– Тули тягостно заскулил, и их голоса слились.
– Тогда надень что-нибудь, чтобы не замерзнуть, и я подниму тебя на крышу, – сказал я ей, а Пагош молча слушал.
– Мне и так тепло. – Асет спрыгнула с лежанки-котенка, считая, что готова идти. Но, посмотрев на меня, побежала к сундуку с одеждой. Схватив первый попавшийся каласирис, надела его через голову и завертелась, пока тот не опустился до колен.
– А где твои сандалии? – спросил я.
– Мне они не нужны. – Очевидно, с первого взгляда она поняла, что и тут я не сдамся. – Зачем?
– Чтобы у тебя появилась привычка их носить. В земле живут черви, которые могут забраться в тело через трещинки на коже между пальцами.
– Ой! – У Асет расширились зрачки. – Но от сандалий у меня болят пальцы. А иногда я из-за них падаю. Что, если я сломаю руку или голову? Уж наверное это хуже, чем червь между пальцами.
– Тогда надо найти такие, чтобы не было больно. – Пока она обувала сандалии, я залез в бурдюк и достал деревянного зверька – я ношу с собой всякие игрушки, чтобы отвлекать больных детей. – Его вырезал слепой из корня папируса. – Я протянул ей маленького льва.
– Правда? Как вырезал, он же не видит?
– Он ощупывал корень пальцами, пока не понял, что по форме тот похож на картинку, которая сохранилась у него в памяти. Когда человек теряет зрение, он не забывает то, что видел. – Асет закрыла глаза и провела пальцами по телу и лапам львенка, задержавшись на гриве, вырезанной из сухого корня, и наконец дошла до хвоста. Потом открыла голубые глаза и одарила меня улыбкой, которую я никогда не забуду. – Можешь оставить себе, если он тебе нравится.
– Я буду им дорожить. Передашь это слепому?
Я кивнул, взял с лежанки одеяло и поднял девочку на руки. Пагош проводил нас к ступенькам на крышу, а Тули то забегал вперед, то возвращался. Он слишком раззадорился и не мог идти медленно, но и не хотел выпускать Асет из виду.
На западе пылающий шар солнца только начал опускаться за утесы, и над красным песком парило облако пыли, словно дым над горящей пустыней. Я опустил ребенка на скамью, стоявшую под пальмовым балдахином, и мы немного посидели, разглядывая все вокруг. Когда мы с Меной были мальчишками, мы взбирались на красные утесы, ограждающие Место Истины, и, стоя высоко над домами из саманных кирпичей и глядя через реку на Восточную пустыню и далекие горы, гадали, что там за ними. А сейчас нам видны красивые дома вокруг дворца Фараона, и деревня рабочих некрополя, гнездящаяся на низких каменистых холмах.
– Тенра, смотри. – Асет вытащила руку из-под одеяла. – Видишь канал, который ведет к Дому Ликования Фараона? Там живет моя сестра Анхесенпа и Меранх.
Я уставился на беспорядочную груду царских построек, впервые поняв, что девочка имела в виду, обещая Тули никогда не оставлять его, даже когда поплывет через реку со своей госпожой матерью.
– Анхесенпа? – переспросил я, потому что она упомянула старое имя Царицы, полученное при рождении, – его она сменила, выйдя замуж за брата своей матери, Тутанхамона.
– Великая Царская Жена Фараона. Теперь я поправилась и поеду к ней в гости, чтобы ее утеплить. Когда ее малыш появился на свет, он спал, и никто из врачей Фараона не мог его разбудить. Это Анхес научила меня делать тряпичных кукол для Тули, чтобы ему было не так одиноко, когда я ухожу в храм.
– А Меранх?
– Это огромный охотничий пес Тутанхамона. Только он лает, когда не положено, и распугивает птиц, прежде чем дядя успевает выпустить стрелу или бросить палку. Иногда он даже сшибает меня хвостом, хотя не нарочно.
Какое-то время мы сидели и смотрели, как Ра плывет на лодке к западному краю неба, и слушали тишину. Мне казалось, что все живые существа затаили дыхание, ожидая крика богини, – все, кроме Тули, у которого язык вываливался изо рта, а Асет гладила его по спине босой ногой.
Я старался придумать какую-нибудь историю, чтобы развлечь ее, и тут мой взгляд упал на пруд, заросший лотосами. Воду, которая попадала туда из резервуара по каналу, сдерживал вал, так что в пруду оставалось немного воды, даже когда сезон засухи подходил к концу.
– Знаешь, что это? – спросил я Асет, показывая туда.
– Думаю… – Она вся вытянулась и прошептала что-то похожее на «да, но откуда они могли взяться?», а потом взволнованно закричала: – Это огромное стадо слонов! Видишь, как они хлопают огромными ушами, чтобы обмахиваться от жары? – Она взглянула на меня. – Ты их видел, Тенра?
Я опустил взгляд на нее: она смотрела на меня с упорством вечно голодного ребенка.
– Конечно, я просто хотел убедиться. Кажется, это самый редкий вид – с голубыми глазами.
– Как у меня? – Девочка по-прежнему не сводила с меня взгляда.
– Э… нет, не совсем, – ответил я, посмотрев на пруд еще раз. Большие зеленые листья действительно были похожи на уши слонов. – Но на самом деле я никогда не видел таких же голубых глаз, как у тебя, – даже у обезьян. – Асет довольно рассмеялась – словно нежный ручеек зажурчал у нее в горле.
Чтобы она не перестала улыбаться, я рассказал о зеленой мартышке, которую Хари учит собирать фиги: одну фигу она кладет в корзину, а две съедает. Когда история закончилась, небо было залито предзакатным заревом, а тени от красных утесов тянулись через всю долину – они походили на пальцы, пытающиеся удержать тонкую полоску реки.
– Ты знал, что прежде чем зародилась жизнь, всюду была одна вода? А однажды из воды появился голубой лотос. – Видимо, Асет решила, что настал ее черед рассказывать историю. – Когда лотос раскрыл лепестки, в его золотой серединке сидела прекрасная богиня, – мы называем ее Ра. Из ее тела струился свет и разгонял тьму. Но ей было одиноко, поэтому она выдумала других богов и богинь, и дала им жизнь, просто придумав им имена. Нут – это наша Мать Небо. Геб – земля и Шу – воздух, разделяющий их. – Она замолчала. – Ты знал, что цветок лотоса каждый вечер закрывает лепестки и снова исчезает под водой? Возможно, однажды он больше не вернется, и тогда снова не будет ничего, кроме тьмы.
Асет так вертелась, что одеяло соскользнуло на скамью, я снова обернул ее и подоткнул угол.
– Цветок лотоса раскрывается по утрам и закрывается по вечерам. Одни так и не раскрываются заново, другие – исчезают на третий или четвертый день. Потом они уходят под воду и рождают множество семян, так что нет причин волноваться или грустить.
– А откуда ты это знаешь?
– Когда я был маленьким, я подолгу смотрел, как раскрываются и закрываются цветки.
– Почему?
Я посадил ее на колени, чтобы заслонить от ветерка, а Ра показался между утесов, чтобы поцеловать на прощанье Мать Реку, и зажег в небе алые и золотые полосы.
– Отец учил меня считать с помощью лотосов в пруду. Когда семя созревает, крошечные мешочки с воздухом поднимают его на поверхность пруда, и оно плавает, пока не высохнет и не лопнет. Так получается, что семя падает на дно в другом месте, пускает там корни и рождает новое растение.
– Как жалко, что меня с тобой не было, – я бы тоже смотрела, как семена всплывают на поверхность пруда. – Асет вздохнула, а потом надолго умолкла, и я подумал, что она уснула. Я не хотел ее беспокоить, поэтому сидел и наблюдал, как Ра накидывает яркую оранжевую простыню на поверхность Нила, и тут – совершено внезапно – Асет резко повернулась и уставилась мне в лицо.
– Мне надо заболеть, чтобы ты пришел меня повидать? – И тогда я понял, что решение уже принято, и зависело оно от одного лишь слова. «Почему?»
Скоро я буду здесь жить все время, потому что стану домашним врачом твоего отца. Может быть, тогда ты будешь приходить ко мне. – Ее огромные глаза зажглись искрящейся улыбкой, и мне захотелось порадовать ее как-то еще. – Но в следующий раз я буду собаками, а ты – шакалами.
5
Они столпились в одной из двух боковых комнат, отделенных стеклом от помещения со сканером, на котором уже лежала Ташат, чья голова скрывалась в отверстии огромного белого цилиндра; сцена походила на древнее жертвоприношение, и казалось, что мумию вот-вот засосет в широко раскрытую глотку некоего голодного чудовища.
– Давайте начнем с пяти миллиметров, – предложил Макс Филу Ловенстину, сидевшему за панелью управления. – От макушки до шейно-грудного соединения. Нам нужно получить достаточное количество параметров, чтобы сделать точную копию.
– Ты называй мелодию, а я буду играть. – Длинные пальцы Фила двигались по клавиатуре, отдавая сканеру команды. Он был выше Клео, худощав, с длиннющими ногами и руками.
– Это все равно что делать снимки через каждые пять миллиметров, – прошептала Кейт Клео, – с верхушки черепа до основания шеи.
Она подсчитала, сколько сечений получится, и оказалось, что в одной голове их будет 125!
Выполнив свою часть работы, Фил повернулся на стуле, почти ни на секунду не сводя глаз с бывшей соседки Кейт.
Для этого мероприятия Клео оделась строго – в узкое бежевое вязаное платье и шелковый шарф с бахромой, который сзади доходил почти до колен. Это был коллекционный экземпляр двадцатых годов, который удачно подчеркивал ее рыжие, как шерсть ирландского сеттера, волосы.
– Вы думаете, она действительно так выглядела при жизни? – спросил Фил.
– Египтяне верили, что дух покидает тело каждое утро, а вечером возвращается, так что погребальные маски должны по меньшей мере походить на человека, которому принадлежат. Но насколько велико сходство? – Клео пожала плечами и развела руками, и полдюжины ее бакелитовых браслетов застучали, словно кастаньеты.
– Первый готов, – объявил Макс, отодвигаясь, чтобы Кейт и Клео смогли как следует рассмотреть каждое изображение или «сечение», когда оно появится на мониторе. – Обратите внимание – то, что у нас слева, у Ташат справа. Вот это округлое очертание – граница картонажа. – Он наклонился вперед и показал на волнистые серые линии. – А это – слои бинтов. Более толстый контур – это череп, он отображается белым, потому что рентгеноконтрастность кости высока по сравнению с мягкими тканями.
Новые изображения появлялись и исчезали достаточно быстро, что требовало пристального внимания, так как приходилось безостановочно рассматривать эти сложные изображения, и Кейт почти не успевала. Когда сменилось несколько снимков, Макс заговорил снова:
– Помните, что я говорил о швах или линиях соединения черепа, которые затягиваются в разном возрасте? – Он взглянул на Клео. – Первый начинает затягиваться в двадцать два года, второй – в двадцать четыре, а последний в двадцать шесть. Видите эту линию? – И показал на нее. – Это второй шов. Он нечеткий, потому что края начинают расползаться. Значит, шов начинает затягиваться.
– Так вы хотите сказать, что Ташат было столько же, сколько и Кейт? – спросила Клео.
Макс лукаво посмотрел на Кейт.
– Если вы имеете в виду, что ей от двадцати четырех до двадцати шести, то да, – подтвердил он, – я не вижу никаких признаков того, что начал затягиваться третий шов, но окончательно смогу об этом судить, только когда увижу эпифизы.
– Эпи… что это такое? – прошептала Клео Кейт.
– Растущие концы длинных костей рук и ног, кистей и ступней, – ответил Фил, – мягкие хрящи, постепенно превращающиеся в кость.
Клео посмотрела на Макса.
– Хорошо, но если последний шов начинает затягиваться в двадцать шесть, как узнать, что человек… ну, вашего возраста?
Кейт хотелось ее пнуть, но Макс не заметил грубого намека Клео.
– Швы окончательно затягиваются в той же последовательности: в тридцать пять, сорок два и сорок семь, так что оценка происходит примерно на том же основании. Обычно легче всего определить возраст от двадцати до пятидесяти пяти, так как половое созревание и старость вызывают другие изменения. Например, у женщин эпифиз закрывается через три-четыре года после менархе.
– Да, позже всего срастается ключица, – добавил Фил, – средний край, соединяющий ее с грудиной. Обычно это происходит между двадцатью тремя и двадцатью пятью годами.
– А раса девушки? – допытывалась Клео. – Разве ее учитывать не надо?
Макс покачал головой:
– Различий между полами больше. Хотя убедительных отличий между расами и между полами в статистических данных у нас нет. Полагаю, тут могут сказываться различия в питании тогда и теперь, но не в девять-десять же лет.
– Я не понимаю, зачем вам столько параметров. В основном антропологи, изучающие физические особенности, довольствуются для классификации всего восемью параметрами. – Понимая, что Клео почти ничего не знает о статистическом анализе, Кейт чуть не рассмеялась.
– Разумеется, когда нужно узнать только пол и возраст, – ответил Фил, – можно обойтись и пятью самыми важными измерениями – общей высотой лица, шириной пазух, поперечный и скуловой диаметры с заднепереднего снимка, плюс какую-нибудь с бокового. – Кейт не решалась смотреть на Макса, опасаясь, что не сможет удержаться. – А те, кто работает на полицию, вроде известного доктора Сноу, – продолжал Фил, не осознавая, что засыпал Клео непонятными словами, – вообще работают с выкопанными костями. Это совсем не похоже на то, чем мы тут занимаемся.
Макс пришел на помощь:
– Дискриминантный анализ определяет пол в 95 % случаев, но что касается расы, успех снижается до 80 %. И то ее можно распознать только в широком смысле – кавказская, негроидная или монголоидная – без этнических подразделений.
Если Клео хочет подвергнуть сомнению их открытия, то она не там ищет, подумала Кейт, а Макс положил руку Филу на плечо.
– Подожди-ка, Фил. Можешь остановить на этом кадре? – Он подозвал Кейт поближе. – Посмотрите между глазницами.
Кейт не часто доводилось видеть черепа в поперечном разрезе, и она попыталась разобраться в тонких линиях, похожих на паутину.
– Выглядит почти как губка. – Потом ее осенило. – Альвеолы решетчатой кости?
Макс кивнул:
– Она не повреждена. Значит, в полость мозга не проникали.
– Иногда мозг извлекали через отверстие в основании черепа, – вставила Клео, – хотя, как мы считаем, это начали практиковать несколько столетий спустя.
– Тогда посмотрим, когда дойдем до большого затылочного отверстия, где спинной мозг соединяется с головным.
Разговор протекал рядом, но Кейт сосредоточилась лишь на том, что видела.
– Учитывая условия их жизни, зубы у девушки достаточно хорошие, – в определенный момент заметил Макс. – По всем мумиям видно, что зубы гнили редко, но из-за того, что в пищу попадало много песка, они быстро стирались, вызывая многочисленные нарывы, которые в то время лечили живицей и измельченным корнем мандрагоры. – Он остановился. – А что ты думаешь о ее зубах мудрости?
– По-моему, они там.
Макс просмотрел еще несколько изображений.
– В мягких тканях вокруг затылочных позвонков ничего необычного. – Он секунду подождал. – Ладно, давайте посмотрим всю голову целиком.
Пока компьютер обрабатывал команду Фила, Кейт отвернулась, страшась того, что ей предстояло увидеть – Ташат такую, как она выглядит теперь под бинтами и маской.
– Сейчас будет передний вид слева под углом, – объявил Фил.
Реальность и в сравнение не шла с ожиданием: на экране появился белый призрак, бестелесый, парящий над черной пустотой. Ташат была бледной, как мертвец, с иссохшими губами, впалыми щеками, выдающимися скулами и нижней челюстью – все это было отчетливо видно через покров жесткой кожи.
Кейт уставилась на мумию – одновременно зачарованно и с отвращением. Срезы располагались друг над другом, как геологические породы, край силуэта был ступенчатым и не очень похож на образ человека. Кейт закрыла глаза, стараясь удержать портрет молодой энергичной женщины, жившей у нее в воображении, опасаясь, что он может никогда не вернуться – что его навсегда заменит облик покойной Ташат. Кейт старалась стереть зловещее изображение, проникнувшее в темноту за зрачками и настойчиво притягивавшее к себе, словно магнит.
Она так и сидела с закрытыми глазами, пока Макс не попросил Фила начать снимать грудную клетку с миллиметровым шагом, «чтобы выяснить, не заметно ли появление первичной костной мозоли».
Он повернулся к Клео и Кейт:
– По ходу дела я буду рассказывать о том, что вижу, но при такой скорости я уловлю не все, особенно что касается смещения ребер.
Несколько минут все молчали.
– Чистый перелом ключицы, – прокомментировал Макс. Показав пальцем на яркое пятно над сердцем Ташат, он добавил: – На старом рентгене в этом месте был амулет.
– Скарабей, защищающий сердце, – либо из змеевика, либо из яшмы, так как эти камни зеленые, – сказала Клео, потом, подумав, добавила: – Обычно.
– Под внешними бинтами руки обмотаны отдельно, – продолжал Макс. – Правая лежит на груди, это мы уже видели на старом рентгене. – Он взглянул на Клео. – Это не значит, что она принадлежала к царской семье?
– Не та рука, – ответила Клео. – Но даже если бы согнута была левая, все равно это бы ничего не доказывало, поскольку дело происходило во второй половине эпохи Восемнадцатой Династии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
– Тогда надень что-нибудь, чтобы не замерзнуть, и я подниму тебя на крышу, – сказал я ей, а Пагош молча слушал.
– Мне и так тепло. – Асет спрыгнула с лежанки-котенка, считая, что готова идти. Но, посмотрев на меня, побежала к сундуку с одеждой. Схватив первый попавшийся каласирис, надела его через голову и завертелась, пока тот не опустился до колен.
– А где твои сандалии? – спросил я.
– Мне они не нужны. – Очевидно, с первого взгляда она поняла, что и тут я не сдамся. – Зачем?
– Чтобы у тебя появилась привычка их носить. В земле живут черви, которые могут забраться в тело через трещинки на коже между пальцами.
– Ой! – У Асет расширились зрачки. – Но от сандалий у меня болят пальцы. А иногда я из-за них падаю. Что, если я сломаю руку или голову? Уж наверное это хуже, чем червь между пальцами.
– Тогда надо найти такие, чтобы не было больно. – Пока она обувала сандалии, я залез в бурдюк и достал деревянного зверька – я ношу с собой всякие игрушки, чтобы отвлекать больных детей. – Его вырезал слепой из корня папируса. – Я протянул ей маленького льва.
– Правда? Как вырезал, он же не видит?
– Он ощупывал корень пальцами, пока не понял, что по форме тот похож на картинку, которая сохранилась у него в памяти. Когда человек теряет зрение, он не забывает то, что видел. – Асет закрыла глаза и провела пальцами по телу и лапам львенка, задержавшись на гриве, вырезанной из сухого корня, и наконец дошла до хвоста. Потом открыла голубые глаза и одарила меня улыбкой, которую я никогда не забуду. – Можешь оставить себе, если он тебе нравится.
– Я буду им дорожить. Передашь это слепому?
Я кивнул, взял с лежанки одеяло и поднял девочку на руки. Пагош проводил нас к ступенькам на крышу, а Тули то забегал вперед, то возвращался. Он слишком раззадорился и не мог идти медленно, но и не хотел выпускать Асет из виду.
На западе пылающий шар солнца только начал опускаться за утесы, и над красным песком парило облако пыли, словно дым над горящей пустыней. Я опустил ребенка на скамью, стоявшую под пальмовым балдахином, и мы немного посидели, разглядывая все вокруг. Когда мы с Меной были мальчишками, мы взбирались на красные утесы, ограждающие Место Истины, и, стоя высоко над домами из саманных кирпичей и глядя через реку на Восточную пустыню и далекие горы, гадали, что там за ними. А сейчас нам видны красивые дома вокруг дворца Фараона, и деревня рабочих некрополя, гнездящаяся на низких каменистых холмах.
– Тенра, смотри. – Асет вытащила руку из-под одеяла. – Видишь канал, который ведет к Дому Ликования Фараона? Там живет моя сестра Анхесенпа и Меранх.
Я уставился на беспорядочную груду царских построек, впервые поняв, что девочка имела в виду, обещая Тули никогда не оставлять его, даже когда поплывет через реку со своей госпожой матерью.
– Анхесенпа? – переспросил я, потому что она упомянула старое имя Царицы, полученное при рождении, – его она сменила, выйдя замуж за брата своей матери, Тутанхамона.
– Великая Царская Жена Фараона. Теперь я поправилась и поеду к ней в гости, чтобы ее утеплить. Когда ее малыш появился на свет, он спал, и никто из врачей Фараона не мог его разбудить. Это Анхес научила меня делать тряпичных кукол для Тули, чтобы ему было не так одиноко, когда я ухожу в храм.
– А Меранх?
– Это огромный охотничий пес Тутанхамона. Только он лает, когда не положено, и распугивает птиц, прежде чем дядя успевает выпустить стрелу или бросить палку. Иногда он даже сшибает меня хвостом, хотя не нарочно.
Какое-то время мы сидели и смотрели, как Ра плывет на лодке к западному краю неба, и слушали тишину. Мне казалось, что все живые существа затаили дыхание, ожидая крика богини, – все, кроме Тули, у которого язык вываливался изо рта, а Асет гладила его по спине босой ногой.
Я старался придумать какую-нибудь историю, чтобы развлечь ее, и тут мой взгляд упал на пруд, заросший лотосами. Воду, которая попадала туда из резервуара по каналу, сдерживал вал, так что в пруду оставалось немного воды, даже когда сезон засухи подходил к концу.
– Знаешь, что это? – спросил я Асет, показывая туда.
– Думаю… – Она вся вытянулась и прошептала что-то похожее на «да, но откуда они могли взяться?», а потом взволнованно закричала: – Это огромное стадо слонов! Видишь, как они хлопают огромными ушами, чтобы обмахиваться от жары? – Она взглянула на меня. – Ты их видел, Тенра?
Я опустил взгляд на нее: она смотрела на меня с упорством вечно голодного ребенка.
– Конечно, я просто хотел убедиться. Кажется, это самый редкий вид – с голубыми глазами.
– Как у меня? – Девочка по-прежнему не сводила с меня взгляда.
– Э… нет, не совсем, – ответил я, посмотрев на пруд еще раз. Большие зеленые листья действительно были похожи на уши слонов. – Но на самом деле я никогда не видел таких же голубых глаз, как у тебя, – даже у обезьян. – Асет довольно рассмеялась – словно нежный ручеек зажурчал у нее в горле.
Чтобы она не перестала улыбаться, я рассказал о зеленой мартышке, которую Хари учит собирать фиги: одну фигу она кладет в корзину, а две съедает. Когда история закончилась, небо было залито предзакатным заревом, а тени от красных утесов тянулись через всю долину – они походили на пальцы, пытающиеся удержать тонкую полоску реки.
– Ты знал, что прежде чем зародилась жизнь, всюду была одна вода? А однажды из воды появился голубой лотос. – Видимо, Асет решила, что настал ее черед рассказывать историю. – Когда лотос раскрыл лепестки, в его золотой серединке сидела прекрасная богиня, – мы называем ее Ра. Из ее тела струился свет и разгонял тьму. Но ей было одиноко, поэтому она выдумала других богов и богинь, и дала им жизнь, просто придумав им имена. Нут – это наша Мать Небо. Геб – земля и Шу – воздух, разделяющий их. – Она замолчала. – Ты знал, что цветок лотоса каждый вечер закрывает лепестки и снова исчезает под водой? Возможно, однажды он больше не вернется, и тогда снова не будет ничего, кроме тьмы.
Асет так вертелась, что одеяло соскользнуло на скамью, я снова обернул ее и подоткнул угол.
– Цветок лотоса раскрывается по утрам и закрывается по вечерам. Одни так и не раскрываются заново, другие – исчезают на третий или четвертый день. Потом они уходят под воду и рождают множество семян, так что нет причин волноваться или грустить.
– А откуда ты это знаешь?
– Когда я был маленьким, я подолгу смотрел, как раскрываются и закрываются цветки.
– Почему?
Я посадил ее на колени, чтобы заслонить от ветерка, а Ра показался между утесов, чтобы поцеловать на прощанье Мать Реку, и зажег в небе алые и золотые полосы.
– Отец учил меня считать с помощью лотосов в пруду. Когда семя созревает, крошечные мешочки с воздухом поднимают его на поверхность пруда, и оно плавает, пока не высохнет и не лопнет. Так получается, что семя падает на дно в другом месте, пускает там корни и рождает новое растение.
– Как жалко, что меня с тобой не было, – я бы тоже смотрела, как семена всплывают на поверхность пруда. – Асет вздохнула, а потом надолго умолкла, и я подумал, что она уснула. Я не хотел ее беспокоить, поэтому сидел и наблюдал, как Ра накидывает яркую оранжевую простыню на поверхность Нила, и тут – совершено внезапно – Асет резко повернулась и уставилась мне в лицо.
– Мне надо заболеть, чтобы ты пришел меня повидать? – И тогда я понял, что решение уже принято, и зависело оно от одного лишь слова. «Почему?»
Скоро я буду здесь жить все время, потому что стану домашним врачом твоего отца. Может быть, тогда ты будешь приходить ко мне. – Ее огромные глаза зажглись искрящейся улыбкой, и мне захотелось порадовать ее как-то еще. – Но в следующий раз я буду собаками, а ты – шакалами.
5
Они столпились в одной из двух боковых комнат, отделенных стеклом от помещения со сканером, на котором уже лежала Ташат, чья голова скрывалась в отверстии огромного белого цилиндра; сцена походила на древнее жертвоприношение, и казалось, что мумию вот-вот засосет в широко раскрытую глотку некоего голодного чудовища.
– Давайте начнем с пяти миллиметров, – предложил Макс Филу Ловенстину, сидевшему за панелью управления. – От макушки до шейно-грудного соединения. Нам нужно получить достаточное количество параметров, чтобы сделать точную копию.
– Ты называй мелодию, а я буду играть. – Длинные пальцы Фила двигались по клавиатуре, отдавая сканеру команды. Он был выше Клео, худощав, с длиннющими ногами и руками.
– Это все равно что делать снимки через каждые пять миллиметров, – прошептала Кейт Клео, – с верхушки черепа до основания шеи.
Она подсчитала, сколько сечений получится, и оказалось, что в одной голове их будет 125!
Выполнив свою часть работы, Фил повернулся на стуле, почти ни на секунду не сводя глаз с бывшей соседки Кейт.
Для этого мероприятия Клео оделась строго – в узкое бежевое вязаное платье и шелковый шарф с бахромой, который сзади доходил почти до колен. Это был коллекционный экземпляр двадцатых годов, который удачно подчеркивал ее рыжие, как шерсть ирландского сеттера, волосы.
– Вы думаете, она действительно так выглядела при жизни? – спросил Фил.
– Египтяне верили, что дух покидает тело каждое утро, а вечером возвращается, так что погребальные маски должны по меньшей мере походить на человека, которому принадлежат. Но насколько велико сходство? – Клео пожала плечами и развела руками, и полдюжины ее бакелитовых браслетов застучали, словно кастаньеты.
– Первый готов, – объявил Макс, отодвигаясь, чтобы Кейт и Клео смогли как следует рассмотреть каждое изображение или «сечение», когда оно появится на мониторе. – Обратите внимание – то, что у нас слева, у Ташат справа. Вот это округлое очертание – граница картонажа. – Он наклонился вперед и показал на волнистые серые линии. – А это – слои бинтов. Более толстый контур – это череп, он отображается белым, потому что рентгеноконтрастность кости высока по сравнению с мягкими тканями.
Новые изображения появлялись и исчезали достаточно быстро, что требовало пристального внимания, так как приходилось безостановочно рассматривать эти сложные изображения, и Кейт почти не успевала. Когда сменилось несколько снимков, Макс заговорил снова:
– Помните, что я говорил о швах или линиях соединения черепа, которые затягиваются в разном возрасте? – Он взглянул на Клео. – Первый начинает затягиваться в двадцать два года, второй – в двадцать четыре, а последний в двадцать шесть. Видите эту линию? – И показал на нее. – Это второй шов. Он нечеткий, потому что края начинают расползаться. Значит, шов начинает затягиваться.
– Так вы хотите сказать, что Ташат было столько же, сколько и Кейт? – спросила Клео.
Макс лукаво посмотрел на Кейт.
– Если вы имеете в виду, что ей от двадцати четырех до двадцати шести, то да, – подтвердил он, – я не вижу никаких признаков того, что начал затягиваться третий шов, но окончательно смогу об этом судить, только когда увижу эпифизы.
– Эпи… что это такое? – прошептала Клео Кейт.
– Растущие концы длинных костей рук и ног, кистей и ступней, – ответил Фил, – мягкие хрящи, постепенно превращающиеся в кость.
Клео посмотрела на Макса.
– Хорошо, но если последний шов начинает затягиваться в двадцать шесть, как узнать, что человек… ну, вашего возраста?
Кейт хотелось ее пнуть, но Макс не заметил грубого намека Клео.
– Швы окончательно затягиваются в той же последовательности: в тридцать пять, сорок два и сорок семь, так что оценка происходит примерно на том же основании. Обычно легче всего определить возраст от двадцати до пятидесяти пяти, так как половое созревание и старость вызывают другие изменения. Например, у женщин эпифиз закрывается через три-четыре года после менархе.
– Да, позже всего срастается ключица, – добавил Фил, – средний край, соединяющий ее с грудиной. Обычно это происходит между двадцатью тремя и двадцатью пятью годами.
– А раса девушки? – допытывалась Клео. – Разве ее учитывать не надо?
Макс покачал головой:
– Различий между полами больше. Хотя убедительных отличий между расами и между полами в статистических данных у нас нет. Полагаю, тут могут сказываться различия в питании тогда и теперь, но не в девять-десять же лет.
– Я не понимаю, зачем вам столько параметров. В основном антропологи, изучающие физические особенности, довольствуются для классификации всего восемью параметрами. – Понимая, что Клео почти ничего не знает о статистическом анализе, Кейт чуть не рассмеялась.
– Разумеется, когда нужно узнать только пол и возраст, – ответил Фил, – можно обойтись и пятью самыми важными измерениями – общей высотой лица, шириной пазух, поперечный и скуловой диаметры с заднепереднего снимка, плюс какую-нибудь с бокового. – Кейт не решалась смотреть на Макса, опасаясь, что не сможет удержаться. – А те, кто работает на полицию, вроде известного доктора Сноу, – продолжал Фил, не осознавая, что засыпал Клео непонятными словами, – вообще работают с выкопанными костями. Это совсем не похоже на то, чем мы тут занимаемся.
Макс пришел на помощь:
– Дискриминантный анализ определяет пол в 95 % случаев, но что касается расы, успех снижается до 80 %. И то ее можно распознать только в широком смысле – кавказская, негроидная или монголоидная – без этнических подразделений.
Если Клео хочет подвергнуть сомнению их открытия, то она не там ищет, подумала Кейт, а Макс положил руку Филу на плечо.
– Подожди-ка, Фил. Можешь остановить на этом кадре? – Он подозвал Кейт поближе. – Посмотрите между глазницами.
Кейт не часто доводилось видеть черепа в поперечном разрезе, и она попыталась разобраться в тонких линиях, похожих на паутину.
– Выглядит почти как губка. – Потом ее осенило. – Альвеолы решетчатой кости?
Макс кивнул:
– Она не повреждена. Значит, в полость мозга не проникали.
– Иногда мозг извлекали через отверстие в основании черепа, – вставила Клео, – хотя, как мы считаем, это начали практиковать несколько столетий спустя.
– Тогда посмотрим, когда дойдем до большого затылочного отверстия, где спинной мозг соединяется с головным.
Разговор протекал рядом, но Кейт сосредоточилась лишь на том, что видела.
– Учитывая условия их жизни, зубы у девушки достаточно хорошие, – в определенный момент заметил Макс. – По всем мумиям видно, что зубы гнили редко, но из-за того, что в пищу попадало много песка, они быстро стирались, вызывая многочисленные нарывы, которые в то время лечили живицей и измельченным корнем мандрагоры. – Он остановился. – А что ты думаешь о ее зубах мудрости?
– По-моему, они там.
Макс просмотрел еще несколько изображений.
– В мягких тканях вокруг затылочных позвонков ничего необычного. – Он секунду подождал. – Ладно, давайте посмотрим всю голову целиком.
Пока компьютер обрабатывал команду Фила, Кейт отвернулась, страшась того, что ей предстояло увидеть – Ташат такую, как она выглядит теперь под бинтами и маской.
– Сейчас будет передний вид слева под углом, – объявил Фил.
Реальность и в сравнение не шла с ожиданием: на экране появился белый призрак, бестелесый, парящий над черной пустотой. Ташат была бледной, как мертвец, с иссохшими губами, впалыми щеками, выдающимися скулами и нижней челюстью – все это было отчетливо видно через покров жесткой кожи.
Кейт уставилась на мумию – одновременно зачарованно и с отвращением. Срезы располагались друг над другом, как геологические породы, край силуэта был ступенчатым и не очень похож на образ человека. Кейт закрыла глаза, стараясь удержать портрет молодой энергичной женщины, жившей у нее в воображении, опасаясь, что он может никогда не вернуться – что его навсегда заменит облик покойной Ташат. Кейт старалась стереть зловещее изображение, проникнувшее в темноту за зрачками и настойчиво притягивавшее к себе, словно магнит.
Она так и сидела с закрытыми глазами, пока Макс не попросил Фила начать снимать грудную клетку с миллиметровым шагом, «чтобы выяснить, не заметно ли появление первичной костной мозоли».
Он повернулся к Клео и Кейт:
– По ходу дела я буду рассказывать о том, что вижу, но при такой скорости я уловлю не все, особенно что касается смещения ребер.
Несколько минут все молчали.
– Чистый перелом ключицы, – прокомментировал Макс. Показав пальцем на яркое пятно над сердцем Ташат, он добавил: – На старом рентгене в этом месте был амулет.
– Скарабей, защищающий сердце, – либо из змеевика, либо из яшмы, так как эти камни зеленые, – сказала Клео, потом, подумав, добавила: – Обычно.
– Под внешними бинтами руки обмотаны отдельно, – продолжал Макс. – Правая лежит на груди, это мы уже видели на старом рентгене. – Он взглянул на Клео. – Это не значит, что она принадлежала к царской семье?
– Не та рука, – ответила Клео. – Но даже если бы согнута была левая, все равно это бы ничего не доказывало, поскольку дело происходило во второй половине эпохи Восемнадцатой Династии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46