.. Захотелось сейчас же, сию минуту увидеть ее, заглянуть в большие ясные глаза. Такая хрупкая, нежная и загадочная в своей странной печали. Нет, не должен он с ней быть грубым...
Хайдар подошел к дувалу, замирая раздвинул ветку вишни.
Долма все еще сидел на своем месте, перелистывая какую-то книгу. Чуть дальше, под другой яблоней, стояли Сакиджан Абидов и Латофат. Они о чем-то разговаривали. Абидов горячо доказывал что-то, размахивая руками. Латофат слушала, чуть склонив голову набок, опустив глаза к земле. Поговорив с минуту, доцент взял ее под руку и повел по аллее дальше, под урючину в конце двора. Нагнувшись к ней, зашептал на ухо...
«Ах вот как? Ясно... Зачем ей торопиться ко мне!..»
То ли кровь ударила в голову, то ли хмель не выветрился — потемнело в глазах у Хайдара. Сам не заметил — одним прыжком перемахнул дувал.
— Эй, Абидов!
Один вид Хайдара мог напугать—ворот безрукавки распахнут, волосы растрепаны, в них застряли вишневые листочки. Да еще свалился откуда-то с дувала, резко, хрипло окликнул.
— Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?
Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов, больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:
— П-послушай м-меня, д-дорогой!
— Уже наслушался! С меня хватит!—Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента.— Это тебе не Ташкент, там твори что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок...
— П-приводить в п-порядок— это вы можете. Это я з-знаю...
— Еще смеешься, ничтожество? — Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.
Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:
— Братик мой, родной!
— Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..
— Хватит! — ударил книгой о помост домла.— Что ты там мелешь, глупец?
— А-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит...
— Братик! Любимый! — Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.
Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:
— Немедленно... Сегодня же катись отсюда!
— П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак...
— Купил я или нет, разговор один — здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!
Алия — будто из-под земли возникла — наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:
— Сыночек мой! Что с тобой?
— Подождите, мать не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика...
— Перестаньте! — Этот стон Латофат заставил замолчать Хайда-ра. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему.— Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь... не взгляну на вас!
— Латиф! —Хайдар вдруг обмяк.— Латиф..
— Мне больше нечего сказать вам! — Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам.
Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.
Во дворе все молчали. Сльп 1алось только тяжелое дыхание Хайда-ра да всхлипы Тахиры.
Алия провела рукой по мок{ ым от слез щекам. Посмотрела на Аби-дова — он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нор-мурада-ата, все так же сидевшего на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.
— Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..
Домла не двинулся. Молчал.
2
Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь — после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!
Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник — ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.
А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни ее сына, ни даже Латофат. А Кадырджан все это видит, вот и распоясался. У Атакузы только на языке — кудагай, на самом же деле Фазилат для него — пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его — Бурибаев! Вон куда гнет.
Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его честь. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, гак он школьных учителей заставил, есть там такие — хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через
улицу — все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан — дай бог, чтобы жизнь его была долгой! — не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет то зажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибае-вич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»
Как ведь обидно... В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь — никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.
Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый. Красивый был мужчина. А лицо какое! Робела смотреть на него — такая была в лице его мудрость.
Сегодня Фазилат еще раз увидела домлу, теперь уже вблизи, и опять заныло сердце. Посреди комнаты с книгами стоял маленький, сгорбленный старик с усталыми, глубоко запавшими глазами, и лишь большая лобастая голова напоминала прежнего Нормурада Шамура-довича.
И не такой уж он суровый, как представляла себе раньше. Будь она на его месте, не пустила бы ее, Фазилат, и на порог. Ведь откуда было ему знать правду — что случилось с ней. А если и слышал что, так это еще хуже, чего только люди не наговорят...
* * *
Странно, каждый раз, когда Фазилат думает о Джаббаре, в памяти всплывают не счастливые дни первых свиданий, не тайные поцелуи в кишлачных садах, нет, вспоминалась другая — тревожная встреча на Комсомольском озере в Ташкенте.
Прошла неделя после начала войны. В тот день по радио выступил Сталин. С неожиданной откровенностью прозвучали его слова, и люди все поняли и содрогнулись...
Знаменитый сейчас парк у Комсомольского озера в то время только-только открылся. Каждый вечер устраивались в нем народные гулянья, гремели литавры, пели карнаи и сурнаи, канатоходцы показывали свое искусство — по тросу, протянутому над озером, переходили с берега на берег.
Фазилат пришла в парк задолго до условленного времени. Здесь будто ничто не изменилось: было многолюдно, гремели литавры, трубно взывали к гуляющим карнаи и сурнаи, а под канатами в нетерпении гомонила детвора. Но для Фазилат все стало иным: и литавры словно присмирели, и карнаи не пели, а стонали, плакали, словно провожали на войну.
На аллее показался Джаббар. Она сжалась — он тоже был не тот.
В зеленой гимнастерке, перехваченной ремнем, в тяжелых кирзовых сапогах — не узнать. Снял пилотку — пугающе суровой показалась новая короткая стрижка. В груди заныло...
— Вы тоже... на фронт?
— Нет, пока что на строительство. Но скоро должны отозвать,— Джаббар испытующе вглядывался в глаза Фазилат. Потом взял ее руку.— А что ты собираешься делать?
— Я... Закончатся экзамены — поеду в кишлак.
— Правильно! — Джаббар обрадовался.— Очень будет хорошо, если ты до моего возвращения поживешь в кишлаке.
Глаза Фазилат наполнились слезами.
— Зачем так говорите? Будто сегодня уже едете на фронт...
— Фронта не миновать. Ты же умная девушка, должна понять.
— Значит... мы больше не увидимся? — у Фазилат задрожали губы.
— Ничего не могу сказать тебе сейчас, Фазил. Когда призовут, постараюсь повидать тебя. Хоть на час — обязательно приеду.— Джаббар взял в ладони ее мокрое, заплаканное лицо.— Запомни одно, Фазилат: где бы я ни был, в какие бы переплеты ни попал, ты всегда будешь со мной. Я буду драться с врагом, потому что ты меня ждешь. И постараюсь вернуться с фронта живым, потому что ты меня ждешь. Запомни это, Фазил!
Джаббар стал целовать ее глаза, брови, губы. Как он ее целовал! Весь горел, будто от предчувствия разлуки и беды.
На следующий день Джаббар уехал на строительство, куда — не сказал, наверно по специальности. В тот год он закончил второй курс института железнодорожного транспорта.
Фазилат, сдав последний экзамен, отправилась в кишлак. Дыхание войны чувствовалось и там.
Не каждый день, но в неделю раз кишлак провожал своих джигитов на фронт. Призывники собирались на базарной площади перед куполовидной мечетью, и стены древней крепости сотрясались от плача матерей, невест и старух. Шумела, путалась в ногах детвора. «Илохи омин! — Да благословит вас аллах!» — напутствовали джигитов старики.
Всю неделю перед прощальным днем в кишлаке играли свадьбы. Уходящие на фронт торопились соединиться со своими подругами. Плакали карнаи, сурнаи, женщины тянули печальные свадебные «яр-яр» — это как обычно. А потом джигиты поднимались на стены древней крепости, и до самого рассвета кишлак слушал их песни. Эти песни! Чуть хмельные голоса, печаль и удаль в них — как все это разрывало сердца девушек, особенно тех, кого война уже разлучила с милыми...
Фазилат не гуляла на свадьбах. По вечерам, сидя дома у амаки — дяди по отцу, невольно прислушивалась к печальным свадебным «яр-яр». И потом, ночью, грустно-удалые песни джигитов не давали ей спать. Все думала о Джаббаре, и ей казалось — он уже давно на фронте.
Джаббар продолжал работать в степи, там проводили железную
дорогу. Почти каждый день приходили от него письма. Их приносил ей Атакузы, приносил тайком, потому что амаки строго следил за нею. Какие это были письма! Горячие, как его поцелуи, грустные, как увядшие стебли степной травы, вложенные в них.
Кажется, шли последние дни октября. Однажды вечером Фазилат сидела за книгой под тусклым светом семилинейной лампы — не могла уснуть. Неожиданно постучали в окно К стеклу прильнуло лицо Атакузы.
— Джаббар-ака приехал!
Фазилат, ничего не видя перед собой, кинулась к вешалке, где висел ее платок, потом к сундуку — за камзолом. Секунды не прошло, выбежала в тенистый сад.
Джаббар ждал ее в дальнем углу за арыком. Они кинулись навстречу друг другу, обнялись и замерли, згстыли.
Ломоть холодного полумесяца то смотрел сквозь редкие темные облака, то прятался в них. С гор дул, посвистывая, холодный ветер, и большой оголенный сад глухо шумел. Наконец Фазилат оторвала голову от груди Джаббара, жадно всматривалась в обросшее щетиной, незнакомое, исхудалое лицо. Робко спросила:
— Вы уже на фронт? Как же так?
— На фронт,— сказал Джаббар и еще крепче обнял ее.— Остаться не могу, даже если будут оставлять. Ты же умница...
— Когда?.. Когда уезжаете?
— Завтра. Но отсюда я должен уехать сейчас. Надо успеть на двенадцатичасовой поезд.
Фазилат испугалась — вот она, настоящая разлука, сейчас, сию минуту он уйдет от нее. Обхватила его плечи, забилась, зарыдала.
— Фазил! Фазил! Не мучь меня! — Джаббар сам еле сдерживал слезы.— Я должен уйти сейчас, немедленно. Приехал на секунду, посмотреть на тебя. И благодарю судьбу, увиделись.— Он сжал ее лицо ладонями, как в прошлый раз, на озере, и стал целовать в губы, в глаза.— Ты помнишь, что я сказал тебе тогда на озере? Ради тебя я постараюсь выжить! И до тех пор, пока что-нибудь не случится...
— Джаббар-ака! — взмолилась Фазилат.— Не надо, Джаббар-ака.
— До свиданья, Фазил! Милая, единственная моя, будь терпелива. Я вернусь. Я обязательно вернусь!.. Атакузы! Где ты? Отведи ее домой! — Джаббар с силой оторвал от себя Фазилат, одним махом перепрыгнул арык и побежал к поджидавшим его в темноте всадникам.
Некоторое время Джаббар учился на курсах танкистов, где-то на севере Казахстана. И вскоре, в феврале сорок второго, отправился на фронт... Пять месяцев шли от него письма. Треугольники, исписанные химическим карандашом... Бывало, получит такой треугольник Фазилат и оживает, как земля в засуху под летним дождем. И плакала, и улыбалась, читая. А потом целый месяц не было писем. И Атакузы куда-то пропал, исчез. Ровно через месяц он шальным ветром ворвался в класс — Фазилат учила детей в школе. Босой, без шапки, подняв треугольное письмо выше головы, крикнул с порога:
— Жив Джаббар-ака! Он ранен. В госпитале сейчас!
Фазилат не смогла сдержаться. Притянула бритую голову Атакузы к себе и на глазах у класса расплакалась.
Джаббар писал, что ранен в ногу, что «если будет суждено, скоро увидимся».
В этой надежде прошло еще два месяца, настало лето. Почти все мужское население кишлака ушло на фронт. Ушел и председатель колхоза. На его место раисом поставили амаки Фазилат, ее дядю. Слабый он был человек, нерешительный.
Однажды амаки вызвал Фазилат в правление:
— Ты уж оставь на время школу. Боюсь, и счетовода заберут на фронт. Поработай с ним. Подучись у него немного.
Так Фазилат оказалась в конторе колхоза. Вот тогда-то и появился в кишлаке Джамал Бурибаев.
Как-то Фазилат сидела одна в конторе, считала. На улице зацокали о каменистый грунт копыта. Фазилат подошла к окну. У дверей конторы остановилась пара сытых вороных, запряженных в старинный фаэтон. Из фаэтона вышел рослый, статный мужчина — новая военная гимнастерка, военная фуражка. Чеканя шаг, поскрипывая хромовыми сапогами, он шел прямо к ней. Первой мыслью было — «Джаббар!», но тут же поняла — ошиблась.
Незнакомец остановился у открытого окна, стал в упор разглядывать Фазилат.
— Где раис?
— В степи. На жатве,— с трудом шевельнула губами.
— А вы кто такая?
— Я... помощник счетовода...
Снял с головы фуражку, пригладил черные волосы — они так блестели, словно приезжий только что вынырнул из воды. Усмехнулся:
— Молодцом раис! Знает, кого взять в счетоводы. Фазилат покраснела:
— Он мой амаки.
— Ах вот оно как... Зачем же ваш амаки прячет от нас такую племянницу? Как тебя зовут, красавица?
— Фазилат.
— Фазилатхон, значит. И имя красивое. Ну, складывай быстрей свои бумаги и садись в фаэтон!
— Я? Зачем?
— Хочу прокатить тебя! — рассмеялся военный, но сразу же нахмурил брови.— Я — Бурибаев! Может, слышала?
— Ой, председатель райисполкома?.. Бурибаев довольно улыбнулся:
— Вот видишь, мы, выходит, знакомы. Значит, покажешь нам дорогу в степь. Поторопись, пожалуйста!
В широком фаэтоне с огромным откидным зонтом они сидели вдвоем. Старик кучер торчал на облучке. Фазилат стало не по себе, забралась в самый угол. Бурибаев придвинулся, пошутил:
— Хотя слово «бури» и означает «волк», у меня только фамилия Бурибаев. Если сама не захочешь, я тебя не съем!
Всю дорогу Бурибаев рассказывал разные истории, старался развесом
селить Фазилат. То смеялся, а то вдруг делал вид, что грустит: тяжело вздыхал, хмурил брови. Фазилат почти не слушала его шуток, ни разу не улыбнулась. Она сидела, пугливо прижавшись в угол, ей было не по себе, казалось, в чем-то поступила нехорошо. Скоро убедилась, что и другие думают так. Фаэтон проехал мимо поля. Там жали ячмень женщины. Они зашушукались, поглядывая на нее. И совсем уже вышло нехорошо, когда на хирмане — гумне встретились с Атакузы.
Мальчишка прутиком погонял волов, тянувших волокушу. Старая рубашка намокла от пота, штаны засучил до колен, закрылся от солнца войлочным киргизским колпаком допотопных времен. Увидел Фазилат, как она выходит с Бурибаевым из фаэтона, и сначала застыл, открыв рот, а потом в сердцах стегнул волокушу и резко отвернулся.
И тогда Фазилат, встретив презрительный взгляд Атакузы, дала себе зарок — никогда больше Бурибаева не подпускать. Но чем больше она его избегала, тем упорнее он искал встреч. Зачастил в кишлак и каждый раз непременно заглядывал в контору. А потом и еще придумал: стал вызывать Фазилат в район, в канцелярию исполкома — помощь, мол, там нужна.
И странное дело: каждый раз, как звонили от Бурибаева, в конторе поднималась суматоха. Бегали, искали Фазилат, если ее не было на месте. Амаки собственноручно снаряжал арбу. Сам отправлял ее в район. Несчастный дрожал при одном имени Бурибаева. И конечно, когда она приезжала, Бурибаев находил предлог, покидал свой кабинет и подолгу сиживал в канцелярии. Пытался пригласить ее на вечеринку, в парк. Туманно намекал: им надо «быть вместе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Хайдар подошел к дувалу, замирая раздвинул ветку вишни.
Долма все еще сидел на своем месте, перелистывая какую-то книгу. Чуть дальше, под другой яблоней, стояли Сакиджан Абидов и Латофат. Они о чем-то разговаривали. Абидов горячо доказывал что-то, размахивая руками. Латофат слушала, чуть склонив голову набок, опустив глаза к земле. Поговорив с минуту, доцент взял ее под руку и повел по аллее дальше, под урючину в конце двора. Нагнувшись к ней, зашептал на ухо...
«Ах вот как? Ясно... Зачем ей торопиться ко мне!..»
То ли кровь ударила в голову, то ли хмель не выветрился — потемнело в глазах у Хайдара. Сам не заметил — одним прыжком перемахнул дувал.
— Эй, Абидов!
Один вид Хайдара мог напугать—ворот безрукавки распахнут, волосы растрепаны, в них застряли вишневые листочки. Да еще свалился откуда-то с дувала, резко, хрипло окликнул.
— Слушай, доцент! Она что, законная жена тебе? Как смеешь брать ее за руку? Куда тащишь?
Домла как сидел с раскрытой книгой, так и замер. Латофат пыталась что-то сказать, но губы не слушались. Закрыла лицо ладонями, отвернулась. Сакиджан Абидов, больше, чем всегда, заикаясь, попробовал урезонить Хайдара:
— П-послушай м-меня, д-дорогой!
— Уже наслушался! С меня хватит!—Хайдар вобрал голову в плечи, пошел на доцента.— Это тебе не Ташкент, там твори что захочется. А здесь веди себя прилично, а то придется привести тебя в порядок...
— П-приводить в п-порядок— это вы можете. Это я з-знаю...
— Еще смеешься, ничтожество? — Хайдар рванул с себя безрукавку, швырнул прочь.
Тахира вбежала во двор, бросилась к нему:
— Братик мой, родной!
— Отойди, Тахира! Надоел мне этот ухажер!..
— Хватит! — ударил книгой о помост домла.— Что ты там мелешь, глупец?
— А-а, вы?.. Нечего вмешиваться в мои дела, дорогой дедушка! Один раз подставили мне подножку, и хватит...
— Братик! Любимый! — Тахира пыталась ладонью закрыть ему рот.
Хайдар отмахнулся и снова пошел на Сакиджана:
— Немедленно... Сегодня же катись отсюда!
— П-послушайте меня, молодой человек! Если вы даже купили этот кишлак...
— Купил я или нет, разговор один — здесь, в этом кишлаке, или ты будешь, или я!
Алия — будто из-под земли возникла — наседкой подлетела к сыну, повисла на шее:
— Сыночек мой! Что с тобой?
— Подождите, мать не мешайте! Ничего вы не знаете! Этот заика...
— Перестаньте! — Этот стон Латофат заставил замолчать Хайда-ра. Дрожа, пылая глазами, девушка рванулась к нему.— Перестаньте сейчас же! Прекратите эту недостойную возню, или я на всю жизнь... не взгляну на вас!
— Латиф! —Хайдар вдруг обмяк.— Латиф..
— Мне больше нечего сказать вам! — Латофат снова закрыла лицо руками и побежала к воротам.
Как раз в это время с улицы входила Фазилат с большим блюдом в руках, завернутым в дастархан. Латофат с ходу наскочила на мать и, не останавливаясь, выбежала на улицу.
Во дворе все молчали. Сльп 1алось только тяжелое дыхание Хайда-ра да всхлипы Тахиры.
Алия провела рукой по мок{ ым от слез щекам. Посмотрела на Аби-дова — он так и стоял с опущенной головой под яблоней, потом на Нор-мурада-ата, все так же сидевшего на сури, и остановила взгляд на замершей у ворот Фазилатхон.
— Фазилатхон, милая! Никто не слышал этого разговора! Никто! Хайдарджан ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Дядюшка, вы поняли меня? Дядюшка!..
Домла не двинулся. Молчал.
2
Фазилат не находила себе места: вот уже несколько часов, как Латофат заперлась в своей комнате. Так было и в ту ночь — после разговора с Кадырджаном. Ни слова не вымолвила, не всплакнула. Уж лучше бы плакала, выговорила свою боль, освободила душу от всей этой копоти!
Странный парень Хайдар. Взрослый, без пяти минут ученый, а ведет себя как юнец. Будто уличный хулиган, скандал учинил, обозвал приезжего всякими словами. И это перед самой свадьбой! К кому ревнует невесту? Разве это соперник — ни виду, ни положения, да и за тридцать уже перевалило.
А все Атакузы. Ведь он за людей не считает ни Фазилат, ни ее сына, ни даже Латофат. А Кадырджан все это видит, вот и распоясался. У Атакузы только на языке — кудагай, на самом же деле Фазилат для него — пустое место. Аллах знает, может, еще и стыдно ему, что роднится с ней. Дает понять всем: истинный сват его — Бурибаев! Вон куда гнет.
Потому и устроил царский прием Бурибаеву, в горы возил, барана зарезали в его честь. А вчера, как вернулся с гор, еще барана зарезали. Музыканты, которыми тешил гостей, уехали в город, гак он школьных учителей заставил, есть там такие — хорошо умеют играть и петь. До самого утра пировали в саду. Фазилат уснуть не могла, ее дом через
улицу — все слышно. Под их музыку вспоминала прошлое. Проплакала всю ночь. Кадырджан — дай бог, чтобы жизнь его была долгой! — не отходил от отца, вместе с ним веселился, а утром уехал провожать. А Латофат, как и мать, не сомкнула глаз. До самого рассвета слышны были шаги в ее комнате, и свет то зажигался, то гас. Через улицу из сада Атакузы неслись пьяные крики: «Молодцом, Джамал Бурибае-вич! Пусть живет Джамал-ака сто лет!»
Как ведь обидно... В детстве Атакузы был такой добрый, отзывчивый. А теперь что с ним стало! Ну хорошо, допустим, не считается с нами, с женщинами, не берет во внимание ни Фазилат, ни дочь ее, уверен ведь — никуда им не деться. Но бедный старик, его родной дядя! О нем хоть бы подумал.
Фазилат не видела домлу Нормурада с самой войны. А месяц назад посмотрела на него в день траура и несколько дней не могла прийти в себя. Ничего не осталось от прежнего Нормурада. Тогда, до войны, он казался большим, крепкий такой был, коренастый. Красивый был мужчина. А лицо какое! Робела смотреть на него — такая была в лице его мудрость.
Сегодня Фазилат еще раз увидела домлу, теперь уже вблизи, и опять заныло сердце. Посреди комнаты с книгами стоял маленький, сгорбленный старик с усталыми, глубоко запавшими глазами, и лишь большая лобастая голова напоминала прежнего Нормурада Шамура-довича.
И не такой уж он суровый, как представляла себе раньше. Будь она на его месте, не пустила бы ее, Фазилат, и на порог. Ведь откуда было ему знать правду — что случилось с ней. А если и слышал что, так это еще хуже, чего только люди не наговорят...
* * *
Странно, каждый раз, когда Фазилат думает о Джаббаре, в памяти всплывают не счастливые дни первых свиданий, не тайные поцелуи в кишлачных садах, нет, вспоминалась другая — тревожная встреча на Комсомольском озере в Ташкенте.
Прошла неделя после начала войны. В тот день по радио выступил Сталин. С неожиданной откровенностью прозвучали его слова, и люди все поняли и содрогнулись...
Знаменитый сейчас парк у Комсомольского озера в то время только-только открылся. Каждый вечер устраивались в нем народные гулянья, гремели литавры, пели карнаи и сурнаи, канатоходцы показывали свое искусство — по тросу, протянутому над озером, переходили с берега на берег.
Фазилат пришла в парк задолго до условленного времени. Здесь будто ничто не изменилось: было многолюдно, гремели литавры, трубно взывали к гуляющим карнаи и сурнаи, а под канатами в нетерпении гомонила детвора. Но для Фазилат все стало иным: и литавры словно присмирели, и карнаи не пели, а стонали, плакали, словно провожали на войну.
На аллее показался Джаббар. Она сжалась — он тоже был не тот.
В зеленой гимнастерке, перехваченной ремнем, в тяжелых кирзовых сапогах — не узнать. Снял пилотку — пугающе суровой показалась новая короткая стрижка. В груди заныло...
— Вы тоже... на фронт?
— Нет, пока что на строительство. Но скоро должны отозвать,— Джаббар испытующе вглядывался в глаза Фазилат. Потом взял ее руку.— А что ты собираешься делать?
— Я... Закончатся экзамены — поеду в кишлак.
— Правильно! — Джаббар обрадовался.— Очень будет хорошо, если ты до моего возвращения поживешь в кишлаке.
Глаза Фазилат наполнились слезами.
— Зачем так говорите? Будто сегодня уже едете на фронт...
— Фронта не миновать. Ты же умная девушка, должна понять.
— Значит... мы больше не увидимся? — у Фазилат задрожали губы.
— Ничего не могу сказать тебе сейчас, Фазил. Когда призовут, постараюсь повидать тебя. Хоть на час — обязательно приеду.— Джаббар взял в ладони ее мокрое, заплаканное лицо.— Запомни одно, Фазилат: где бы я ни был, в какие бы переплеты ни попал, ты всегда будешь со мной. Я буду драться с врагом, потому что ты меня ждешь. И постараюсь вернуться с фронта живым, потому что ты меня ждешь. Запомни это, Фазил!
Джаббар стал целовать ее глаза, брови, губы. Как он ее целовал! Весь горел, будто от предчувствия разлуки и беды.
На следующий день Джаббар уехал на строительство, куда — не сказал, наверно по специальности. В тот год он закончил второй курс института железнодорожного транспорта.
Фазилат, сдав последний экзамен, отправилась в кишлак. Дыхание войны чувствовалось и там.
Не каждый день, но в неделю раз кишлак провожал своих джигитов на фронт. Призывники собирались на базарной площади перед куполовидной мечетью, и стены древней крепости сотрясались от плача матерей, невест и старух. Шумела, путалась в ногах детвора. «Илохи омин! — Да благословит вас аллах!» — напутствовали джигитов старики.
Всю неделю перед прощальным днем в кишлаке играли свадьбы. Уходящие на фронт торопились соединиться со своими подругами. Плакали карнаи, сурнаи, женщины тянули печальные свадебные «яр-яр» — это как обычно. А потом джигиты поднимались на стены древней крепости, и до самого рассвета кишлак слушал их песни. Эти песни! Чуть хмельные голоса, печаль и удаль в них — как все это разрывало сердца девушек, особенно тех, кого война уже разлучила с милыми...
Фазилат не гуляла на свадьбах. По вечерам, сидя дома у амаки — дяди по отцу, невольно прислушивалась к печальным свадебным «яр-яр». И потом, ночью, грустно-удалые песни джигитов не давали ей спать. Все думала о Джаббаре, и ей казалось — он уже давно на фронте.
Джаббар продолжал работать в степи, там проводили железную
дорогу. Почти каждый день приходили от него письма. Их приносил ей Атакузы, приносил тайком, потому что амаки строго следил за нею. Какие это были письма! Горячие, как его поцелуи, грустные, как увядшие стебли степной травы, вложенные в них.
Кажется, шли последние дни октября. Однажды вечером Фазилат сидела за книгой под тусклым светом семилинейной лампы — не могла уснуть. Неожиданно постучали в окно К стеклу прильнуло лицо Атакузы.
— Джаббар-ака приехал!
Фазилат, ничего не видя перед собой, кинулась к вешалке, где висел ее платок, потом к сундуку — за камзолом. Секунды не прошло, выбежала в тенистый сад.
Джаббар ждал ее в дальнем углу за арыком. Они кинулись навстречу друг другу, обнялись и замерли, згстыли.
Ломоть холодного полумесяца то смотрел сквозь редкие темные облака, то прятался в них. С гор дул, посвистывая, холодный ветер, и большой оголенный сад глухо шумел. Наконец Фазилат оторвала голову от груди Джаббара, жадно всматривалась в обросшее щетиной, незнакомое, исхудалое лицо. Робко спросила:
— Вы уже на фронт? Как же так?
— На фронт,— сказал Джаббар и еще крепче обнял ее.— Остаться не могу, даже если будут оставлять. Ты же умница...
— Когда?.. Когда уезжаете?
— Завтра. Но отсюда я должен уехать сейчас. Надо успеть на двенадцатичасовой поезд.
Фазилат испугалась — вот она, настоящая разлука, сейчас, сию минуту он уйдет от нее. Обхватила его плечи, забилась, зарыдала.
— Фазил! Фазил! Не мучь меня! — Джаббар сам еле сдерживал слезы.— Я должен уйти сейчас, немедленно. Приехал на секунду, посмотреть на тебя. И благодарю судьбу, увиделись.— Он сжал ее лицо ладонями, как в прошлый раз, на озере, и стал целовать в губы, в глаза.— Ты помнишь, что я сказал тебе тогда на озере? Ради тебя я постараюсь выжить! И до тех пор, пока что-нибудь не случится...
— Джаббар-ака! — взмолилась Фазилат.— Не надо, Джаббар-ака.
— До свиданья, Фазил! Милая, единственная моя, будь терпелива. Я вернусь. Я обязательно вернусь!.. Атакузы! Где ты? Отведи ее домой! — Джаббар с силой оторвал от себя Фазилат, одним махом перепрыгнул арык и побежал к поджидавшим его в темноте всадникам.
Некоторое время Джаббар учился на курсах танкистов, где-то на севере Казахстана. И вскоре, в феврале сорок второго, отправился на фронт... Пять месяцев шли от него письма. Треугольники, исписанные химическим карандашом... Бывало, получит такой треугольник Фазилат и оживает, как земля в засуху под летним дождем. И плакала, и улыбалась, читая. А потом целый месяц не было писем. И Атакузы куда-то пропал, исчез. Ровно через месяц он шальным ветром ворвался в класс — Фазилат учила детей в школе. Босой, без шапки, подняв треугольное письмо выше головы, крикнул с порога:
— Жив Джаббар-ака! Он ранен. В госпитале сейчас!
Фазилат не смогла сдержаться. Притянула бритую голову Атакузы к себе и на глазах у класса расплакалась.
Джаббар писал, что ранен в ногу, что «если будет суждено, скоро увидимся».
В этой надежде прошло еще два месяца, настало лето. Почти все мужское население кишлака ушло на фронт. Ушел и председатель колхоза. На его место раисом поставили амаки Фазилат, ее дядю. Слабый он был человек, нерешительный.
Однажды амаки вызвал Фазилат в правление:
— Ты уж оставь на время школу. Боюсь, и счетовода заберут на фронт. Поработай с ним. Подучись у него немного.
Так Фазилат оказалась в конторе колхоза. Вот тогда-то и появился в кишлаке Джамал Бурибаев.
Как-то Фазилат сидела одна в конторе, считала. На улице зацокали о каменистый грунт копыта. Фазилат подошла к окну. У дверей конторы остановилась пара сытых вороных, запряженных в старинный фаэтон. Из фаэтона вышел рослый, статный мужчина — новая военная гимнастерка, военная фуражка. Чеканя шаг, поскрипывая хромовыми сапогами, он шел прямо к ней. Первой мыслью было — «Джаббар!», но тут же поняла — ошиблась.
Незнакомец остановился у открытого окна, стал в упор разглядывать Фазилат.
— Где раис?
— В степи. На жатве,— с трудом шевельнула губами.
— А вы кто такая?
— Я... помощник счетовода...
Снял с головы фуражку, пригладил черные волосы — они так блестели, словно приезжий только что вынырнул из воды. Усмехнулся:
— Молодцом раис! Знает, кого взять в счетоводы. Фазилат покраснела:
— Он мой амаки.
— Ах вот оно как... Зачем же ваш амаки прячет от нас такую племянницу? Как тебя зовут, красавица?
— Фазилат.
— Фазилатхон, значит. И имя красивое. Ну, складывай быстрей свои бумаги и садись в фаэтон!
— Я? Зачем?
— Хочу прокатить тебя! — рассмеялся военный, но сразу же нахмурил брови.— Я — Бурибаев! Может, слышала?
— Ой, председатель райисполкома?.. Бурибаев довольно улыбнулся:
— Вот видишь, мы, выходит, знакомы. Значит, покажешь нам дорогу в степь. Поторопись, пожалуйста!
В широком фаэтоне с огромным откидным зонтом они сидели вдвоем. Старик кучер торчал на облучке. Фазилат стало не по себе, забралась в самый угол. Бурибаев придвинулся, пошутил:
— Хотя слово «бури» и означает «волк», у меня только фамилия Бурибаев. Если сама не захочешь, я тебя не съем!
Всю дорогу Бурибаев рассказывал разные истории, старался развесом
селить Фазилат. То смеялся, а то вдруг делал вид, что грустит: тяжело вздыхал, хмурил брови. Фазилат почти не слушала его шуток, ни разу не улыбнулась. Она сидела, пугливо прижавшись в угол, ей было не по себе, казалось, в чем-то поступила нехорошо. Скоро убедилась, что и другие думают так. Фаэтон проехал мимо поля. Там жали ячмень женщины. Они зашушукались, поглядывая на нее. И совсем уже вышло нехорошо, когда на хирмане — гумне встретились с Атакузы.
Мальчишка прутиком погонял волов, тянувших волокушу. Старая рубашка намокла от пота, штаны засучил до колен, закрылся от солнца войлочным киргизским колпаком допотопных времен. Увидел Фазилат, как она выходит с Бурибаевым из фаэтона, и сначала застыл, открыв рот, а потом в сердцах стегнул волокушу и резко отвернулся.
И тогда Фазилат, встретив презрительный взгляд Атакузы, дала себе зарок — никогда больше Бурибаева не подпускать. Но чем больше она его избегала, тем упорнее он искал встреч. Зачастил в кишлак и каждый раз непременно заглядывал в контору. А потом и еще придумал: стал вызывать Фазилат в район, в канцелярию исполкома — помощь, мол, там нужна.
И странное дело: каждый раз, как звонили от Бурибаева, в конторе поднималась суматоха. Бегали, искали Фазилат, если ее не было на месте. Амаки собственноручно снаряжал арбу. Сам отправлял ее в район. Несчастный дрожал при одном имени Бурибаева. И конечно, когда она приезжала, Бурибаев находил предлог, покидал свой кабинет и подолгу сиживал в канцелярии. Пытался пригласить ее на вечеринку, в парк. Туманно намекал: им надо «быть вместе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34