Но теперь он в затруднительном положении: не может же он оставить нас с Ивонной наедине и исчезнуть, когда бокалы полны...
— Ты слишком хороша для одного мужчины.— (Да, это, пожалуй, довольно приемлемый тон).— Поэтому желаю тебе, чтобы ты своей неувядающей красотой радовала хотя бы тех мужчин, которые того заслуживают.
— Ого, да ты никак ударился в богему! Тебе это больше идет...
Обязательные классные насмешки отзвучали —вот стоят они лицом друг к другу с бокалами в руках, и что-то тихое, нежное пролетело над ними. Потом опять в глазах Мариана появилось замешательство — он чувствовал себя третьим лишним, отчего, пожалуй, не прозвучал и его тост.
— Вместо тоста,— поднял он бокал,— у меня к тебе одна просьба, и так как она — единственная, очень прошу ее выполнить: будь счастлива!
У Ивоины дрогнули губы.
— Вы были оба такие чудесные, мальчики, я буду скучать но вас... А теперь — до дна!
— Разве теперь мы не такие же? Мы будем становиться все чудеснее, но как ты об этом узнаешь?—Мариан налил всем, но у него не было такого опыта с шампанским, как у Камилла, и немного вина пролилось.
— Об этом я узнаю самое позднее через пять лет. Когда я прощалась с Робертом Давидом, он заставил меня клятвенно обещать, что в июне пятьдесят второго года я буду в шесть вечера в «Астории», как штык, даже если мне придется плыть хоть с Огненной Земли!
Попивая шампанское, посидели, пошутили, как, бывало, в гимназические времена. Мариан воспользовался первым же удобным случаем, чтобы подняться. Ивонна обняла его — если надо, она еще перед отъездом через Ника добудет для него обещанные доллары.
Камилл проводил его в прихожую.
— Что ты начал говорить, когда пришла Ивонна?— понизив голос, спросил Мариан.
— Да я не помню...— Только помню-то я прекрасно, все л о время я думал о Павле. Но после исповеди Ивонны такого нерыцарского решения я принять не могу; нет смысла противиться судьбе... Да и Павла эгого не заслуживает, Я ведь ее люблю...
Он чуть не сказал это Ивонне, когда вернулся в комнату.
На лестнице затихли шаги Мариана.
Камилл и Ивонна посидели молча — тишина, оставшаяся после ухода аМриана, застигла их врасплох. Это молчание нуждалось в сердечных словах. И вот у Ивонны на лбу прорезалась решительная морщинка: только не растрогаться! Холеной рукой она смущенно играла бокалом,
— Думаю, тебе понятно,— начала она наконец с напускной жестокостью, — что этак я не успею обегать весь класс на прощанье... Тут, кажется, уже ничего нет?—она посмотрела бутылку на свет, Камилл долил ей и хотел послать за следующей, но Ивонна решительно остановила его. Заставила себя изменить тон.
— Когда ты спутался с тетей Миной, это был такой гол, что его не взял бы даже Пирк. Шапку долой, ты мне понравился, только, признаться, поздновато, Я знаю — вы оба на моей совести...
На твоей совести и то, что у меня произошло с Павлой, хотелось сказать ему, но он промолчал.
— Я тебя здорово обидела, Камилл, но что поделать, коли уродилась мерзавкой...
Он успокоил ее примиряющим жестом.
— У меня морозец по спине пробегает, как подумаю, что послезавтра уеду —быть может, навсегда, Камилл! Это не чепуха — так вдруг перевести стрелки и двинуть куда-то по неизвестной колее, совсем в другом направлении... Я родилась в старом Бржевнове, в Страговском саду воровала с мальчишками груши, в Погоржельце мы клали пистоны на трамвайные рельсы и ждали в подворотнях, когда бабахнет,— и вдруг я американская миссис Циг-фельд, и бог весть, что будет дальше...
— Такие девушки, как ты, не пропадают, Ивонна. Им всегда вовремя удается перевести и другую стрелку...
Она посмотрела на часы.
— Отъезд за океан мне представляется жирной чертой под столбцом цифр, Камилл. Вероятно, мне следовало бы подсчитать их и взвесить, да что-то не хочется... В этом столбце не хватает рубрики «выдано»...— Она смотрела ему в глаза прямо, не уклоняясь.
В чем дело?—встревожился Камилл.
Она встала, обняла его на прощание и поцеловала долгим, полным чувства поцелуем. Почему она не целовала меня так, пока... Вдруг она привычно прижалась к нему, дыхание ее участилось. Отстранилась лицом, в глазах — искорка возбуждения.
— Ты дома один?..
Его сердце забилось — вот оно то, к чему он тщетно стремился все эти годы, когда горел к Ивонне, словно пучок соломы... Но тут в нем что-то воспротивилось: такое предложение — по ее кодексу чести — просто заменяет пожатие руки на прощание... Нет, ему нет нужды принимать из милости запоздавший дар, тем более что он влюблен в Павлу...
— К сожалению, мама дома...— соврал он, хотя тут же и подосадовал; но слово не воробей—вылетит, не поймаешь...
А Ивонна уже опять — просто товарищ.
— Ты меня любил, я тебя тоже немного, Камилл. Прости меня и не поминай лихом; чем так — лучше вообще не вспоминай.
После нее осталась пронзительная тишина и аромат ее любимых «Reve cTor»1. Жизнь обожает жестоко иронизировать, подумал Камилл чуть меланхолично, заставляя себя думать о Павле; но это ему не очень удалось,
Гости садились в машины.
— Где же Гейниц?—оглянулся Камилл.
— Сбежал,— ответила Мишь. Впрочем, этому никто не удивился, как и тому, что Руженка прислала извинение: на свадьбе Камилла у нее сердце истекло бы кровью.
Вместо исчезнувшего Гейница по тротуару приближалась знакомая полотняная каскетка.
— У кого же вы были свидетелем, юноша?— Тайциер ткнул пальцем в букетик мирта с белым бантом на лацкане Камилла.
— У самого себя...
— С ума сошли!—чуть ли не заорал Тайцнер. — Еще лет десять по крайней мере могли бы гоняться за девками! Нужно вам было так рано надевать хомут на шею?
— Нужно,— улыбнулся Камилл, жестом успокаивая Павлу — она расслышала эти слова и с несколько возмущенным видом ждала его у такси. Зевак, к неудовольствию пана Герольда-старшего, прибавилось: ни к чему
1 «Золотая мечта» — марка духов (франц.)
семье человека, которого обложили высоким налогом как миллионера, привлекать внимание слишком пышной свадьбой.
— Видно, сегодня пропал наш литературный разговор,— Тайцнер с укоризненным видом вытащил из портфеля уголок рукописи Камилла. Тот мысленно хлопнул себя по лбу: в этой свадебной суматохе напрочь забыл...
— Придется позвать к обеду еще одного гостя, — успел он шепнуть матери.— Примите приглашение выпить с нами рюмочку за здоровье моей жены! — обратился он к Тайцнеру.
— Здоровье молодой жены — дело серьезное, — просиял Тайцнер. — Только как сочетать с праздничным столом мои солдатские башмаки и вельветовые брюки? Я-то себя в них чувствую хорошо, но как будете себя чувствовать вы рядом со мной?
— Мы приглашаем вашу душу, а рядом с ней мы будем чувствовать себя так, словно тело ваше облачено в роскошный костюм и лакированные туфли.
Наконец вереница машин тронулась через город к южному шоссе; миновав Збраслав, начали взбираться вверх к Иловиште. После получаса езды первая машина с паном Герольдом свернула в лесистую долину и, обогнув длинный пруд, остановилась. За ней подъехали и остальные, празднично одетая толпа вывалилась из машин.
— Вот вам и свадебный подарок — целый пруд! — шепнул Пирк молодоженам.
Но тут сияющий, растроганный пан Герольд повел рукой в сторону полого поднимавшейся лужайки: у опушки леса белела новизной постройка, нечто среднее между просторной избой, бунгало и асиендой. Пану Герольду прекрасно удалось скрыть от молодоженов эту роскошную летнюю резиденцию: Павла только теперь поняла, и у нее задрожал подбородок — она даже не сознавала, что стоит с открытым ртом, как Алиса в Стране чудес; потом не удержалась и со счастливыми слезами бросилась на шею сначала Камиллу, потом пану Герольду и, наконец, свекрови. Пани Герольдову впервые за сегодняшний день охватило эгоистическое умиление, свойственное тем, кто дарит,— она обняла сноху и прижала ее заплаканное лицо к своему.
Мишь с некоторой озадаченностью издали наблюдала счастливых молодоженов. Взглянула на Мариана: интересно, какие мысли пробегают сейчас за его высоким лбом?
— Это называется — как бедной девушке счастье повалило,— сказала она вполголоса Мариану,
— А ты — тоже бедная девушка — правда, в духовном смысле как раз наоборот.— Он взглядом сравнил Мишь с сияющей невестой.— Но не будем предаваться напрасным иллюзиям: ни на что подобное не рассчитывай.
Бац! По крайней мере — откровенная речь рыцаря с поднятым забралом, и не очень-то утешает то, что эту речь можно объяснить с двух точек зрения. Мишь предпочла лишь одно объяснение:
— Я бы все равно побоялась жить здесь, в таком уединении!
Мариан оставил это замечание без комментариев.
В просторном холле гостей встречал треск огня в очаге, на полу у камина — шкуры, на низком столике — срезе огромного пня — большие игральные кости, между ними замешалось несколько орехов и девственной нетронутости книга записи гостей в роскошном кожаном переплете.
— Прямо скажем, скромное оформление,— прошептала Мишь Мариану.
— Постарайся упрятать подальше свое оскорбленное эстетическое чувство, все это приготовлено не для тебя; а Павла, как видишь, на верху блаженства.
Мариан прав: эта свадьба меня не касается и даже не затрагивает, убеждала Мишь саму себя; по крайней мере могу наблюдать беспристрастно, как развлекающийся зритель.
Все было предусмотрено и для свадебного торжества, и для хорошего настроения в последующей жизни: у стены— музыкальный инструмент, радиола, набор пластинок... Удобная деревянная лестница ведет к спальням на втором этаже.
— Как в фильме с Шлемровой и Раулем Схранилом,— произнесла вслух Мишь самым восхищенным тоном, на какой была способна.
Гости, громко расхваливая, осмотрели все помещения, вплоть до выложенной кафелем ванной комнаты — хром, стекло и запах лиственницы; откуда-то все время раздавались восторженные возгласы Павлы. Но куда больше счастливой невесты Мишь занимал Камилл: казалось, все застало его врасплох1 и чуть ли не шокировало. Вот теперь он как-то робко пробежал благодарным взглядом по лицам своих друзей: на Мариане уже чуть залоснившийся темный костюм, в каком он ходил на танцульки еще в гимназические годы; на скорую руку сшитое парадное платье Мишь (чего он так его рассматривает, словно оно кажется ему эксцентричным?), вечно расстегнутый пиджак Пирка (вероятно, он и не может застегнуть его, так раздался в плечах)... И вдруг Камилл словно устыдился перед ними за этот суперроскошный свадебный подарок.., Мишь в эту минуту даже пожалела его.
— Показывайте скорее остальные свадебные подари ки!..
(Похоже, среди них будет гипсовый гномик для сада или складная подводная лодка для пруда.)
Подарок, который молодожены развернули первым, был совсем неожиданный: роскошная тяжелая хрустальная ваза для цветов в виде корзины, и ручка — хрустальная, шлифованная. В пражской квартире Герольдов была такая же, только поменьше. Недавно ее убрали, ка*к устарелый предмет прикладного искусства, теперь она доживает свой век в уединении, служа вместилищем для ненужных мелочей, каких за долгие годы много накапливается в состоятельной семье.
Мишь заметила, как смутился Камилл, увидев карточку на дне этого бессмысленно дорогого презента, далеко превышавшего финансовые возможности дарителя: «С пожеланием счастья. Ян Гейниц». Не Гонза, а Ян1 Гейниц — этакая демонстрация отчуждения...
— Еще один подарок— воскликнула двоюродная сестра невесты, помогая выносить груду оберточной бумаги и коробок.
— Пардон, это моя скрипка,— отозвался Пирк. Однако веселье молодых почему-то задело мать жениха.
— Вы пришли на свадьбу прямо с занятий, да?— одарила она Пирка ласково-ехидной улыбкой.
— Но, мама, Павел ведь играл нам в ратуше!— удивленно сказал Камилл.
— Ах, боже мой, так это были вы? — покраснела пани Герольдова.— Извините, пожалуйста...
Мишь обменялась с Камиллом сочувственным взглядом. Не обращай внимания, Камилл, что в свой торжественный день ты подвергаешься мелким уколам,— ведь и для меня твоя свадьба, по милости Мариана, не слишком приятное событие...
Наконец гости уселись за пиршественный стол. Камилл
1 Гонза — уменьшительное от полного имени Ян.
на всякий случай еще раз приветствовал нежданного гостя, Тайцнера, несколько преувеличив его смущение будничной одеждой.
— Да кого это волнует? — добродушно произнес дядя Павлы, человек в форме лесничего. — У нас на свадьбу зовут любого встречного бедняка!
— Я вижу, мы друг друга поймем. — Тайцнер по-домашнему непринужденно взял у Тонички с подноса две рюмочки виски. — За мое и ваше здоровье, пускай мой приход принесет вам счастье!
Официантка Тоничка из дневного бара Герольда проворно разнесла аперитив. Несколько человек устремили взгляд в ту сторону, где сидел свидетель жениха, некоронованный авторитет среди гостей профессор Крчма. Он еще выжидал, по привычке взбивая рыжие усы. Однако уклониться было нельзя — пришлось встать.
— Обычно молодым, стоящим на старте совместной жизни, — взял он слово, — желают несбыточного: бесконечного счастья. Но жизнь длится десятилетия, а настоящее счастье измеряется минутами; некоторые так и не познали его. Быть может, к ним не благоволила судьба, но, скорее всего, они сами не умели его распознать, особенно сердцем. Однако я убежден: для того, кто хоть немного умен, жизнь очень часто может быть радостью, если исполнить три условия: любить людей, любить свою работу и никогда, даже в самом сложном положении, не терять чувства юмора. Говорят, радугу и счастье мы никогда не видим над своей головой, только над чужими. Но счастье едва ли придет к тем, кто его планирует и кто завидует счастью других.— Крчма поднял рюмку, обращаясь к молодоженам.—Поэтому вместо счастья я пожелаю вам другого: широты души, тогда счастье само ее заполнит.
Зазвенели в разных тональностях рюмки, Мишь поймала себя на том, что смотрит на Роберта Давида, он тоже искал ее взглядом, словно проверял, какое впечатление произвела его речь именно на нее. Статная фигура с широченными плечами, словно большая часть его телесной массы приходилась выше пояса; говорят, в молодости он занимался легкой атлетикой в сокольском клубе, успешно метал диск — правда, этот темный костюм сидит на нем неважно, видимо, Крчма не придает значения хорошей одежде и покупает готовые вещи; зато лицо выразительно, и осанка до сих пор прекрасная, короче, mens» sana in corpore sano1.
1 В здоровом теле здоровый дух (лат.).
От одноклассников молодоженов поздравил Мариан.
— Это ты хорошо сказал, что жизнь вдвоем — вдвойне жизнь, — шепнула ему Мишь.
— А разве мог я сказать, что в действительности жалею, что они раньше времени испортили себе жизнь?
— Ты уверен, что всякое супружество — проигрыш?
— Зависит от обстоятельств — например, от того, каковы устремления супругов. Есть такие области деятельности, с которыми семейная идиллия у очага да с кучей детишек у ног как-то не согласуется, а стало быть, у нее нет перспективы — например, подлинное искусство и настоящая наука.
Мишь тихонько вздохнула и выпила полрюмки по примеру своего визави — Тайцнера. И стала слушать, что говорил дядя невесты, лесник откуда-то с Шумавы.
— ...Так пусть твое перо, Камилл, пишет днем и ночью! Только чтобы это можно было читать, ну хотя бы как Клос-терманна или Врбу — у нас дома все их сочинения. Говорят, ни один из них ружья в руках не держал, а лес описывает лучше, чем любой лесник, так почему ж и тебе не суметь! Но пиши правду, никаких охотничьих россказней!
На «молодежном» конце стола раздались крики веселого одобрения, Павла не знала, куда деть глаза, пани Ге-рольдова тревожным взглядом искала помощи у Камилла, но тот оставался глух к ее замешательству.
— Извините, — встал насытившийся и подвыпивший Тайцнер. — Охотничьи россказни — всего лишь проявление повышенной фантазии, а пишущим людям фантазия необходима до зарезу. Вранье охотников и рыболовов сродни лживости общечеловеческих идеалов, в нем — тоже извечная тяга к лучшему, более совершенному. Без стремления перегнать других не было бы никакого прогресса. Олень-четырнадцатилетка — больше, чем шестилетка,— (дядя-лесник понимающе качнул своей окладистой бородой в знак одобрения таких профессиональных познаний), — метровая щука лучше, чем двадцать лещей, а гипербола или преувеличение да будут неотделимой частью поэтики прозаиков. Так что, Герольд, спокойно берите за образец жажду охотников и рыболовов достичь большего, чем это в их силах: их враки — святая ложь сказок, и сто маленьких врак при счастливом стечении обстоятельств могут сложиться в большой литературный образ.
В полутьме холла раздались восторженные рукоплескания. Все удивленно обернулись.
— Руженка! — поднялся пораженный Камилл. Он с радостью привел ее под руку, Крчма уже готовил для Ружен-ки место возле себя, но та двинулась в конец стола к молодым, где сидели Мишь, Мариан, Пирк и Тайцнер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Ты слишком хороша для одного мужчины.— (Да, это, пожалуй, довольно приемлемый тон).— Поэтому желаю тебе, чтобы ты своей неувядающей красотой радовала хотя бы тех мужчин, которые того заслуживают.
— Ого, да ты никак ударился в богему! Тебе это больше идет...
Обязательные классные насмешки отзвучали —вот стоят они лицом друг к другу с бокалами в руках, и что-то тихое, нежное пролетело над ними. Потом опять в глазах Мариана появилось замешательство — он чувствовал себя третьим лишним, отчего, пожалуй, не прозвучал и его тост.
— Вместо тоста,— поднял он бокал,— у меня к тебе одна просьба, и так как она — единственная, очень прошу ее выполнить: будь счастлива!
У Ивоины дрогнули губы.
— Вы были оба такие чудесные, мальчики, я буду скучать но вас... А теперь — до дна!
— Разве теперь мы не такие же? Мы будем становиться все чудеснее, но как ты об этом узнаешь?—Мариан налил всем, но у него не было такого опыта с шампанским, как у Камилла, и немного вина пролилось.
— Об этом я узнаю самое позднее через пять лет. Когда я прощалась с Робертом Давидом, он заставил меня клятвенно обещать, что в июне пятьдесят второго года я буду в шесть вечера в «Астории», как штык, даже если мне придется плыть хоть с Огненной Земли!
Попивая шампанское, посидели, пошутили, как, бывало, в гимназические времена. Мариан воспользовался первым же удобным случаем, чтобы подняться. Ивонна обняла его — если надо, она еще перед отъездом через Ника добудет для него обещанные доллары.
Камилл проводил его в прихожую.
— Что ты начал говорить, когда пришла Ивонна?— понизив голос, спросил Мариан.
— Да я не помню...— Только помню-то я прекрасно, все л о время я думал о Павле. Но после исповеди Ивонны такого нерыцарского решения я принять не могу; нет смысла противиться судьбе... Да и Павла эгого не заслуживает, Я ведь ее люблю...
Он чуть не сказал это Ивонне, когда вернулся в комнату.
На лестнице затихли шаги Мариана.
Камилл и Ивонна посидели молча — тишина, оставшаяся после ухода аМриана, застигла их врасплох. Это молчание нуждалось в сердечных словах. И вот у Ивонны на лбу прорезалась решительная морщинка: только не растрогаться! Холеной рукой она смущенно играла бокалом,
— Думаю, тебе понятно,— начала она наконец с напускной жестокостью, — что этак я не успею обегать весь класс на прощанье... Тут, кажется, уже ничего нет?—она посмотрела бутылку на свет, Камилл долил ей и хотел послать за следующей, но Ивонна решительно остановила его. Заставила себя изменить тон.
— Когда ты спутался с тетей Миной, это был такой гол, что его не взял бы даже Пирк. Шапку долой, ты мне понравился, только, признаться, поздновато, Я знаю — вы оба на моей совести...
На твоей совести и то, что у меня произошло с Павлой, хотелось сказать ему, но он промолчал.
— Я тебя здорово обидела, Камилл, но что поделать, коли уродилась мерзавкой...
Он успокоил ее примиряющим жестом.
— У меня морозец по спине пробегает, как подумаю, что послезавтра уеду —быть может, навсегда, Камилл! Это не чепуха — так вдруг перевести стрелки и двинуть куда-то по неизвестной колее, совсем в другом направлении... Я родилась в старом Бржевнове, в Страговском саду воровала с мальчишками груши, в Погоржельце мы клали пистоны на трамвайные рельсы и ждали в подворотнях, когда бабахнет,— и вдруг я американская миссис Циг-фельд, и бог весть, что будет дальше...
— Такие девушки, как ты, не пропадают, Ивонна. Им всегда вовремя удается перевести и другую стрелку...
Она посмотрела на часы.
— Отъезд за океан мне представляется жирной чертой под столбцом цифр, Камилл. Вероятно, мне следовало бы подсчитать их и взвесить, да что-то не хочется... В этом столбце не хватает рубрики «выдано»...— Она смотрела ему в глаза прямо, не уклоняясь.
В чем дело?—встревожился Камилл.
Она встала, обняла его на прощание и поцеловала долгим, полным чувства поцелуем. Почему она не целовала меня так, пока... Вдруг она привычно прижалась к нему, дыхание ее участилось. Отстранилась лицом, в глазах — искорка возбуждения.
— Ты дома один?..
Его сердце забилось — вот оно то, к чему он тщетно стремился все эти годы, когда горел к Ивонне, словно пучок соломы... Но тут в нем что-то воспротивилось: такое предложение — по ее кодексу чести — просто заменяет пожатие руки на прощание... Нет, ему нет нужды принимать из милости запоздавший дар, тем более что он влюблен в Павлу...
— К сожалению, мама дома...— соврал он, хотя тут же и подосадовал; но слово не воробей—вылетит, не поймаешь...
А Ивонна уже опять — просто товарищ.
— Ты меня любил, я тебя тоже немного, Камилл. Прости меня и не поминай лихом; чем так — лучше вообще не вспоминай.
После нее осталась пронзительная тишина и аромат ее любимых «Reve cTor»1. Жизнь обожает жестоко иронизировать, подумал Камилл чуть меланхолично, заставляя себя думать о Павле; но это ему не очень удалось,
Гости садились в машины.
— Где же Гейниц?—оглянулся Камилл.
— Сбежал,— ответила Мишь. Впрочем, этому никто не удивился, как и тому, что Руженка прислала извинение: на свадьбе Камилла у нее сердце истекло бы кровью.
Вместо исчезнувшего Гейница по тротуару приближалась знакомая полотняная каскетка.
— У кого же вы были свидетелем, юноша?— Тайциер ткнул пальцем в букетик мирта с белым бантом на лацкане Камилла.
— У самого себя...
— С ума сошли!—чуть ли не заорал Тайцнер. — Еще лет десять по крайней мере могли бы гоняться за девками! Нужно вам было так рано надевать хомут на шею?
— Нужно,— улыбнулся Камилл, жестом успокаивая Павлу — она расслышала эти слова и с несколько возмущенным видом ждала его у такси. Зевак, к неудовольствию пана Герольда-старшего, прибавилось: ни к чему
1 «Золотая мечта» — марка духов (франц.)
семье человека, которого обложили высоким налогом как миллионера, привлекать внимание слишком пышной свадьбой.
— Видно, сегодня пропал наш литературный разговор,— Тайцнер с укоризненным видом вытащил из портфеля уголок рукописи Камилла. Тот мысленно хлопнул себя по лбу: в этой свадебной суматохе напрочь забыл...
— Придется позвать к обеду еще одного гостя, — успел он шепнуть матери.— Примите приглашение выпить с нами рюмочку за здоровье моей жены! — обратился он к Тайцнеру.
— Здоровье молодой жены — дело серьезное, — просиял Тайцнер. — Только как сочетать с праздничным столом мои солдатские башмаки и вельветовые брюки? Я-то себя в них чувствую хорошо, но как будете себя чувствовать вы рядом со мной?
— Мы приглашаем вашу душу, а рядом с ней мы будем чувствовать себя так, словно тело ваше облачено в роскошный костюм и лакированные туфли.
Наконец вереница машин тронулась через город к южному шоссе; миновав Збраслав, начали взбираться вверх к Иловиште. После получаса езды первая машина с паном Герольдом свернула в лесистую долину и, обогнув длинный пруд, остановилась. За ней подъехали и остальные, празднично одетая толпа вывалилась из машин.
— Вот вам и свадебный подарок — целый пруд! — шепнул Пирк молодоженам.
Но тут сияющий, растроганный пан Герольд повел рукой в сторону полого поднимавшейся лужайки: у опушки леса белела новизной постройка, нечто среднее между просторной избой, бунгало и асиендой. Пану Герольду прекрасно удалось скрыть от молодоженов эту роскошную летнюю резиденцию: Павла только теперь поняла, и у нее задрожал подбородок — она даже не сознавала, что стоит с открытым ртом, как Алиса в Стране чудес; потом не удержалась и со счастливыми слезами бросилась на шею сначала Камиллу, потом пану Герольду и, наконец, свекрови. Пани Герольдову впервые за сегодняшний день охватило эгоистическое умиление, свойственное тем, кто дарит,— она обняла сноху и прижала ее заплаканное лицо к своему.
Мишь с некоторой озадаченностью издали наблюдала счастливых молодоженов. Взглянула на Мариана: интересно, какие мысли пробегают сейчас за его высоким лбом?
— Это называется — как бедной девушке счастье повалило,— сказала она вполголоса Мариану,
— А ты — тоже бедная девушка — правда, в духовном смысле как раз наоборот.— Он взглядом сравнил Мишь с сияющей невестой.— Но не будем предаваться напрасным иллюзиям: ни на что подобное не рассчитывай.
Бац! По крайней мере — откровенная речь рыцаря с поднятым забралом, и не очень-то утешает то, что эту речь можно объяснить с двух точек зрения. Мишь предпочла лишь одно объяснение:
— Я бы все равно побоялась жить здесь, в таком уединении!
Мариан оставил это замечание без комментариев.
В просторном холле гостей встречал треск огня в очаге, на полу у камина — шкуры, на низком столике — срезе огромного пня — большие игральные кости, между ними замешалось несколько орехов и девственной нетронутости книга записи гостей в роскошном кожаном переплете.
— Прямо скажем, скромное оформление,— прошептала Мишь Мариану.
— Постарайся упрятать подальше свое оскорбленное эстетическое чувство, все это приготовлено не для тебя; а Павла, как видишь, на верху блаженства.
Мариан прав: эта свадьба меня не касается и даже не затрагивает, убеждала Мишь саму себя; по крайней мере могу наблюдать беспристрастно, как развлекающийся зритель.
Все было предусмотрено и для свадебного торжества, и для хорошего настроения в последующей жизни: у стены— музыкальный инструмент, радиола, набор пластинок... Удобная деревянная лестница ведет к спальням на втором этаже.
— Как в фильме с Шлемровой и Раулем Схранилом,— произнесла вслух Мишь самым восхищенным тоном, на какой была способна.
Гости, громко расхваливая, осмотрели все помещения, вплоть до выложенной кафелем ванной комнаты — хром, стекло и запах лиственницы; откуда-то все время раздавались восторженные возгласы Павлы. Но куда больше счастливой невесты Мишь занимал Камилл: казалось, все застало его врасплох1 и чуть ли не шокировало. Вот теперь он как-то робко пробежал благодарным взглядом по лицам своих друзей: на Мариане уже чуть залоснившийся темный костюм, в каком он ходил на танцульки еще в гимназические годы; на скорую руку сшитое парадное платье Мишь (чего он так его рассматривает, словно оно кажется ему эксцентричным?), вечно расстегнутый пиджак Пирка (вероятно, он и не может застегнуть его, так раздался в плечах)... И вдруг Камилл словно устыдился перед ними за этот суперроскошный свадебный подарок.., Мишь в эту минуту даже пожалела его.
— Показывайте скорее остальные свадебные подари ки!..
(Похоже, среди них будет гипсовый гномик для сада или складная подводная лодка для пруда.)
Подарок, который молодожены развернули первым, был совсем неожиданный: роскошная тяжелая хрустальная ваза для цветов в виде корзины, и ручка — хрустальная, шлифованная. В пражской квартире Герольдов была такая же, только поменьше. Недавно ее убрали, ка*к устарелый предмет прикладного искусства, теперь она доживает свой век в уединении, служа вместилищем для ненужных мелочей, каких за долгие годы много накапливается в состоятельной семье.
Мишь заметила, как смутился Камилл, увидев карточку на дне этого бессмысленно дорогого презента, далеко превышавшего финансовые возможности дарителя: «С пожеланием счастья. Ян Гейниц». Не Гонза, а Ян1 Гейниц — этакая демонстрация отчуждения...
— Еще один подарок— воскликнула двоюродная сестра невесты, помогая выносить груду оберточной бумаги и коробок.
— Пардон, это моя скрипка,— отозвался Пирк. Однако веселье молодых почему-то задело мать жениха.
— Вы пришли на свадьбу прямо с занятий, да?— одарила она Пирка ласково-ехидной улыбкой.
— Но, мама, Павел ведь играл нам в ратуше!— удивленно сказал Камилл.
— Ах, боже мой, так это были вы? — покраснела пани Герольдова.— Извините, пожалуйста...
Мишь обменялась с Камиллом сочувственным взглядом. Не обращай внимания, Камилл, что в свой торжественный день ты подвергаешься мелким уколам,— ведь и для меня твоя свадьба, по милости Мариана, не слишком приятное событие...
Наконец гости уселись за пиршественный стол. Камилл
1 Гонза — уменьшительное от полного имени Ян.
на всякий случай еще раз приветствовал нежданного гостя, Тайцнера, несколько преувеличив его смущение будничной одеждой.
— Да кого это волнует? — добродушно произнес дядя Павлы, человек в форме лесничего. — У нас на свадьбу зовут любого встречного бедняка!
— Я вижу, мы друг друга поймем. — Тайцнер по-домашнему непринужденно взял у Тонички с подноса две рюмочки виски. — За мое и ваше здоровье, пускай мой приход принесет вам счастье!
Официантка Тоничка из дневного бара Герольда проворно разнесла аперитив. Несколько человек устремили взгляд в ту сторону, где сидел свидетель жениха, некоронованный авторитет среди гостей профессор Крчма. Он еще выжидал, по привычке взбивая рыжие усы. Однако уклониться было нельзя — пришлось встать.
— Обычно молодым, стоящим на старте совместной жизни, — взял он слово, — желают несбыточного: бесконечного счастья. Но жизнь длится десятилетия, а настоящее счастье измеряется минутами; некоторые так и не познали его. Быть может, к ним не благоволила судьба, но, скорее всего, они сами не умели его распознать, особенно сердцем. Однако я убежден: для того, кто хоть немного умен, жизнь очень часто может быть радостью, если исполнить три условия: любить людей, любить свою работу и никогда, даже в самом сложном положении, не терять чувства юмора. Говорят, радугу и счастье мы никогда не видим над своей головой, только над чужими. Но счастье едва ли придет к тем, кто его планирует и кто завидует счастью других.— Крчма поднял рюмку, обращаясь к молодоженам.—Поэтому вместо счастья я пожелаю вам другого: широты души, тогда счастье само ее заполнит.
Зазвенели в разных тональностях рюмки, Мишь поймала себя на том, что смотрит на Роберта Давида, он тоже искал ее взглядом, словно проверял, какое впечатление произвела его речь именно на нее. Статная фигура с широченными плечами, словно большая часть его телесной массы приходилась выше пояса; говорят, в молодости он занимался легкой атлетикой в сокольском клубе, успешно метал диск — правда, этот темный костюм сидит на нем неважно, видимо, Крчма не придает значения хорошей одежде и покупает готовые вещи; зато лицо выразительно, и осанка до сих пор прекрасная, короче, mens» sana in corpore sano1.
1 В здоровом теле здоровый дух (лат.).
От одноклассников молодоженов поздравил Мариан.
— Это ты хорошо сказал, что жизнь вдвоем — вдвойне жизнь, — шепнула ему Мишь.
— А разве мог я сказать, что в действительности жалею, что они раньше времени испортили себе жизнь?
— Ты уверен, что всякое супружество — проигрыш?
— Зависит от обстоятельств — например, от того, каковы устремления супругов. Есть такие области деятельности, с которыми семейная идиллия у очага да с кучей детишек у ног как-то не согласуется, а стало быть, у нее нет перспективы — например, подлинное искусство и настоящая наука.
Мишь тихонько вздохнула и выпила полрюмки по примеру своего визави — Тайцнера. И стала слушать, что говорил дядя невесты, лесник откуда-то с Шумавы.
— ...Так пусть твое перо, Камилл, пишет днем и ночью! Только чтобы это можно было читать, ну хотя бы как Клос-терманна или Врбу — у нас дома все их сочинения. Говорят, ни один из них ружья в руках не держал, а лес описывает лучше, чем любой лесник, так почему ж и тебе не суметь! Но пиши правду, никаких охотничьих россказней!
На «молодежном» конце стола раздались крики веселого одобрения, Павла не знала, куда деть глаза, пани Ге-рольдова тревожным взглядом искала помощи у Камилла, но тот оставался глух к ее замешательству.
— Извините, — встал насытившийся и подвыпивший Тайцнер. — Охотничьи россказни — всего лишь проявление повышенной фантазии, а пишущим людям фантазия необходима до зарезу. Вранье охотников и рыболовов сродни лживости общечеловеческих идеалов, в нем — тоже извечная тяга к лучшему, более совершенному. Без стремления перегнать других не было бы никакого прогресса. Олень-четырнадцатилетка — больше, чем шестилетка,— (дядя-лесник понимающе качнул своей окладистой бородой в знак одобрения таких профессиональных познаний), — метровая щука лучше, чем двадцать лещей, а гипербола или преувеличение да будут неотделимой частью поэтики прозаиков. Так что, Герольд, спокойно берите за образец жажду охотников и рыболовов достичь большего, чем это в их силах: их враки — святая ложь сказок, и сто маленьких врак при счастливом стечении обстоятельств могут сложиться в большой литературный образ.
В полутьме холла раздались восторженные рукоплескания. Все удивленно обернулись.
— Руженка! — поднялся пораженный Камилл. Он с радостью привел ее под руку, Крчма уже готовил для Ружен-ки место возле себя, но та двинулась в конец стола к молодым, где сидели Мишь, Мариан, Пирк и Тайцнер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20