! Когда к берегу приползали изувеченные моряки-десантники, истекающие кровью, и ждали ночи, ждали прихода «Земляка», ждали спасения! И он непременно приходил, наперекор всем смертям. Какой надо иметь талант командира, судоводителя и какое сердце?! И за рейсы в Антарктику у Колосова награды. А через месяц после того, как он был награжден медалью, Колосова сняли, нарушив все законы. Подумайте об этом, товарищ Реутов. Мы настоятельно просим вас — подумайте!
Непослушными руками Елена Ивановна спрятала блокнот в сумку и вышла вместе с Осадчим. Взволнованные, молча шли они по оживленной в эти вечерние часы улице.
— Подождем. Несколько дней подождем,— прощаясь, сказал Осадчий.— Если Колосова не восстановят, будем продолжать бой. Согласны?
— Конечно.
— Порядок! На время отключаемся. Впереди свободное воскресенье. Поведу свою гвардию на мавтуны.
— Куда?
— Это сын говорит: мавтун. Мультфильм. Елена Ивановна рассмеялась.
У нее на воскресенье тоже накопилось множество дел. Николай, вероятно, уже ушел в Николаев. Вчера было что-то похожее на прощание.
Однако, когда она подошла к дому, то увидела открытую балконную дверь. Пришел. Зачем? Нет, снова повторять вчерашнее не нужно. Лучше здесь, на скамейке, подождать, пока уйдет. Довольно. Всего довольно. Все ясно, все решено.
У дома остановилось такси, потом появился Николай с чемоданом. Раньше все, что брал в рейс, умещалось в хозяйственной сумке.
Прошлое, счастливое... Прошлое, которое называлось юностью. Пусть не по годам. Юным было ее чувство.
Вот уезжает... И навсегда. Женским чутьем угадывала: что-то еще можно вернуть, если поехать в порт, подняться по трапу на «Иртыш», пойти в Николаев. Там целых три дня вместе. Когда муж и жена перед рейсом в одной каюте, забываются не только обиды.
Прощание с женой там, на судне, прощание с домом, с берегом. Особое прощание. Впереди неизвестность, потому что, какими бы современными ни были корабли, море всегда остается морем с его тревогами и опасностями, а человек в рейсе может рассчитывать лишь на себя и своих товарищей.
Вероятно, не бывает людей, которые не испытывали, пусть даже неосознанной, грусти прощания со своими берегами и пока кто-нибудь из близких здесь, в каюте, значит, и берег еще здесь. Значит, моряк еще дома.
Даже постороннего не выпустят, заставят выпить прощальную чарку за благополучный рейс и не раз еще в море вспомнят о «постороннем», который зашел «проводить». Надо только поехать на «Иртыш», подняться по трапу.
Но именно этого она не сделает. Не воспользуется настроением. Не захочет прощального поцелуя, не ей предназначенного, и мыслей, вызванных лишь этим прощанием.
В комнате он даже не убрал после себя. Все раскрыто, разбросано и записка: «Прошу тебя, не стоит афишировать развод. Славы это не принесет ни тебе, ни мне...»
Жалкая предусмотрительность. Очень важно там, в детском саду, является ли «Ленаванна» женой Терехова или нет. Очевидно, важно для него. Ни к чему капитану Терехову сообщать в кадры об изменении семейного положения. Не сообщать — спокойнее.
Живешь, живешь, с человеком, и вот выясняется... Какие же черты его характера еще откроются после развода?
Не будет она ничего тут убирать. Проснулась Елена Ивановна очень рано и поняла, что больше ей не уснуть и сидеть сейчас дома тоже не сможет. Пойти разве к морю? И вдруг ей так захотелось в степь. Туда, где прошло ее детство. Особенно весной всегда вспоминалось родное село. Почему-то всегда весной...
Всего несколько часов любым поездом — московским, киевским... Белый в вишневом цветении садок бабы Горпины. Правда, из села, где она родилась, они потом переехали в другое, к родителям отца. Но в семь лет все так запоминается...
Детство. Оно пахло разогретыми травами, нежным цветением виноградных лоз. Детство вставало живым золотом хлебов и таким сиянием неба — хоть сквозь цветное стеклышко смотри! Звенело трелью жаворонка и урчанием чудища-комбайна,' к которому малыши привыкали за лето и отвыкали к весне. И виделось детство ливнями, пузырьками в лужах и радостной зеленью мокрой листвы...
Она села в вагоне к окну. Убегала платформа, убегали городские,дома, трубы заводов, и неизведанное чувство облегчения, отрешенности от горестных раздумий, забот и хлопот охватило ее. Смотрела в окно, позабыв обо всем, что осталось там, в городе, словно вырванная чьей-то чужой волей из круговорота дел, которые не переделать, имей даже две, даже три жизни. Сидела, убаюканная мягким покачиванием вагона, монотонным стуком колес, и далекое прошлое возникало в памяти. Оно казалось безмятежным и ясным, ее далекое детство. Да таким оно и было, хотя мама плакала, когда пришлось продать бабкину корову, потому что нечем было ее кормить и хлеба в тот год было в обрез.
Запомнилось Оленке,— тогда ее звали Оленкою,— как с Сенькой и Катрусей несут, с сознанием собственной значимости, в белых узелках обед в поле. И вот они опять все вместе собирают колоски. Пот катится по лицу, по спине, потом они работают граблями, сосредоточенно, старательно подражая взрослым, работают истово, без передышек. Потом - ставок! Взявшись за руки, она и Сенька бегут по вязкому илистому дну, падают в воду, поднимая радугу брызг. А Катруся не в силах преодолеть отвращения к пиявкам. Она сидит под огромным кустом боярышника, беленькая, чистенькая, с мягкими льняными волосами, заплетенными в тугие косички.
Угнали Катрусю. Не вернулась из фашистской неволи. И Сенька погиб. О нем было написано в газете: летчик Касьяненко принял неравный бой. А о Катрусе узнала, когда еще первый раз приехала из Ленинграда в санаторий. Ехала в Одессу, чтобы побывать в селе, где родилась. Грустная была поездка. По пути разбитые вокза-
лы, заросшие травой воронки, траншеи, покореженное железо.
Сгорело село. Новые хаты среди опаленных черных стен. Надеялась увидеть Катрусю, ее мать, бабу Горпи-ну. Никого. Ни родных, ни знакомых. Люди почти все новые, которые не помнили ее, и она их не помнила.
Бродила по селу, прошла вдоль вырубленной посадки у железнодорожного полотна. В этой посадке у них с Сенькой и Катрусей были свои тайники. Прятали в них дички — зеленые яблоки и маленькие, такие терпкие и такие вкусные груши.
Было место, где жил «их суслик». Они налили в нору воды, он выскочил, сел на задние лапки, такой маленький, совсем еще детеныш. Решили оставить его на свободе. Не съест же он весь урожай.
Уезжала со щемящей тоской от того, что видела и О чем узнала. Больше не была в родном селе. Пусть вспоминается то, прежнее, каким было в детстве. Уходя всем сердцем в это дорогое прошлое, Елена Ивановна недоумевала, почему не решилась еще раз поехать.
Медленно подползала навстречу водокачка. Потом — белый обелиск, золотые буквы, букеты ромашек и венки за белой невысокой оградой.
Станция.
На перроне обычная суета. С чемоданами, корзинами бегут люди к вагонам. У станционного колокола встречающие— крепкая высокая девушка и мальчишечьей замшевой куртке, широко открытые светлые глаза, белый завиток на лбу. Как похожа иа ту дивчинку у ставка. Рядом с ней юноши, дети. Люди постарше — отдельной группкой. Тоже вонуються, оглядывая вагоны— кого-то встречают.
— Здравствуйте! Сюда, сюда, до нас! — крикнула женщина в белом с блестками платке и устремилась навстречу Елене Ивановне.
— Здравствуйте,— растерянно пробормотала та, удивленно глядя на незнакомку, отделившуюся от группы встречающих.
— Я Ганка Власовна, матуся Леси!.. Иди ж, донечко! Мария Ивановна приехала! — обернулась женщина.
— Вы ошиблись. Я — Ивановна, но не Мария, а Елена,— говорила уже обеим женщинам Елена Ивановна.
Недоразумение разъяснилось просто. Сегодня свадьба Леси и Петруся. Жених поехал в райцентр на автовокзал встречать гостей, а сюда пришла Леся с матерью. В числе приглашенных — учительница Петруся, которую ни одна, ни другая не знает.
— Я побегу, мамо, вдоль вагонов,— сказала Леся, вдоволь насмеявшись над этим недоразумением.— Кого еще привезет Петрусь! Он ведь и половины гостей не знает, которых поехал встречать! — И добавила, обращаясь к Елене Ивановне: — А вас, Елена Ивановна, просим к нам па весилля!
Та ответила, что приехала на несколько часов повидать родные места. Ганна Власовна подхватила: это ж Лесеньке на счастье! Раз так неожиданно, именно в этот день решили приехать! Как же не прийти, не поздравить молодых, не пожелать им счастья?!
Она отпустила Елену Ивановну только после того, как та дала честное слово, что будет на свадьбе.
Знакомой улицей, на которой не осталось ни одного знакомого дома, Елена Ивановна шла в конец села, где когда-то стояла хата. Знала, что ничего не уцелело ни от дома, ни от тына,— и все же шла, подсознательно надеясь на чудо.
Новое длинное здание с вывеской «Колгосп «Жовтень» тянулось там, где раньше — она это хорошо помнила — был их двор и садок бабы Горпины, двор Касьяненко.
А посадка совсем такая же, как прежде. Но те деревья были бы уже старыми.
Солнце пригревало. Не удержалась, сняла туфли, пошла по теплой шелковистой траве. Даже если б человек, родившийся здесь, среди зеленой этой благодати, забыл о ней, думала Елена Ивановна, то его ноги, руки, все Тело помнило бы живую свежесть травы, эти белые звезды ромашек, синеву васильков, вкус парного молока, запах цветущей смородины, тонкий голос малиновки, жужжание пчел и стрекот кузнечиков.
Лучи солнца разогрели лицо, руки, и казалось — давно-давно уехала она из города. Какими-то случайными, ненастоящими были те лихие мысли, от которых становишься слабой, несчастной. Пусть ушла любовь. Но есть сын, которого никто не отнимет. И чувства ее самые первые, самые чистые остались в душе и всегда будут с ней, как эта вечная трава и вечная синева васильков.
А вот и ставок. Тогда он казался большим, глубоким и потому немного страшным. Вот он, почти овальный, заросший у берегов очеретом.
По гладкой сине-розовой поверхности, изогнув длинные шеи, величественно плывет белое облако гусей. У самого берега строго крякают утки, подзывая к себе желтые пушистые комочки. А на том берегу, теперь таком близком, голенастый хлопчик купает коня, трет его серые бока, обливает спину прозрачной водой.
Тот ставок и не тот. Елене Ивановне казалось, что сидит она именно под тем кустом, где обычно сидела Кат-руся, хотя к плечу свешивались белые соцветия бузины, а на. том висели розовые цветы боярышника.
Прогрохотал поезд. Дрогнула земля. Пора идти. Сегодня у Леси свадьба, у Леси, которая так похожа на другую, близкую сердцу дивчинку из далекого детства.
Улица у ворот усыпана цветами, цветы на ковровой дорожке от ворот к дверям хаты. Шумно за расставленными во дворе столами, смешиваясь и заглушая этот шум, гремит оркестр: два саксофона, аккордеоны, барабан. Десятки восторженных детских глаз через невысокий тын следят за всем, что происходит в саду, во дворе. Так и она когда-то смотрела на чужие свадьбы, представляя себя в подвенечном платье и нарядной фате.
Ганна Власовна заспешила навстречу. Как старую знакомую, пожурила за опоздание. Елена Ивановна по здравила молодых, подарила, спин с шеи, тонкую золотую цепочку с янтарем.
Потом ее познакомили с соседями по столу —хорошенькой молодой девушкой, лучшей в колхозе дояркой, как успела шепнуть Ганна Власовна, и главным агрономом, пареньком, немногим старше Васи.
Значительно позже, когда Ганна Власовна снова подсела к ней и они разговорились, выяснилось, что состоят обе женщины хоть и в дальнем, а все же в родстве. И Семена Касьяненко Ганна Власовна знала еще мальчонкой. На обелиске и его имя. Ходили туда сегодня молодые. Так у них в селе заведено — прямо из сельсовета к тем, кому не быть на свадьбе,— помянуть, положить цветы.
За столом затянули песни. Песни, которых Елена Ивановна давно не слышала. Столько лет прошло, думала, а не забылись, как не забылось село, запах травы, запах родной земли.
И еще были пляски во дворе, в саду, даже на улице. Прощаясь с Ганной Власовной, которая все не хотела ее отпускать, Елена Ивановна приглашала всех, с кем
сегодня познакомилась, к себе в гости. Односельчане ведь, да и если посидеть, вспомнить, еще родственники среди них найдутся. Провожали до самой станции. И Елене Ивановне казалось, будто она и впрямь побывала в родном доме, где ей всегда будут рады.
Расцеловавшись со всеми, она уже из тамбура махала рукой Ганне Власовне, которая шла рядом с вагоном и кричала ей:
— Пришджай, Оленко, будемо чекати! Обов'язково приїджай!
Утром вернулась домой. В поезде удалось несколько часов поспать, и она чувствовала себя совсем бодрой. Вошла в спальню переодеться и увидела на ночном столике фотографию Николая, подумала: здесь ей больше не место. Было уже прощание. Все было.
Накануне ухода в рейс сказал:
— Вероятно, домой больше не зайду. Она не ответила.
Николай все еще стоял в прихожей, чего-то ждал. Уж не взрыва ли отчаяния и слез? Наконец вышел и снова вернулся, будто что-то забыл. Она не стала смотреть, что именно забыл,— ушла к себе.
И снова он повторил, только уже не «я ухожу», а «мы уходим».
Бесконечно долгим было молчание, и снова: «Прощай!» Если б он в это последнее мгновение хоть добавил: Леля, прощай, Леля... Она пожелала бы ему благополучного рейса, как любому моряку, уходящему в плавание. Но он не назвал ее по имени, и она стояла у окна, отвернувшись, пока щемящей болью не отозвались в сердце его удаляющиеся шаги. Когда же на другой день заехал за чемоданом, не было, не могло уже быть ни боли, ни сожаления.
Корежилась, чадила бумага. Огонь уже коснулся глаз Николая — мальчишечьих, ясных. Нет больше глаз мальчишки-боцмана. Есть чужой холодный взгляд знающего себе цену капитана.
Г Л А В А 22
«Я счастлива, счастлива,— твердила Татьяна.— Теперь он мой!» Еще год назад не очень-то верилось в успех. Не верилось даже тогда, когда Нина принесла «анкетные
данные» капитана: не избалован женским вниманием, супруга старая, занятая женщина...
Тогда Татьяне казалось: выйти замуж за капитана — единственная возможность разом покончить со всей неустроенностью. Уйти из опостылевшего дома, иметь свой уют, где она будет хозяйкой, где никто не станет ею помыкать. Бр.ак по расчету? Чепуха! Только говорят, будто в наши дни его не существует. А папы и мамы, которые пекутся о своих отпрысках, подыскивая им подходящие пары? И Терехов не какой-нибудь старик. Довольно молодой и к тому же подающий надежды капитан. С ним вовсе не стыдно показаться на людях. Она будет ему хорошей женой и хозяйничать в своем доме станет с удовольствием.
Она думала... А что получилось? Влюбилась так, что, если он даже не захочет жениться,— согласна на все.
Хорошо хоть Нина неизменно убеждает: не отступай, добивайся своего! Она, Татьяна, конечно, пытается следовать сим мудрым советам, но... не слишком настойчиво и трезво.
Вот и в Николаев к нему поехала.Остановилась в плохонькой гостинице на краю города. Ей советовали пойти в ту, что рядом с портом. Но как в той гостинице появиться, если в ней живут жены моряков, и с «Иртыша» — тоже. Следовательно, для нее доступ закрыт.
Татьяна расставила на столе и па подоконнике цветы. Позаботилась о том, чтобы вино и закуска не выводились из тумбы письменного стола.
Встречала своего капитана оживленная, веселая, участливо расспрашивала о самочувствии, требовала, чтобы он прежде всего отдохнул. Работа у него напряженная, нервная. Сокрушалась, что Николай давно не был в отпуске. Ни разу и словом не обмолвилась о его домашних делах.
На его рассказ о последнем свидании с Еленой, которая оказалась сухой и черствой женщиной, Татьяна ответила глубоким вздохом.
Не время было ни возражать, ни поддакивать, слишком тонка и опасна эта тема. Молчаливое участие, любовь, покорность, женственность — полную противоположность тому, что оставил дома, должен он нахбдить у своей Танюши.
— Я счастлива, счастлива,— твердила себе она, когда Николай Степанович утром уходил из ее номера.
Но почему в этом счастье надо себя убеждать?! Теперь ее коробило то, чему она раньше не придала бы особого значения,— взгляд женщины, которой пришлось сунуть деньги, чтобы она сквозь пальцы смотрела на ночевки «мужа», и то, как Николай пробирается к ней в номер, и то, что нельзя открыто выйти с ним в город. Главное, она не смела проводить его в рейс, как все другие женщины.
Но это временно, ненадолго. А проводит она своего капитана не в толпе женщин на причале. Иначе. Романтичнее.
Ее привет, последний привет с берега он получит, когда судно уже уйдет из порта.
И еще очень важно условиться о переписке. Радиограммы пойдут, конечно, через Виктора. Мало ли как он сможет прокомментировать радиограммы, передавая их капитану. Виктор сказал о своем благородстве в отношениях с женщинами. Но все это на берегу. В море всякое случается, как случилось с ней, когда, не сдержавшись, сделала такую непростительную глупость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42