— Боже, какой пафос! — смеясь, воскликнула Елена Ивановна, кивнув Андрею..
— Это чтобы вас от роковых вопросов отвлечь! — смеясь, сказал Осадчий.
— Знаю, не ладится.
Андрей метнул сердитый взгляд на Осадчего. Но тот сделал вид, будто ничего не заметил, и обратился к Елене Ивановне:
— Приходите сегодня к нам на шашлыки.
— Берегитесь, Елена Ивановна! На пять минут к ним заглянул, а час над луком плакал.
— Пришлось похозяйничать. У Веры на заводе, как обычно, аврал. Значит, условились: после субботника к нам! Не отрывайтесь от масс!
— Не отрываюсь! Поэтому приедете все вместе ко мне. И вы, Андрей, с Любашей.
— А как же тогда шашлык? Лук резал я. А шашлык завтра сами съедите? — воскликнул Андрей.— Елена Ивановна, где справедливость?
— Замолчи, чревоугодник. Шашлык возьмем с собой. —- Значит — до вечера,— улыбнулась Елена Ивановна
и, словно в воду, ринулась к дожидавшимся ее людям. И опять: «Надо бы утрясти с бетонными плитами...»
«Утрясать» пришлось многое. И этот подрайон Елена Ивановна покидала вместе с, последними машинами. Хотя отлично поработали все и сделали гораздо больше, чем намечалось. Теперь, когда улица Фрунзе опустела, четко проступила линия трамвайного полотна, разделявшая пополам широченное шоссе. Бетонные плиты перламутром поблескивали в лучах клонившегося к закату солнца. Красовалась свежая, чистая, словно чего то ждущая улица. Такой бывает в новом доме квартира, когда впервые откроешь в нее дверь.
И хорошо, что в этот праздничный день придут к ней гости — не одна будет сидеть дома. Танюша, вероятно, уже звонила. Она никогда не забывает поздравить. А вот сама именинница только после полудня, да и то случайно, вспомнила, что сегодня день для нее знаменательный.
Когда-то был очень радостным этот день. Она делала вид, будто не замечает, как Вася прибегает к разным ухищрениям, чтобы сэкономить деньги ей на подарок. Как прячет этот подарок: то под шкаф засунет, то куда-то в угол за диван.
Она не трогала подарка, если даже случайно натыкалась на него, не разворачивала. Эта игра и ей доставляла удовольствие. Вместе с ним радовалась какому-нибудь флакончику пробных духов, яркому гребню, лаку
для ногтей. Тут же душилась, красила ногти, принималась расчесывать волосы. И мордашка сына сияла.
Когда же Вася был совсем малышом, он не выдерживал: «Посмотри, какую вазочку тебе купил. Только я еще не дарю». А утром опять: «Хочешь, покажу тебе подарок, только я тебе его еще не дарю...»
Приходила длинная, ласковая радиограмма от Николая. И если ее доставляли накануне, Вася прятал, чтобы вручить ей утром вместе со своим подарком. В те годы, когда они снимали комнату и никакая экономия не позволила бы ему приобрести подарок, Вася шептался с соседкой, и та из своего садика давала ему белые поздние астры, Васе особенно нравилось, что называются они необычно: «маркизы». Столько астр, сколько ей было лет. Он очень гордился этой своей выдумкой, потому что для него в пирог, пусть даже из кукурузной муки, стави-лось столько свечек, сколько ему было лет, и за столом Вася усердно их задувал. Главное, надо было разом все их потушить. Его годы считали свечи, мамины— «маркизы».
Николай подсмеивался над всеми этими «первобытно-наивными ритуалами».
Но в свой день рождения тоже требовал подарков. Елена Ивановна, взглянув на часы, заторопилась. Скоро шесть, надо ведь что-то приготовить. Осадчие — люди свои, а вот Андрей с сестрой первый раз придет в дом.
Но она не жалела, что пригласила гостей. Нельзя же так жить, только своим кабинетом, делами:
Что же это Танюша не звонит?
И сразу же из прихожей ее голос:
— Значит, не я одна оставляю двери незапертыми? Поздравляю и желаю счастья, здоровья! А еще желаю великой реконструкции и благоустройства района; уменьшения количества жалоб. Кажется, все?
— Не все, но спасибо и на этом,— смеясь, ответила Елена Ивановна.
— Где разгружаться?
— На кухне. Зачем вы все это купили?
— Как зачем?! Пировать будем! — Татьяна поставила на стол шампанское.— Не была уверена, что вы, Елена, не забудете о своем дне рождения.
— Сначала и впрямь забыла, но потом ничего, даже гостей позвала. Садитесь, рассказывайте, что нового, как в больнице?
— Буду помогать и рассказывать,— отозвалась Татьяна, надевая фартук. Она чувствовала себя здесь как дома: было время, когда под предлогом ожидания будущей квартиры совсем сюда переехала. Тогда Елену Ивановну нельзя было оставлять одну. Татьяна боялась возвращения своей больной в прежнюю обстановку. Ведь она только-только поправилась, а дома все будет напоминать о постигшем ее горе.! Не могла оставить Елену Ивановну наедине с прошлым, наедине с тяжелыми мыслями, как не могла скрыть от Елены Ивановны того, что было между ней и капитаном.
Собиралась все рассказать, когда больная совсем поправится, считала, что такой разговор будет последним. Не захочет видеть ее Елена Ивановна. Знать не захочет.
Но все произошло совсем не так, как предполагала.
После дежурства Татьяна увидела в больничном саду Ярошенко. Подошла, села рядом. Некоторое время молчали.
Неожиданно Елена Ивановна подняла голову, внимательно взглянула на Татьяну и, не отводя глаз, тихо сказала:
— Я все знаю, Танюша.
Татьяна сжалась. Это был самый настоящий страх, потому что Елена Ивановна все еще нуждалась в лечении, нуждалась в ней, Татьяне.
И потому, что ничего не могла ответить, та, после долгой паузы, продолжала:
— Не терзайтесь, Танюша. Вы не виноваты в том, что случилось. Не были бы вы — нашел бы другую.
Любое обвинение, любой упрек было бы легче выслушать. Волнуясь, с трудом подбирая слона, Татьяна сказала:
— Я не заслуживаю снисхождения. Но я бы все равно вам потом сама рассказала. Не сейчас. Ведь это бесчеловечно!
Елена Ивановна успокаивающе коснулась ее руки, словно поменялись они ролями — и врач нуждается в поддержке больного.
— Просто кто-то случайно обронил: Лазарева ходила в дальний рейс. А что врача на «Иртыше» звали Татьяна— это я и сама знала. И не будем больше об этом. Я ведь понимаю ваше состояние.
Объяснение это не нарушило их взаимной привязанности.
Когда Татьяна, получила квартиру и переехала, они чуть ли не каждый день звонили друг другу, потому что встречаться удавалось редко.
— А новостей у меня три,— оживленно говорила Татьяна, открывая консервные банки.— Главная: Саша Минаков, наш Саша, заговорил. А ведь все сомневались.
— Вы-то не сомневались, Танюша! Это я хорошо помню. Сидели вот тут, на этом табурете, в три ручья плакали и твердили: поправится, он непременно поправится.
Татьяна смущенно улыбнулась, покачала головой:
— Не плакала... вам показалось. Но знала, чувствовала— вылечим!
— Что же он сказал?
— «Мама» сказал. Сначала смешно так: мамама! Три слога. Теперь Минакова убедится наконец, возьмет мальчика.
— Еще бы! Конечно, возьмет домой,—губы Елены Ивановны чуть дрогнули.
— И вторая новость,— поспешно продолжала Татьяна,—диагноз, поставленный Юрику, не подтвердился.
— И Виктор уже знает? — Ярошенко вздохнула с облегчением.
— Пока я просила Лизу подождать. Оперировать в Москве, конечно, придется, но не на мозге. Виктор ушел в рейс.
— Да, опять на «Иртыше». Возьмите, Танюша, тарелки — у меня руки мокрые.
Пожалуй, впервые Елена Ивановна упомянула об «Иртыше». И сразу же о тарелках, словно не придавала этому никакого значения.
— Да. И еще: вызывает профессор Сосницкий в Киев.
— Что-то у меня такое впечатление, будто ваш этот важный профессор немножечко влюблен.
— Ну что вы, Елена Ивановна! Разговор был прерван приходом гостей.
— Пошли, в кухню готовить шашлыки,— решительно объявил Андрей.— Именинницу надлежит ублажать. Иван, Вера, пошли!
— Ну что вы, право! Нельзя же...— попыталась возражать Елена Ивановна.
— Как же за четыре года, что живем в одном доме, мы с тобой, Любаша, не познакомились,— сказала Татьяна, подсаживаясь к девушке.
— Но вас я часто вижу. Вы всегда так красиво одеты и причесаны.— Любаша чуть-чуть смутилась и настороженно взглянула на Татьяну.
В кухне что-то загрохотало, и Елена Ивановна поспешила туда, а когда возвратилась, Любаша сидела возле зеркала в спальне. Татьяна же с помощью ножниц и гребня сооружала ей модную челку.
— Вы в самом деле председателем нашего исполкома работаете? — спросила Любаша, глядя на Елену Ивановну в зеркало.
— Работаю. А что?
— Так,— отвела взгляд и покраснела. Но Елена Ивановна почувствовала — не смущение вызвало краску на щеки, даже на шею девушки, что-то иное ее волновало.
— Ты хотела о чем-либо спросить?
— Нет,—повела головой Любаша и, обращаясь к Татьяне, вежливо проговорила: — Спасибо. Пусть так.— Она словно сразу потеряла интерес к тому, что де,лали с ее волосами.
Почувствовав, что Елена Ивановна вернулась к столу, Андрей сказал, что Любашу не соблазнишь никакими шашлыками. Что-то еще хочет сказать или спросить, но не решается.
За столом Любаша оживилась. Первая стала просить Веру спеть и зашептала Татьяне:
— Правда, она похожа на актрису? Татьяна кивнула.
Вера спела «Ночь» Рубинштейна, «Мы сидели вдвоем» Чайковского.
— Вы должны идти и консерваторию,— восторженно проговорила Татьяна.— Если б у меня был такой голос!
— Тогда б вы стали не врачом, а певицей? — спросила Вера, лукаво блеснув глазами.
— Не... не знаю. Нет, все-таки врачом,— улыбнулась Татьяна.
— То-то же! — победоносно воскликнула Вера, тряхнув копной черных коротких курчавых волос, падавших на высокий смуглый лоб.
— Но почему же вы не поступили в консерваторию?— не отставала Татьяна.
— Длинный разговор,— отмахивалась Вера.
— А все-таки? — очень серьезно спросила Любаша.
— Да что там... Я петь люблю, только когда мне. хочется и что хочется. Тогда это радость себе и, может, другим.
— А если выучиться, что от этого изменится? — спросила Татьяна.
— Тогда это — уже труд.
— Я думала, если у человека есть талант...
— Уже талант?! Талант... это слух, память, темперамент, артистичность, музыкальный, если можно так сказать, музыкальный интеллект. Может, хорошая сварщица лучше, чем посредственная певица?
— Правильно! Вот Андрейка лепит. Но ведь это его... хобби,—горячо воскликнула Любаша.— Артист, он-возвышенный. А тот, кто все отлично умеет делать своими руками, своей головой,— не возвышенный?!
— Поменьше эмоций, девочки! — сказал Осадчий.
— Я тоже согласен с Верой! В искусстве не должно быть посредственностей! — воскликнул Андрей.— Именно в искусстве. Не вдаваясь в философию, возьмем элементарный пример — посредственная актриса всю жизнь мечтала сыграть главную роль на сцене столичного театра. И не сыграла. Разочарования, обида, быть может, даже озлобленность..,.
Он вскочил, легко поднял на руки Веру и поставил на стул.
— Смотрите, а тут стоит атакий маленький человечек в брезентовой робе с огнем в руках. Этакий малыш Прометей, разрезает, сшивает океанские колоссы, несет им жизнь, открывает дорогу.
— Да, мы такие!—смеялась Вера, гордо запрокинув голову.
— Сейчас же опустись на землю, Прометейша! А ты, поэт-самоучка, не хватай на руки чужих жен, а то схлопочешь по шее. Свою заводи, — грозно заключил Осадчий.
Вера, смеясь, спрыгнула со стула и объявила:
— Теперь убедились, с каким сухарем приходится век вековать?! Все, что не заносят в протокол, у него поэзия. А это никакая не поэзия, а обычная жизнь. Вот утром идешь к своему цеху, а над морем туман. Розовый. И солнце только-только поднялось. Асфальт, корпуса, кусты влажные, будто ночью море тихонько нахлынуло, все вымыло и к утру отступило.
— Идешь, и снисходит на тебя вдохновение,— улыбнулся Осадчий.
— Вот-вот! Если то артист, пианист, так им можно вдохновляться, а Вере, Андрейке нельзя? —не скрывая обиды, сказала Любаша.
— А я не обращаю на него внимания.— Вера обернулась к Татьяне и продолжала: — Иду утром и думаю: вот этой же дорогой и отец мой шел, и наш Володька пойдет...
— Володьке в институт,— перебил Осадчий,— потом на завод. У нас электроника, новейшая техника.
— И у нас будет! Но зато заводские и в революцию, и в Отечественную себя показали.
— Вера, прекрати,— негромко произнес Осадчий.— Если еще Андрей заведется — начнет песню о нашем станке...
— А что станок?! — сразу же «завелся» Андрей.— Со станком в порядке, а вот «кулак»...
— Убедилась?! — прерывая Андрея, продолжал Осадчий.— Он уже начал. Тангоша, давайте о своих больных, Елена Ивановна — о сегодняшнем субботнике...
— Все! Вернулись к начальной теме... Не знаю, пела бы Вера на большой сцене или нет, а вот на любом судостроительном, хоть на Николаевском, хоть на Ленинград-ском, ее роль — главная,— объявил Андрей.
— Истина, вероятно, именно в том, чтобы найти спою главную роль,— сказала Елена Ивановна.— А теперь я иду варить кофе.
Андрей вскочил:
— Варить кофе буду я, а вы, Г.лепа Ивановна, руководите.
— Ох, милым, что-то ты сегодня больно горяч. И на тебя снизошло вдохновение! — Осадчий, смеясь, покачал головой.— С чего бы это?
Раздался продолжительный звонок.
— Я открою,— сказала Любаша.
В комнату она вернулась с целой охапкой белых астр.
— Посыльный принес,— объявила Любаша.— Из магазина плавсостава, сказал. Цветы называются «белые маркизы». Берите же, Елена Ивановна.
Но та медлила.
— Давай сюда, Любаша, я поставлю их в воду,— скользнув взглядом по лицу Елены Ивановны, проговорила Татьяна. Нетрудно догадаться, от кого цветы, даже если бы не сказали: «Магазин плавсостава».
ГЛАВА 35
— В чем будем варить кофе? — Андрей стоял совсем близко от Елены Ивановны и, чуть улыбаясь, смотрел ей
в глаза.
— У меня растворимый,— поспешно ответила она. В его взгляде что-то очень похожее на восхищение. И было это для нее неожиданно, странно.
Почувствовав ее смятение, Андрей зажег газ, поставил па плитку чайник, с деловым видом спросил:
— Кофе здесь, в буфете? — И начал хозяйничать. Елене Ивановне стало смешно: заподозрила человека
в каких-то к ней нежных чувствах только потому, что он так просто, естественно держится.
— Я вам очень признательна, что пришли меня поздравить,— сказала она.
— Иногда полезно немного отвлечься от того, что засело в голове.
— Все этот злополучный «кулак»? Что же с ним не получается? Я смогу понять?
— Конечно, вовсе это не так сложно!— с готовностью воскликнул Андрей. Он взял табурет, сел против Елены Ивановны за кухонный столик и сразу изменился, будто только и ждал этого разговора.
— Когда-то на револьверном станке я делала винтики, гаечки. К задней бабке прикрепляла диск с набором фрез, плашку... Думаю, здесь почти тот же принцип.
Похож?
— Как детский рисунок парохода — на современный лайнер... Диск вращается, подавая инструменты в том порядке, который заказан.
— Программой...
— Конечно. Вы ведь видели наши шкафы?! С триодами, диодами.
Шкафом послужил посудный «пенал», стоявший по другую сторону стола.
Андрей снова вернулся к холодильнику с воображаемым диском.
— Вот здесь, над шпинделем и возле диска с инструментом, «рука».
— Обычная? — улыбнулась Елена Ивановна.
— Нет, не обычная,— продолжал Андрей.— Так, я думаю, устроены руки марсиан. Послушная программе, она берет с диска нужный инструмент, ставит в патрон, ненужный возвращает на место. В то же время, конечно, автоматически, поворотом стола деталь подводится к шпинделю. Все очень просто...
Некоторое время Елена Ивановна смотрела на холодильник «с диском», на стол, где «стояла» деталь, затем робко спросила:
— А где шпиндель?
— Да вот он! На своем месте! — Андрей азартно, постучал кулаком по ребру холодильника.— Неужели не понятно?
— Понятно. Уже понятно! Не сердитесь. Так почему же вы недовольны этой вашей «рукой»?
Андрей в отчаянии хлопнул себя ладонями по коленям и даже согнулся с досады.
— Опять двадцать пять! Да не «рука», не «рука» виновата, а «кулак»!
— А-а,— Елена Ивановна запнулась, пряча улыбку.
— Что «а-а»?
— Ничего.
Рассмеялся и Андрей. Рассмеялся своей горячности, и тому, что именно пытался изобразить на гладких боках холодильника, и — неуместности серьезного разговора здесь, на кухне, после выпитого вина.
— Боже мой, каким же я выгляжу дураком! — с неподдельной искренностью вырвалось у него.— Ведь вы из вежливости спросили о моих делах, в я обрадовался, устроил лекцию, семинар, Возмущался!Орал!
Елена Ивановна успокаивающе коснул.к к его локтя.
— Вовсе не из вежливости. Я ведь его вначале еще видела. Когда диска не было. Но как-то сразу не разобралась, а о станке сейчас столько говорят...
Увидев брата и Елену Ивановну выходящими из кухни, Любаша ушла в спальню.
— Чего это она?—озабоченно проговорил Андрей и взглянул на Татьяну.
Елена Ивановна пошла вслед за Любашей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42