— Он говорил по-русски совсем правильно, но глуховатые «г» и твердые «о» выдавали в нем украинца.
— Иенька Украина? — спросил Батырев.
— А вже ж, з Лубен, — ответил старшина.
Познания Батырева в украинском языке ограничивались двумя— тремя фразами, и он вернулся к прежней теме.
— Значит, практикуешься перед демобилизацией?
— Нет, демобилизоваться не буду... учиться на офицера хочу. А это так... Понимаете, товарищ лейтенант, у меня тут матрос один. Молодой, отчаянный танцор. Ну, и разбил ботинки вдрызг. А у корабельного сапожника очередь... — пояснил Канчук.
— А офицером станешь, тоже будешь подчиненным обувь чинить?
Старшина лукаво блеснул глазами и ответил:
— А что же, не за плечами же ремесло таскать... Батырев рассмеялся. Рассмеялся и старшина.
— Посмотрим, посмотрим, каков ты, сапожник, в морском деле, — сказал Батырев.
— А что ж, поглядите! — старшина ответил уверенно и чуть-чуть насмешливо, будто хотел сказать: «Мы и на тебя еще поглядим, лейтенант».
И опять после первых затяжек у Батырева стала слегка кружиться голова и какая-то болезненно раздражающая волна накатила на сердце, и снова захотелось громко говорить, двигаться, смеяться.
Батырев короткими шажками заходил вокруг обреза, трогая рукой то огнетушитель, висевший на переборке, то скатанный брезентовый шланг, то пожарный рожок.
Канчук, приколотив подметку, снял ботинок с железной сапожной лапы и сказал Батыреву:
— Товарищ лейтенант, пуговица у вас на спичке ведь держится... Разрешите помочь... — Не ожидая согласия офицера, он вытащил из подкладки рабочего берета иглу с ниткой и, подойдя к Батыреву, начал пришивать пуговицу.
— Благодарствую, действуй, если хочешь... — произнес Батырев.
Пока Канчук орудовал иглой, склонившись над полой лейтенантской шинели, Батыреву пришли на ум слова Меркулова: «Вам еще представится случай побеседовать с командиром по душам». «А почему ждать случая, а не создать его самому, почему бы не взять быка за рога? Светову, видимо, невдомек, кто мой отец, — подумал Батырев. —-Л давайте-ка, товарищ капитан второго ранга, сядем за круглый стол и откроем карты. Может быть, и вам — командиру гвардейского корабля— это будет небесполезно... Пойду, была не была!»—решил Батырев.
Мимо пробегал матрос, посыльный. Батырев спросил его:
— Служба, командир корабля у себя?
— Так точно, — лишь на секунду задержавшись, ответил матрос.
— Пуговица на месте, — сказал 'Канчук, откусывая зубами нитку.
— Ловкач ты, старшина, отменный — и чеботарь, и швец, и на дуде игрец, ну, до скорого... еще раз тебе спасибо! — Батырев пошел к двери.
— В случае... что-нибудь с обувкой случится, помогу, товарищ лейтенант... — сказал весело Канчук.
Батырев своим панибратским поведением удивлял его. Такого простецкого и развязного офицера он встречал впервые. Да и по возрасту они были почти ровесники. Потому старшина добавил с явной усмешкой: — И насчет морского дела... У меня в нынешнем году летом курсанты практику проходили...
Батырев обернулся и, засмеявшись, погрозил Канчуку пальцем.
— Дерзковат ты, брат. Ну, да ладно, если у тебя и морской талант не хуже прочих, дружить будем.
Канчук согласно кивнул головой. Он был не против хорошей дружбы с офицером и любил людей, которые за словом в карман не лезут. Но все же поведение и тон лейтенанта насторожили его. Было в них что-то неестественное, словно хмельное, и Канчук осторожно посоветовал:
— А не ходите сейчас к командиру, товарищ лейтенант...
— Ерунда! — Батырев перехватил встревоженный взгляд старшины, снова залихватски сдвинул на затылок шапку. — Не подумай дурного, Канчук, просто у меня настроение боевое... Не в службу, а в дружбу, подержи-ка мое облачение... я в один момент... — И с этими словами Батырев сбросил шинель и пошел к трапу, ведшему к каюте командира корабля.
Пожалуй, если бы Батырев попытался разобраться в своем состоянии, он ни за что не рискнул бы зайти сейчас к Светову. Однако пальцы сами собой забарабанили по двери, ладонь нажала на ручку...
Когда Батырев вошел, Светов стоял у книжной полки. Он повернулся, на мгновение задумался, морща лоб, вспоминая, не вызывал ли молодого офицера к себе, но, ничего не припомнив, все же шагнул навстречу лейтенанту и протянул ему руку. Затем Светов уселся у стола и жестом указал Батыреву на стул и открытую коробку папирос.
У Светова было свое правило знакомиться с молодыми офицерами. Он не вел с ними наставительных бесед, когда они приходили на корабль, не пытался наперед предсказывать трудности, которые их встретят. Светов рассуждал так: «У каждого свой характер, пусть проявит его, пусть сам ко всему присмотрится, а потом уже найдется повод для обстоятельного душев-
ного разговора». Но раз лейтенант пришел сам и, видимо, по делу, Светов готов был поговорить с ним обстоятельно.То, что командир корабля так радушно и запросто встретил Батырева, будто давно сам поджидал его, то, что вид у Светова был усталый, а глаза смотрели мягко и задумчиво и, сидя в кресле, за высоким письменным столом, он казался совсем подростком, и то, что первые минуты встречи прошли в молчании, без единого слова, намекающего на официальность отношений, — все это привело Батырева к мысли, что с командиром можно не слишком церемониться.
Батырев, не скрывая самонадеянной улыбки, сел и, откинувшись на спинку стула, положил свободно ногу на ногу.
Развязность Батырева покоробила Светова. Однако он знал, что так держатся порой и очень скромные люди. Бывает, что дерзкая манера поведения — только способ скрывать свою застенчивость. Во всяком случае, Светову не хотелось сразу же одергивать молодого офицера. Ведь еще неизвестно, почему он решился без вызова явиться к командиру корабля. Да и настроение у Светова было сегодня покладистое. Командир электромеханической боевой части только что доложил ему о том, что можно проводить эксперименты по сверхсрочной съемке «Дерзновенного» с якоря—с любого места стоянки и в любое время года. Это был результат долгого и кропотливого обучения личного состава боевой части. Скрывая чуть заметную улыбку, делая вид, что не замечает слишком вольной позы лейтенанта, Светов сказал:
— Слушаю вас, лейтенант Батырев. Курить не хотите? Тогда давайте потолкуем... Разрешаю называть меня по имени-отчеству... — Светов взял из коробки папиросу, размял ее пальцами и, закурив, продолжал: — Вас зовут, если не ошибаюсь, Валентин... — Он замолчал, припоминая отчество Батырева.
— Валентин Корнеевич, — подсказал Батырев,— а вас, если я не ошибаюсь, Игорь Николаевич. Звучит хорошо.
— Неплохо.—Светов расхохотался. Развязность Батырева переходила все границы. «Он, кажется, собирается вести со мной салонный разговор», — подумал Светов. Апломб Батырева удивлял и забавлял его.—Ну-с, Валентин Корнеевич, с каким же нетерня-щим отлагательств вопросом вы пришли? — спросил Светов, пересилив смех.
Затуманенный гашишем мозг Батырева не воспринимал иронии. Он уже решил, что командир заискивает перед ним, как перед сыном адмирала.
— Скажу честно, Игорь Николаевич, — Батырев покачал головой, —отец отпустил меня сюда, на край света, видимо, ненадолго. Хочет, чтобы я послужил на океане, познакомился с обстановкой и людьми, прежде чем получу должность в Москве... Я это и хотел вам сказать...
Светов едва не поперхнулся дымом от папиросы. Теперь он понял, почему Батырев так пыжится перед ним.
— Значит, вы сын самого Корнея Васильевича? Того, что в Москве? А я не предполагал...
— Так точно. — Батырев усмехнулся. Ему показалось, что дело уже на мази.
— Так... Ясно... — Светов вскочил с кресла и заходил по каюте. — Значит, то, что вы служите на «Дерзновенном», для нас большая честь, и мне следует, дабы избежать неприятностей, устроить вам службу поудобней, так сказать, обернуть в вату? — Ирония в голосе Светова звучала все явственней, теперь она дошла и до Батырева.
Он спохватился. «Кажется, я переборщил». Он поднялся и сказал удивленно:
— Я ведь этого не говорил.
— Но хотели, чтобы я так вас понял, — тон Светова стал резким. — Зарубите себе на носу, служить будете, как все. Можете об этом и отцу написать. А теперь отправляйтесь к штурману и доложите ему, что я запретил вам впредь без его ведома обращаться ко мне. Все!
Батырев растерялся.
— Я сказал — все! — повторил Светов.
Батырев как ошпаренный выскочил в коридор. Пары гашиша будто разом выдуло. Он схватился за голову: «Что я наболтал...» В этот день между Анной и Андреем снова произошла размолвка. ...Бывает так, плывешь с близким другом по реке, чистой и спокойной. Путь дальний. Бросишь весла, течение само несет лодку; на небе ни облачка, на сердце легко, и кажется, нет покою ни конца, ни края. Вдруг заскрипит песок под днищем лодки. Первая мель. Да ведь что — один раз поиграть силой даже приятно. И спутник твой ждет, пока ты веслом сталкиваешь лодку на течение. Но вот другая мель, третья, вот о подводные камни ударило, в водовороте закружило. Э, обманчива река!.. Опасно доверяться ей. За толщей текучей воды не разглядишь скрытых камней, мелей и перекатов. Невольно задумаешься, что еще придется в пути пережить и окажется ли твой друг и спутник готовым ко всем испытаниям, поможет ли он тебе...
Так бывает и в человеческой жизни. Семейная лодка Высотиных все чаще стала наталкиваться на мели. Тяжело было последнюю неделю на душе у Анны. Все шло неладно. Сережа отбился от рук. Из школы приходил поздно, растрепанный, грязный. Бабушку Анфусю не слушался совершенно. Видели его в толпе мальчишек, озорничавших у входа в кинотеатр. Отметки из школы приносил все хуже и хуже. Ниночке нездоровилось, и она плохо спала. Бабушка Лпфуся уставала за день, и Липа мочи просиживала у постели капризничавшей дочери. Как на грех, отпуска на работе взять было нельзя. Шли срочные, ответственные заказы, требующие ее присутствия на заводе. Уже давно Анна не притрагивалась к своим чертежам и расчетам проекта нового типа корабля, проекта, в который были вложены все ее душевные силы. Семейные заботы, порой мелкие, но неотложные, поглощали все свободное от службы время. Так шли день за днем...
Анна сидела за письменным столом, опустив голову на руки, и чутко прислушивалась к доносившемуся из детской, неровному дыханию Ниночки.
За окнами сгущались сумерки. Синели на стеклах морозные узоры. В комнате стало уже совсем темно. Анну неудержимо клонило ко сну. Если бы можно
было, она добралась бы до постели, бросилась в нее, не раздеваясь, и спала до утра без просыпу. Но через час Ниночку надо кормить. После школы Сережа бегает во дворе, надо проследить за тем, чтобы он помылся и вовремя лег спать. Какой уж тут отдых! Лучше зажечь свет и поработать. Время течет незаметно за любимым делом! Анна поглядела на книжный шкаф, стоящий у стены, где на полках пылились свернутые в трубки чертежи. Сколько отдано этой работе мучительного раздумья, сколько пережито сомнений и тревог, и какое радостное волнение, почти счастье, охватывало ее, когда все шло хорошо. Не так-то уж просто быть женой, матерью двух детей, инженером-изобретателем и домохозяйкой. «Хоть бы Андрей пришел, пожаловаться бы ему — и то легче, — думала Анна. — Пошла вторая неделя, как не приходит домой. Как-то у него служба? А эта нелепая случайность — утеря пропуска. Сколько он уже пережил, перестрадал». Анна вздохнула и потянулась рукой к выключателю настольной лампы и снова задумалась. «Как быть с Сережей? Андрей балует его... Я не протестую, потому что хочу, чтобы они любили друг друга. Сережа, если не понимает, то чувствует это. Все ему сходит безнаказанно. Нет, так дальше нельзя. Андрей должен быть ему настоящим отцом. Таким, каким был мой отец для меня». Анна покачала устало головой, словно стряхивая с себя сон. Но это была напрасная попытка. Она закрыла глаза, погружаясь в тонкий, слышный ей одной, тихий звон, которым вдруг наполнилась комната. Анна ясно увидела своего отца, железнодорожного мастера, коренастого человека, с торчащими жесткими усами. Отец, приходя с работы, подхватывал Анну на руки, целовал и тормошил ее. Отец любил Анну, и она льнула к нему. Как-то отцовской бритвой вздумала очинить карандаш и зазубрила лезвие. Она никому ничего не сказала. Но отец, бреясь, порезался, нашлепал ее и поставил в угол. Анна стояла в углу с полудня дотемна, вся в слезах. Первое жестокое наказание, оно осталось в памяти. С тех пор Анна, любя и уважая отца, боялась его строгого взгляда, нахмуренных бровей и не смела ни в чем перечить ему. Туманные картины детства прошли перед ней. Тонкий звон, плывший в комнате, затих. Голова Анны поникла, и она уснула.
Пальцы ее протянутой руки так и остались лежать на выключателе настольной лампы.В комнату вошла бабушка Анфуся с ворохом белья, поглядела на Анну, жалостливо покачала головой. Послышался звонок, и она, зная, что идет Сережа, шлепая домашними туфлями и переваливаясь с бока на бок, отнесла белье в кухню и заторопилась открывать дверь.
Сережа, не раздеваясь, прошел в комнату. Увидев мать, заснувшую над столом, он обошел вокруг нее, заглянул в лицо и тихонько направился к буфету. Взяв печенья и горсть конфет, он быстро прошмыгнул мимо няньки, гладившей на кухне белье, и снова убежал на улицу. Бабушка Анфуся молча погрозила пальцем ему вслед.
...Высотин открыл дверь своим ключом. Его поразила тишина в квартире. «Куда это все подевались? Уж не случилось ли чего?» Он разделся в коридоре и заглянул в детскую. Ниночка спала.
Высотин прошел в столовую и через открытую дверь в. кабинете увидел Анну. Стул, на котором она сидела, был несколько отодвинут от стола. Лбом и щекой Анна упиралась в лежавшую на столе книгу. Одна рука была протянута к настольной лампе, другая бессильно свесилась. Высотин видел затененную часть лица Анны, оно показалось ему неестественно бледным.
«Что это с ней? Уж не беда ли?!»—Ему припомнилось, что Анна жаловалась на боли в сердце. Он бросился к жене, схватил ее за плечи.
— Аннушка, Аннушка! — позвал он встревоженно.
— А... что? — Анна подняла голову и посмотрела.на мужа, еще ничего не соображая.
— Да ты, оказывается, спала. — Высотин облегченно вздохнул и рассмеялся. — Ах ты, соня этакая... А я-то думал...
— Да, я спала,—Анну обидел смех мужа, и она ответила сухо. Никакого сочувствия она не прочла в его смеющихся глазах. Он еще подтрунивал над ней! Короткое, неудобное забытье не освежило, а еще больше расслабило Анну. Она терла пальцами глаза, жмурясь от света, а в ушах стоял шум, и голова кружилась. Она держалась рукой за спинку стула, чтобы он ничего не заметил.
Андрей потянулся к ней, но Анна только подставила щеку с красноватыми следами от обложки книги, на которой она лежала. Высотин пожал плечами, целуя жену. Так неприветливо она его еще никогда не встречала. Обычно, если они не виделись день или два, Анна первая бросалась к нему, обнимала, ласкалась, показывая каждым жестом, взглядом, как ей радостен его приход. Поэтому он спросил:
— Все-таки что-нибудь случилось?
— Нет, ничего.
— Это честно?.. — настойчиво добивался он.
— Ах, полно, Андрей!..— Ее раздражали его неуместные вопросы. Так мог спрашивать лишь посторонний, невзначай зашедший человек, а не муж. Муж должен понимать все с одного взгляда. Зачем слова, объяснения, когда все в ней самой. А этого он не видит.
Высотин, будто и в самом деле не желая замечать плохого настроения жены, привлек Анну к себе. Он уткнулся лицом в ее растрепавшиеся волосы.
— Женушка моя сегодня не в духе? — он никак не мог найти верный тон в разговоре с Анной. Он все еще жил предвкушениями радости встречи, той радости, которая охватывала его тогда, когда он просил разрешения у начштаба побывать перед походом на берегу, проведать жену и детей, той радости, от которой дрожала его рука, когда он ключом открывал дверь. Он крепко прижал Анну к себе, словно желая отдать ей избыток силы.
— Мне больно, Андрей, и оставь этот свой шутливый тон, — Анна неторопливо освободилась из его объятий и стала поправлять волосы. Ей хотелось сейчас теплого участия, а Андрей... Ей было ясно, что он так и останется далек от нее сегодня, и это сердило ее.
Анна прочла на лице Андрея недоумение, досаду и растерянность. У него было прямо-таки жалкое выражение лица, когда он спросил:
— Что с тобой... ей-ей, не пойму?
Его растерянность и жалкий вид растрогали ее. Анна как-то сразу обмякла, опустилась на стул и со слезами на глазах сказала:
— Ниночка нездорова, Сережа...
— Что с Ниночкой? — Он сразу же вышел в детскую, побыл там недолго и вернулся встревоженный. — Она спит, — сказал он. — Лобик не горячий, только как будто похудела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Иенька Украина? — спросил Батырев.
— А вже ж, з Лубен, — ответил старшина.
Познания Батырева в украинском языке ограничивались двумя— тремя фразами, и он вернулся к прежней теме.
— Значит, практикуешься перед демобилизацией?
— Нет, демобилизоваться не буду... учиться на офицера хочу. А это так... Понимаете, товарищ лейтенант, у меня тут матрос один. Молодой, отчаянный танцор. Ну, и разбил ботинки вдрызг. А у корабельного сапожника очередь... — пояснил Канчук.
— А офицером станешь, тоже будешь подчиненным обувь чинить?
Старшина лукаво блеснул глазами и ответил:
— А что же, не за плечами же ремесло таскать... Батырев рассмеялся. Рассмеялся и старшина.
— Посмотрим, посмотрим, каков ты, сапожник, в морском деле, — сказал Батырев.
— А что ж, поглядите! — старшина ответил уверенно и чуть-чуть насмешливо, будто хотел сказать: «Мы и на тебя еще поглядим, лейтенант».
И опять после первых затяжек у Батырева стала слегка кружиться голова и какая-то болезненно раздражающая волна накатила на сердце, и снова захотелось громко говорить, двигаться, смеяться.
Батырев короткими шажками заходил вокруг обреза, трогая рукой то огнетушитель, висевший на переборке, то скатанный брезентовый шланг, то пожарный рожок.
Канчук, приколотив подметку, снял ботинок с железной сапожной лапы и сказал Батыреву:
— Товарищ лейтенант, пуговица у вас на спичке ведь держится... Разрешите помочь... — Не ожидая согласия офицера, он вытащил из подкладки рабочего берета иглу с ниткой и, подойдя к Батыреву, начал пришивать пуговицу.
— Благодарствую, действуй, если хочешь... — произнес Батырев.
Пока Канчук орудовал иглой, склонившись над полой лейтенантской шинели, Батыреву пришли на ум слова Меркулова: «Вам еще представится случай побеседовать с командиром по душам». «А почему ждать случая, а не создать его самому, почему бы не взять быка за рога? Светову, видимо, невдомек, кто мой отец, — подумал Батырев. —-Л давайте-ка, товарищ капитан второго ранга, сядем за круглый стол и откроем карты. Может быть, и вам — командиру гвардейского корабля— это будет небесполезно... Пойду, была не была!»—решил Батырев.
Мимо пробегал матрос, посыльный. Батырев спросил его:
— Служба, командир корабля у себя?
— Так точно, — лишь на секунду задержавшись, ответил матрос.
— Пуговица на месте, — сказал 'Канчук, откусывая зубами нитку.
— Ловкач ты, старшина, отменный — и чеботарь, и швец, и на дуде игрец, ну, до скорого... еще раз тебе спасибо! — Батырев пошел к двери.
— В случае... что-нибудь с обувкой случится, помогу, товарищ лейтенант... — сказал весело Канчук.
Батырев своим панибратским поведением удивлял его. Такого простецкого и развязного офицера он встречал впервые. Да и по возрасту они были почти ровесники. Потому старшина добавил с явной усмешкой: — И насчет морского дела... У меня в нынешнем году летом курсанты практику проходили...
Батырев обернулся и, засмеявшись, погрозил Канчуку пальцем.
— Дерзковат ты, брат. Ну, да ладно, если у тебя и морской талант не хуже прочих, дружить будем.
Канчук согласно кивнул головой. Он был не против хорошей дружбы с офицером и любил людей, которые за словом в карман не лезут. Но все же поведение и тон лейтенанта насторожили его. Было в них что-то неестественное, словно хмельное, и Канчук осторожно посоветовал:
— А не ходите сейчас к командиру, товарищ лейтенант...
— Ерунда! — Батырев перехватил встревоженный взгляд старшины, снова залихватски сдвинул на затылок шапку. — Не подумай дурного, Канчук, просто у меня настроение боевое... Не в службу, а в дружбу, подержи-ка мое облачение... я в один момент... — И с этими словами Батырев сбросил шинель и пошел к трапу, ведшему к каюте командира корабля.
Пожалуй, если бы Батырев попытался разобраться в своем состоянии, он ни за что не рискнул бы зайти сейчас к Светову. Однако пальцы сами собой забарабанили по двери, ладонь нажала на ручку...
Когда Батырев вошел, Светов стоял у книжной полки. Он повернулся, на мгновение задумался, морща лоб, вспоминая, не вызывал ли молодого офицера к себе, но, ничего не припомнив, все же шагнул навстречу лейтенанту и протянул ему руку. Затем Светов уселся у стола и жестом указал Батыреву на стул и открытую коробку папирос.
У Светова было свое правило знакомиться с молодыми офицерами. Он не вел с ними наставительных бесед, когда они приходили на корабль, не пытался наперед предсказывать трудности, которые их встретят. Светов рассуждал так: «У каждого свой характер, пусть проявит его, пусть сам ко всему присмотрится, а потом уже найдется повод для обстоятельного душев-
ного разговора». Но раз лейтенант пришел сам и, видимо, по делу, Светов готов был поговорить с ним обстоятельно.То, что командир корабля так радушно и запросто встретил Батырева, будто давно сам поджидал его, то, что вид у Светова был усталый, а глаза смотрели мягко и задумчиво и, сидя в кресле, за высоким письменным столом, он казался совсем подростком, и то, что первые минуты встречи прошли в молчании, без единого слова, намекающего на официальность отношений, — все это привело Батырева к мысли, что с командиром можно не слишком церемониться.
Батырев, не скрывая самонадеянной улыбки, сел и, откинувшись на спинку стула, положил свободно ногу на ногу.
Развязность Батырева покоробила Светова. Однако он знал, что так держатся порой и очень скромные люди. Бывает, что дерзкая манера поведения — только способ скрывать свою застенчивость. Во всяком случае, Светову не хотелось сразу же одергивать молодого офицера. Ведь еще неизвестно, почему он решился без вызова явиться к командиру корабля. Да и настроение у Светова было сегодня покладистое. Командир электромеханической боевой части только что доложил ему о том, что можно проводить эксперименты по сверхсрочной съемке «Дерзновенного» с якоря—с любого места стоянки и в любое время года. Это был результат долгого и кропотливого обучения личного состава боевой части. Скрывая чуть заметную улыбку, делая вид, что не замечает слишком вольной позы лейтенанта, Светов сказал:
— Слушаю вас, лейтенант Батырев. Курить не хотите? Тогда давайте потолкуем... Разрешаю называть меня по имени-отчеству... — Светов взял из коробки папиросу, размял ее пальцами и, закурив, продолжал: — Вас зовут, если не ошибаюсь, Валентин... — Он замолчал, припоминая отчество Батырева.
— Валентин Корнеевич, — подсказал Батырев,— а вас, если я не ошибаюсь, Игорь Николаевич. Звучит хорошо.
— Неплохо.—Светов расхохотался. Развязность Батырева переходила все границы. «Он, кажется, собирается вести со мной салонный разговор», — подумал Светов. Апломб Батырева удивлял и забавлял его.—Ну-с, Валентин Корнеевич, с каким же нетерня-щим отлагательств вопросом вы пришли? — спросил Светов, пересилив смех.
Затуманенный гашишем мозг Батырева не воспринимал иронии. Он уже решил, что командир заискивает перед ним, как перед сыном адмирала.
— Скажу честно, Игорь Николаевич, — Батырев покачал головой, —отец отпустил меня сюда, на край света, видимо, ненадолго. Хочет, чтобы я послужил на океане, познакомился с обстановкой и людьми, прежде чем получу должность в Москве... Я это и хотел вам сказать...
Светов едва не поперхнулся дымом от папиросы. Теперь он понял, почему Батырев так пыжится перед ним.
— Значит, вы сын самого Корнея Васильевича? Того, что в Москве? А я не предполагал...
— Так точно. — Батырев усмехнулся. Ему показалось, что дело уже на мази.
— Так... Ясно... — Светов вскочил с кресла и заходил по каюте. — Значит, то, что вы служите на «Дерзновенном», для нас большая честь, и мне следует, дабы избежать неприятностей, устроить вам службу поудобней, так сказать, обернуть в вату? — Ирония в голосе Светова звучала все явственней, теперь она дошла и до Батырева.
Он спохватился. «Кажется, я переборщил». Он поднялся и сказал удивленно:
— Я ведь этого не говорил.
— Но хотели, чтобы я так вас понял, — тон Светова стал резким. — Зарубите себе на носу, служить будете, как все. Можете об этом и отцу написать. А теперь отправляйтесь к штурману и доложите ему, что я запретил вам впредь без его ведома обращаться ко мне. Все!
Батырев растерялся.
— Я сказал — все! — повторил Светов.
Батырев как ошпаренный выскочил в коридор. Пары гашиша будто разом выдуло. Он схватился за голову: «Что я наболтал...» В этот день между Анной и Андреем снова произошла размолвка. ...Бывает так, плывешь с близким другом по реке, чистой и спокойной. Путь дальний. Бросишь весла, течение само несет лодку; на небе ни облачка, на сердце легко, и кажется, нет покою ни конца, ни края. Вдруг заскрипит песок под днищем лодки. Первая мель. Да ведь что — один раз поиграть силой даже приятно. И спутник твой ждет, пока ты веслом сталкиваешь лодку на течение. Но вот другая мель, третья, вот о подводные камни ударило, в водовороте закружило. Э, обманчива река!.. Опасно доверяться ей. За толщей текучей воды не разглядишь скрытых камней, мелей и перекатов. Невольно задумаешься, что еще придется в пути пережить и окажется ли твой друг и спутник готовым ко всем испытаниям, поможет ли он тебе...
Так бывает и в человеческой жизни. Семейная лодка Высотиных все чаще стала наталкиваться на мели. Тяжело было последнюю неделю на душе у Анны. Все шло неладно. Сережа отбился от рук. Из школы приходил поздно, растрепанный, грязный. Бабушку Анфусю не слушался совершенно. Видели его в толпе мальчишек, озорничавших у входа в кинотеатр. Отметки из школы приносил все хуже и хуже. Ниночке нездоровилось, и она плохо спала. Бабушка Лпфуся уставала за день, и Липа мочи просиживала у постели капризничавшей дочери. Как на грех, отпуска на работе взять было нельзя. Шли срочные, ответственные заказы, требующие ее присутствия на заводе. Уже давно Анна не притрагивалась к своим чертежам и расчетам проекта нового типа корабля, проекта, в который были вложены все ее душевные силы. Семейные заботы, порой мелкие, но неотложные, поглощали все свободное от службы время. Так шли день за днем...
Анна сидела за письменным столом, опустив голову на руки, и чутко прислушивалась к доносившемуся из детской, неровному дыханию Ниночки.
За окнами сгущались сумерки. Синели на стеклах морозные узоры. В комнате стало уже совсем темно. Анну неудержимо клонило ко сну. Если бы можно
было, она добралась бы до постели, бросилась в нее, не раздеваясь, и спала до утра без просыпу. Но через час Ниночку надо кормить. После школы Сережа бегает во дворе, надо проследить за тем, чтобы он помылся и вовремя лег спать. Какой уж тут отдых! Лучше зажечь свет и поработать. Время течет незаметно за любимым делом! Анна поглядела на книжный шкаф, стоящий у стены, где на полках пылились свернутые в трубки чертежи. Сколько отдано этой работе мучительного раздумья, сколько пережито сомнений и тревог, и какое радостное волнение, почти счастье, охватывало ее, когда все шло хорошо. Не так-то уж просто быть женой, матерью двух детей, инженером-изобретателем и домохозяйкой. «Хоть бы Андрей пришел, пожаловаться бы ему — и то легче, — думала Анна. — Пошла вторая неделя, как не приходит домой. Как-то у него служба? А эта нелепая случайность — утеря пропуска. Сколько он уже пережил, перестрадал». Анна вздохнула и потянулась рукой к выключателю настольной лампы и снова задумалась. «Как быть с Сережей? Андрей балует его... Я не протестую, потому что хочу, чтобы они любили друг друга. Сережа, если не понимает, то чувствует это. Все ему сходит безнаказанно. Нет, так дальше нельзя. Андрей должен быть ему настоящим отцом. Таким, каким был мой отец для меня». Анна покачала устало головой, словно стряхивая с себя сон. Но это была напрасная попытка. Она закрыла глаза, погружаясь в тонкий, слышный ей одной, тихий звон, которым вдруг наполнилась комната. Анна ясно увидела своего отца, железнодорожного мастера, коренастого человека, с торчащими жесткими усами. Отец, приходя с работы, подхватывал Анну на руки, целовал и тормошил ее. Отец любил Анну, и она льнула к нему. Как-то отцовской бритвой вздумала очинить карандаш и зазубрила лезвие. Она никому ничего не сказала. Но отец, бреясь, порезался, нашлепал ее и поставил в угол. Анна стояла в углу с полудня дотемна, вся в слезах. Первое жестокое наказание, оно осталось в памяти. С тех пор Анна, любя и уважая отца, боялась его строгого взгляда, нахмуренных бровей и не смела ни в чем перечить ему. Туманные картины детства прошли перед ней. Тонкий звон, плывший в комнате, затих. Голова Анны поникла, и она уснула.
Пальцы ее протянутой руки так и остались лежать на выключателе настольной лампы.В комнату вошла бабушка Анфуся с ворохом белья, поглядела на Анну, жалостливо покачала головой. Послышался звонок, и она, зная, что идет Сережа, шлепая домашними туфлями и переваливаясь с бока на бок, отнесла белье в кухню и заторопилась открывать дверь.
Сережа, не раздеваясь, прошел в комнату. Увидев мать, заснувшую над столом, он обошел вокруг нее, заглянул в лицо и тихонько направился к буфету. Взяв печенья и горсть конфет, он быстро прошмыгнул мимо няньки, гладившей на кухне белье, и снова убежал на улицу. Бабушка Анфуся молча погрозила пальцем ему вслед.
...Высотин открыл дверь своим ключом. Его поразила тишина в квартире. «Куда это все подевались? Уж не случилось ли чего?» Он разделся в коридоре и заглянул в детскую. Ниночка спала.
Высотин прошел в столовую и через открытую дверь в. кабинете увидел Анну. Стул, на котором она сидела, был несколько отодвинут от стола. Лбом и щекой Анна упиралась в лежавшую на столе книгу. Одна рука была протянута к настольной лампе, другая бессильно свесилась. Высотин видел затененную часть лица Анны, оно показалось ему неестественно бледным.
«Что это с ней? Уж не беда ли?!»—Ему припомнилось, что Анна жаловалась на боли в сердце. Он бросился к жене, схватил ее за плечи.
— Аннушка, Аннушка! — позвал он встревоженно.
— А... что? — Анна подняла голову и посмотрела.на мужа, еще ничего не соображая.
— Да ты, оказывается, спала. — Высотин облегченно вздохнул и рассмеялся. — Ах ты, соня этакая... А я-то думал...
— Да, я спала,—Анну обидел смех мужа, и она ответила сухо. Никакого сочувствия она не прочла в его смеющихся глазах. Он еще подтрунивал над ней! Короткое, неудобное забытье не освежило, а еще больше расслабило Анну. Она терла пальцами глаза, жмурясь от света, а в ушах стоял шум, и голова кружилась. Она держалась рукой за спинку стула, чтобы он ничего не заметил.
Андрей потянулся к ней, но Анна только подставила щеку с красноватыми следами от обложки книги, на которой она лежала. Высотин пожал плечами, целуя жену. Так неприветливо она его еще никогда не встречала. Обычно, если они не виделись день или два, Анна первая бросалась к нему, обнимала, ласкалась, показывая каждым жестом, взглядом, как ей радостен его приход. Поэтому он спросил:
— Все-таки что-нибудь случилось?
— Нет, ничего.
— Это честно?.. — настойчиво добивался он.
— Ах, полно, Андрей!..— Ее раздражали его неуместные вопросы. Так мог спрашивать лишь посторонний, невзначай зашедший человек, а не муж. Муж должен понимать все с одного взгляда. Зачем слова, объяснения, когда все в ней самой. А этого он не видит.
Высотин, будто и в самом деле не желая замечать плохого настроения жены, привлек Анну к себе. Он уткнулся лицом в ее растрепавшиеся волосы.
— Женушка моя сегодня не в духе? — он никак не мог найти верный тон в разговоре с Анной. Он все еще жил предвкушениями радости встречи, той радости, которая охватывала его тогда, когда он просил разрешения у начштаба побывать перед походом на берегу, проведать жену и детей, той радости, от которой дрожала его рука, когда он ключом открывал дверь. Он крепко прижал Анну к себе, словно желая отдать ей избыток силы.
— Мне больно, Андрей, и оставь этот свой шутливый тон, — Анна неторопливо освободилась из его объятий и стала поправлять волосы. Ей хотелось сейчас теплого участия, а Андрей... Ей было ясно, что он так и останется далек от нее сегодня, и это сердило ее.
Анна прочла на лице Андрея недоумение, досаду и растерянность. У него было прямо-таки жалкое выражение лица, когда он спросил:
— Что с тобой... ей-ей, не пойму?
Его растерянность и жалкий вид растрогали ее. Анна как-то сразу обмякла, опустилась на стул и со слезами на глазах сказала:
— Ниночка нездорова, Сережа...
— Что с Ниночкой? — Он сразу же вышел в детскую, побыл там недолго и вернулся встревоженный. — Она спит, — сказал он. — Лобик не горячий, только как будто похудела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59