).
Они чокнулись стаканчиками из-под горчицы; Мишь с удовольствием выпила свою порцию, словно простую минералку, и закатила глаза от наслаждения.
— Мишь, ты меня ошеломляешь!— Мариан многозначительно кивнул на тетрадку с надписью «Основы онкологии».— Уникальность моих процитированных тобой знаний сильно подкошена тем, что, кроме меня, сейчас все это знаешь и ты...
— А я никому не скажу. При одном условии: теперь, когда тебе уже не надо готовиться к экзаменам, ты будешь больше уделять внимания мне!
— Если б это зависело от одного меня — не сомневайся!— Он помолчал, сосредоточив взгляд на крошечных пузырьках, выскакивающих на поверхности вина; потом медленно поставил стакан на стол.— Однако у нас появился противник пострашнее моей учебы: действительная служба. Это теперь-то, через несколько лет после окончания последней в истории войны, вышагивать по плацу, как шут гороховый, в каком-нибудь Забытове на другом конце республики... Приветствовать по уставу ефрейторов такой, по словам Стейнбека, великолепно-бессмысленной, триумфально-нелогичной организации, как армия... Не повезло мне — те, кто годом младше меня, отбыли военную подготовку без отрыва от учебы. Понимаешь, что это означает для меня, когда наши исследования,— он трижды постучал по деревянной столешнице,— уже на верном пути? На два года выпасть из тележки — Мишь, да это, быть может, конец всей моей карьеры! Если ты еще не поняла, объясню: ни в чем ином не смогу я применить свои знания, кроме научной работы, у меня просто нет способности к практической медицине, это для меня скука смертная! Прописывать в каком-нибудь медпункте салицилку ревматическим старикам было бы для меня полной катастрофой!
Столь бурное излияние сильно озадачило Мишь. Кажется, я переборщил, на лице у Миши всегда точно написаны ее мысли, и нетрудно отгадать, что она думает сейчас: лечить больных — как может это быть катастрофой для медика?
Мишь медленно допила свой стакан.
— Да, про службу в армии я как-то забыла... А отсрочку до окончания ваших исследований тебе не дадут?
— После пятилетней отсрочки для учебы просить еще одну — об этом никто из господ в мундирах и слушать не станет, тем более что общенародная важность нашей работы для большинства из них — темный лес. Держу пари, многие из них понятия не имеют, что означает само слово «гематология»! И вообще, в тридцать лет ползать по-пластунски в грязи — и как я буду выглядеть среди восемнадцатилетних молокососов?
Мишь прошлась по комнате, бесцельно выглянула в окно, поправила криво висевшую картину.
— А что... что, если попросить моего отца? Подполковник медслужбы, конечно, невелика птица, но, может, у него есть знакомые — и одного я даже знаю: отец с ним на Дукле воевал, тот уже генерал. Давай съездим к папе вдвоем, а, Мариан? Ты, конечно, гораздо лучше меня объяснишь ему все ваши дела с лейкемией, и вообще... Не бойся, я не собираюсь выставлять тебя в роли жениха, папе такие вещи до лампочки. Да он и не знает тебя, у него и представления нет, что мыс тобой... в общем, предоставь это мне. Плохо только, Пирк работает теперь на другой дороге, не повезет нас зайцем, как в тот раз с Робертом Давидом... Я сейчас, правда, с финансами на нуле, ну да ты уж как-нибудь выдержишь расходы на дорогу, раз ты теперь «д-р мед.»!
Поехали. Черт возьми, я взрослый человек, притом не последний в поле обсевок — в типографии, поди, уже отпечатали мои визитные карточки с этим самым «д-р мед.», что же это я так робею перед каким-то доктором Михлом?..
— Чао, папа! А это Мариан, мой лучший однокашник... то есть мой будущий товарищ... тьфу, что я мелю: лучший товарищ по школе, раз как-то на переменке он залепил мне волосы пластилином, помнишь, никак не могли смыть, и вы тогда отстригли мне косу, так что я по крайней мере стала совсем современной...
— У Эммы отроду был дар сразу браться за нужный конец,— объяснил Мариану подполковник Михл (а чего объяснять, мне-то известно — такую словесную непринужденность Мишь будто от Пирка переняла!).
— Я очень хотела повидать тебя, папа, но не стану скрывать — мы явились еще и с другой целью. Говори, Мариан.
Захваченный врасплох, Мариан укоризненно посмотрел на нее: как это, выкладывать сразу, даже не познакомившись толком?.. Подумал, с чего начинать.
— Я уже несколько лет работаю в Институте гематологии, хотя был всего лишь студентом. Мне повезло — уже тогда меня подключили к коллективу, занятому исследованиями...
— Значит, у вас, по-видимому, есть талант. Мариан скромно пожал плечами.
— Еще бы не талант! — встряла Мишь.—Знаешь, с кем он сотрудничает? С самим шефом института профессором Мервартом, потом там один врач-специалист и один химик-фармацевт!
— Примите мое почтение, — проговорил подполковник. Мариан метнул на него взгляд—нет ли в этих словах
оттенка иронического превосходства старшего над младшим?
— Профессор Мерварт как бы только курирует нашу работу, предоставляя нам, в общем, полную свободу.
— Над какой же проблемой вы трудитесь?
— Злокачественное заболевание крови —ищем способ химическим путем воздействовать на гемоцитобласт, цель наша —создать и внедрить в практику новый препарат.
— И перспективы весьма многообещающи. — Мишь трижды постучала по дереву.—У морских свинок и собачек после лечения уже не бывает ни лихорадки, ни поносов...
— Если только искусственно вызванные заболевания у животных дублируют течение болезней у людей.
— Это, безусловно, не так, пан подполковник, полной аналогии, разумеется, не существует; но, к сожалению, в экспериментальной медицине мы можем опираться только на подобные опыты...
Доктор Михл кивал с несколько снисходительным выражением.
— При некоторых формах острой лейкемии мы достигли уже неплохих результатов. Предстоит самый решающий этап: начнем применять наш препарат при лечении больных в институтском стационаре.
Михл неторопливо приготовил сигару, закурил и с некоторым упреком посмотрел на дочь.
— Не понимаю только, чего в этой связи ожидаете вы от полкового лекаря,—с легкой самоиронией обратился он к Мариану.— Моя высокая специализация относится больше к области, наиболее актуальной в армии: потертости, отчасти венерические болезни, иногда — идиосинкразия к строевым занятиям, выраженная в форме симуляции самых разнообразных недугов. Еще меня теперь обязали обучать армейских самаритянок. Надеюсь, что при этом начальство исходило не из афоризма Бернарда Шоу, который сказал: «Кто умеет — работает, кто не умеет — учит».
А человек-то он довольно интересный и, кажется, не заслуживает того слегка пренебрежительного, скептического отношения, которое я обычно питаю к гарнизонным врачам. И Мишь в чем-то похожа на него: та же склонность к иронии, сходное строение лицевой части черепа, изгиб os orbitalis... И смуглый оттенок кожи.
— Так что, полагаю, вы не собираетесь испытывать ваш препарат в гарнизонном госпитале, если даже у нас и объявится, что мало вероятно, случай лейкемии.—Тут Михлу удалось выпустить в воздух отличное колечко дыма.
— Боюсь, пан доктор, тут недоразумение. Мы приехали к вам совсем по другому делу.
Опытным, подозрительным взглядом Михл провел по животу дочери — и успокоился. Мариан все не мог найти слова, и тогда заговорила Мишь.
— Если теперь Мариана призовут в армию, это будет означать, что в науке ему конец,— немного патетично произнесла она.— А отсрочки ему больше не дадут.
Подполковник положил сигару на край пепельницы, скрестил "руки на груди — жест, не слишком обнадеживающий.
— Стало быть, если не ошибаюсь, пан коллега рассчитывает на переосвидетельствование.
От этого «пан коллега» у Мариана несколько сжалась душенька.
— А кстати, есть ли у вас причины жаловаться на здоровье?
— Мариан два с половиной года пробыл в концлагере!— воскликнула Мишь.
— И вынесли оттуда что-нибудь серьезное? Туберкулез, болезнь сердца, разрушенные почки или хотя бы серьезные осложнения после тифа?
Что это? Он мне подсказывает? Обмануть? Но ведь он сам врач, тут уместнее всего полная откровенность!
— При медицинском осмотре по моем возвращении из Ораииенбурга ничего такого у меня не нашли.
— Но тогда...
— Папа, да дело же не в том, болен он или нет, а в том, что такой шанс в науке для Мариана больше никогда не повторится! Через год-полтора работу закончат, и, даю голову на отсечение, закончат успешно. И если теперь Мариан на два года выключится... не может же он тогда рассчитывать на соавторство, пойми ты это!
— Это я понимаю отлично. Вопрос только вот какой: в чем пан Навара видит главный смысл работы —в том, чтобы помогать больным, хотя бы и безымянно, или в том, чтобы публично украситься успехом, званием, Почетной грамотой в рамочке на стене... Я, наверное, слишком старомоден, но с точки зрения врачебной этики важнее первое, то есть в данном случае сознание, что ты внес добрую лепту в это исследование.
— Прямо как проповедник!— не сдержалась Мишь.— А тебе в его возрасте не хотелось признания, у тебя не было честолюбия, желания добиться успеха? Знаешь, сколько вложил Мариан в эту работу собственных идей, как он трудился в поте лица, сколько ночей, сколько суббот с воскресеньями... по шесть часов кряду брать кровь у морских свинок или даже просто наблюдать за их поведением, вместо того чтобы отправиться гулять, в кино, на танцы!..
Ну, без такого натиска Мишь могла бы и обойтись; дочь, конечно, лучше знает своего отца — но что, если в нем говорит скрытая ревность к коллеге, к этому медицинскому эмбриону, младше его на тридцать лет? Сам же намекнул, что он, в сущности, обыкновенный полковой лекарь, не добившийся никаких успехов.
— Уважаю трудовой энтузиазм пана Навары,— отец Миши заговорил теперь почти так, словно Мариана тут и нету, — но вы ведь приехали ради другого..— Наконец-то он повернулся к Мариану.— Вы хотите, чтобы я помог вам устроить переосвидетельствование, для которого нет других причин, кроме вашего нежелания нести действительную службу в армии,— нежелания, правда, мотивированного благородными побуждениями. Я рад вам обоим, но если вы приехали только для этого, то очень сожалею, что обратились вы не по адресу.
Да, голубушка, не задалась тебе поездка! Мариан глянул на Мишь чуть ли не со злорадным торжеством. И хотя говорить больше было не о чем, он все же не упустил случая заметить:
— Я хотел бы только немножко очистить себя от подозрения, будто главный мой мотив — нежелание пройти действительную службу. Мне же прежде всего жалко потерять два года самого продуктивного возраста человека. Ведь авторы многих открытий были очень молоды: Бантинг открыл инсулин в двадцать лет, Эрлих открыл клетки, производящие гормоны, еще студентом, Гельмгольц тоже еще учился в университете, когда опубликовал свой труд об энзиматической функции дрожжевого грибка...
Какие имена! Не переоцениваешь ли ты свой талант, парень? — читалось по лицу подполковника, но вслух он сказал иначе:
— Преклоняюсь перед вашими познаниями в истории науки и перед вашей здоровой самоуверенностью, но, к сожалению, не могу переступить через собственную тень я прежде всего солдат и, следовательно, волей-неволей на стороне армии. И от этого недостатка я уж никогда не избавлюсь. Кроме того, я убежден, что армия для молодого мужчины— нечто принципиально необходимое, потому что там он учится не только стрелять из винтовки и собственноручно пришивать пуговицы, но кое-чему более важному: способности приказывать и подчиняться. Большинство молодежи сейчас, после войны, видит в военной службе некий анахронизм, в убеждении, что войн никогда больше быть «е может. Я, во-первых, не считаю это еще доказанным, а главное, уверен, что мужчина, не узнавший, что такое военная дисциплина, — лишь наполовину мужчина.
— Вот и все, — после неловкой паузы произнесла Мишь. — Ну, большое тебе спасибо, папа. Жаль только, что мы зря потратили две сотни на билеты... Видишь ли, до сих пор Мариан, как студент, получал в институте за работу всего шестьсот в месяц.
Мариан отрицательно покачал головой — мол, это к делу не относится; ему очень хотелось вслух напомнить Миши свой тайный принцип: ни у кого не проси одолжений и никому их не оказывай! — Ох уж это добродетельное, праведное поколение, вскормленное идеализмом! Зе-леномундирник, маскирующийся белым халатом... Наверное, не сумел в жизни совершить ничего порядочного, вот и вынужден внушать себе ложную мысль, будто все, что он делает, порядочно; причем не только в своей профессии, но и в области этики... Приказывать и подчиняться... Да человек равно не создан ни для того, чтоб заставлять других, ни тем более чтоб других слушаться! Этим тысячелетним навыком люди только взаимно отравляют себе существование... Но объяснить все это товарищу подполковнику должен бы скорее Эйнштейн, а не я.
Так, но теперь и я выведу на огневую позицию свое орудие. Тебе угоден этический идеализм — получай! Ответить на недостаток доброй воли достойным поступком—значит сорвать триумф того, кто обнаружил бескомпромиссную принципиальность. Мариан встал, не отдавая себе отчета в том, что принял чуть ли не торжественную позу.
— Признаю ваши аргументы, пан доктор, и подчиняюсь. Но позвольте еще одну просьбу: хочу попросить у вас руки вашей дочери.
Мишь так и разинула рот, просто оцепенела. Подполковник Михл заморгал, тоже поднялся, загасил сигару в пепельнице.
— Не уверен, что не ослышался...
Но в ту же секунду судорога в Мишиных голосовых связках отпустила, и она выговорила одновременно с отцом:
— Я, кажется, ослышалась...
— Твердо надеюсь, что вы хорошо меня поняли. Мы с Эммой хотим пожениться.
Подполковник развел руками, как бы не зная, что с ними делать. Мариан краем глаза наблюдал за обоими; шок Миши проходил, краска вернулась ей в лицо, что опытным глазом врача заметил и отец:
— Ты-то разве не знала?
— Нет, как же, папа... Просто мы не хотели таким аргументом как-то повлиять на твое решение насчет злополучного призыва Мариана...
Мишь врала, как по писаному — она уже совсем оправилась.
— Я придерживаюсь мнения, что нехорошо вмешиваться в сердечные дела детей. Если вы любите друг друга — от всей души желаю, чтобы все у вас хорошо сложилось. И я рад, что продолжится традиция нашего рода— теперь уже и по прялке, и по мечу — и даже обогатится талантливым ученым, который вполне уравновесит мое армейско-лекарское ничтожество! — Отец обнял Мишь, пожал руку Мариану, потом положил ладони на плечи обоим. — А теперь попробуем раздобыть в этом богоспасаемом городишке хоть бутылку шампанского...
Мариан краем глаза наблюдал будущего тестя. Как-то ты, в свете наших родственных отношений, выкрутишься теперь из неприятного дела с переосвидетельствованием? Но Михл ни словечком не затронул эту тему. Коли раз сказал «нет» — его личная (а в данном случае и солдатская) гордость требует оставаться последовательным... И, говоря откровенно, это свойство моего будущего родственника мне даже импонирует.
Только когда уже прощались перед отъездом — все трое в несколько приподнятом настроении (шипучего оказалось две бутылки, да еще коньячку подбавили), подвыпивший отец невесты сказал:
— Ценю, Мариан, что ты — хотя я и обманул твои надежды — не только не хмуришься, но даже улыбаешься мне. Вообще запомни: выражение, которое ты надеваешь на свое лицо, имеет куда большее значение, чем то, во что ты одет... (Намекает на защитное сукно, в которое мне предстоит облечься?)—Только смотри, не руководствуйся этим принципом, когда Эмме захочется нового платья... Ну, всего вам, детки, — ни пуха, ни пера!
— Ох, Мариан, заключительная часть, твоего выступления перед папой —это был гол! — сказала Мишь, когда поезд тронулся. — Если б я не сидела на стуле, свалилась бы с ног!
— Надеюсь, это не был удар ниже пояса.
— Кого в свидетели позовем?
— Один — бесспорный: Роберт Давщ: Да у него сердце разобьется, но вслух этого не сказала.
— Ах, Мариан! — Мишь со счастливым видом даже подпрыгнула на мягком сиденье — отец великодушно купил им обратные билеты в первом классе, не совсем логично обосновав это тем, что сам, при служебных поездках, имеет право на мягкий вагон. — Я, кажется, в жизни еще не ездила в мягком! Только лучше бы он дал нам эти деньги...
— Денег у нас теперь будет — ого! Дай только получу красный картонный цилиндр со свидетельством, а к нему докторскую зарплату! Сколько, думаешь, будут мне платить — четыре тысячи или пять?
— А что мы купим, Мариан? Можно начать с просторной виллы, и чтоб камин в огромном холле...
— Согласен. А несколько дней после свадьбы, пока подыщем такую, перебьемся в моем общежитии. И на деньги, что сэкономим на оплате твоего общежития, купим автомобиль. На первое время — «тюдор», пока не наклюнется что получше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20