетыми в праздничные одежды. Преподобный мистер Хеннингс, великолепно выглядевший в своем пасхальном облачении, начал службу. На этот раз в его проповеди не было социальных инвектив, за что я и возблагодарил Бога. Хеннингс устраивает нам подобные передышки еще во время воскресных служб на Пасху и на Рождество, однако тогда его, бывает, уносит в рассуждения о материализме и коммерциализации.
После службы мы подбросили Аллардов до их дома, припарковали свой «ягуар» и отправились на прогулку по усадьбе, наслаждаясь погодой и цветущей растительностью. Я представил себе, как это место выглядело в прежние времена, — несколько садовников с помощниками стригли, вскапывали, поливали бы усадебный парк. Теперь все в запустении, уже лет двадцать никто даже не сгребает листья. Парк еще не вернулся в дикое состояние, но — как и многое другое кругом, включая меня, — пребывает в переходном периоде между порядком и хаосом.
Эдвард и Каролина не приехали на этот раз к нам на пасхальные каникулы — у них были планы попутешествовать с их друзьями, поэтому у Сюзанны и у меня невольно возникали воспоминания о тех днях, когда дети были детьми, а праздники отмечались всей семьей.
Мы поднимались по холму к Стенхоп Холлу, когда Сюзанна проговорила:
— Помнишь, однажды на Пасху мы открыли большой дом и устроили для детей игры с пасхальными яйцами?
Я улыбнулся.
— Мы тогда припрятали сто яиц на двадцать человек детей, но было найдено только восемьдесят. Где-то в доме до сих пор гниют двадцать яиц.
— Мы еще тогда потеряли одного мальчишку. Джэми Лернера. Он проплакал в северном крыле целых полчаса, пока мы его обнаружили.
— Разве мы его тогда нашли? По-моему, он до сих пор живет здесь и питается пасхальными яйцами.
Держась за руки, мы обошли большой дом и вышли на заднюю лужайку. Присели на скамейку в старом бельведере. Помолчали.
— Куда уходят годы? — грустно произнесла Сюзанна.
Я пожал плечами.
— У тебя какие-то неприятности? — спросила она.
Когда этот вопрос задает супруга, он таит в себе опасные последствия. Я ответил «нет», что в устах мужа звучит как «да».
— У тебя появилась женщина?
— Нет. — Если правильно выбрать тон, это будет означать «нет, нет и еще раз нет».
— Тогда что же?
— Не знаю.
— Ты стал каким-то чужим в последнее время, — заметила она.
Сюзанна бывает порой такой чужой и далекой, что мне приходится набирать дополнительный код, чтобы докричаться до нее. Люди подобного сорта считают, что такое право есть только у них. Я ответил фразой из обычного супружеского набора:
— Ты тут совсем ни при чем.
Некоторые жены, услышав эту фразу, испытали бы облегчение, но Сюзанна не принадлежала к их числу. Она не засмеялась и не бросилась мне на шею. Напротив, она едко заметила:
— По словам Джуди Ремсен, ты в разговоре с Лестером сказал, что собираешься отправиться в кругосветное плавание.
Если бы Лестер был рядом, я бы врезал ему по носу.
— Именно так Джуди Ремсен передала наш разговор с Лестером? — с сарказмом спросил я.
— Да. Так ты собрался прокатиться на яхте вокруг света?
— В тот момент это казалось мне неплохой идеей. Я же был пьян. — Объяснение было не очень ловким, поэтому я, чтобы придать ему больше правдоподобности, добавил: — Но я размышлял над этим планом.
— А какое место в этих планах уделялось мне?
Сюзанна иногда удивляет меня вспышками какой-то удивительной беззащитности. Если бы я стремился манипулировать ею, это дало бы мне много козырей. Но Сюзанна и так дарит мне очень много.
— Ты никогда не хотела переселиться в Ист-Хэмптон?
— Нет.
— Почему «нет»?
— Потому, что мне нравится здесь.
— Но ты же любишь Ист-Хэмптон, — напомнил я.
— Это неплохое место, чтобы провести там часть лета.
— А почему мы не едем в кругосветное плавание?
— А почему ты не едешь в кругосветное плавание?
— Хороший вопрос. — Хороший, но с подковыркой. Самое время надавить на беззащитность. — Я мог бы это сделать.
Сюзанна встала со скамейки.
— Будет лучше, Джон, если ты сам спросишь себя, от чего тебе хочется убежать.
— Не надо подвергать меня анализу, Сюзанна.
— Тогда я скажу тебе, что тебя беспокоит. Твои дети не приехали домой на Пасху. Твоя жена стерва. Твои друзья идиоты. Тебя тошнит от твоей работы. Тебе не нравится мой отец. Ты ненавидишь Стенхоп Холл. Алларды действуют тебе на нервы. Ты недостаточно богат, чтобы влиять на события, и недостаточно беден, чтобы оставить попытки что-то изменить. Можно продолжать?
— Безусловно.
— Ты потерял контакт со своими родителями, а может быть, они с тобой. У тебя слишком много собутыльников в клубе. Привлекательные женщины уже не принимают всерьез твои попытки ухаживать за ними. В твоей жизни нет цели, возможно, нет и смысла, а также и надежды. И ничто не гарантировано, кроме налогов и смерти. Итак, мы подходим к среднему возрасту представителя среднего класса Джона Саттера.
— Благодарю за информацию.
— О, извини, я забыла упомянуть дона из мафии, который превратился в нашего соседа.
— Возможно, это единственное светлое пятно в мрачной перспективе.
— Возможно.
Сюзанна и я переглянулись, но ни она, ни я не объяснили, что имелось в виду под последними репликами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
— Не знаю, Лестер. Если бы знал, обязательно посоветовал бы ему открыть счет в твоей конторе. — Я подумал и добавил: — У него было много других источников существования. Но не в этом дело. Любые деньги можно истратить. Просто у мистера Лаудербаха не хватило жизни, чтобы издержать весь свой капитал.
— Но дивиденды должны быть пущены в оборот. А они не взяли ни пенни из этих денег. Получается, что они дали «Чейз Манхэттен» и «Америкэн экспресс» огромную ссуду!
Деньги, которые не крутятся, служат для Лестера источником огорчений. Уж его-то дети не теряют своих дивидендов. Их деньги крутятся как бешеные.
Лестер склонился над завещанием Эрнеста Лаудербаха.
— Значит, ни Мэри, ни двое других детей, Рэндольф и Герман, по этому завещанию ничего не получили?
— Нет, не получили. — Лестер имел право изучать это завещание, так как ему необходимо было установить право собственности миссис Лаудербах на все ее имущество. Мой отец когда-то составил пятую, и последнюю, редакцию завещания Эрнеста Лаудербаха, но акции в нем упоминались только как «ценные бумаги и другие финансовые средства, которыми я буду располагать на момент моей смерти». Ясно, что никто, включая и детей Лаудербаха, не был в курсе того, что лежало в сейфе в подвале их дома в Ойстер-Бей. Они ничего не знают об этом до сих пор, иначе я давно бы услышал об их пожеланиях от адвокатов.
— Где сейчас Герман и Рэндольф? — поинтересовался Лестер.
— Герман уехал в Вирджинию, а Рэндольф занимается бизнесом в Чикаго. А почему ты спрашиваешь?
— Мне хотелось бы получить в управление и их долю, когда они ее унаследуют. Поэтому и спрашиваю.
Лестер и я отлично понимали, что речь шла о возможности того, что Мэри, Рэндольф и Герман как раз не унаследуют эти ценные бумаги. Но я, прикинувшись простаком, сказал:
— Я рекомендую тебя им и скажу, что ты очень умело управлял бумагами их матери.
— Спасибо. Они, вероятно, знают об этом? — Лестер показал на пачки сертификатов.
Я пропустил его вопрос мимо ушей, а заодно и то, что имелось в виду под этим вопросом.
— Лестер, вот что я хочу сказать тебе относительно управления ценными бумагами. — Я старался говорить твердо, но вежливо. — Не следует вести на них рискованную игру для миссис Лаудербах. Они и сами по себе хороши. Оставь их так, как есть, и проследи только за тем, чтобы она вовремя получала свои прошлые и будущие дивиденды. Если ей понадобятся деньги, чтобы уплатить налоги на недвижимость, я сообщу тебе, и мы продадим часть акций дядюшке Сэму.
— Джон, ты же знаешь, я не собираюсь стричь купоны с чужих денег.
Лестер, надо честно признать, соблюдает брокерскую этику, иначе я вообще не стал бы иметь с ним дел. Но он занят таким делом, в котором искушения настолько велики, что доставили бы немало волнений и самому Иисусу Христу. Сейчас был как раз один из таких случаев: десять миллионов лежали перед ним на столе красного дерева. Я почти явственно различал маленького черта, притаившегося за левым плечом Лестера, и ангела на правом плече. Каждый из них что-то нашептывал ему на ухо. Я не хотел вмешиваться в их разговор, но все-таки высказал свое мнение:
— Не важно, кто знает об этих деньгах, не важно, кто в них нуждается, кому они положены. Не имеет также значения и то, что Агнес Лаудербах они, возможно, вообще не нужны.
Лестер пожал плечами и переключился на другую тему:
— Интересно, почему Лаудербахи расстались с имением, если они знали о своем огромном состоянии?
— Никто не желает иметь на своей шее дом из пятидесяти комнат и двести акров земли, Лестер. Даже если у людей есть деньги, они не любят бросать их на ветер. Вот тебе, предположим, сколько нужно ванных комнат?
Лестер пощелкал языком, затем спросил:
— А ты разве не купил бы Стенхоп Холл, если бы у тебя было десять миллионов?
— Ты хочешь сказать, пять миллионов, коллега?
Лестер скромно улыбнулся и исподтишка взглянул на меня, чтобы проверить, не дразню ли я его. Затем он опустил глаза и смерил взглядом гору сертификатов, разбросанных по столу.
— Разве ты не купил бы себе яхту и не отправился бы на ней в плавание? — не отставал он.
Я пожалел, что доверил свою мечту Лестеру. Мне не захотелось отвечать на его вопрос.
— Или представь себе, как вы с Сюзанной переселяетесь в большой дом. — В комнате повисла тишина. Лестер воображал, что он сделал бы с пятью миллионами долларов, а я, по всей вероятности, прикидывал, что сделал бы с десятью, так как я не собирался, взяв на себя грех и совершив преступление, делить то и другое с Лестером Ремсеном.
Я предположил, что Лестер из той породы людей, которые, будучи сами по себе кристально честными, любят иногда разыгрывать из себя негодяев и смотреть, какое это производит впечатление.
Лестер продолжал говорить таким тоном, как будто речь шла о какой-то ерунде:
— Все очень просто, Джон. Я посмотрел бумаги и убедился в этом. С такой суммы можно сделать большие деньги. Если все провернуть аккуратно, потом даже не придется уезжать из страны. Просто надо проследить, чтобы эти ценные бумаги не фигурировали в завещании старой леди после ее смерти.
Лестер развивал свою мысль, ни разу не употребив таких опасных слов, как «уклонение от уплаты федеральных налогов, похищение, мошенничество, подлог». Я слушал его больше из любопытства — я вовсе не нуждался в том, чтобы меня учили, как нарушать закон.
Не знаю сам, почему я честный человек. Вероятно, в этом есть заслуга моих родителей, которые всегда дорожили своей честью, как самой большой ценностью. Когда я рое, это было в пятидесятые годы, с алтаря неслись не слова о социальной несправедливости, а призывы любить своих ближних. Это были Десять заповедей и Золотое правило, и хотите верьте, хотите нет, но у молодежи формировались какие-то жизненные кредо. Мое кредо было: «Я каждый день буду стремиться к тому, чтобы больше давать, чем получать». Не знаю, откуда я это взял, но с такими принципами самое лучшее — это пойти в брокеры. Кстати, я старался жить по этому правилу лет до восемнадцати, может, чуть дольше.
Однако десятки миллионов людей моего поколения были воспитаны на тех же принципах, но некоторые из них стали ворами, а некоторые и кое-кем похуже. Так почему я честен? Что удерживает меня от соблазна забрать себе десять миллионов долларов и отправиться на пляжи Ипанемы, где бродят полуголые красавицы? Именно это хотел выяснить Лестер. Именно это хотел выяснить я.
Я посмотрел на стопки сертификатов, а Лестер прервал свою лекцию о том, как легко и безопасно можно похитить десять миллионов, чтобы сообщить мне:
— Никому нет дела, Джон. Все правила игры выброшены в мусорную корзину. Это не моя и не твоя вина. Это просто так есть, и с этим ничего не поделаешь. Мне смертельно надоело разыгрывать благородство, когда бьют ниже пояса, а судья в это время смотрит в сторону.
Я не отвечал.
До недавнего времени одной из причин моей честности было довольство собственной жизнью, я являлся частью социального механизма, и мое место меня совершенно устраивало. Но когда тебе надоел твой дом, почему бы не украсть семейный автомобиль и не уехать подальше? Я взглянул на Лестера, который теперь пытался убедить меня выразительным взглядом.
— Как ты сам однажды заметил, деньгами меня не прельстишь, — сказал я.
— Почему тебя не прельстишь деньгами?
Я посмотрел на него.
— Не знаю.
— Деньги сами по себе ничего не значат. Они не могут быть ни плохими, ни хорошими. Вспомни, у индейцев вместо них были раковины. Все зависит от того, что ты собираешься с ними делать.
— И как ты собираешься их доставать, — добавил я. Лестер пожал плечами. — Возможно, в данном случае мне просто неловко обманывать старую леди. Другое дело, если бы у меня был опытный противник. Найди мне такого, и мы вернемся к нашему разговору. — Я указал на стол. — Сертификаты я отправлю завтра в твой манхэттенский офис курьерской почтой.
Лестер выглядел и разочарованным, и ободрившимся одновременно. Он собрал со стола бумаги в свой портфель и поднялся.
— Ну... на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы не могли иногда помечтать?
— О мечты, сладкие мечты...
— Я-то иногда мечтаю. Тебе тоже следовало бы этому поучиться.
— Не будь козлом, Лестер.
Лестер сразу пришел в чувство. Вероятно, я правильно употребил слово.
— Не забудь, что мне понадобятся карточки с образцами подписи миссис Лаудербах, — сухо заметил он.
— Я с ней увижусь завтра: она идет к кому-то в гости, по пути я ее и перехвачу.
Лестер протянул мне руку, мы обменялись рукопожатиями.
— Я признателен за то, что ты устроил для меня клиента. За мной ужин, — сказал Лестер.
— Ужин — это то, что надо.
Лестер распрощался, кинув взгляд на десять миллионов, лежащие на столе.
Я отнес сертификаты на первый этаж и запер их в сейф.
* * *
Остаток недели, которая, кстати, была Страстной неделей перед Пасхой, я провел так, как и предполагалось. В четверг вечером, то есть в Великий четверг, мы отправились на службу в церковь Святого Марка вместе с Аллардами, которые к тому моменту уже поправились. Преподобный мистер Хеннингс омыл ступни ног дюжине мужчин и женщин из нашего прихода. Этот обряд, если вы помните, восходит к евангельскому эпизоду, когда Христос омывает ступни своим ученикам. Он призван символизировать умаление великих перед простыми смертными. Я не считал, что мне пора мыть ноги, но Этель была другого мнения и поэтому пошла к алтарю вместе с толпой других мужчин и женщин, которые, видимо, заранее настроились на этот обряд, так как женщины были без колготок, а мужчины без носков. Я, конечно, не собираюсь подшучивать над своей верой, но этот обряд кажется мне чрезвычайно странным. К нему не часто прибегают, но, судя по всему, мистер Хеннингс получает от него большое удовольствие, и это мне кажется любопытным. В какой-нибудь из Великих четвергов я тоже отправлюсь к алтарю, чтобы преподобный мистер Хеннингс омыл мои ступни. Когда я сниму носки, окажется, что на каждом ногте у меня нарисована забавная рожица.
Итак, по окончании церковной службы Джордж и Этель пожаловали к нам в гости с чистыми ногами. Сюзанна, вероятно, сочла этот ужин Тайной вечерей, так как она не собиралась больше ничего готовить до самого понедельника.
Пятница была Великой пятницей. В последние годы я заметил, что жители нашей округи переняли европейский обычай не работать в этот день. Была закрыта даже фондовая биржа, не говоря уже о фирме «Перкинс, Перкинс, Саттер и Рейнольдс». Не знаю, о чем это свидетельствует, о пробуждении религиозного чувства или о желании людей иметь три выходных дня. Во всяком случае, я заранее объявил, что мой офис в Локаст-Вэлли будет в этот день закрыт. Я также обрадовал своих служащих и озадачил моих партнеров по Уолл-стриту, объявив, что офис в Локаст-Вэлли будет закрыт и в пасхальный понедельник, что тоже соответствует европейской традиции. Я старался не отстать от веяний времени.
Сюзанна и я в компании с Этель и Джорджем пошли в церковь на трехчасовую службу, которая знаменует то время, когда «небеса потемнели и земля содрогнулась» и Христос умер на кресте. Я вспоминаю одну Великую пятницу, когда я был еще мальчиком и вышел на паперть церкви Святого Марка. Был солнечный день, однако в одну минуту небеса на самом деле потемнели и раздался гром. Я помню, как я стоял, не смея оторвать глаз от неба и ожидая, когда содрогнется земля. Взрослые, стоявшие рядом, посмеивались надо мной, затем из церкви вышла моя мать и увела меня под своды храма. День, как я уже говорил, был самый обыкновенный, солнечный, по-моему, в сводках погоды и речи не было о дожде или грозе.
Церковь Святого Марка уже наполнилась прихожанами, одетыми в праздничные одежды. Преподобный мистер Хеннингс, великолепно выглядевший в своем пасхальном облачении, начал службу. На этот раз в его проповеди не было социальных инвектив, за что я и возблагодарил Бога. Хеннингс устраивает нам подобные передышки еще во время воскресных служб на Пасху и на Рождество, однако тогда его, бывает, уносит в рассуждения о материализме и коммерциализации.
После службы мы подбросили Аллардов до их дома, припарковали свой «ягуар» и отправились на прогулку по усадьбе, наслаждаясь погодой и цветущей растительностью. Я представил себе, как это место выглядело в прежние времена, — несколько садовников с помощниками стригли, вскапывали, поливали бы усадебный парк. Теперь все в запустении, уже лет двадцать никто даже не сгребает листья. Парк еще не вернулся в дикое состояние, но — как и многое другое кругом, включая меня, — пребывает в переходном периоде между порядком и хаосом.
Эдвард и Каролина не приехали на этот раз к нам на пасхальные каникулы — у них были планы попутешествовать с их друзьями, поэтому у Сюзанны и у меня невольно возникали воспоминания о тех днях, когда дети были детьми, а праздники отмечались всей семьей.
Мы поднимались по холму к Стенхоп Холлу, когда Сюзанна проговорила:
— Помнишь, однажды на Пасху мы открыли большой дом и устроили для детей игры с пасхальными яйцами?
Я улыбнулся.
— Мы тогда припрятали сто яиц на двадцать человек детей, но было найдено только восемьдесят. Где-то в доме до сих пор гниют двадцать яиц.
— Мы еще тогда потеряли одного мальчишку. Джэми Лернера. Он проплакал в северном крыле целых полчаса, пока мы его обнаружили.
— Разве мы его тогда нашли? По-моему, он до сих пор живет здесь и питается пасхальными яйцами.
Держась за руки, мы обошли большой дом и вышли на заднюю лужайку. Присели на скамейку в старом бельведере. Помолчали.
— Куда уходят годы? — грустно произнесла Сюзанна.
Я пожал плечами.
— У тебя какие-то неприятности? — спросила она.
Когда этот вопрос задает супруга, он таит в себе опасные последствия. Я ответил «нет», что в устах мужа звучит как «да».
— У тебя появилась женщина?
— Нет. — Если правильно выбрать тон, это будет означать «нет, нет и еще раз нет».
— Тогда что же?
— Не знаю.
— Ты стал каким-то чужим в последнее время, — заметила она.
Сюзанна бывает порой такой чужой и далекой, что мне приходится набирать дополнительный код, чтобы докричаться до нее. Люди подобного сорта считают, что такое право есть только у них. Я ответил фразой из обычного супружеского набора:
— Ты тут совсем ни при чем.
Некоторые жены, услышав эту фразу, испытали бы облегчение, но Сюзанна не принадлежала к их числу. Она не засмеялась и не бросилась мне на шею. Напротив, она едко заметила:
— По словам Джуди Ремсен, ты в разговоре с Лестером сказал, что собираешься отправиться в кругосветное плавание.
Если бы Лестер был рядом, я бы врезал ему по носу.
— Именно так Джуди Ремсен передала наш разговор с Лестером? — с сарказмом спросил я.
— Да. Так ты собрался прокатиться на яхте вокруг света?
— В тот момент это казалось мне неплохой идеей. Я же был пьян. — Объяснение было не очень ловким, поэтому я, чтобы придать ему больше правдоподобности, добавил: — Но я размышлял над этим планом.
— А какое место в этих планах уделялось мне?
Сюзанна иногда удивляет меня вспышками какой-то удивительной беззащитности. Если бы я стремился манипулировать ею, это дало бы мне много козырей. Но Сюзанна и так дарит мне очень много.
— Ты никогда не хотела переселиться в Ист-Хэмптон?
— Нет.
— Почему «нет»?
— Потому, что мне нравится здесь.
— Но ты же любишь Ист-Хэмптон, — напомнил я.
— Это неплохое место, чтобы провести там часть лета.
— А почему мы не едем в кругосветное плавание?
— А почему ты не едешь в кругосветное плавание?
— Хороший вопрос. — Хороший, но с подковыркой. Самое время надавить на беззащитность. — Я мог бы это сделать.
Сюзанна встала со скамейки.
— Будет лучше, Джон, если ты сам спросишь себя, от чего тебе хочется убежать.
— Не надо подвергать меня анализу, Сюзанна.
— Тогда я скажу тебе, что тебя беспокоит. Твои дети не приехали домой на Пасху. Твоя жена стерва. Твои друзья идиоты. Тебя тошнит от твоей работы. Тебе не нравится мой отец. Ты ненавидишь Стенхоп Холл. Алларды действуют тебе на нервы. Ты недостаточно богат, чтобы влиять на события, и недостаточно беден, чтобы оставить попытки что-то изменить. Можно продолжать?
— Безусловно.
— Ты потерял контакт со своими родителями, а может быть, они с тобой. У тебя слишком много собутыльников в клубе. Привлекательные женщины уже не принимают всерьез твои попытки ухаживать за ними. В твоей жизни нет цели, возможно, нет и смысла, а также и надежды. И ничто не гарантировано, кроме налогов и смерти. Итак, мы подходим к среднему возрасту представителя среднего класса Джона Саттера.
— Благодарю за информацию.
— О, извини, я забыла упомянуть дона из мафии, который превратился в нашего соседа.
— Возможно, это единственное светлое пятно в мрачной перспективе.
— Возможно.
Сюзанна и я переглянулись, но ни она, ни я не объяснили, что имелось в виду под последними репликами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74