— Не в том дело — благо или не благо, а в том — почему, Андрей.
— Мне об этом спрашивать не полагается, — мягко сказал Высотин. Он захлопнул крышку портсигара, словно подчеркивая свое нежелание продолжать разговор в этом духе.
— Уклоняешься, ну тогда я сам Отвечу. — Светов порывисто дернулся, потушил папиросу и запальчиво пояснил:
— К одному товарищу приходят печалью делиться, чтобы посочувствовал. Ты для этого не подходишь. Ум у тебя выше сердца стоит. К другому погордиться идешь, лестное о своей особе послушать, — тут ты и вовсе ни к чему: очень уж трезво рассуждаешь. С третьим просто дурака повалять интересно. И для этого ты не годишься — строг.
Высотин подумал о том, как он дурачился на прогулке с Анной, и в глазах его вспыхнул веселый огонек.
— Что же для меня остается?
— Для тебя? Да все-таки немало. К тебе иду мысль свою, слово, характер проверять. Как кислотой пробую, настоящее ли золото.
Высотин рассмеялся.
— Ну, удружил. Спасибо за сравнение. Улыбнулся и Светов. Складки на лбу разгладились, и лицо его в сумеречной полумгле казалось теперь мягким и добрым. Голос звучал искренне и взволнованно:
— Ты уж прости, это я только наедине с тобой говорю...
Он придвинул стул поближе к Высотину.
— Ладно, вываливай свое золото. И рюмку допей, чего тянешь...
Светов, подняв рюмку, вертел ее в руке.
— Я начну, пожалуй, с личного, а ты постарайся за этим нечто другое увидеть. Идет? — Он по-приятельски чокнулся с Высотиным, глотнул коньяк и, жуя лимон, продолжал: — Вопрос первый. Почему я пришелся нашему начальнику штаба не ко двору?
Высотин пожал плечами. Начало было таким, что сразу же настораживало.
— Ты о том, что нет повышений на службе?
— И об этом.
— Тебе же в свое время предлагали идти старпомом на крейсер к Золотову, почему отказался?
— Знаешь сам, я не таков, чтобы право первородства менять на чечевичную похлебку. Высотин поежился.
— Ну и формулировочки у тебя, Игорь. Ведь это был путь верный и естественный.
— Не по моему нутру, Андрей, этот путь. И все это знали. Хотел начштаба, чтобы Золотов своим авторитетом меня подмял, а заодно и от строптивого командира корабля, с которым у него много хлопот, непрочь был избавиться.
Высотин знал, что начальник штаба, капитан 1 ранга Панкратов, недолюбливает Светова. Но кто же виноват?
— Панкратов, по моему глубокому убеждению, человек честный, — сказал Высотин после недолгого молочения,
Не пеняй на зеркало, коль рожа крива... Так что ли?
Высотину очень не хотелось обидеть Светова, но он не мог солгать.
- Может быть, и так, Игорь, — сказал он прямо.
— Не «может быть», а точно так! — как будто даже порлдовался Светов. — Только мне его расположения и любви даром не надо.
— Почему?
— Почему? — Светов на минуту задумался. Вспомнилось, как два года назад он впервые встретился с Панкратовым. Было это в биллиардной Дома офицеров. Играли и наблюдали за игрой все старые знакомые. Только один капитан 1 ранга, приземистый и широкоплечий, был никому неведом. Он стоял у стенки и хмурился, словно все происходящее здесь — и сама игра, и вольные шутки игроков — ему не нравилось.
Белые Скалы — город морской. Нередко сюда заходили корабли и приезжали люди из Владивостока и Советской Гавани. Никто особого внимания на мрачного капитана 1 ранга не обращал.
Светов, тщательно натирая мелом кончик кия, полушутя, полусерьезно развивал свои идеи о командирском таланте.
— По-моему в каждом офицере надо видеть будущего Ушакова или Нахимова в эмбриональном состоянии. Только тогда они и появятся. Я бы на всех кораблях, во всех штабах вывесил лозунги: «Дерзай, пробуй, открывай». Талант расцветает, если ему дают простор, и задыхается, если его зажимают в тиски.
— Позвольте, — вдруг перебил Светова капитан 1 ранга, стоявший у стенки. — А что вы, собственно, понимаете под тисками?
Светов усмехнулся, отложил кий. Спор он, пожалуй, предпочитал биллиарду.
— Все, что мешает развиваться таланту.
— Например, воля вышестоящих начальников, твердые правила, инструкции? — Капитан 1 ранга говорил самоуверенно и насмешливо, словно был убежден, что ставит Светова в тупик.
Но Светов ответил смело:
— Что ж, бывает и так. Одни только следуют правилам, другие создают новые.
Стук шаров внезапно прекратился. Вопрос был такой, что задевал каждого. Капитан 1 ранга отошел от стенки и проговорил:
— Спасибо за откровенность. Говорите вы красиво. Но только жизненный опыт меня научил: тот, кто много разглагольствует о таланте, просто претендует на какое-то особое положение. А на военной службе последнее нетерпимо. Этаким «гениям» я бы внушал ежедневно: научитесь-ка быть сначала скромным, исполнительным, дисциплинированным, точным. И этого хватит за глаза...
— Ну уж простите, не хотел бы я служить под вашим командованием, — вспыхнув, перебил его Светов.
— А ведь именно вам, пожалуй, как раз такой командир и необходим,— капитан 1 ранга оглядел биллиардную, столы, окутанные сизым табачным дымом, и,
видимо, решив, что здесь не место для долгих дискуссии, поклонился и, грузно шагая, вышел.
Светов пожал плечами. Он не придал большого значения словесной стычке с незнакомым офицером. Но тот оказался вновь назначенным начальником штаба соединения.
— Ты спросил меня, Андрей, — наконец заговорил Светов, — почему мне не надо любви Панкратова. Да потому, что он нас, командиров кораблей, любит, как нянька младенца.
— То есть? — лицо Высотина выражало искреннее недоумение. И Светов с оттенком сожаления пояснил:
— То есть пеленает по рукам и ногам. У нас предписание Панкратова, как евангелие для верующего. Поставь хоть что-нибудь под сомнение — и сразу в еретики попадешь.
— А тебе нравится в еретиках ходить и все под сомнение ставить. Эх, Игорь, Игорь... Хулить начальника штаба за то, что он твердо диктует волю командирам кораблей, — смешно. Нет, уж суди меня, как хочешь, но боюсь, что золото у тебя окажется низкой пробы.
Светов, цедя слова сквозь зубы, проговорил медленно:
— Насчет пробы не спеши, Андрей. Скажи лучше, чем штабные планы проверять?
— Опытом войны, прежде всего, конечно...
— Вот, вот, — перебил Снегов, — совсем по Грибоедову: «Суждении черпают из забытых газет времен Очакова и покоренья Крыма».
Высотин нахмурился.
— А ты чего же хочешь?
Светов сощурил и без того узкие глаза и произнес раздельно:
— Не пойми меня превратно. Опыт войны для тебя и меня — настольная книга. Это факт! Но я хочу, чтобы думали мы, военные люди, не столько о прошлом, сколько о будущем. — Он наклонился к Высотину и продолжал:— Атомная бомба, водородная и прочая. Это же не пшик! Мы служим для того, чтобы ко всему быть готовыми. Свое морское, флотское мы должны вперед двигать. Я верю в дело мира, но кто поручится, что завтра на нас не нападут. Какие тогда перед нами неожиданности встанут?! Что же, Панкратов эти неожи-
данности в своих планах предусмотрит? Или будем мы собственной шкурой расплачиваться за то, чего не предвидели?
Светов откинулся на спинку стула и замолчал. Высотин сам уже не однажды размышлял о том, что сейчас говорил Светов. Но размышлял, конечно, не в
пример хладнокровнее.
— Новое нам диктует каждый день боевой учебы, — сказал Высотин. — А наш адмирал Серов, если не ошибаюсь, об этом работу пишет.
— Хорошо, что пишет! — перебил Светов. — Но одни адмиралы, будь они хоть семи пядей во лбу, всего не предусмотрят.
— Какие же практические выводы, Игорь?
— Выводы нехитрые, Андрей. Поменьше пишите в штабе директив. Дайте каждому командиру корабля большее поле для инициативы, право и задачи решать и учебу строить не по шаблону. А потом поглядите, может быть, золотник, который он положит в боевой подготовке, отзовется на флотских весах пудом.
Светов замолчал. Медленно поднял свою рюмку и допил коньяк. Он видел, что произвел на Высотина впечатление, и давал ему подумать. А Высотин все больше хмурился. Он не был подготовлен к такому разговору. Есть ли у Светова за душой что-нибудь значительное? Или Игорь просто хочет обратить на себя внимание, снова, как когда-то, ищет путей, чтобы потешить свое честолюбие?
— То, что ты предлагаешь, все-таки очень туманно и расплывчато, — сказал, наконец, Высотин.
И до тех пор будет расплывчато, пока не будет возможности проверить мысли на практике. Разве не прав я, Андрей?
Может быть, з чем-то и прав, — неуверенно сказал Высотин.
Он встал и зажег лампу. Лицо Светова выражало страстное напряжение. Его глаза сверкали, на скулах перекатывались желваки.
— Я за то, — продолжал Светов, — чтобы перед командирами кораблей ставились трудные задачи, каких еще никто не ставил, и чтобы каждый, иначе ему голову с плеч долой, — выполнял бы их. Пусть по-раз-
ному, по-своему, не по стандарту. Военное искусство, как и всякое искусство, не терпит трафарета.
Высотин потер лоб рукой. Все, что говорил Светов, было ему по сердцу. И все же, пока не было ясно, какие конкретно новые требования ставить, он не мог поддержать своего бесшабашного друга.
— Знаешь, Игорь, — сказал Высотин, — все-таки при Панкратове штаб работает, как выверенный хронометр. А ты пока, извини, только бросаешь песчинки в механизм.
— Этот хронометр показывает вчерашнее время, — буркнул Светов.
Высотин вздохнул, долго молчал.
— Не знаю, часов с другим временем пока не имею,— наконец сказал он, — давай-ка по этому поводу просто больше думать, Игорь, давай поверим, что еще сотни и тысячи офицеров наших об этом думают. И о том, что родится у каждого из нас, расскажем или напишем людям, решающим дела в больших масштабах.
— А на ближайших учениях «Дерзновенному» дадут стандартную рядовую задачу. Вот и отличись! — вырвалось горько у Светова.
«Отличись, во что бы то ни стало отличись. Как много Игорь портил себя этим», — подумал Высотин и неожиданно для себя назидательным тоном сказал:
— Что же, н пашем деле приходится решать и всякие мелкие задачи,
И глазах Светова зажглись злые огоньки.
— А учить надо не тому, что легко, — это и так сумеют, а тому, что трудно, — отрубил он, видимо, считая разговор оконченным.
Он поднялся из-за стола и протянул Высотину руку.
— Прощай, Андрей! — Ты куда?
— Думаю к Меркулову, начальнику политотдела.
— А к нему зачем?
— А затем же, — Светов усмехнулся. — За советом. Говорят, он не умиляется нашими порядками.
— Ты что же, на меня обиделся?
— Нет, даже благодарен. Проверил, что золото в кислоте не растворяется. И ссориться с тобой не хочу. Только сегодня я ведь по делу приходил.
За Световым захлопнулась дверь.
В столовую вошла бабушка Анфуся и стала убирать со стола посуду. Ставя графин в буфет, осуждающе бурчала: «Тоже мужчины, шумели много, а вино-то почти не пили». Взяла тарелку с оставшимся лимоном, сказала Высотину: «А это я к чаю подам». Высотин не ответил. Сквозь щели неплотно прикрытой двери он видел, как Анна укачивает дочку. Он вошел в спальню.
— Дай-ка мне Ниночку понянчить, ты, видно, устала.
Анна с улыбкой смотрела, как Андрей неумело взял дочку на руки, прижал к груди и, когда та вдруг заплакала, зачмокал смешно губами. «Как он ее любит,— подумала растроганно Анна и тут же все испортила, спросив себя:—А так ли он любит Сережу?» Со дня рождения дочери Анне стало казаться, что Андрей охладел к ее сыну. И как ни подавляла она в себе это чувство, оно вновь и вновь возвращалось и не давало ей покоя.
— О чем ты говорил со Световым? — спросила Анна. — Ты извини, я не могла выйти к вам.
— Игорь не в обиде на тебя, а вот я ему, наверно, не понравился, — ответил Высотин.
— Вы опять повздорили?
— Как будто бы нет, но понимаешь, какая беда. Пришел он ко мне, как к другу. Встретил я его, как друг. А расстались холодно. Нехорошо.
Из кухни донесся голос Анфуси: «Экий баловень!»
— Что там такое? Поди узнай, Андрей, — сказала Анна, беря из его рук дочь.
Высотин вышел на кухню. Бабка Анфуся потрошила зайца. В углу стоял Серело с перепачканным лицом и руками, в измазанном известью пальто, на котором начисто были оторваны все пуговицы.
— Вот, полюбуйтесь, — пробурчала Анфуся, указывая на Сережу. — Только явился через черный ход...
— Папа, это ты убил зайца? — воскликнул Сережа и, не обращая внимания на укоры Анфуси, бросился к отцу.
— Нет, это охотник убил и маме подарил. — Высотин подхватил на руки Сережу. Странное чувство было
у него на душе. Никак не мог он до сих пор привыкнуть к этому обращению «папа». Он и радовался тому, что сын Анны называет его отцом, и даже более того, гордился этим, но в то же время было как-то неловко и даже совестно перед самим собой, словно он незаконно присвоил чьи-то чужие права. И будто в правах этих не был до конца уверен. Вот и сейчас, будь он Сереже родным отцом, наказал бы сына за озорство, а так — не знал, поймет ли его правильно Анна.
— Где это ты так перепачкался? — спросил он.
— Мы с горки катались, а потом на чердак лазили, играли в казаки-разбойники, — затараторил Сережа.
— Сними пальто и иди в ванную, — сказал Высотин. Он ласково потрепал Сережины вихры и возвратился в столовую. Закурив, опустился в кресло. Подошла Анна и обняла Андрея за шею.
— Я рада зиме, — сказала она, — теперь ты, наконец, чаще будешь дома.
Он промолчал. Что он мог ответить ей? Разве лишь то, что едва ли от него зависит так часто бывать дома, как хотелось бы ей.Прибежал Сережа, взобрался к нему на колени. Раскрасневшееся лицо мальчика было еще влажным после мытья—видно, плохо вытерся полотенцем— глаза блестели, он явно был чем-то возбужден.
Высотин повернул Сережу к себе лицом.
— Ну, рассказывай про спои дела.
Папа, весь наш пятый «б» решил потом поступить и нахимовское ушлите.
— Потом, говоришь?
— Пу да, как немножко вырастем.
— Ну что ж, — Высотин улыбнулся. — Как весь пятый «б» — не знаю, а ты, если будешь хорошо учиться, обязательно поступишь.
— Сережа, иди скажи бабушке Анфусе, чтобы она накрывала на стол, будем ужинать. — Голос Анны прозвучал неожиданно резко. И Высотин и Сережа с удивлением посмотрели на нее.
Брови у Анны были сдвинуты (эту привычку она успела перенять от мужа), на лбу образовались морщинки. Сережа покорно слез с колен Высотина и побежал на кухню.
— Что ты, Аннушка? — спросил Высотин.
— Я прошу тебя, Андрей, не приучать никогда Сережу к этой мысли. К мысли об отъезде.
Тон Анны, слишком серьезный и даже с ноткой раздражения, удивил Высотина. «Что с ней?! Ведь сегодня все так хорошо», — подумал он и решил снова отшутиться.
— В морской фамилии так уж положено. Мужчины уходят в море, а женщины — он указал рукой на детскую, где стояла колыбелька Ниночки, — женщины дома...
Анна встала с ручки кресла.
— Я говорю серьезно, Андрей, запомни раз и навсегда. Сережа так же, как и Ниночка, слышишь, оба, — всегда будут дома, всегда будут' с нами, со мной, пока это будет возможно.
— Ты что? — Он вдруг понял мысль Анны. — Неужели ты думаешь, что я хочу избавиться от Сережи?.. Ты очень меня этим обидела. Очень обидела, — повторил он.
— Я знаю. — Анна упрямо закусила губу. Она и сама чувствовала и неуместность своего внезапного раздражения, и вероятную несправедливость своих слов, и ей жаль было расстраивать мужа, но хотелось раз и навсегда высказать то, что тревожило ее чуть ли не со дня рождения Ниночки. Пока Сережа был единственным ребенком, она с радостью, порой и с умилением наблюдала за тем, как становятся все более добрыми отношения между ее сыном и мужем. Но с появлением на свет Ниночки Анну все чаще стала охватывать тревога. Ей казалось, что любовь к дочери совсем вытеснит из сердца Андрея поверхностное чувство к Сереже, казалось, что с годами Сережа может стать лишним в семье. Вот и сейчас уже...
— Я знаю, тебе трудно меня понять, — продолжала она. — Но мне необходимо постоянно чувствовать, что Ниночка и Сережа всегда одинаково дороги в нашей семье.
Анна говорила горячо и торопливо, спеша закончить мысль, пока не вернулся сын. Высотин был ошеломлен. Он хотел возразить. Но Анна не дала ему говорить.
— Не надо сейчас отвечать, — закончила она. — Ты подумай. И тревогу мою пойми... Пойдем в детскую, Сережа! — крикнула она входящему сыну.
Высотин остался один. Он подошел к окну. Прижал лоб к оконному стеклу. «Вот тебе и спокойствие семейной жизни. А этот разговор со Световым», — совсем некстати вспомнил он.
— Фу ты черт! Что же это такое?! — вслух выругался Высотин.
Светов, выйдя от Высотиных, остановился под первым же фонарем и задумался. Он долго следил за тем, как снежинки, появляясь из тьмы, мерцали в свете фонаря.
Светов сказал Высотину, что пойдет к начальнику политотдела. Но так ли просто было это сделать? С Андреем можно было говорить по-приятельски. А начальник политотдела человек новый... И все-таки именно то, что Меркулов был человеком новым, а значит, непредубежденным, больше всего и влекло к нему Светова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59