— Давай адрес! — потребовал Белов.— Давно не бывал в Крыму. Завтра же прилечу. Очень нужная тема, старик!
Кретов продиктовал ему адрес.
— Встречать не буду,— сказал он Белову.— Аэродром далеко.
— И не надо. Мне все равно для начала надо будет представиться в обкоме. Сам найду. До встречи.
— До встречи, Белов.— Кретов положил трубку и посмотрел на Махова.— Понял что-нибудь? — спросил он его.
— Надо же! — покачал головой Махов.— А ты, оказывается, конкретно мыслишь. Формулировки железные. Я думал, что ты все про цветочки-лепесточки, охи-вздохи, а ты рубишь телеграфным стилем точные идеи.
— Мог бы и раньше узнать об этом,— сказал Кретов.— Но ты ведь не прочел ни одной моей книжки, даже из тех, что я тебе подарил. На распалку дров их хоть не пустил?
— Ну, ты уж совсем,— обиделся Махов,— все ж не дикарь... А читать не читал,— признался он,— времени нет, только нужную литературу читаю. Хотя кому все это было нужно! — махнул он рукой.— Все коту под хвост.
— Значит, так,— сказал Кретов, видя, что Махов снова стал раскисать,— Белов прилетит завтра, встречать его не надо, сразу пойдет в обком, прилетит, конечно, утром, к началу рабочего дня, после обеда, наверное, объявится у нас в районе. Ты готовься, обдумай еще раз все свои позиции, тут я тебе помогать не буду, сам должен справиться, но и не заискивай, не лебези, он мужик резкий, но справедливый, держись открыто и с достоинством, не так, как со мной, нюни не распускай, не подводи меня. Пошлешь за мной, если он спросит обо мне, но не раньше, чем спросит. Ты все понял?
— Все понял,'— тяжело вздохнул Махов, видя, что уступил Кретову роль хозяина положения, с чем его мужицкая натура с трудом могла смириться. Пошел у Кретова на поводу, принял его помощь, хотя до этого почти не вспоминал о нем, а если и вспоминал, то лишь для того, чтобы потешить свое мужицкое превосходство над неудачником-интеллигентом.
— Тогда я пойду,— сказал Кретов.
— Постой,— задержал его Махов.— Ты вообще-то как там? Может, чего надо? Ты не стесняйся...
— Эх, Махов, Махов, деляческая твоя душа,— пристыдил его Кретов.— Не суетись! Сиди себе и работай. О работе думай, о работе. Сделай веселое лицо, вызывай своих подчиненных и командуй. И готовься к встрече с Беловым. Пока! — Кретов вышел из кабинета, но тотчас же вернулся и сказал, хлопнув себя по лбу: — Чуть не забыл! Ты уже сегодня же можешь узнать о позиции... Анатолия Сергеевича? Так зовут первого секретаря райкома?
— Так.
— Сделай вот что: позвони Самохину, пусть Самохин свяжется с Анатолием Сергеевичем и как секретарь секретаря спросит, чем вызвана статья в газете, что он думает о твоей дальнейшей судьбе.
— Самохе? Самохе можно позвонить, только он не станет вмешиваться в это дело: теперь это дурной тон — хлопотать о друге юности.
— Не надо хлопотать. Пусть только спросит. Что ж тут такого? Прочел статью в газете, интересуется что и как.
Естественно. Позвони, позвони! — настоял Кретов.
Махов вызвал секретаршу и попросил соединить его с Самохиным.
— С Игорем Николаевичем? — переспросила секретарша, делая Кретову глазки.
— Да, да! — загудел на нее Махов.— Чего ж тут непонятного?!
— Ты действительно груб, Махов,— заметил Кретов.— Такая хорошенькая секретарша, тебе бы перед ней свое джентльменство проявить, а ты рычишь.
— Зарычишь тут,— побагровел Махов.— Эта хорошенькая секретарша заявила комиссии, что я к ней приставал.
— А ты, конечно, не приставал?
— Ладно тебе! — разозлился Махов.— И ты туда же! Зазвонил телефон, и Махов взял трубку. Разговор был
длинный, но говорил главным образом Самохин, чего Кретов, естественно, слышать не мог. Махов лишь односложно и мрачно отвечал: «Да», «Нет», «Нет», «Да». Потом после продолжительного молчания сказал «Угу» и положил трубку.
— Ну? — спросил его Кретов.
Махов нервно забарабанил пальцами по столу.
— Что он тебе сказал? Читал он статью?
— Читал.
— И что?
— Говорит, что радости мало.
— Это мы, допустим, и без него знаем. А еще что? Я не слышал, чтоб ты попросил его связаться с Анатолием Сергеевичем. Почему не попросил?
— Он уже связывался.
— И что? Да не тяни ты кота за хвост! Махов!
— Говорит, что радости мало. Что Анатолий Сергеевич настроен решительно против меня, потому что он сам подбирал состав комиссии, с которой я расплевался... А эта ж комиссия мне ни спать, ни работать не давала! — снова завелся Махов.— Все нервы мои вымотала! «Прявда ли шьто ви взяли себе тонну винограда и сделали вино? — домогался, к примеру, один шепелявый прыщ.— Прявда ли шьто ви понуждали вашю секретаршю к сожительству?» Не знаю, как я его только не задушил,— бессильно откинулся на спинку кресла Махов.— Но помнить он меня будет, потому что я ему на голову графин воды вылил, чтоб он остудил малость свои жареные мозги. Жареные факты подбирал он, понимаешь... — Махов закрыл глаза и какое-то время сидел молча, потом потер ладонями лицо, посмотрел приветливо на Кретова и сказал: — Самохин о тебе спрашивал, не уехал ли
ты. Очень интересовался, не приехала ли к тебе какая-то женщина. Я сказал, что не приехала. Собирается нагрянуть как-нибудь, чтоб посидеть вместе, повспоминать. А ты, оказывается, был у него? Почему не сказал?
— Времени не было заглянуть к тебе,— усмехнулся Кретов.— Как и у тебя не было времени заглянуть ко мне. Тут мы квиты, кажется.
— Ладно. Больше приказов не будет?
— Не будет. Трудись. На этом они расстались.
Выходя из конторы, Кретов столкнулся с зоотехником Никифоровым, столкнулся буквально, потому что Никифоров налетел на него в дверях, чуть не сбил с ног, больно боднул головой в скулу.
— Теперь синяк будет,— проговорил Кретов, растирая щеку.— Опять станут болтать, что я по пьянке скулой угол конторы снес.
— А у меня вырастет рог,— засмеялся, извиняясь, Никифоров.— Скажут, что Клавдия Ивановна мне изменила.
— Кланяйтесь от меня Клавдии Ивановне,— сказал Кретов, намереваясь па этом распроститься с Никифоровым.— Она меня тогда здорово выручила, доставила в больницу, спасибо ей преогромное. Настоящий фельдшер, ваша милая Клавдия Ивановна. Так и передайте ей.
— Передам, передам,— торопливо пообещал Никифоров, всем своим видом показывая, что у него есть более важный разговор в Кретову.— Совершенно случайно пришел к потрясающей идее,— он схватил Кретова за руку и потащил из коридора на улицу.— Потрясающая идея! Вам она может пригодиться. Да и не только вам — всему человечеству... Понимаете,— продолжал он, не выпуская руку Кретова,— услышал я по радио один разговор. Там какая-то девица спрашивает у школьников, что бы вы сказали человечеству, если бы вам сейчас предоставили такую возможность. А школьники, ну, сами понимаете, телята еще, ничего толком ей ответить не могут, мычат чего-то, хихикают, сукины дети, вместо того, чтобы думать, какие важные слова сказать человечеству. Один потом, правда, догадался, про мир сказал во всем мире, про чистое небо над головой, про дружбу. А одна девонька, так та словами из песни высказалась: «Отдадим,— говорит,— шар земной детям!» Для песни, может, эти слова подходящие, а для дела — никудышные, хотя, наверное, есть хорошие детки, тихие, разумные, зато остальные — все как есть сорванцы, им только дай волю, они все
вдребезги разнесут... И стал после этого думать: а что бы Я сказал человечеству?
Кретов дважды попытался обогнать Никифорова, надеясь, что тот отстанет от него, но Никифоров забегал вперед, как чертик, прыгал перед ним, размахивая руками и так живо вертя головой, что Кретову казалось, будто борода у Никифорова растет не только на подбородке, но так же из-под ушей и на затылке. И руки у пего мелькали во всех направлениях, словно он был не зоотехником Никифоровым, а пляшущим Шивой, у которого много рук. Поняв, что теперь ему так просто от Никифорова не отделаться, Кретов решил идти не домой, а в степь: из дома, подумал он, ему Никифорова никогда не выставить, а в степи Никифоров, возможно, и сам отстанет.
Они миновали ремонтные мастерские и направились к курганам.
— А реферат? — пытаясь сбить Никифорова с толку и обратить его внимание на то, что они уже в степи, спросил Кретов.— Реферат про свою разумность или неразумность вы уже написали? И как обстоят дела с идеей о том, что деньги нас всех оскорбляют?
— Это потом, это потом,— отмахнулся от его вопросов Никифоров.— Это все мелочи. Тут важно: что я могу сказать всему человечеству? Или ни черта не могу? Тогда грош цена всякой моей разумности и всем тем деньгам, которые потратило на мое образование государство! Я целый месяц крутил свои мозги вопросами, чтоб они выдали мне стоящую мысль, не давал им ни минуты покоя, заставлял их думать, искать.
— Лучше б вы о продуктивности вашего молочного стада подумали,— сказал Кретов и тут же пожалел, что сказал это.
— Ага! — накинулся на него, едва не дубася кулаками, Никифоров.— Вот вы й выдали себя, свое интеллигентское нутро! Мы — черный народ, мы должны о коровах думать, о стойле, о пойле, о начальнице Кокойле, а вам, высоким интеллигентам, отдать на откуп область возвышенных идей?! Вот вам! — Никифоров сунул Кретову под нос кукиш, затопал дробно ножками и зашипел сквозь крепко стиснутые зубы: — Не дождетесь! Не дождетесь! Мы тоже способны к интеллектуальной работе! У нас тоже есть серые мозги!
— Успокойтесь, пожалуйста,— попросил Никифорова Кретов, опасаясь за его жизнь, подумав, как бы он не зашелся в неистовом крике, не довел себя до нервного или сердечного припадка.— Никто не отрицает ваши интеллектуальные спо-
собности. Особенно ваши, Никифоров. Напротив, я их высоко ценю...
— А зачем же тогда про коров? — с ехидной улыбкой вытаращил на него глазки Никифоров.— Зачем же про молочное стадо? — продолжал он явно издеваться над Кротовым.— Чтоб рылом меня в навоз ткнуть? Но то коровий навоз, а есть еще такой навоз, в который и я вас могу рыльцем ткнуть. Да, да!
— Это какой же? — спросил Кретов.
— А такой. Вот, например, почему вы вокруг Махова забегали? Почему вокруг Заплюйсвечкина не бегаете, который уже второй раз безуспешно вешается, жизни себя хочет лишить, а вокруг Махова, которому по носу щелкнули, вдруг забегали, засуетились?
— Почему?
— Да потому, что от Махова в качестве благодарности можно получить всякие там блага, а от Заплюйсвечкина — ничего.
— Грубо, Никифоров. Очень грубо,— сказал Кретов.— Не ожидал от вас такого цинизма.
— Вот. А меня в навоз рылом — не грубо?
— Не в навоз, Никифоров. Давайте вспомним, что я сказал. Я напомнил вам о вашем непосредственном деле, о продуктивности молочного стада, о вашем профессиональном долге, профессиональной чести, чему вы так мало, к сожалению, уделяете внимания. Вы целый месяц витали в сфере высоких идей, а коровы в это время плохо доились. Разве это хорошо, Никифоров?
— Плохо, конечно,— неожиданно легко согласился Никифоров.— Но давайте поговорим о молочном стаде потом. А теперь давайте вернемся к небесполезной задаче отыскания такой истины, которую стоило бы немедленно сообщить человечеству.
— Ну, хорошо,—согласился Кретов,— опускаясь на траву.— Давайте об истине.
Они были уже на кургане, под триангуляционной вышкой. Сели лицом к закату на мягкую теплую траву среди желтых и синих цветочков, которые так любит майская крымская степь. Солнце еще висело в небе, но светило уже по-вечернему, окутываясь в золотистую дымку. Выткнув-шись из-за горизонта, белыми округлыми горами лежали далекие облака. В поднебесье носились крикливые стрижи.
— Черт их гоняет,— сказал недовольно Никифоров, и Кретов понял его: только беспокойные стрижи нарушали
тишину, затопившую окрестности: степь, поля, каменистые балки, почерневшие к вечеру лесополосы.
Сказав про стрижей, Никифоров вдруг удивленно посмотрел па Кретова и спросил:
- А почему мы здесь? На кургане? Как мы тут очутились?
- Да так, пришли,— пожал плечами Кретов, хотя подопревал, что Никифоров не видит, куда они идут.
— А вроде же к вам собирались? Я уже, кажется, и времянку вашу видел перед собой. Свернули?
— Свернули,— не стал разубеждать Никифорова Кретов.
— Ну и ладно,— сразу же успокоился Никифоров.— Тут даже лучше. Хорошо дышится. Правда?
— Правда.
— Чем хороша природа, так это тем, что успокаивает,— блаженно произнес Никифоров, ложась на спину.— Всего В ней хватает, ничего не просит, ничего не требует. Существует себе — и все дела. Не то, что люди. Или коровы... А с коровами так,— снова сел Никифоров.— Надо обновлять стадо, вести селекцию. А чем обновлять, если нет хорошей молочной породы, пригодной для нашей климатической зоны, как вести селекцию, если нет необходимого исходного материала? Ну?
— А как другие выходят из положения?
— Они раньше за голову взялись, когда еще в домашнем хозяйстве водились хорошие дойные коровы. Из них и сделали себе породу, четыре тысячи берут. Хотя и это, конечно, не порода. Только у нас и такой нет, потому что поздно за голову схватились, не занимались ведь раньше молочным животноводством, овец разводили, и хорошо разводили, а когда нам план по молоку спустили, кинулись искать коров, а их-то, хороших коров, во всем районе не сыщешь, пустили в свое время под нож, потому что мясо сдавали, а не молоко. Вот такой цветок хризантема, как говорит наша заведующая молочной фермой мадам Кокойло. Ясно?
— Ясно, Никифоров. Выходит, что не стоило в пузырь лезть, когда я про молочное стадо напомнил.
— Стоило. Потому что в обидной форме напомнили: дескать, суди не выше сапога.
— Ладно, забудьте, если так,— попросил Кретов.
— Тогда и вы забудьте про Заплюйсвечкина,— сказал все же с ехидцей Никифоров.
Кретов промолчал.
— Тогда давайте про истину,— предложил Никифоров.— Все ж из-за нее мы начали разговор. Излагать?
— Излагайте, Никифоров,— разрешил Кретов, хотя никакого разрешения, разумеется, не требовалось: Никифоров и без разрешения принялся бы излагать.
Истина, с которой Никифоров готов был обратиться ко всему человечеству, звучала в его изложении так:
— Вот вы, к примеру, хотите есть,— начал издалека Никифоров.— Хотите есть, а подходящей рубовки у вас пет. Нет у вас и желания добыть ее честным трудом. Вы желаете, как говорится, вынуть рыбку из пруда без крючка и без труда. Что это значит? Это значит, что за вас ту рыбку из пруда вынул другой человек, но не попользовался ею, потому что вы ту рыбку ам-ам, слопали, как говорится. И получилось в результате, что вы воспользовались другим человеком, как пользуется огородник лопатой, чтоб выкопать картошку. То есть не человек он для вас, а что?
— Что, Никифоров?
— Рыболовный крючок. Ну, или лопата, если вы слопали чужую картошку, а не рыбку. Тут разница маленькая, главное — не человек. Вы — человек, а он — инструмент. Плохо это или хорошо?
— Думаю, что плохо,— ответил Кретов.
— И правильно думаете,— похвалил его Никифоров.— Вывод же напрашивается сам собой,— продолжал он философствовать,— нельзя допускать, чтоб один человек превращал другого человека в инструмент. Это мой первый совет человечеству,— не без гордости произнес Никифоров.— Думаю, что очень полезный совет.
— Пожалуй,— согласился Кретов.— А еще ваш совет можно изложить другими словами: относись к человечеству в своем собственном лице и в лице любого другого человека как к цели, а не как к средству.
— Можно и так,— одобрительно улыбнулся Никифоров.— Получается по-ученому, но тоже хорошо и понятно. Буду продолжать,— все более воодушевлялся он, чувствуя поддержку Кретова.— С первым советом человечеству, значит, мы покончили. Это первая истина. А теперь надо перейти к другой. Она еще важнее. Но к ней надо перейти.
— Так переходите, Никифоров, переходите,— поторопил зоотехника Кретов.
— Ага, перехожу. Но вы следите за моей мыслью внимательно. Тут нельзя упустить ни одного слова, иначе все будет непонятно.
— Слежу, Никифоров, слежу,— произнося эти слова, Кретов боковым зрением увидел, что шагах в пяти-шести
от него, утопая по макушку в траве, стоит Странничек, зеленый и тихий, почти не отличимый от травы, хоронящийся за ней. Кретов осторожно перевел на него взгляд, но Странничек тут же исчез, словно присел, не покачнув ни одного стебелька. Тогда Кретов отвел взгляд от того места, где спрятался Странничек, и снова увидел его уголком глаза: он опять стоял, вытянув тонкую шейку, неподвижный и тихий, похожий на кукурузный початок с золотистым чубчиком на макушке.
Никифоров же между тем продолжал излагать вторую истину:
— Но люди,— говорил он, буйно жестикулируя,— так и норовят превратить друг друга в инструмент, надеются, что это им сойдет с рук, не аукнется. Но не тут-то было: аукается это подлое дело, да еще как. Ведь если ты меня жрешь, так и я начну тебя жрать, так? Я ж вижу в этом закон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42