Поймала его на ребенка, мерзавка...
— Не понимаю я твою хандру.
— Точнее, это депрессия от собственного бессилия. Смотрю на людей, которые занимаются в читалке, делают выписки, постигают что-то—одним словом, проводят время с толком. А я торчу там впустую...
— По-моему, ты нуждаешься в откровенном разговоре, Камилл. — Роль утешительницы павшего духом мужчины — всегда шанс... А впрочем, только к такому результату и мог привести Камилла поспешный, вынужденный брак. — Жизнь — скорее синусоида, чем прямая, у одних только счастливчиков она непрерывно поднимается...
Ну вот — сдается, все мы навсегда отмечены печатью Роберта Давида!
— Насколько я помню, в геометрии ты была сильна, — усмехнулся Камилл. — По крайней мере Ивонна призналась мне, что математику сдувала преимущественно у тебя.
— Хочешь, открой сердце старой приятельнице, коль скоро ты очутился в нижней фазе синусоиды — чего, к слову, не могут избежать творческие натуры!
— Торжественно, как молитвенник в кожаном переплете... но не преувеличивай, Руженка. Творческая натура.., работает, так сказать, на ящик, если не на корзину — подразумеваю корзину для бумаг. Одна рукопись застряла в издательстве без ответа, другую не могу сдвинуть с места. В столе у меня еще несколько рассказов, не говоря о стишках. Мои «творческие» перспективы, пожалуй, лучше всего понял Тайцнер, который тихо и бесповоротно от меня отмежевался.
— Но на твоей свадьбе он так говорил, будто готов за тебя в огонь и в воду!
— А видишь — именно в его издательстве и лежит уже два с половиной года моя «пограничная» повесть. Скорее всего, ее давно выбросили в корзину, ведь рукописи, как известно, не возвращают...
— Тайцнер... А у самого уже третья книга в производстве...
Руженка тут же подосадовала на себя; вполне могла бы обойтись без такой неловкой демонстрации своей осведомленности...
Миновали еще один дневной погребок, изнутри неслись звуки модного шлягера, назойливо повторяющего оптимистическое утверждение, что «у нас всегда весна». Руженка слегка придержала Камилла, вопросительно подняв брови, кивнула на вход.
— Да в таком гвалте нам пришлось бы глотку надрывать вместо разговора,— возразил он.
Что это с ним? Певец там, внутри, поет совсем тихо, задушевно... Может, у Камилла возникло упорное отвращение к подобным заведениям, с тех пор как отобрали их собственный бар,— хотя пражане, вероятно, всегда будут называть его «У Герольда»?
Поднялся ветер, погнал по улице пыль, Руженка повернулась спиной к ветру, спасая прическу.
— У нас в читалке ты первый раз?
.— Там тихо и никто не мешает,—вместо ответа сказал Камилл.
— А дома тебе мешает ребенок?
— Ребенок тоже... Это прозвучало достаточно красноречиво — и приятно
для слуха Руженки. На щеку ей упала капля, на лоб*— другая.
— Дождь начинается,— обрадовалась она: теперь-то уж Камиллу придется что-то решать.
Он поднял голову. Небо заметно темнело, тучи наплывали со всех сторон. Камилл нерешительно посмотрел в лицо Руженкег
— А нельзя ли ненадолго... скажем, к тебе? Знаю, напрашиваться не принято, но мы с тобой столько лет сидели за одной партой...
Руженка едва справилась с собой, чтобы не обнаружить безмерного ликования. Господи, неужели он всю дорогу клонил именно к этому? Ах, дура я, дура! У него чувствительная, легко ранимая душа поэта, ему необходимо духовное прибежище — но только ли духовное?.. И я уже не та краснеющая девчонка-очкарик, от которой мальчишки держались подальше — если только им не было от меня что-нибудь нужно... И сразу так ясно, четко всплыла в памяти свадьба Камилла. Тысячу раз будь благословенно мое наитие, заставившее меня тогда превозмочь себя и п каком-то припадке самоистязания все-таки отправиться туда, чтоб испить до дна горькую чашу! Ехать как на казнь — и дождаться триумфа над всем женским полом, включая невесту!
В мгновенном приливе эйфории Руженка уже не думала о том, что дождь испортит прическу. Да, твердая воля, которую я проявила тогда, будет и впредь приносить мне выгоды. Свадьба Камилла — это был переломный момент, в сущности, решающий, благодетельный импульс, заставивший меня развить в себе новые качества. Когда смотришь на жизнь с большой высоты, видишь прежде всего главное, а не мелкие удачи и неудачи. Даже папа заметил, что я теперь краснею в два раза реже!
— Двинули скорей, промокнем!—Она схватила Камилла за руку, заставила бежать. Глянула на часики — ура, сегодня во всем везет! Родители уже ушли из дому.., Дождь припустил, но что значит какая-то промокшая блузка? Радостно влекла Руженка Камилла вверх по лестнице, словно нечаянную редкостную добычу,
— Ну вот... Что приготовить? Чай, кофе или лучше грог? Мокрый пиджак повесь на плечики. Но первым долгом — грогу...
Она выбежала и вернулась в халатике с оборочками, извинилась за такое неглиже — промокла-то ведь не меньше Камилла!
— А ваших нет дома?
— В кино ушли.
Убежала, стук собственных каблучков смутил ее — стоп, придержи-ка маленько, как бы такая прыть, достойная шестиклассницы, не показалась анахронизмом при твоих-то двадцати семи годках! Уже двадцать семь — о боги, как безвозвратно и... впустую пролетело время, отмеренное для любви, для так называемых безумств молодости, хотя бы для скромных приключений... Но ничто еще не потеряно, как знать, быть может, Камилл и явился, чтобы искушать судьбу, ведь выбрал же он место для работы именно в моей читалке... Камилл, любимый мой Камилл — дело моего престижа, пускай мне суждено прождать еще не знаю сколько...
Руженка вернулась с грогом, обменяла стакан, который он взял сначала,— в другом было больше рому, чем воды.
— Ну, рассказывай о себе, должны же мы разобраться, почему нижние фазы твоей синусоиды так глубоко упали...
Она села на диван, закинув ногу на ногу, руки широко распростерла по спинке... халат стянут только поясом на талии — великолепная ситуация, которая ей и не снилась: она принимает Камилла в отсутствие родителей!
Постепенно он разговорился: сел на мель со своей психологической повестью, в которой хотел исследовать душу заключенного, вернувшегося из концлагеря.
— Как бы тебе объяснить... Смысл анализа заключается ведь в том, чтобы снова собрать воедино отдельные части, да так, чтобы получилось нечто более цельное, чем прежде... Анализ и классификация — всего лишь предварение синтеза. А я вроде мальчишки: разобрал часы из любопытства, как там они работают, а собрать не умеет. Другими словами, знание концлагерной обстановки, полученное через Мариана, оказалось недостаточным. Я понял вдруг, что сотня подробностей, о которых услышал, может, пожалуй, составить недурную мозаику, но никак не единое целое. В общем, правдоподобно изобразить бесчеловечный мир постоянных унижений вряд ли возможно, если не пережил всего этого лично. Правда, для изображения чувств героя, которому, пока он был в заключении, изменила любимая, у меня хватило бы личных переживаний.—Камилл усмехнулся с некоторой горечью. —Но тут ведь вопрос принципиальный: я чувствую, что эта проблема, вся эта тема очень далека от того, что нынче требуется,—от картины «кипучей эпохи созидательных усилий, борьбы нового против старого в свете завтрашнего дня при социализме».— Горькая ирония прозвучала в этих его словах.— А писать о наших стахановцах я, к сожалению, не умею — и не собираюсь.
— Возможно, тебе полезно прочитать что-нибудь на аналогичную тему. Ты ведь был лучшим в классе по французскому языку; читал Давида Руссе? — Она внимательно следила, как подействует на него ее профессиональная эрудиция.— Если хочешь, я с удовольствием покопаюсь в нашей картотеке и уже послезавтра что-нибудь тебе подброшу.
— Спасибо, Руженка, ты неоценимое сокровище.
— Однако этот ром что-то ударил мне в голову,— Руженка одарила Камилла сияющим взглядом.— А ты пьешь как монашка, сейчас приготовлю еще... Да расскажи о наших, все меня забросили, только Пирк зашел как-то в библиотеку, понадобилась ему специальная литература о его любимых машинах...
Дождь порывами хлестал по окнам, чувство защищенности от непогоды усиливало интим. Руженка внесла из кухни новую порцию грога, села за угол стола, поближе к Камиллу. Наконец-то: впервые сегодня он смотрит на меня как на женщину и, быть может, думает то же, что и я: а не прав ли был Роберт Давид, когда старался сблизить нас двоих? Когда в тот раз они ехали на автомобиле в Катержинки, Камилл сказал ей в доверительном разговоре, что брак по разумным соображениям, без страстной любви — вещь для него непредставимая. А какого счастья дождался бедный парень со своей большой любовью Павлой? Какого понимания может он ждать от нее, от этой расчетливой девчонки, этой откровенной потребительницы? Должен же он чувствовать, что я-то готова была звезды с неба для него снести... в конце концов, и сложена я недурно... «Берите в жены девушек со спортивной фигурой, а не с красивым личиком»,—внушал как-то мальчишкам наш учитель физкультуры, когда мы сумерничали на привале во время лыжного похода; этому учителю самому изрядно испортила жизнь неверная красотка,. А Крчма с ним согласился.
— С Робертом Давидом встречаешься?
— Мариан должен благодарить его с утра до ночи: Крчма вытащил его из большой беды... от которой мог пострадать и я.
— А почему о таких вещах я узнаю после того, как все кончается?— Руженка, любопытствуя, придвинулась к нему.— Рассказывай же!
Камилл поведал ей историю с Надей Хорватовой, завершившуюся тем, что Крчма принес профессору Мервар-ту неопровержимые доказательства того, что несчастная покончила с собой. Это совсем иначе осветило халатность Мариана: у Нади попросту появился случай реализовать одну из многих возможностей. Не исключено, что и халатности-то никакой не было, Теперь они могли представить дело и так.
— А ты тут при чем?
— При том, что та другая злополучная баночка была моя.
— Так что ты несколько преждевременно ушел из института.
— Я не хотел еще больше осложнять жизнь Мариану. В таких ситуациях всегда ведь оживает то, что уже было улеглось, — например, вспоминают о чьем-нибудь неподходящем происхождении...
Дождь переставал; Руженка слушала Камилла затаив дыхание.
— Где же ты теперь работаешь?
— Подыскиваю что-нибудь... Она осеклась.
— А Павла?
— Дома с ребенком.
— То есть у вас никакого заработка?!
— Я нашел покупателя на одного Прайслера, эта картина еще из нашей старой квартиры. Надеюсь, сделка состоится.
А я-то, я-то...
— А я-то тащила тебя в погребок... О господи, прости, Камилл!— Она положила ему на руку горячую ладонь.
Он виновато глянул на нее.
— Это ты меня прости, Руженка. Мы с тобой товарищи, так что... Понимаешь, ребенок еще маленький, но ты не поверишь, сколько ему всего надо, и Павле...
Голос его странно прервался — словно от рыдания.
Руженка села рядом, в утешение сжала его руку обеими ладонями, он ответил слабым пожатием. В висках она слышала стук собственного сердца, но очень скоро к ее взволнованности примешался оттенок разочарования: стало быть, то, что он пришел к ней в дом, было вынужденным— да, слово «нужда» тут самое верное... Если б он хотел близости с ней —лучшего случая, чем сейчас, не представилось бы, когда ее чувства напряжены до отказа,— а он, вместо того чтоб хотя бы обнять ее, только пассивно оставляет свою руку в ее руках, и в его слабом пожатии— просто благодарность, признательность за сочувствие и понимание, и ничего больше... Как долго, как долго еще буду я питать напрасные иллюзии? И припомнилось ей жестокое суждение двух ее товарищей; дело было в восьмом классе, они и не подозревали, что Руженка стоит у них за спиной. «Берегись неудовлетворенных девчонок — Руженка из тех, что повиснет у тебя на шее так, что посинеешь, полузадушенный...»
Сжав губы, Руженка отсела на прежнее место, под влиянием какого-то унизительного стыда избегая его взгляда; но и Камилл тоже искал прибежища в стакане с остывшими остатками грога.
— Надо что-то придумать, Камилл,— заговорила она потом будничным тоном — и все прошло, ушло, отрезвевшее сердце забилось спокойно, от случайной вспышки счастья остался лишь некий гибрид понятий, на первый взгляд противоречащих друг другу: рассудочное сочувствие.— Не можешь ты жить распродажей картин, да и без отметки в паспорте тебя скоро сочтут тунеядцем. Не обижайся, но одна наша сотрудница собирается в декретный отпуск, а замену себе еще не подыскала. В денежном отношении это место не Эльдорадо, но полагаю, тебе и за твоих мышей в институте платили не бог весть сколько.
Теперь она отважилась посмотреть ему в глаза. Как это я еще в читалке не заметила то непривычное, что так ясно написано на его исхудавшем, бледном лице: усталое разочарование и преждевременный скепсис... Жизнь вокруг него закружилась на полные обороты, молодежь, с лопатами на плече, отправляется в добровольные бригады, сама Руженка, в голубой форменной рубашке со значком Союза молодежи, целых три недели трудилась на благоустройстве Летенского плато... Атмосфера размаха, Дорога молодежи, новинка на улицах — троллейбусы, новостройки-гиганты, впервые после десяти лет мясо без карточек, ударные вахты в честь побед Затопека —а до Камилла будто не доносятся даже отзвуки того, чем так переполнена эпоха всеобщего энтузиазма, и ошибок, и убежденности, и — иногда — немножко наивной романтики. Кто остановится хоть ненадолго... Ну да, исключили из университета — но единственная ли это причина того, что Камилл, с его одухотворенным лицом, оратор и гордость класса, человек, обладавший лучшими предпосылками для того, чтобы добиться успеха,— что он оказался где-то на обочине?
— Это ведь совсем не трудно — вести картотеку и прочее в этом роде...
Руженка постепенно загоралась этим планом — в прошлом все ее старания завоевать приязнь Камилла, правда, ни к чему не привели, но должен же он наконец понять, что я желаю ему добра, что я могла бы стать ему бескорыстной помощницей, чем-то вроде подруги-литератора, ведь я, пожалуй, куда начитанней, чем он...
Дождь совсем перестал, и комната озарилась закатным солнышком, тем ярким желтым сиянием, в котором столько надежд, внушенных свежеумытым небом.
— Спасибо, Руженка, ты так заботишься обо мне... Если это место в библиотеке еще свободно, я бы его принял..,
— Глазам своим не верю! Откуда ты время-то выкроил, чтобы отмахать такую даль, через полгорода!
Нечестно было бы отвечать на ее иронию своей: Мишь имеет на нее полное право. Мариан извлек из портфеля бутылку «Шато Мельник», из шелковой бумаги развернул букет чайных роз. На просветлевшем лбу Миши читалось изумление: вроде сегодня не мои именины и не день рождения—уж не собирается ли он просить моей руки?
— В чем дело-то?—довольно неуверенно спросила она.
— Сегодня я, ободрав уши, пролез через последние медные трубы госэкзаменов — один бог знает как, я почти и не готовился... Через три недели произнесу торжественное «Spondeo»1 и получу свиток, а в свитке том будет написано, что за тобой ухаживает «д-р мед.».
— Мариан!— Мишь повисла у него на шее, подозрительно отвернув лицо, словно лук резала.— Да я еще счастливее тебя! А зачем букетик-то?— Она вытерла глаза.— Ведь его я должна тебе преподнести!
— А это за твое бесконечное терпение. Личность менее святая давно дала бы мне отставку за пять с половиной лет систематического пренебрежения...
Мишь пересчитала розы:
— За каждый год искуса по три штуки! При моей святой скромности —сойдет.
1 Торжественно обещаю (лат.).
Но что я надену на твой торжественный выпуск? Сметать что-нибудь на живую нитку... Деньги займу у Руженки. Или у Пирка — он теперь у нас самый состоятельный. Хотя нет, у Пирка не попрошу. А то он просто купит мне платье... По собственному выбору! Самое дорогое и самое безобразное, какое только можно достать!
— Выпьем же за это!—Мариан собрался откупорить бутылку.
— Приносить в этот дом алкогольные напитки строго воспрещается! Наш новый комендант просто собака. Но пускай попробует помешать нам «обмывать» нового доктора, да еще какого!
— По расхожим представлениям — плохого. Недавно вижу на улице — люди столпились, кто-то кричит «доктора!», и я, олух, опрометчиво вызвался. На земле лежит человек без сознания, сердце работает, на инсульт не похоже— я просто не знал, что делать. А меня доверчиво расспрашивают, что с ним такое. Что мне оставалось? Я и ответил — в больнице, мол, выяснится... Единственное, на что я оказался способен, это вызвать «скорую»; но это сделал бы и старикан сторож с соседней автостоянки.
— Зато он, в отличие от тебя, не знал бы, что все соматические клетки многоклеточных организмов обладают идентичной генной системой — геномом, — торжественно продекламировала Мишь (ты, голубушка, просто прочитала краем глаза эту фразу в раскрытом на столе учебнике!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Не понимаю я твою хандру.
— Точнее, это депрессия от собственного бессилия. Смотрю на людей, которые занимаются в читалке, делают выписки, постигают что-то—одним словом, проводят время с толком. А я торчу там впустую...
— По-моему, ты нуждаешься в откровенном разговоре, Камилл. — Роль утешительницы павшего духом мужчины — всегда шанс... А впрочем, только к такому результату и мог привести Камилла поспешный, вынужденный брак. — Жизнь — скорее синусоида, чем прямая, у одних только счастливчиков она непрерывно поднимается...
Ну вот — сдается, все мы навсегда отмечены печатью Роберта Давида!
— Насколько я помню, в геометрии ты была сильна, — усмехнулся Камилл. — По крайней мере Ивонна призналась мне, что математику сдувала преимущественно у тебя.
— Хочешь, открой сердце старой приятельнице, коль скоро ты очутился в нижней фазе синусоиды — чего, к слову, не могут избежать творческие натуры!
— Торжественно, как молитвенник в кожаном переплете... но не преувеличивай, Руженка. Творческая натура.., работает, так сказать, на ящик, если не на корзину — подразумеваю корзину для бумаг. Одна рукопись застряла в издательстве без ответа, другую не могу сдвинуть с места. В столе у меня еще несколько рассказов, не говоря о стишках. Мои «творческие» перспективы, пожалуй, лучше всего понял Тайцнер, который тихо и бесповоротно от меня отмежевался.
— Но на твоей свадьбе он так говорил, будто готов за тебя в огонь и в воду!
— А видишь — именно в его издательстве и лежит уже два с половиной года моя «пограничная» повесть. Скорее всего, ее давно выбросили в корзину, ведь рукописи, как известно, не возвращают...
— Тайцнер... А у самого уже третья книга в производстве...
Руженка тут же подосадовала на себя; вполне могла бы обойтись без такой неловкой демонстрации своей осведомленности...
Миновали еще один дневной погребок, изнутри неслись звуки модного шлягера, назойливо повторяющего оптимистическое утверждение, что «у нас всегда весна». Руженка слегка придержала Камилла, вопросительно подняв брови, кивнула на вход.
— Да в таком гвалте нам пришлось бы глотку надрывать вместо разговора,— возразил он.
Что это с ним? Певец там, внутри, поет совсем тихо, задушевно... Может, у Камилла возникло упорное отвращение к подобным заведениям, с тех пор как отобрали их собственный бар,— хотя пражане, вероятно, всегда будут называть его «У Герольда»?
Поднялся ветер, погнал по улице пыль, Руженка повернулась спиной к ветру, спасая прическу.
— У нас в читалке ты первый раз?
.— Там тихо и никто не мешает,—вместо ответа сказал Камилл.
— А дома тебе мешает ребенок?
— Ребенок тоже... Это прозвучало достаточно красноречиво — и приятно
для слуха Руженки. На щеку ей упала капля, на лоб*— другая.
— Дождь начинается,— обрадовалась она: теперь-то уж Камиллу придется что-то решать.
Он поднял голову. Небо заметно темнело, тучи наплывали со всех сторон. Камилл нерешительно посмотрел в лицо Руженкег
— А нельзя ли ненадолго... скажем, к тебе? Знаю, напрашиваться не принято, но мы с тобой столько лет сидели за одной партой...
Руженка едва справилась с собой, чтобы не обнаружить безмерного ликования. Господи, неужели он всю дорогу клонил именно к этому? Ах, дура я, дура! У него чувствительная, легко ранимая душа поэта, ему необходимо духовное прибежище — но только ли духовное?.. И я уже не та краснеющая девчонка-очкарик, от которой мальчишки держались подальше — если только им не было от меня что-нибудь нужно... И сразу так ясно, четко всплыла в памяти свадьба Камилла. Тысячу раз будь благословенно мое наитие, заставившее меня тогда превозмочь себя и п каком-то припадке самоистязания все-таки отправиться туда, чтоб испить до дна горькую чашу! Ехать как на казнь — и дождаться триумфа над всем женским полом, включая невесту!
В мгновенном приливе эйфории Руженка уже не думала о том, что дождь испортит прическу. Да, твердая воля, которую я проявила тогда, будет и впредь приносить мне выгоды. Свадьба Камилла — это был переломный момент, в сущности, решающий, благодетельный импульс, заставивший меня развить в себе новые качества. Когда смотришь на жизнь с большой высоты, видишь прежде всего главное, а не мелкие удачи и неудачи. Даже папа заметил, что я теперь краснею в два раза реже!
— Двинули скорей, промокнем!—Она схватила Камилла за руку, заставила бежать. Глянула на часики — ура, сегодня во всем везет! Родители уже ушли из дому.., Дождь припустил, но что значит какая-то промокшая блузка? Радостно влекла Руженка Камилла вверх по лестнице, словно нечаянную редкостную добычу,
— Ну вот... Что приготовить? Чай, кофе или лучше грог? Мокрый пиджак повесь на плечики. Но первым долгом — грогу...
Она выбежала и вернулась в халатике с оборочками, извинилась за такое неглиже — промокла-то ведь не меньше Камилла!
— А ваших нет дома?
— В кино ушли.
Убежала, стук собственных каблучков смутил ее — стоп, придержи-ка маленько, как бы такая прыть, достойная шестиклассницы, не показалась анахронизмом при твоих-то двадцати семи годках! Уже двадцать семь — о боги, как безвозвратно и... впустую пролетело время, отмеренное для любви, для так называемых безумств молодости, хотя бы для скромных приключений... Но ничто еще не потеряно, как знать, быть может, Камилл и явился, чтобы искушать судьбу, ведь выбрал же он место для работы именно в моей читалке... Камилл, любимый мой Камилл — дело моего престижа, пускай мне суждено прождать еще не знаю сколько...
Руженка вернулась с грогом, обменяла стакан, который он взял сначала,— в другом было больше рому, чем воды.
— Ну, рассказывай о себе, должны же мы разобраться, почему нижние фазы твоей синусоиды так глубоко упали...
Она села на диван, закинув ногу на ногу, руки широко распростерла по спинке... халат стянут только поясом на талии — великолепная ситуация, которая ей и не снилась: она принимает Камилла в отсутствие родителей!
Постепенно он разговорился: сел на мель со своей психологической повестью, в которой хотел исследовать душу заключенного, вернувшегося из концлагеря.
— Как бы тебе объяснить... Смысл анализа заключается ведь в том, чтобы снова собрать воедино отдельные части, да так, чтобы получилось нечто более цельное, чем прежде... Анализ и классификация — всего лишь предварение синтеза. А я вроде мальчишки: разобрал часы из любопытства, как там они работают, а собрать не умеет. Другими словами, знание концлагерной обстановки, полученное через Мариана, оказалось недостаточным. Я понял вдруг, что сотня подробностей, о которых услышал, может, пожалуй, составить недурную мозаику, но никак не единое целое. В общем, правдоподобно изобразить бесчеловечный мир постоянных унижений вряд ли возможно, если не пережил всего этого лично. Правда, для изображения чувств героя, которому, пока он был в заключении, изменила любимая, у меня хватило бы личных переживаний.—Камилл усмехнулся с некоторой горечью. —Но тут ведь вопрос принципиальный: я чувствую, что эта проблема, вся эта тема очень далека от того, что нынче требуется,—от картины «кипучей эпохи созидательных усилий, борьбы нового против старого в свете завтрашнего дня при социализме».— Горькая ирония прозвучала в этих его словах.— А писать о наших стахановцах я, к сожалению, не умею — и не собираюсь.
— Возможно, тебе полезно прочитать что-нибудь на аналогичную тему. Ты ведь был лучшим в классе по французскому языку; читал Давида Руссе? — Она внимательно следила, как подействует на него ее профессиональная эрудиция.— Если хочешь, я с удовольствием покопаюсь в нашей картотеке и уже послезавтра что-нибудь тебе подброшу.
— Спасибо, Руженка, ты неоценимое сокровище.
— Однако этот ром что-то ударил мне в голову,— Руженка одарила Камилла сияющим взглядом.— А ты пьешь как монашка, сейчас приготовлю еще... Да расскажи о наших, все меня забросили, только Пирк зашел как-то в библиотеку, понадобилась ему специальная литература о его любимых машинах...
Дождь порывами хлестал по окнам, чувство защищенности от непогоды усиливало интим. Руженка внесла из кухни новую порцию грога, села за угол стола, поближе к Камиллу. Наконец-то: впервые сегодня он смотрит на меня как на женщину и, быть может, думает то же, что и я: а не прав ли был Роберт Давид, когда старался сблизить нас двоих? Когда в тот раз они ехали на автомобиле в Катержинки, Камилл сказал ей в доверительном разговоре, что брак по разумным соображениям, без страстной любви — вещь для него непредставимая. А какого счастья дождался бедный парень со своей большой любовью Павлой? Какого понимания может он ждать от нее, от этой расчетливой девчонки, этой откровенной потребительницы? Должен же он чувствовать, что я-то готова была звезды с неба для него снести... в конце концов, и сложена я недурно... «Берите в жены девушек со спортивной фигурой, а не с красивым личиком»,—внушал как-то мальчишкам наш учитель физкультуры, когда мы сумерничали на привале во время лыжного похода; этому учителю самому изрядно испортила жизнь неверная красотка,. А Крчма с ним согласился.
— С Робертом Давидом встречаешься?
— Мариан должен благодарить его с утра до ночи: Крчма вытащил его из большой беды... от которой мог пострадать и я.
— А почему о таких вещах я узнаю после того, как все кончается?— Руженка, любопытствуя, придвинулась к нему.— Рассказывай же!
Камилл поведал ей историю с Надей Хорватовой, завершившуюся тем, что Крчма принес профессору Мервар-ту неопровержимые доказательства того, что несчастная покончила с собой. Это совсем иначе осветило халатность Мариана: у Нади попросту появился случай реализовать одну из многих возможностей. Не исключено, что и халатности-то никакой не было, Теперь они могли представить дело и так.
— А ты тут при чем?
— При том, что та другая злополучная баночка была моя.
— Так что ты несколько преждевременно ушел из института.
— Я не хотел еще больше осложнять жизнь Мариану. В таких ситуациях всегда ведь оживает то, что уже было улеглось, — например, вспоминают о чьем-нибудь неподходящем происхождении...
Дождь переставал; Руженка слушала Камилла затаив дыхание.
— Где же ты теперь работаешь?
— Подыскиваю что-нибудь... Она осеклась.
— А Павла?
— Дома с ребенком.
— То есть у вас никакого заработка?!
— Я нашел покупателя на одного Прайслера, эта картина еще из нашей старой квартиры. Надеюсь, сделка состоится.
А я-то, я-то...
— А я-то тащила тебя в погребок... О господи, прости, Камилл!— Она положила ему на руку горячую ладонь.
Он виновато глянул на нее.
— Это ты меня прости, Руженка. Мы с тобой товарищи, так что... Понимаешь, ребенок еще маленький, но ты не поверишь, сколько ему всего надо, и Павле...
Голос его странно прервался — словно от рыдания.
Руженка села рядом, в утешение сжала его руку обеими ладонями, он ответил слабым пожатием. В висках она слышала стук собственного сердца, но очень скоро к ее взволнованности примешался оттенок разочарования: стало быть, то, что он пришел к ней в дом, было вынужденным— да, слово «нужда» тут самое верное... Если б он хотел близости с ней —лучшего случая, чем сейчас, не представилось бы, когда ее чувства напряжены до отказа,— а он, вместо того чтоб хотя бы обнять ее, только пассивно оставляет свою руку в ее руках, и в его слабом пожатии— просто благодарность, признательность за сочувствие и понимание, и ничего больше... Как долго, как долго еще буду я питать напрасные иллюзии? И припомнилось ей жестокое суждение двух ее товарищей; дело было в восьмом классе, они и не подозревали, что Руженка стоит у них за спиной. «Берегись неудовлетворенных девчонок — Руженка из тех, что повиснет у тебя на шее так, что посинеешь, полузадушенный...»
Сжав губы, Руженка отсела на прежнее место, под влиянием какого-то унизительного стыда избегая его взгляда; но и Камилл тоже искал прибежища в стакане с остывшими остатками грога.
— Надо что-то придумать, Камилл,— заговорила она потом будничным тоном — и все прошло, ушло, отрезвевшее сердце забилось спокойно, от случайной вспышки счастья остался лишь некий гибрид понятий, на первый взгляд противоречащих друг другу: рассудочное сочувствие.— Не можешь ты жить распродажей картин, да и без отметки в паспорте тебя скоро сочтут тунеядцем. Не обижайся, но одна наша сотрудница собирается в декретный отпуск, а замену себе еще не подыскала. В денежном отношении это место не Эльдорадо, но полагаю, тебе и за твоих мышей в институте платили не бог весть сколько.
Теперь она отважилась посмотреть ему в глаза. Как это я еще в читалке не заметила то непривычное, что так ясно написано на его исхудавшем, бледном лице: усталое разочарование и преждевременный скепсис... Жизнь вокруг него закружилась на полные обороты, молодежь, с лопатами на плече, отправляется в добровольные бригады, сама Руженка, в голубой форменной рубашке со значком Союза молодежи, целых три недели трудилась на благоустройстве Летенского плато... Атмосфера размаха, Дорога молодежи, новинка на улицах — троллейбусы, новостройки-гиганты, впервые после десяти лет мясо без карточек, ударные вахты в честь побед Затопека —а до Камилла будто не доносятся даже отзвуки того, чем так переполнена эпоха всеобщего энтузиазма, и ошибок, и убежденности, и — иногда — немножко наивной романтики. Кто остановится хоть ненадолго... Ну да, исключили из университета — но единственная ли это причина того, что Камилл, с его одухотворенным лицом, оратор и гордость класса, человек, обладавший лучшими предпосылками для того, чтобы добиться успеха,— что он оказался где-то на обочине?
— Это ведь совсем не трудно — вести картотеку и прочее в этом роде...
Руженка постепенно загоралась этим планом — в прошлом все ее старания завоевать приязнь Камилла, правда, ни к чему не привели, но должен же он наконец понять, что я желаю ему добра, что я могла бы стать ему бескорыстной помощницей, чем-то вроде подруги-литератора, ведь я, пожалуй, куда начитанней, чем он...
Дождь совсем перестал, и комната озарилась закатным солнышком, тем ярким желтым сиянием, в котором столько надежд, внушенных свежеумытым небом.
— Спасибо, Руженка, ты так заботишься обо мне... Если это место в библиотеке еще свободно, я бы его принял..,
— Глазам своим не верю! Откуда ты время-то выкроил, чтобы отмахать такую даль, через полгорода!
Нечестно было бы отвечать на ее иронию своей: Мишь имеет на нее полное право. Мариан извлек из портфеля бутылку «Шато Мельник», из шелковой бумаги развернул букет чайных роз. На просветлевшем лбу Миши читалось изумление: вроде сегодня не мои именины и не день рождения—уж не собирается ли он просить моей руки?
— В чем дело-то?—довольно неуверенно спросила она.
— Сегодня я, ободрав уши, пролез через последние медные трубы госэкзаменов — один бог знает как, я почти и не готовился... Через три недели произнесу торжественное «Spondeo»1 и получу свиток, а в свитке том будет написано, что за тобой ухаживает «д-р мед.».
— Мариан!— Мишь повисла у него на шее, подозрительно отвернув лицо, словно лук резала.— Да я еще счастливее тебя! А зачем букетик-то?— Она вытерла глаза.— Ведь его я должна тебе преподнести!
— А это за твое бесконечное терпение. Личность менее святая давно дала бы мне отставку за пять с половиной лет систематического пренебрежения...
Мишь пересчитала розы:
— За каждый год искуса по три штуки! При моей святой скромности —сойдет.
1 Торжественно обещаю (лат.).
Но что я надену на твой торжественный выпуск? Сметать что-нибудь на живую нитку... Деньги займу у Руженки. Или у Пирка — он теперь у нас самый состоятельный. Хотя нет, у Пирка не попрошу. А то он просто купит мне платье... По собственному выбору! Самое дорогое и самое безобразное, какое только можно достать!
— Выпьем же за это!—Мариан собрался откупорить бутылку.
— Приносить в этот дом алкогольные напитки строго воспрещается! Наш новый комендант просто собака. Но пускай попробует помешать нам «обмывать» нового доктора, да еще какого!
— По расхожим представлениям — плохого. Недавно вижу на улице — люди столпились, кто-то кричит «доктора!», и я, олух, опрометчиво вызвался. На земле лежит человек без сознания, сердце работает, на инсульт не похоже— я просто не знал, что делать. А меня доверчиво расспрашивают, что с ним такое. Что мне оставалось? Я и ответил — в больнице, мол, выяснится... Единственное, на что я оказался способен, это вызвать «скорую»; но это сделал бы и старикан сторож с соседней автостоянки.
— Зато он, в отличие от тебя, не знал бы, что все соматические клетки многоклеточных организмов обладают идентичной генной системой — геномом, — торжественно продекламировала Мишь (ты, голубушка, просто прочитала краем глаза эту фразу в раскрытом на столе учебнике!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20