Как вы смеете?! — крикнула Татьяна.
— Бери ножа! Учили тебя, так дело делай. Не было бы тебя, так сами бы впорались.
Татьяна бросилась к умывальнику, стала тереть щеткой руки.
— Дочка! — крикнул в коридор Дзюба.— Иди допо-можи!
Маринка вошла и остановилась возле Татьяны, дожидаясь ее распоряжений. А Дзюба, став прежним, добродушным Дзюбой, басил:
— Надо йод. Вон, Маринка, на полке.
— Инструменты на плитке,— каким-то не своим, гортанным голосом сказала Татьяна.
— Ну и добре. И инструменты, все готово,— продолжал Дзюба.— У нас в лесу, это когда партизанили, товарищ Степан ножовкой, что по металлу, ногу Ваньке
Лихачеву геть отшматовал. И спас хлопца. По сей час малярит. Не скажешь, что дядька на протезе. Простыней чистых принести?
— В ящике есть стерильные.— Татьяна почувствовала себя спокойнее от того, что Дзюба был здесь. Его окрик и напугал и отрезвил ее. С облегчением подчинялась она воле сильного, опытного и решительного человека.
— Вот тут бы надрез сделать. Крови поменьше будет,— тоном профессора произнес Дзюба.
Татьяна удивленно взглянула на него.
— Ну що?! Я у товарища Степана операционной сестрой, чи то братом, состоял. Не боюсь кровищи, вот и взяли. Ну, с богом!
Все еще стояла со скальпелем в руке Татьяна. Только бы не дрогнула рука. Не приходилось ей резать по живому. Стиснув зубы, постаралась сосредоточиться на одном. Не повредить бы нерв, кровеносный сосуд. Задержав дыхание, сделала ровный, глубокий надрез.
Любезное едва шевельнулся. Не чувствовал боли, не слышал того, что говорят. Хлынула бурая, темная кровь.
Татьяна испугалась. Неужели все же повредила вену? Подняла глаза на Дзюбу. Тот успокаивающе кивнул:
— То дурна кровь. Маринка, марлю давай.
— Вот она... Не могу,— прошептала девушка, отвернулась, нетвердо ступая, отошла от койки.
Дзюба подхватил тампоны, умело подал Татьяне, негромко посоветовал:
— Давай еще надрез. Повыше. Заражение вон куда пошло. Давай, давай. Эти насечки по-научному зонти-ковыми зовутся. Делали их.
— Не зонтиковые, а лампасные...— Она стала чистить тампонами рану. Уверенность Дзюбы будто передавалась и ей. Как бы она без него обошлась? Дзюба завладел ее волей, ее сознанием, словно загипнотизировал. Она, подчиняясь, делала так, как нужно было, и то, что нужно было, чего она одна никогда бы не смогла сделать.
— Маринка, носа вытри да разыщи санитарный паспорт Любезнова.— И, обращаясь к Татьяне, Дзюба добавил: — Хай глянет, какая у него группа крови.
— Конечно, конечно,—поспешно согласилась Татьяна, досадуя на себя, что не догадалась сама об этом
распорядиться. Она наклонилась, разведя руки в стороны, послушала сердце.
Все те же частые, прерывистые удары. Может быть, придется переливать Любезнову кровь? И этого она не умеет, хоть в институте под наблюдением врачей однажды пробовала. Так ведь и тут Дзюба поможет. Мелькнуло воспоминание, как поучала она кока насчет санитарии, с каким апломбом внушала ему элементарные истины. И ни разу не прервал ее, спокойно выслушивал разъяснения о вреде микробов и пользе чистых тарелок.
— Сделаем еще последний надрез,— сказала она. Раны очистились, немного кровоточили. Но закрывать их нельзя. Надо сделать дренаж.
— Прокладочку,— пояснил Маринке Дзюба.
— Какие еще прокладки? — едва слышно пробормотал Любезное.
— Очухался?! — обрадовался Дзюба.
— Толечка! Тебе лучше?—Маринка склонилась над матросом.
Он не ответил.
— Опять в беспамятстве, - прошептала девушка.
— Сейчас закончим,— скорее чтоб подбодрить саму себя, а не своих помощников, сказала Татьяна.
Неожиданно в лазарет вошел капитан.
— Нельзя! Нельзя сюда! — крикнула она. Николай Степанович отступил, прикрыл за собой
дверь. Он спустился взглянуть на матроса, а главное — сказать, что Виктор Дмитриевич связался с «Россией». Если «Иртыш» изменит курс, то завтра в море они встретятся. На «России» хирург.
Все это капитан объяснил череа полуоткрытую дверь. Татьяна ответила, что хотела бы поговорить по радиотелефону с «Россией».
— Это Виктор Дмитриевич непременно организует,— сказал капитан. Значит, не надо менять курса и принимать на борт хирурга. Татьяна сама управилась. Молодец девушка!
В самом лучшем настроении он двинулся на мостик. Но если б капитан знал, в каком тяжелом состоянии находится больной, то вряд ли так уверенно отказался бы от помощи опытного врача, потому что оперативное вмешательство далеко не всегда может приостановить бурно развивающийся процесс заражения крови.
ГЛАВА 16
В вестибюле толпились «морячки», так обычно называют жен моряков. Оживленные, нарядные, они собрались здесь получить переведенные мужьями деньги, узнать последние новости.
Зарплату выдавали каждой группе судов в определенный день, поэтому у окошечка кассы встречались почти все жены моряков с «Иртыша».
Елене Ивановне обычно переводили деньги на сберкассу. Но, уходя в рейс, Николай Степанович, по-видимому, забыл взять с собой номер сберкнижки. Узнав, что перевода нет, Елена Ивановна не очень огорчилась. Раз в месяц не так уж трудно сходить в бухгалтерию, тем более, что там женщины скажут не только, в какой советский порт придет судно, но и куда будет следующий рейс. Сведения эти большей частью бывали верны.
В этот раз Елена Ивановна выслушала информацию о том, что корпус «Иртыша» сильно оброс. В южных морях суда всегда обрастают «бородой», поэтому по приходе в Союз судно поставят в док. Узнала также и о заражении крови у Любезнова. После операции жизнь матроса уже вне опасности. Зашел разговор и о врачихе.
— Чего, собственно, она в рейс пошла? — возмущалась жена боцмана, поправляя съезжавшую набок огромную, из серебристой лисы, шапку, делавшую эту маленькую женщину похожей на гриб.— Работала, работала в больнице и вдруг приспичило в рейс.
— Не будь ее, Любезнову не дожить бы до порта,— сказала жена второго механика. Она пришла, видно, прямо из школы, потому что сумка ее была набита тетрадями.
— Не было бы ее, был бы другой врач,— запальчиво воскликнула боцманша.— Вы бы видели, как она плыла по палубе. Волосы распустила, глазищи подвела., а мужики и рты пораскрывали! .
Елена Ивановна улыбнулась ее горячности. Впрочем, и судить строго жену боцмана нельзя. Уходит муж в долгий рейс. День и ночь только палуба, каюта, некуда пойти. Вот и боится, как бы за Танечкой не стал ухаживать.
— Мне говорили, что эта докторша...— Женщина оглянулась по сторонам, прежде чем сообщить, что именно ей говорили, и, увидев жену капитана, запнулась, покраснела. Однако она тут же воскликнула: — Здравствуйте, Елена Ивановна! Что же вы там в хвост стали! Вы ведь, наверное, торопитесь!
Женщины охотно расступились, приглашая жену капитана пройти к окошечку кассы.
— Ярошенко. Теплоход «Иртыш»,— сказала Елена Ивановна.
— Знаю, знаю. Но вашу фамилию я что-то не встречала. Сейчас проверю.— Кассир полистала списки, куда-то позвонила.— Нет, капитан Терехов доверенности не присылал.
— Спасибо,— Елена Ивановна торопливо попрощалась. И то, что никто из них ни словом не обмолвился по поводу забывчивости капитана, усилило охватившее ее чувство неловкости.
Если б предвидела нечто подобное, то, конечно, не пришла бы сюда. В крайнем случае позвонила бы в бухгалтерию. Но ей и в голову не приходило, что муж третий месяц забывает переводить деньги. Теперь она дома одна. Ее заработка вполне хватает на жизнь, но ведь надо было как-то предупредить.
Женщины, вероятно, молчали только до тех пор, пока за ней не затворилась дверь. А теперь обсуждают странное поведение капитана. Зачем нужно было ставить ее в столь глупое положение?! И вообще, что все это значит? Не хватает только, чтобы и она, как стоявшая в очереди женщина, стала связывать забывчивость мужа со злосчастной врачихой.
Забывчивость? Пу, нет. Кассовый помощник не раз напомнит. Просто Николай давно мечтает о машине, решил подкопить денег. Но не так это делается. А радиограммы? Почему он и радиограммы забывает посылать? Тут что-то другое. Но что?
И тогда, в тот приход, странный такой был, раздражительный, словно искал, к чему бы придраться. Не говоря уже о сыне, вдруг пристал: почему соль в пластмассовой коробке? Видел ее сто раз, а тут прочел целую лекцию: в деревянной надо хранить соль. Брюки в химчистке плохо отгладили. Еще на час разговору. Все не то, и все не так.
До каких же пор уверять себя: настроение у Николая плохое, неприятности. И раньше бывали неприятности. Придет, расскажет. Тут что-то другое. Да, другое. Не
она первая, не она последняя задает себе этот вопрос. И не находит ответа. А если найдет? Уехать? Куда? К сыну? Взрослый хлопец, захотел самостоятельности. Сам ушел из-под опеки, чего ж ему мешать?
Пусть все остается по-прежнему. Внешне. Но, может, причина в чем-то другом? Разве не случается: думаешь одно, сомневаешься, загадываешь, а на деле, в жизни, все куда проще.
Ладно, придет из рейса — все прояснится.
Еще издали увидела высокую меховую шапку Осадчего и обрадовалась.
— Думала, вам не удастся отпроситься,— сказала, здороваясь.
— Я взял выходной. Еще три дня отгула в запасе. Станок сдавали, так не вылезали из цеха.— Осадчий потер ухо и улыбнулся.
— Отчего же вы меня в вестибюле не подождали?
— Да я с удовольствием прогулялся по Дерибасовской. Вот самосвал сыну купил. Кстати, по вашей просьбе, заходил к Колосову. Оказывается, он был командиром боевого корабля. Я слышал, что этот корабль — «Земляк» — десанты на Малую землю перебрасывал. Знаете, что такое Малая земля?
— Да, конечно. Под Новороссийском, в тылу врага, высадились моряки.
— Так вот. Девятнадцать рейсов. Каждую ночь он подвозил десантникам боезапас, подкрепление, забирал раненых... Рассказывал, как ставил дымовую завесу, как выползал на берег, чтобы людей успеть взять. Вот где мужество, вот где талант! Девятнадцать рейсов. Я сам видел у него плакат тех лет: Колосов-командир и экипаж. Все такие молодые. И подпись под их фотографиями: «Следуйте примеру героического экипажа».
— Он мне об этом не говорил.
— И мне не хотел рассказывать. Жена плакат показала.— Осадчий открыл дверь управления флотилии, пропустил Елену Ивановну вперед.— Ну что, будем действовать, как запрограммировано?
— Да. Сначала в кадры.
Начальник отдела Афонин встретил их любезно, предложил раздеться, усадил к столу.
— Ну, что сказать относительно Колосова?! Давно бы следовало послать Даниилу Тимофеевичу его трудовую книжку, уволить приказом, раз не по вкусу ему предложенная на берегу работа.
Афонин некоторое время помолчал, сосредоточенно глядя на пухлую папку, лежавшую перед ним, потом решительным движением белой холеной руки сдвинул ее в сторону и продолжал говорить о том, что с рейса старшего помощника сняли правильно. Штурманы на него жалуются. Нет, фамилий их припомнить Афонин не может. А главное — кафердам. База стояла в ремонте, приехала комиссия, обнаружила ржавчину в каферда-ме, кницу — на палубе. Перевел помощник китобазу. Неумелая эксплуатация. Безответственность во время ремонта.
— Я придержал его трудовую книжку,— сказал в заключение.— И с увольнением решил подождать. Но вы со своей стороны убедите Колосова,— голос Афонина звучал доверительно,— что нельзя же столько времени ходить без дела.
Осадчий метнул на Афонина проницательный взгляд и снова опустил голову к блокноту.
— Мы предложили ему прекрасную работу...
— Простите, вы моряк? Плавали? — вежливо осведомился Осадчий.
— Вообще-то... Нет, не плавал,— после некоторой паузы проговорил Афонин.— Работу, говорю, мы предложили Колосову прекрасную. Пойдет начальником навигационной камеры. С моряками будет общаться.
— Ас морем? — задал второй и последний вопрос Осадчий, поднявшись со стула.
— И с морем. В порту будет работать!
Держа шапку в руках, Осадчий молча поклонился.
— Если вас еще что-либо интересует, то я с удовольствием. Все, что от меня зависит.— Афонин вышел из-за стола, проводил посетителей до дверей своего кабинета.
Очутившись в коридоре, Елена Ивановна вопросительно взглянула на Осадчего. Миролюбивый, благожелательный тон, каким Афонин говорил о старшем помощнике, несколько ее обескуражил.
— Чепуха этот кафердам,— отвечая на ее взгляд, твердо проговорил Осадчий.—Да что, из-за этой ржавчины судно утонуло бы? Пошли в отдел мореплавания.
— Сейчас?
— А чего тянуть? Проверим по пунктам все обвинения. Вот тут я их записал.— Осадчий похлопал по карману, из которого торчала черная обложка блокнота.— Проверим — и уже тогда к начальству.
— Пойдем и в другие отделы, согласилась Елена Ивановна. Уверенность Осадчего передалась ей. На него, по-видимому, благожелательность Афонина, его готовность прояснить дело не произвели никакого впечатления. У Осадчего была своя точка зрения, и поколебать ее было не так-то просто.
Не более десяти минут пробыли они в отделе мореплавания. Осадчий записал отзывы капитанов-наставников: «Отличный штурман, прекрасно знающий свое дело. Работает безаварийно. Составленный по прибытии из рейса акт свидетельствует о хорошо поставленных штурманской и радиослужбах».
Вместе с Еленой Ивановной и Осадчим в коридор вышел молодой моряк, не принимавший участия в разговоре, но внимательно прислушивавшийся к отзывам капитанов. Попросив у Осадчего спички, он явно намеревался завязать разговор.
— Может, мои сигареты возьмете, они покрепче,— пришел ему на помощь Осадчий, протягивая пачку.
Моряк поблагодарил и, закурив, сказал:
— Вы о Колосове говорили. Я плавал с ним. Хороший он, душевный человек. Никогда своих подчиненных в обиду не даст, хотя сам требует службы на всю катушку. И откровенный, что думает, то и скажет начальству прямо в глаза. Вот и нажил себе неприятностей. Уж вы, пожалуйста, разберитесь.
Елена Ивановна подумала, что, может, и впрямь у старшего помощника произошел с кем-то из начальства конфликт. Припомнился разговор с Афониным. Пожалуй, тот говорил не очень убежденно, словно пересказывал чужие мысли. Очевидно, и Осадчий обратил на это внимание. Потому-то так сдержанно держал себя у Афонина.
— Ну, а теперь займемся кафердамом,— сказал Осадчий, распрощавшись со штурманом и направляясь дальше по коридору.
Елена Ивановна дивилась, как быстро он и здесь нашел общий язык с инженерами, работавшими в отделе. Ему сразу же отыскали нужные папки с приказами и актами. Елена Ивановна добросовестно переписывала все необходимое.
С заместителем начальника отдела Осадчий был уже на «ты».
— Пожалуйста, Валерий, разыщи ремонтную ведомость.— Осадчий, улыбнувшись, заметил, обращаясь к Елене Ивановне: — Валерий Николаевич, оказывается, тоже отслужил на Балтике.
— Так ведь я сразу припомнил, где тебя видел. На комсомольской конференции выступал,— сказал Валерий Николаевич.— Вот вам, товарищи, ведомость.
— Кафердам в нее занесен? — спросил Осадчий.
— Естественно. Ищи пункт пятнадцатый, двадцатый. Вначале самые важные работы перечислены.
Осадчий посмотрел список.
— Вот пункт двадцать второй. Видите, Елена Ивановна? Ведомость составлена Колосовым, и вот он — кафердам. Кажется, завод не очень торопился выполнять эту работу? — обратился Осадчий к Валерию Николаевичу.
Ответил инженер, сидевший за соседним столом.
— Пришлось потом дополнительно наряд выписывать.
— Работа трудоемкая, а оплата низкая. Так? — листая бумаги, спросил Осадчий.
— Естественно. К тому же там теснота, в этом кафер-даме, работать неудобно. Вот и стараются от нее отпихнуться,— подтвердил Валерий Николаевич.
Осадчий прочитал еще один документ и с усмешкой буркнул:
— Занятно,— и передал его Елене Ивановне.
— Именно!—кивнул Валерий Николаевич.—Даже очень занятно. Но... начальству, как говорят, виднее.
Все головы повернулись к ним. Елене Ивановне было ясно, что равнодушных в отделе нет. И не один Валерий Николаевич заинтересован в тщательном расследовании дела Колосова.
И еще один документ переписала Елена Ивановна — о премировании за хорошую работу экипажа китобазы, в том числе и Колосова.
Поблагодарив сотрудников за помощь, Елена Ивановна вышла в коридор, где ее дожидался Осадчий.
Вместе с Валерием Николаевичем они стояли у окна. Тот горячо говорил:
— Меня давно интересовало именно это программное устройство. И, знаешь, главное — надо станок в деле увидеть. Из проходной звякну, а ты встретишь.
— Договорились! Ну, будь здоров! — Осадчий пожал руку Валерию Николаевичу.
— А теперь можно и к высокому начальству, - сказал Осадчий, когда они с Еленой Ивановной остались одни.
— Лучше бы сначала самим во всем разобраться, а потом будем и с ним разговаривать,— предложила Елена Ивановна.
Осадчий остановился, оглянулся на дверь, ведущую в приемную начальника управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42