И выходило, что эти самые ученые чуть ли не враги советской власти...
Шукуров весь подался вперед:
— Вот что!
— Сейчас, наверно, это покажется просто неправдоподобным. Но попробуйте перелистать газеты предвоенных лет. Многое поймете. В одной из них и про меня есть. Собственными глазами можете прочитать.
— У вас сохранилась эта статья?
— Нет! — голос домлы неожиданно зазвучал сурово и гордо.— У меня нет привычки хранить всякие кляузы!
Атакузы, знавший, в кого метит домла, заерзал на стуле. Шукуров, почему-то бледнея, тихо спросил:
— И сейчас еще живы эти самые... «преданные»?
— Живы...— Едкая улыбка искривила губы старика.— Вот он знает одного...
Шукуров быстро взглянул на Атакузы. Тот опустил глаза.
Мирзачуль — Голодная степь.
— Ну к чему сейчас об этом? Говорят же: прошлым делам — забвение.
— А ты что думаешь, я собираюсь ворошить это прошлое? Товарищ Шукуров спросил, я и ответил. И только.— Домла, насупив редкие седые брови, метнул взгляд на притихшую старушку.— Иди неси обед!— И к Шукурову:— Раз вы интересуетесь книгами, пожалуй, могу дать вам одну. Хотелось бы, чтобы вы, как партийный работник, прочитали. Книга о проблеме химизации. Острейшая проблема дня.
— Совершенно верно, это всех сейчас волнует,— оживился Шукуров.
— Всех, говорите? Вот мой племянник — председатель знаменитого колхоза, а как он смотрит на эти вещи, не знаю...
И опять дядя больно задел Атакузы. Может, потому особенно больно, что заявил это при новом секретаре.
— Эта проблема в тысячу раз сложнее, чем вы себе здесь представляете!— попытался отбиться раис и, заметив испытующий взгляд Шукурова, невольно отвел глаза.
— А кто сказал, что эта проблема простая? Потому все и хлопочут, что она сложная!—старик дрожащими пальцами разгладил скатерть и встал.— Так посмотрим книгу, товарищ Шукуров?
— Да, да!— заторопился тот.— Кстати, я видел вашу карту переброски сибирских рек и кое-что хотел спросить...
В усталых глазах старика, оплетенных мельчайшей паутиной морщинок, заиграли насмешливые огоньки.
— Карта эта не моя. Вот вопросительные знаки — мои!
Домла и Шукуров, предупредительно уступая друг другу дорогу, пошли в дом.
Атакузы не тронулся с места, сидел у дастархана, покручивая в руке пиалу с остывшим чаем. Он был недоволен собой. И что сегодня с ним случилось? Что ни скажет — все невпопад. Хочет навести брови, а выбит глаз. И старик тоже хорош! Надо ему — иронизирует, язвит. А ведь впереди такой серьезный разговор! Прежде всего надо переговорить с дядей о завтрашней защите. Тоже ведь задача! Научный руководитель Хайдара как раз и есть тот самый, как выразился дядя, «преданный». Верно, Вахид Мирабидов когда-то обвинял, «разоблачал» дядю. Но ведь сколько времени утекло. Интересно, как старик смотрит на эту историю? Не выкинул бы завтра чего-нибудь. Если этот разговор пройдет спокойно, Атакузы закинет удочку и насчет предстоящей свадьбы. А если нет?..
Из летней кухни вышла Гульсара-ая:
- Все готово. Подавать на стол?
- Подождем, пусть они выйдут. Присядьте, отдохните... Гульсара-ая бесшумно подошла к столу и, сложив ладошки на
дастархане, подняла кротко-грустные глаза на Атакузы: На защиту Хайдарджана приехал? А кто сказал про защиту? Тахира? Хайдарджан сам приходил... Атакузы облегченно вздохнул. А дядя что?
Тетушка Гульсара опустила глаза, под зеленым шелковым платьем чуть заметно приподнялась и опала ее плоская грудь.
— Что дядя?.. Вы же знаете характер своего дяди, Кузыджан!
«И когда только наступит конец этой дурацкой стариковской вражде?— помрачнел Атакузы.— Не пострадал бы Хайдарджан из-за их распри».
Да, Атакузы хорошо знает характер дяди. Там, где старик считал себя правым, никого никогда не щадил.
С той самой поры, как Хайдар стал учеником Мирабидова, домла Нормурад заметно охладел к нему, да и сам Хайдар редко теперь заглядывает в этот дом. Эта холодность — больное место Атакузы. А все потому, что любит он старика, несмотря на все его странности и чудачества, на всю резкость характера. Да и дядя — Атакузы это знал наверняка — тоже любит своего внучатого племянника. Любить-то он любит...
Атакузы поморщился и разом осушил остывшую пиалу чая.
— Не понимаю дядю! Неужели он из-за этого... Мирабидова подведет Хайдара?
Пиала в сухих пальцах старушки мелко задрожала.
— И я вашему дядюшке то же самое твержу. Но вы же знаете...
— Знаю!— Атакузы до боли стиснул зубы.— Вот и думаю все — как быть?
Голова в белом сиянии низко склонилась.
— Кузыджан, что я могу поделать? Устала повторять вашему дядюшке: и в радости, и в лихие дни он один у нас — Кузыджан, только он, говорю, и заботится о нас! И его хотите вы обидеть. Останемся на старости лет одни, всеми покинутые...— Плечи старушки затряслись, она тихо заплакала.
Атакузы растерялся:
— Видит аллах, я не в обиде на вас, дорогая тетушка, но что остается делать мне? Ведь говорят же: недруг, отзывчивый на доброту, лучше того, кто в тебя по дружбе плюет.
Атакузы придвинулся к Гульсаре-ая, обнял ее худые, как у мальчика, плечи. Сказать или не сказать о свадьбе?
Обычно трудные вопросы он предварительно «согласовывал» с теткой и лишь после того, как она подготавливала старика, говорил с ним. Но как заикнуться о сватовстве? Чтобы ненавистные старикам Фази-латхон и Бурибаев вдруг стали им родней! Тут не только перед дядей — и перед старушкой не посмеешь открыть рта.
— У меня нет секретов от вас, тетушка,— начал Атакузы.
— Знаю, милый.
— Вы уже слышали?
— Разве в наше время что-нибудь укроется, Кузыджан?
— И что же дядя, как он?
— А что он? Чего скрывать? Расшевелили давнее...— Взгляд старухи засветился печалью, как одинокий огонек ночью в степи.— Ах, пусть остается с нами наша боль. Не вернется же наш Джаббар-джан оттого, что не состоится свадьба. Пусть идет все, как идет... Да ниспошлет аллах счастье молодым!
И такая боль, такая горечь слышались в ее словах, что Атакузы не рад был, что начал этот разговор. Удивительное дело: в то время как в каждом слове, в тихом, срывающемся голосе прорывался стон ее души, мягкий взгляд проливал на Атакузы поток любви. И только теперь, в эти минуты, почувствовал он по-настоящему, каким непомерным грузом лягут на стариков эти будущие двойные узы родства.
— Что же делать? Молодежь,— попытался было оправдаться, но слова застряли у него в горле.
И в это время в дверях показались дядя и Шукуров.
3
В руках Шукуров нес целую кипу книг. Оба — и он и домла — стали еще любезнее и предупредительнее друг с другом. Должно быть, в библиотеке постояли минуту-другую над картой, поговорили и о переброске сибирских рек,— усаживаясь за стол, старик метал теперь стрелы в тех, с позволения сказать, ученых, как он выразился, которые в угоду моде ухватились за эту проблему и, не помышляя о глубоком, всестороннем изучении, вдруг сделались ее ярыми пропагандистами. Затем вернулись к книге, за которой пошли в библиотеку, заговорили о вреде ядохимикатов в хлопководстве, о расширении площадей под садами, о том, как важно сохранить в чистоте родники и реки. Нормурад Шамурадов называл новые книги о биологической борьбе с вредителями, объяснял, убеждал — говорил громко, возбужденно. Шукуров не отрывал от него влюбленных глаз и на все согласно кивал.
«Хочет понравиться,— не без раздражения подумал Атакузы.— Оно легко здесь, за столом, разливаться соловьем в защиту природы, слушать песни о биологических способах! А не сегодня завтра, как подопрет беда, нагрянет совка, не задумаешься — сам прикажешь: «Сыпьте, сыпьте ядохимикаты!» Прикажешь ты, а виноваты будем опять-таки мы!»
В воздухе сладко и остро запахло жареным мясом, приправленным луком, перцем и пряностями,— Гульсара-ая несла на поднятых руках целое блюдо жареной баранины. Разговор оборвался.
После угощения Шукуров стал прощаться. Домла не задерживал его. Забыв о своем почтенном возрасте и учености, пошел вместе с Атакузы проводить гостя до ворот. Всегда он так: покажется старику, ты с ним подозрительно любезен,— тут же осадит, не пожалеет. А сам — если кто понравится — пластом готов стелиться.
Шли обратно через двор. Атакузы с тревогой думал о предстоящем.
Как только уселись за стол, дядя повел свою речь; усмехнулся краешком губ и сказал не без подковырки:
Опять приволок целую гору винограда и овощей? Собираешься умаслил кого-нибудь?
Называется, дал передышку!
А что делать? Не подмажешь — не поедешь! - Это кто же так говорит?
— Дядя, дорогой!— взмолился Атакузы.— Не будем об этом! Во-первых, все из моего собственного сада. Во-вторых, будь это и колхозное добро — для нашего колхоза машина фруктов и гроша ломаного не стоит.
— Гроша не стоит, а вот попадешься однажды... Как подумаю иной раз об этом, ночами не сплю!
Раздражение Атакузы как ветром сдуло. Услышал такие слова старика, и на душе вмиг потеплело.
— Попадусь — надеюсь, поймут. Не для себя старался. Вы даже не представляете, какое громадное хозяйство на моих плечах, сколько забот!
Домла устало махнул рукой:
— Ну, делай как знаешь...
— Дядя, дорогой, не обижайтесь!— сказал Атакузы примирительно.— Сколько уже раз говорили мы с вами. Лучше ответьте — прочитали вы работу Хайдара? Он, кажется, приходил к вам?
— Да, приходил...— Нормурад Шамурадов погладил бугристое темя, глубоко вздохнул.— Знаешь что, мой дорогой, не ввязывай ты меня в это дело!
Только что слова дяди так согрели Атакузы — и вот уже минутной оттепели как не бывало. Чувство горчайшей обиды схватило за горло. Да, да, ему теперь понятно все! Из-за застарелой ненависти к этому Вахиду Мирабидову дядя готов предать — кого?— своего родного джиена... А он, Атакузы, еще жалел несчастного одинокого старика. Бедняга, мол, ни детей, ни близких не осталось — забыт, не обласкан судьбой. И вот, пожалуйста: ничего не видит, все гнет свою правду! Спасибо! Понимать такую правду Атакузы отказывается.
Не сказал, процедил сквозь зубы:
— Стало быть, отворачиваетесь от Хайдара? Домла Шамурадов устало махнул рукой:
— Говорю же, оставь, ну оставь меня в покое...
— Вы думаете, может, что я ничего не понимаю?
— А что ты понимаешь?
Тяжело опираясь руками о стол, Атакузы поднялся и всем корпусом наклонился вперед:
— А вот что я понимаю: обиду на Ису вымещаете на Мусе! Кому ставите палки в колеса! Из-за чего! Из-за вашего старого соперничества с Вахидом Мирабидовым! Вот где зарыта собака!
— Хватит, не будем об этом,— простонал домла.— Соперничество!— повторил он и, оторвав взгляд от горящих гневом глаз племянника, обхватил голову руками.
Так всегда: лишь речь заходила о Вахиде Мирабидове, об этом развеселом, компанейском человеке с неизменно сияющей улыбкой набитого золотом рта,— перед глазами вставала все та же давняя статья в республиканской газете. Броский, набранный крупным шрифтом заголовок: «Невежество или злой умысел?»
Вот уже более тридцати лет минуло с тех пор, но стоит только намекнуть на давнее дело, и перед взором домлы Шамурадова уже пляшут огненно-черные буквы.
Возможно ли освоение Мирзачуля?— так автор ставил вопрос. И тут же отвечал категорическим: «Нет! Прожектерство! Утопия!» А начальник Управления водного хозяйства Народного комиссариата земледелия Нормурад Шамурадов, который считал освоение Голодной степи возможным, выставлялся как ученый-невежда и даже как скрытый недруг советской власти. Но самое ужасное было то, что под статьей стояла подпись главного инженера этого же управления Ва-хида Мирабидова.
До сих пор памятен этот день. Сложными были предвоенные годы, ох сложными. В то утро Нормурад ни о чем еще не знал. Просидев ночь над докладом народного комиссара о строительстве Большого Ферганского канала, он пришел на работу чуть позже обычного. Пришел — и сразу почувствовал: что-то не так. Коллеги, прежде любезно раскланивавшиеся, теперь шарахались в сторону, будто сам провозвестник смерти Азраил заступал им дорогу. Сотрудники управления, подчиненные Нормурада, встретили его мрачным, каменно-гробовым молчанием.
Заныло в груди от недоброго предчувствия, молча прошел он в свой кабинет. На столе, на зеленом сукне, лежала развернутая газета. Еще не садясь, охватил взглядом черный заголовок — и опустился, нет — упал в кресло.
Пробежал, глазами статью, занимавшую чуть ли не полполосы, и понял: да, конечно, острие ее направлено против него, Нормурада Шамурадова. Это он в своей книге поднял разговор о засоленных землях Голодной степи, бесплодных, веками пустующих. Он утверждал, что эту проклятую родом человеческим целину можно освоить, можно превратить в поля и сады. И все это автор статьи называл невежеством, прожектерством. Кто способен выдвинуть такую идею?— спрашивал он и отвечал: только человек, далекий от экономических расчетов, полный невежда, или же... классовый враг, вознамерившийся нанести непоправимый ущерб экономике страны! Доказательства? Какие еще нужны доказательства? Мирзачуль освоить нельзя — это истина, не требующая доказательств! Во все века нога людская обходила стороной эту жуткую, безжизненную, пустынную степь — вот это и есть высшее доказательство. А тот факт, что руководитель крупного управления наркомата Нормурад Шамурадов ссылается на попытки царского правительства освоить Мирзачуль,— это лишний раз говорит о несостоятельности его предложений!
Вот в чем обвиняли Нормурада Шамурадова. И кто? Главный инженер, всегда предупредительный молодой красавец с неизменно благосклонной улыбкой.
В тот день, с того самого номера газеты, где была опубликована статья Вахида Мирабидова, жизнь Нормурада перевернулась вверх дном. Бесконечные собрания, обсуждения, статьи, отмежевание И наконец — уволен... Вначале Нормурад пытался еще защитить себя, свою книгу. Но вскоре убедился — попытки его ни к чему не приведут. Умолк.
Прошел месяц — без работы. Нормурад отправил в кишлак Гуль-сару с сыном. Сам задержался в городе — ждал решения партийного бюро Останется ли он в партии?.. Однажды вечером вдруг зазвонил телефон. Как жутко звенит телефон после месячного молчания...
Нормурад схватился за грудь от неожиданности. Книга, которую читал, упала на пол. Осторожно, будто к змее, протянул руку к трубке. Она сейчас же завибрировала высоким, взволнованным голосом:
— Кто это? Нормурад? Это я, Мухамаджан!..
Мухамаджан был давний друг Нормурада. В то время он учился в Москве, в Институте красной профессуры.
— Мухамаджан? Когда приехал?
— Сегодня, сейчас!— Мухамаджан почему-то сильно волновался, было слышно, как прерывисто дышит в трубку.— Я только что с поезда. Говорю с вокзала. Все знаю. Прочитал эту дурацкую статью! Еще в Москве! Ты вот что, не бойся! Слышишь меня? Не бойся. На твоей стороне сам Ленин...
— Знаю,— сказал Нормурад.— Правда на моей стороне.
— Да помолчи! Я тебе не вообще говорю. Точно: есть ленинский' декрет о Мирзачуле...
— Какой декрет?
— Декрет об освоении Мирзачуля! Еще в восемнадцатом, в самые тяжелые годы, для этого дела намечалось выделить пятьдесят миллионов рублей. Золотом!
Нормурад задохнулся от нетерпения:
— В ленинских томах этот документ есть?
— В том-то и дело, не вошел, оказывается, в прежние издания. Обнаружили недавно. Я привез тебе один перепечатанный экземпляр! Ты слышишь? Привез перепечатанную копию!
Нормурад, не в силах сказать и слова, привалился к стене.
— Нормурад! Почему ты молчишь?
— Голова!— едва слышно проговорил Нормурад.— Держишь в руках такой документ, подпись самого Ленина! Чего же ты сидишь на вокзале! Мчись же сюда, верблюд безмозглый!
Всю ночь Нормурад читал и перечитывал эту бумагу. Еле дождался следующего дня. Помчался с документом сначала в наркомат. За полчаса до начала бюро выложил копию декрета на стол секретаря райкома. Вот эта-то птица счастья, нежданно прилетевшая из рук Ленина, и спасла его.
Родной племянник называется! Нашел что придумать — домла соперничает с Вахидом Мирабидовым! С этим Вахидом, который сверкает золотом прямо в лицо! Домла считает ниже своего достоинства даже напомнить этому болтуну о прошлых его делах. А кто и захотел бы напомнить — все равно ничего не выйдет. Случилось невероятное— тот самый Мирабидов, что некогда так категорически припечатал свое «нет» Мирзачулю, сегодня он — доктор наук и получил эту степень, разрабатывая проблемы освоения Голодной степи!
Десятки статей написал, так же рьяно утверждая то, что прежде клеймил. Интересный случай вышел на его защите: кто-то — не Нормурад, конечно, нет, кто-то из старых ученых-ирригаторов — напомнил Мирабидову о той давней его статье. Вахид Мирабидов и тут не растерялся. Закатил такую страстную саморазоблачительную речь, так поносил себя за верхоглядство, за поспешность — не жалея сил на самого себя лил потоки грязи. Нормурада же Шамурадова, наоборот, превознес за дальновидность и прозорливость, так высоко поставил как ученого, что стало даже неловко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34