Основная причина
этого заключается в том, что монахи пожирают людские отбросы,
то есть грехи, и, как дерьмоедам, им отводят места уединенные,
а именно монастыри и аббатства, так же обособленные от внешнего
мира, как отхожие места от жилых помещений. Далее, если вам
понятно, отчего все в доме смеются над обезьяной и дразнят ее,
то вам легко будет понять и другое: отчего все, и старые и
молодые, чуждаются монахов. Обезьяна не сторожит дома в отличие
от собаки, не тащит плуга в отличие от вола, не дает ни молока,
ни шерсти в отличие от овцы, не возит тяжестей в отличие от
коня. Она только всюду гадит и все портит, за что и получает от
всех насмешки да колотушки. Равным образом монах (я разумею
монахов-тунеядцев) не пашет землю в отличие от крестьянина, не
охраняет отечество в отличие от воина, не лечит больных в
отличие от врача, не проповедует и не просвещает народ в
отличие от хорошего проповедника и наставника, не доставляет
полезных и необходимых государству предметов в отличие от
купца. Вот почему все над монахами глумятся и все их презирают.
- Да, но они молятся за нас, - вставил Грангузье.
- Какое там! - молвил Гаргантюа. - Они только терзают
слух окрестных жителей дилиньбомканьем своих колоколов.
- Да, - сказал монах, - хорошенько отзвонить к обедне,
к утрене или же к вечерне - это все равно что наполовину их
отслужить.
- Они вам без всякого смысла и толка пробормочут уйму
житий и псалмов, прочтут бесчисленное множество раз "Pater
noster" {"Отче наш" (лат.) } вперемежку с бесконечными "Ave
Maria" { "Богородице, Дево, радуйся" (лат.)} и при этом сами не
понимают, что такое они читают, - по-моему, это насмешка над
Богом, а не молитва. Дай Бог, если они молятся в это время за
нас, а не думают о своих хлебцах да жирных супах. Всякий
истинный христианин, кто бы он ни был и где бы ни находился,
молится во всякое время, а Дух Святой молится и
предстательствует за него, и Господь ниспосылает ему свои
милости. Так поступает и наш добрый брат Жан. Вот почему все
жаждут его общества. Он не святоша, не голодранец, он
благовоспитан, жизнерадостен, смел, он добрый собутыльник. Он
трудится, пашет землю, заступается за утесненных, утешает
скорбящих, оказывает помощь страждущим, охраняет сады
аббатства.
- Я еще и не то делаю, - сказал монах. - За панихидой
или же утреней я стою на клиросе и пою, а сам в это время
мастерю тетиву для арбалета, оттачиваю стрелы, плету сети и
силки для кроликов. Я никогда без дела не сижу. А теперь, дети,
выпьем! Выпьем теперь, дети! Подай-ка мне каштанов! Это каштаны
из Этросского леса, - вот я сейчас и выпью под них доброго
холодного винца. Что же это вы так медленно раскачиваетесь? Я,
как лошадь сборщика, пью из каждого ручейка, ей-богу!
Гимнаст ему сказал:
- Брат Жан, у вас на носу капля.
- Ха-ха! - засмеялся монах. - Вы думаете, что если я в
воде по самый нос, стало быть, сейчас утону? Hе бойтесь, не
утону. Quare? Quia { Почему? Потому что (лат.)} выйти она из
носу выйдет, а обратно не войдет: мой нос весь внутри зарос.
Ах, друг мой, если б кто-нибудь сшил себе на зиму сапоги из
такой кожи, как моя, он бы в них смело мог ловить устриц -
нипочем бы эти сапоги не промокли!
- Отчего это у брата Жана такой красивый нос? - спросил
Гаргантюа.
- Оттого что так Богу было угодно, - отвечал Грангузье.
- Каждому носу Господь придает особую форму и назначает особое
употребление, - он так же властен над носами, как горшечник
над своими сосудами.
- Оттого что брат Жан одним из первых пришел на ярмарку
носов, - сказал Понократ, - вот он и выбрал себе какой
покрасивее да покрупнее.
- Hу, ну, скажут тоже! - заговорил монах. - Согласно
нашей истинной монастырской философии это оттого, что у моей
кормилицы груди были мягкие. Когда я их сосал, мой нос уходил в
них, как в масло, а там уж он рос и поднимался, словно тесто в
квашне. От тугих грудей дети выходят курносые. А ну, гляди
весело! Ad formarn nasi cognoscitur ad Те levavi... { По носу
узнаешь, как "К Тебе вздымаю я" (лат.). (Слова в кавычках -
начало псалма 122) } Варенья я не ем. Плесни-ка нам, паж! Item
{ Еще (лат.) } гренков.
ГЛАВА XLI. О том, как монах усыпил Гаргантюа, о служебнике его и о том,
как он читал часы
После ужина стали совещаться о неотложных делах, и решено
было около полуночи отправиться в разведку, дабы испытать
бдительность и проворство врага, а пока что решили слегка
подкрепить свои силы сном. Гаргантюа, однако ж, никак не мог
уснуть. Hаконец монах ему сказал:
- Я никогда так хорошо не сплю, как во время проповеди
или же на молитве. Я вас прошу: давайте вместе начнем
семипсалмие, и вы сей же час заснете, уверяю вас!
Гаргантюа весьма охотно принял это предложение, и в самом
начале первого псалма, на словах Beati quorum { Блажен, кому
[отпущены беззакония] (лат.)} они оба заснули. Монах, однако ж,
проснулся как раз около полуночи - в монастыре он привык в это
время вставать к утрене. Проснувшись, он тут же разбудил всех,
ибо запел во все горло песню:
Эй, Реньо, очнись, проснись,
Эй, Реньо, да ну, вставай же!
Когда все проснулись, он сказал:
- Господа! Говорят, что утреня начинается с
откашливания, а ужин с возлияния. А мы давайте наоборот: утреню
начнем с возлияния, а вечером, перед ужином, прокашляемся
всласть.
Тут Гаргантюа сказал:
- Пить спозаранку, тотчас же после сна, - это против
правил медицины. Прежде надлежит очистить желудок от излишков и
экскрементов.
- Hет, это очень даже по-медицински! - возразил монах.
- Сто чертей мне в глотку, если старых пьяниц на свете не
больше, чем старых докторов! Я с моим аппетитом заключил
договор, по которому он обязуется ложиться спать вместе со
мной, и целый день я за ним слежу, а просыпаемся мы с ним тоже
одновременно. Вы себе сколько душе угодно принимайте ваши
слабительные, а я прибегну к моему рвотному.
- Какое рвотное вы имеете в виду? - спросил Гаргантюа.
- Мой служебник, - отвечал монах. - Сокольничие, перед
тем как дать своим птицам корму, заставляют их грызть куриную
ножку, - это очищает их мозг от слизи и возбуждает аппетит.
Так же точно и я беру по утрам веселенький мой служебничек,
прочищаю себе легкие, а после этого мне только лей - не жалей.
- Какого чина придерживаетесь вы, когда читаете часы? -
спросил Гаргантюа.
- Как придется - вот чего я придерживаюсь, - отвечал
монах. - Иной раз читаю по три псалма и по три отрывочка из
Священного писания, а нет охоты, так и совсем ничего. Я себя
часами не утруждаю - не человек для часов, а часы для
человека. Словом сказать, я поступаю с ними, как все равно со
стременными ремнями - укорачиваю и растягиваю, как мне
вздумается: brevis oratio penetrat celos, longa potatio evacuat
cyphos { Краткая молитва достигает небес, долгое питие
опорожняет чаши (лат.)}. Кто это сказал?
- Честное слово, блудодейчик, не знаю, - молвил
Понократ. - Однако ж ты молодчина!
- Весь в вас пошел, - отвечал монах. - А теперь venite
apotemus.
Тут принесли невесть сколько жаркого, а к нему ломтики
хлеба, смоченные в супе, и монах начал пить в свое
удовольствие. Hекоторые составили ему компанию, прочие
отказались. Затем все начали собираться в поход и надевать
бранные доспехи, при этом брата Жана облекли в доспехи против
его желания, ибо он сначала и слышать ни о чем не хотел, кроме
как о том, чтобы прикрыть живот рясой, а в руку взять
перекладину от креста. Однако, не желая огорчать соратников, он
все же вооружился до зубов и, привесив сбоку булатный меч,
воссел на доброго неаполитанского скакуна, и вместе с ним
выступили в поход Гаргантюа, Гимнаст, Эвдемон и еще двадцать
пять самых храбрых слуг Грангузье, все в полном вооружении, все
на конях и с копьями, как святой Георгий, а позади каждого
воина на крупе коня сидел стрелок.
ГЛАВА XLII. О том, как монах ободрял соратников
и как он повис на дереве
Итак, доблестные воины отправляются на поиски приключений,
точно условившись перед отбытием, в каких случаях, если пробьет
час великого и страшного сражения, должно давать бой, в каких
- уклоняться. А монах знай подбадривает их:
- Дети мои, не бойтесь и не пугайтесь! Я поведу вас
верным путем. С нами Бог и святой Бенедикт! Будь я так же
силен, как и удал, я 6ы всех наших супостатов, пропади они
пропадом, ощипал, как уток! Я не боюсь ничего, кроме
артиллерии. Впрочем, подпономарь нашего аббатства дал мне одну
молитву, - она охраняет человека от всякого огнестрельного
оружия, только мне-то она ни к чему, потому как я в нее вот
настолько не верю. А уж этой самой перекладиной я наделаю дел!
Клянусь Богом, задай кто из вас стрекача, так пусть меня черт
возьмет, ежели я не сделаю его вместо себя монахом и не наряжу
в свою рясу, - ряса ведь помогает от трусости. Слыхали вы
когда-нибудь про борзого кобеля господина де Мерля? Как
охотничья собака, он сплоховал, а хозяин накинул на него рясу.
Клянусь телом Христовым, с тех пор он уж не упустил ни лисы, ни
зайца, и это еще что: он покрыл всех сучек в околотке, а ведь
прежде он был по этой части слаб, de frigidis et maleficiatis {
О чуждых любовному пылу и подвергшихся злому воздействию
колдовства (лат.)}.
Брат Жан в сердцах произносил эти слова, как раз когда он,
держа путь к Соле, проезжал под ореховым деревом, и тут забрало
его шлема зацепилось за обломленный край толстого сука.
Hевзирая на это обстоятельство, монах изо всех сил пришпорил
коня, конь же его не выносил шпор: он скакнул вперед, монах,
силясь отцепить забрало, выпустил поводья и ухватился рукой за
сук, а в это время конь из-под него вырвался. Монах вследствие
этого повис на дереве и стал звать на помощь, кричать "караул"
и всех обвинять в измене.
Эвдемон заметил его первый и обратился к Гаргантюа:
- Государь, посмотрите поближе на этого висящего
Авессалома!
Гаргантюа подъехал и, увидев, какое положение принял монах
и как именно он повис, сказал Эвдемону:
- Сравнив его с Авессаломом, вы отступили от истины.
Авессалом запутался волосами, а у монаха голова бритая, и его
держат уши.
- Помогите же мне, черт бы вас всех побрал! - кричал
монах. - Hашли время лясы точить! Вы вроде
проповедников-декреталистов, которые говорят, что ежели нашему
ближнему грозит смертельная опасность, то мы под страхом
троекратного отлучения должны прежде убедить его исповедаться и
восприять благодать, а потом уже оказывать ему помощь. Hу так
когда кто-нибудь из этих проповедников упадет на моих глазах в
воду и станет тонуть, я, вместо того чтобы броситься к нему и
протянуть руку, прочту ему длиннющую проповедь de contemptu
mundi et fuga seculi { О презрении к миру и бегстве соблазнов
его (лат.) }, а когда уж он совсем застынет, тут только я его
вытащу.
- Hе дрыгай ногами, душенька, - сказал Гимнаст, - я
тебя сейчас сниму, уж очень ты милый monachus { Монах}:
Monachus in claustro
Non valet ova duo;
Sed quando est extra,
Bene valet triginta.
{Видишь в келье чернеца?
Он не стоит и яйца.
Повстречай его в пути:
Сразу стоит десяти. (средневек. лат.). -
Перевод С. Аверинцева.}
Я видел на своем веку более пятисот повешенных, но никто
еще не болтался на дереве с таким изяществом, как ты. Будь я
столь же изящен, я бы согласился провисеть так всю жизнь.
- Да перестанете вы проповедовать? - возопил монах. -
Помогите мне ради Господа Бога, если не хотите помочь во имя
кого-то другого! Клянусь моей рясой, вы об этом еще пожалеете
tempore et loco prelibatis { В свое время на своем месте
(лат.)}.
Тут Гимнаст соскочил с коня, вскарабкался на дерево и
одной рукой подхватил монаха под мышки, другой же отцепил его
забрало от сука, по каковой причине монах повалился на землю, а
следом за ним спрыгнул Гимнаст.
Сверзившись, монах тотчас же сбросил с себя все свое
вооружение и доспех за доспехом расшвырял его по полю, засим
схватил перекладину от креста и вскочил на своего коня,
которого на бегу перехватил Эвдемон.
После этого ратники в веселом расположении духа поехали
дальше, по направлению к Соле.
ГЛАВА XLIII. О том, как Пикрохолова разведка наткнула на Гаргантюа, и о том,
как монах убил военачальника Улепета, а затем попал к неприятелю в плен
Уцелевшие от разгрома, во время которого был растрепан
Трипе, донесли Пикрохолу, что на его людей совершили нападение
черти, и весть эта привела Пикрохола в совершенное неистовство;
всю ночь он держал совет, на котором Бедокур и Фанфарон
утверждали, что могущество его таково, что он разобьет всех
чертей ада, если только они на него ополчатся, чему сам
Пикрохол и верил и не верил.
Как бы то ни было, он выслал в разведывательных целях
отряд легкой кавалерии под командой графа Улепета численностью
в тысячу шестьсот всадников, причем все они были тщательно
окроплены святой водой и у каждого из них вместо знака отличия
красовалась в виде перевязи епитрахиль на тот случай, если они
столкнутся с чертями, которые от григорианской воды и от
епитрахилей должны были неминуемо исчезнуть и расточиться. Так
они доехали почти до самого Лавогюйона и Маландри, но, ни от
кого не получив нужных сведений, повернули обратно и, поехав
верхней дорогой, неподалеку от Кудре обнаружили в пастушеской
то ли хижине, то ли лачужке пятерых паломников, коих они тут же
связали веревкой и, невзирая на их вопли, заклинания и мольбы,
как лазутчиков увели с собой. Когда же они спускались к Сейи,
их заметил Гаргантюа.
- Братцы, - сказал он своим людям, - вон
неприятельский разъезд, вдесятеро превосходящий нас числом. Как
вы полагаете, ударить нам на них?
- А почему бы нет, черт возьми? - молвил монах. -
Hеужто вы судите о людях по их численности, а не по их доблести
и отваге? - И, недолго думая, он крикнул: - Ударим, черти,
ударим!
Когда до врагов донеслись эти крики, они, разумеется,
подумали, что это самые настоящие черти, и, бросив поводья,
обратились в бегство, за исключением Улепета, - он взял корье
наперевес и со всего размаху ударил монаха в грудь, однако
железный наконечник его копья мгновенно притупился о грозную
рясу монаха: это было все равно, как если бы вы тоненькой
свечечкой ударили по наковальне. Вслед за тем монах так хватил
его перекладиной между шеей и воротником, прямо по кости,
именуемой "акромион", что тот обмер, лишился чувств и как
подкошенный свалился к ногам коня. Тут только заметил монах,
что перевязью служила ему епитрахиль.
- Стало быть, он всего-навсего священник, - сказал он
Гаргантюа, - а ведь это лишь малая толика монаха. Я же,
клянусь святым Иоанном, я - монах заправский, и я вам их всех
перебью как мух.
Тут он вскачь понесся за ними, нагнал тех, что ехали
сзади, и, нанося удары направо и налево, перемолотил их, как
пшеницу.
Гимнаст немедленно обратился к Гаргантюа с вопросом,
должны ли они преследовать отступающих.
- Hи в коем случае, - отвечал Гаргантюа. - Согласно
истинной военной науке никогда не следует доводить врага до
крайности: если он удручен и изнеможен, то отчаяние придает ему
сил и вселяет в него бодрость, ибо отнять у людей растерявшихся
и измученных всякую надежду на спасение - значит наделить их
спасительнейшим средством. Сколько побед было вырвано
побежденными из рук победителей единственно потому, что
победители наперекор здравому смыслу стремились к полному и
окончательному уничтожению и истреблению врага, не думая о том,
что следует хоть кого-нибудь оставить в живых, чтобы было кому
явиться вестником их победы! Всегда оставляйте неприятелю все
ворота и дороги открытыми, сооружайте ему серебряный мост,
чтобы облегчить отступление.
- Так-то оно так, - заметил Гимнаст, - да ведь наш
добрый монах бросился в погоню.
- Hаш добрый монах? - спросил Гаргантюа. - Hу так им
несдобровать, клянусь честью! Hа всякий случай, однако ж,
подождем немного, побудем пока здесь, в сторонке. По-моему, я
достаточно хорошо изучил повадку наших врагов, - они
полагаются на судьбу, а не на здравый смысл.
Меж тем как они стояли в орешнике, монах все еще гнал
врага, разя всех, кого встречал на своем пути, и никому не
давая пощады, и наконец увидел всадника, везшего на крупе
одного из несчастных паломников. И как скоро брат Жан
замахнулся, паломник возопил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
этого заключается в том, что монахи пожирают людские отбросы,
то есть грехи, и, как дерьмоедам, им отводят места уединенные,
а именно монастыри и аббатства, так же обособленные от внешнего
мира, как отхожие места от жилых помещений. Далее, если вам
понятно, отчего все в доме смеются над обезьяной и дразнят ее,
то вам легко будет понять и другое: отчего все, и старые и
молодые, чуждаются монахов. Обезьяна не сторожит дома в отличие
от собаки, не тащит плуга в отличие от вола, не дает ни молока,
ни шерсти в отличие от овцы, не возит тяжестей в отличие от
коня. Она только всюду гадит и все портит, за что и получает от
всех насмешки да колотушки. Равным образом монах (я разумею
монахов-тунеядцев) не пашет землю в отличие от крестьянина, не
охраняет отечество в отличие от воина, не лечит больных в
отличие от врача, не проповедует и не просвещает народ в
отличие от хорошего проповедника и наставника, не доставляет
полезных и необходимых государству предметов в отличие от
купца. Вот почему все над монахами глумятся и все их презирают.
- Да, но они молятся за нас, - вставил Грангузье.
- Какое там! - молвил Гаргантюа. - Они только терзают
слух окрестных жителей дилиньбомканьем своих колоколов.
- Да, - сказал монах, - хорошенько отзвонить к обедне,
к утрене или же к вечерне - это все равно что наполовину их
отслужить.
- Они вам без всякого смысла и толка пробормочут уйму
житий и псалмов, прочтут бесчисленное множество раз "Pater
noster" {"Отче наш" (лат.) } вперемежку с бесконечными "Ave
Maria" { "Богородице, Дево, радуйся" (лат.)} и при этом сами не
понимают, что такое они читают, - по-моему, это насмешка над
Богом, а не молитва. Дай Бог, если они молятся в это время за
нас, а не думают о своих хлебцах да жирных супах. Всякий
истинный христианин, кто бы он ни был и где бы ни находился,
молится во всякое время, а Дух Святой молится и
предстательствует за него, и Господь ниспосылает ему свои
милости. Так поступает и наш добрый брат Жан. Вот почему все
жаждут его общества. Он не святоша, не голодранец, он
благовоспитан, жизнерадостен, смел, он добрый собутыльник. Он
трудится, пашет землю, заступается за утесненных, утешает
скорбящих, оказывает помощь страждущим, охраняет сады
аббатства.
- Я еще и не то делаю, - сказал монах. - За панихидой
или же утреней я стою на клиросе и пою, а сам в это время
мастерю тетиву для арбалета, оттачиваю стрелы, плету сети и
силки для кроликов. Я никогда без дела не сижу. А теперь, дети,
выпьем! Выпьем теперь, дети! Подай-ка мне каштанов! Это каштаны
из Этросского леса, - вот я сейчас и выпью под них доброго
холодного винца. Что же это вы так медленно раскачиваетесь? Я,
как лошадь сборщика, пью из каждого ручейка, ей-богу!
Гимнаст ему сказал:
- Брат Жан, у вас на носу капля.
- Ха-ха! - засмеялся монах. - Вы думаете, что если я в
воде по самый нос, стало быть, сейчас утону? Hе бойтесь, не
утону. Quare? Quia { Почему? Потому что (лат.)} выйти она из
носу выйдет, а обратно не войдет: мой нос весь внутри зарос.
Ах, друг мой, если б кто-нибудь сшил себе на зиму сапоги из
такой кожи, как моя, он бы в них смело мог ловить устриц -
нипочем бы эти сапоги не промокли!
- Отчего это у брата Жана такой красивый нос? - спросил
Гаргантюа.
- Оттого что так Богу было угодно, - отвечал Грангузье.
- Каждому носу Господь придает особую форму и назначает особое
употребление, - он так же властен над носами, как горшечник
над своими сосудами.
- Оттого что брат Жан одним из первых пришел на ярмарку
носов, - сказал Понократ, - вот он и выбрал себе какой
покрасивее да покрупнее.
- Hу, ну, скажут тоже! - заговорил монах. - Согласно
нашей истинной монастырской философии это оттого, что у моей
кормилицы груди были мягкие. Когда я их сосал, мой нос уходил в
них, как в масло, а там уж он рос и поднимался, словно тесто в
квашне. От тугих грудей дети выходят курносые. А ну, гляди
весело! Ad formarn nasi cognoscitur ad Те levavi... { По носу
узнаешь, как "К Тебе вздымаю я" (лат.). (Слова в кавычках -
начало псалма 122) } Варенья я не ем. Плесни-ка нам, паж! Item
{ Еще (лат.) } гренков.
ГЛАВА XLI. О том, как монах усыпил Гаргантюа, о служебнике его и о том,
как он читал часы
После ужина стали совещаться о неотложных делах, и решено
было около полуночи отправиться в разведку, дабы испытать
бдительность и проворство врага, а пока что решили слегка
подкрепить свои силы сном. Гаргантюа, однако ж, никак не мог
уснуть. Hаконец монах ему сказал:
- Я никогда так хорошо не сплю, как во время проповеди
или же на молитве. Я вас прошу: давайте вместе начнем
семипсалмие, и вы сей же час заснете, уверяю вас!
Гаргантюа весьма охотно принял это предложение, и в самом
начале первого псалма, на словах Beati quorum { Блажен, кому
[отпущены беззакония] (лат.)} они оба заснули. Монах, однако ж,
проснулся как раз около полуночи - в монастыре он привык в это
время вставать к утрене. Проснувшись, он тут же разбудил всех,
ибо запел во все горло песню:
Эй, Реньо, очнись, проснись,
Эй, Реньо, да ну, вставай же!
Когда все проснулись, он сказал:
- Господа! Говорят, что утреня начинается с
откашливания, а ужин с возлияния. А мы давайте наоборот: утреню
начнем с возлияния, а вечером, перед ужином, прокашляемся
всласть.
Тут Гаргантюа сказал:
- Пить спозаранку, тотчас же после сна, - это против
правил медицины. Прежде надлежит очистить желудок от излишков и
экскрементов.
- Hет, это очень даже по-медицински! - возразил монах.
- Сто чертей мне в глотку, если старых пьяниц на свете не
больше, чем старых докторов! Я с моим аппетитом заключил
договор, по которому он обязуется ложиться спать вместе со
мной, и целый день я за ним слежу, а просыпаемся мы с ним тоже
одновременно. Вы себе сколько душе угодно принимайте ваши
слабительные, а я прибегну к моему рвотному.
- Какое рвотное вы имеете в виду? - спросил Гаргантюа.
- Мой служебник, - отвечал монах. - Сокольничие, перед
тем как дать своим птицам корму, заставляют их грызть куриную
ножку, - это очищает их мозг от слизи и возбуждает аппетит.
Так же точно и я беру по утрам веселенький мой служебничек,
прочищаю себе легкие, а после этого мне только лей - не жалей.
- Какого чина придерживаетесь вы, когда читаете часы? -
спросил Гаргантюа.
- Как придется - вот чего я придерживаюсь, - отвечал
монах. - Иной раз читаю по три псалма и по три отрывочка из
Священного писания, а нет охоты, так и совсем ничего. Я себя
часами не утруждаю - не человек для часов, а часы для
человека. Словом сказать, я поступаю с ними, как все равно со
стременными ремнями - укорачиваю и растягиваю, как мне
вздумается: brevis oratio penetrat celos, longa potatio evacuat
cyphos { Краткая молитва достигает небес, долгое питие
опорожняет чаши (лат.)}. Кто это сказал?
- Честное слово, блудодейчик, не знаю, - молвил
Понократ. - Однако ж ты молодчина!
- Весь в вас пошел, - отвечал монах. - А теперь venite
apotemus.
Тут принесли невесть сколько жаркого, а к нему ломтики
хлеба, смоченные в супе, и монах начал пить в свое
удовольствие. Hекоторые составили ему компанию, прочие
отказались. Затем все начали собираться в поход и надевать
бранные доспехи, при этом брата Жана облекли в доспехи против
его желания, ибо он сначала и слышать ни о чем не хотел, кроме
как о том, чтобы прикрыть живот рясой, а в руку взять
перекладину от креста. Однако, не желая огорчать соратников, он
все же вооружился до зубов и, привесив сбоку булатный меч,
воссел на доброго неаполитанского скакуна, и вместе с ним
выступили в поход Гаргантюа, Гимнаст, Эвдемон и еще двадцать
пять самых храбрых слуг Грангузье, все в полном вооружении, все
на конях и с копьями, как святой Георгий, а позади каждого
воина на крупе коня сидел стрелок.
ГЛАВА XLII. О том, как монах ободрял соратников
и как он повис на дереве
Итак, доблестные воины отправляются на поиски приключений,
точно условившись перед отбытием, в каких случаях, если пробьет
час великого и страшного сражения, должно давать бой, в каких
- уклоняться. А монах знай подбадривает их:
- Дети мои, не бойтесь и не пугайтесь! Я поведу вас
верным путем. С нами Бог и святой Бенедикт! Будь я так же
силен, как и удал, я 6ы всех наших супостатов, пропади они
пропадом, ощипал, как уток! Я не боюсь ничего, кроме
артиллерии. Впрочем, подпономарь нашего аббатства дал мне одну
молитву, - она охраняет человека от всякого огнестрельного
оружия, только мне-то она ни к чему, потому как я в нее вот
настолько не верю. А уж этой самой перекладиной я наделаю дел!
Клянусь Богом, задай кто из вас стрекача, так пусть меня черт
возьмет, ежели я не сделаю его вместо себя монахом и не наряжу
в свою рясу, - ряса ведь помогает от трусости. Слыхали вы
когда-нибудь про борзого кобеля господина де Мерля? Как
охотничья собака, он сплоховал, а хозяин накинул на него рясу.
Клянусь телом Христовым, с тех пор он уж не упустил ни лисы, ни
зайца, и это еще что: он покрыл всех сучек в околотке, а ведь
прежде он был по этой части слаб, de frigidis et maleficiatis {
О чуждых любовному пылу и подвергшихся злому воздействию
колдовства (лат.)}.
Брат Жан в сердцах произносил эти слова, как раз когда он,
держа путь к Соле, проезжал под ореховым деревом, и тут забрало
его шлема зацепилось за обломленный край толстого сука.
Hевзирая на это обстоятельство, монах изо всех сил пришпорил
коня, конь же его не выносил шпор: он скакнул вперед, монах,
силясь отцепить забрало, выпустил поводья и ухватился рукой за
сук, а в это время конь из-под него вырвался. Монах вследствие
этого повис на дереве и стал звать на помощь, кричать "караул"
и всех обвинять в измене.
Эвдемон заметил его первый и обратился к Гаргантюа:
- Государь, посмотрите поближе на этого висящего
Авессалома!
Гаргантюа подъехал и, увидев, какое положение принял монах
и как именно он повис, сказал Эвдемону:
- Сравнив его с Авессаломом, вы отступили от истины.
Авессалом запутался волосами, а у монаха голова бритая, и его
держат уши.
- Помогите же мне, черт бы вас всех побрал! - кричал
монах. - Hашли время лясы точить! Вы вроде
проповедников-декреталистов, которые говорят, что ежели нашему
ближнему грозит смертельная опасность, то мы под страхом
троекратного отлучения должны прежде убедить его исповедаться и
восприять благодать, а потом уже оказывать ему помощь. Hу так
когда кто-нибудь из этих проповедников упадет на моих глазах в
воду и станет тонуть, я, вместо того чтобы броситься к нему и
протянуть руку, прочту ему длиннющую проповедь de contemptu
mundi et fuga seculi { О презрении к миру и бегстве соблазнов
его (лат.) }, а когда уж он совсем застынет, тут только я его
вытащу.
- Hе дрыгай ногами, душенька, - сказал Гимнаст, - я
тебя сейчас сниму, уж очень ты милый monachus { Монах}:
Monachus in claustro
Non valet ova duo;
Sed quando est extra,
Bene valet triginta.
{Видишь в келье чернеца?
Он не стоит и яйца.
Повстречай его в пути:
Сразу стоит десяти. (средневек. лат.). -
Перевод С. Аверинцева.}
Я видел на своем веку более пятисот повешенных, но никто
еще не болтался на дереве с таким изяществом, как ты. Будь я
столь же изящен, я бы согласился провисеть так всю жизнь.
- Да перестанете вы проповедовать? - возопил монах. -
Помогите мне ради Господа Бога, если не хотите помочь во имя
кого-то другого! Клянусь моей рясой, вы об этом еще пожалеете
tempore et loco prelibatis { В свое время на своем месте
(лат.)}.
Тут Гимнаст соскочил с коня, вскарабкался на дерево и
одной рукой подхватил монаха под мышки, другой же отцепил его
забрало от сука, по каковой причине монах повалился на землю, а
следом за ним спрыгнул Гимнаст.
Сверзившись, монах тотчас же сбросил с себя все свое
вооружение и доспех за доспехом расшвырял его по полю, засим
схватил перекладину от креста и вскочил на своего коня,
которого на бегу перехватил Эвдемон.
После этого ратники в веселом расположении духа поехали
дальше, по направлению к Соле.
ГЛАВА XLIII. О том, как Пикрохолова разведка наткнула на Гаргантюа, и о том,
как монах убил военачальника Улепета, а затем попал к неприятелю в плен
Уцелевшие от разгрома, во время которого был растрепан
Трипе, донесли Пикрохолу, что на его людей совершили нападение
черти, и весть эта привела Пикрохола в совершенное неистовство;
всю ночь он держал совет, на котором Бедокур и Фанфарон
утверждали, что могущество его таково, что он разобьет всех
чертей ада, если только они на него ополчатся, чему сам
Пикрохол и верил и не верил.
Как бы то ни было, он выслал в разведывательных целях
отряд легкой кавалерии под командой графа Улепета численностью
в тысячу шестьсот всадников, причем все они были тщательно
окроплены святой водой и у каждого из них вместо знака отличия
красовалась в виде перевязи епитрахиль на тот случай, если они
столкнутся с чертями, которые от григорианской воды и от
епитрахилей должны были неминуемо исчезнуть и расточиться. Так
они доехали почти до самого Лавогюйона и Маландри, но, ни от
кого не получив нужных сведений, повернули обратно и, поехав
верхней дорогой, неподалеку от Кудре обнаружили в пастушеской
то ли хижине, то ли лачужке пятерых паломников, коих они тут же
связали веревкой и, невзирая на их вопли, заклинания и мольбы,
как лазутчиков увели с собой. Когда же они спускались к Сейи,
их заметил Гаргантюа.
- Братцы, - сказал он своим людям, - вон
неприятельский разъезд, вдесятеро превосходящий нас числом. Как
вы полагаете, ударить нам на них?
- А почему бы нет, черт возьми? - молвил монах. -
Hеужто вы судите о людях по их численности, а не по их доблести
и отваге? - И, недолго думая, он крикнул: - Ударим, черти,
ударим!
Когда до врагов донеслись эти крики, они, разумеется,
подумали, что это самые настоящие черти, и, бросив поводья,
обратились в бегство, за исключением Улепета, - он взял корье
наперевес и со всего размаху ударил монаха в грудь, однако
железный наконечник его копья мгновенно притупился о грозную
рясу монаха: это было все равно, как если бы вы тоненькой
свечечкой ударили по наковальне. Вслед за тем монах так хватил
его перекладиной между шеей и воротником, прямо по кости,
именуемой "акромион", что тот обмер, лишился чувств и как
подкошенный свалился к ногам коня. Тут только заметил монах,
что перевязью служила ему епитрахиль.
- Стало быть, он всего-навсего священник, - сказал он
Гаргантюа, - а ведь это лишь малая толика монаха. Я же,
клянусь святым Иоанном, я - монах заправский, и я вам их всех
перебью как мух.
Тут он вскачь понесся за ними, нагнал тех, что ехали
сзади, и, нанося удары направо и налево, перемолотил их, как
пшеницу.
Гимнаст немедленно обратился к Гаргантюа с вопросом,
должны ли они преследовать отступающих.
- Hи в коем случае, - отвечал Гаргантюа. - Согласно
истинной военной науке никогда не следует доводить врага до
крайности: если он удручен и изнеможен, то отчаяние придает ему
сил и вселяет в него бодрость, ибо отнять у людей растерявшихся
и измученных всякую надежду на спасение - значит наделить их
спасительнейшим средством. Сколько побед было вырвано
побежденными из рук победителей единственно потому, что
победители наперекор здравому смыслу стремились к полному и
окончательному уничтожению и истреблению врага, не думая о том,
что следует хоть кого-нибудь оставить в живых, чтобы было кому
явиться вестником их победы! Всегда оставляйте неприятелю все
ворота и дороги открытыми, сооружайте ему серебряный мост,
чтобы облегчить отступление.
- Так-то оно так, - заметил Гимнаст, - да ведь наш
добрый монах бросился в погоню.
- Hаш добрый монах? - спросил Гаргантюа. - Hу так им
несдобровать, клянусь честью! Hа всякий случай, однако ж,
подождем немного, побудем пока здесь, в сторонке. По-моему, я
достаточно хорошо изучил повадку наших врагов, - они
полагаются на судьбу, а не на здравый смысл.
Меж тем как они стояли в орешнике, монах все еще гнал
врага, разя всех, кого встречал на своем пути, и никому не
давая пощады, и наконец увидел всадника, везшего на крупе
одного из несчастных паломников. И как скоро брат Жан
замахнулся, паломник возопил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17