– Не сиди, сложа руки. Пора вещички паковать. Самолет в Каир вылетает в семь-пятнадцать, не забыл?
Когда они вернулись в отель, Кейт сложила вещи и вышла на балкон, чтобы бросить последний взгляд на другой берег. Она подняла фотоаппарат, приблизила погребальный храм Хатшепнута, стараясь не обращать внимания на машины и туристов, а лишь на задумчивую, выжидающую пустыню и обветрившиеся утесы.
Повернувшись налево, она захватила останки уничтоженных временем столбов, которые некогда взмывали на сотню или больше футов в безоблачное синее небо, и массивные колонны сзади, похожие по форме на пучки папируса. Великий северный храм Амона, как и сказал Макс, был колоссален, и в представлении, и в действительности. Но он казался незавершенным, стены были разрушены, стелы и ворота как будто недоделаны, словно ждали, когда над ними потрудится следующий смертный бог, который займет трон Гора.
– Кэти, мы еще вернемся, – сказал из-за спины Макс. – В следующий раз возьмем фелуку и поплывем вверх по реке к Эдфу, разобьем лагерь под звездами, посетим то место, где Гор одержал победу над злом. – Он подошел, встал рядом, оперся на перила, и помахал простирающемуся перед ним пейзажу. – Захватывает и не отпускает, да?
Кейт опустила фотоаппарат.
– Я такого синего неба никогда не видела, даже в Колорадо, и зелень тут зеленее – может, конечно, по контрасту с пустыней. Но солнце кажется горячее, а ночи холоднее. Темнее. Как смерть. Неудивительно, что египтяне так любили солнце и боялись того, чего не видно. Того, что скрывается в тени. – Она неохотно повернулась, чтобы зайти в комнату, но Макс взял ее за руку и провел двумя пальцами по щеке:
– Помнишь, ты меня спросила, почему я не женился, а я ответил, что был слишком поглощен работай и она занимала все мое время? – Кейт кивнула. – Так вот, это была ложь. Или я просто не знал правды. А теперь знаю. Я ждал тебя.
Он опустил руку в карман и достал оттуда ожерелье из слоновой кости, на секунду коснулся им пальцев Кейт, потом раскрыл застежку и надел ей на шею, оставив овальное кольцо спереди, чтобы его было видно и можно было застегнуть. Когда Макс опустил руки, старая баранья голова легла как раз куда надо, подумала Кейт – на сердце. От окатившей ее волны счастья с привкусом сожаления ей захотелось одновременно и смеяться и плакать, но она оттолкнула печаль. Прошлое просто… осталось позади.
Вместо этого Кейт коснулась губами губ Макса и прошептала:
– Я рада, что ты не устал ждать и не выбрал себе женщину постарше. Она бы тебе не подошла.
Я беспокоен, словно зверь, нюхающий воздух. Выступают очертания истины.
Норманди Эллис, «Пробуждающийся Осирис»
26
Осирис Хоремхеб
(1335 до н. э.)
День 3-й, второй месяц всходов
Первым я нашел Пагоша – он лежал лицом вверх в луже крови, вытянув одну руку. Вторая рука все еще держалась за перерезанное горло, словно он пытался закрыть рану, чтобы кровь – а вместе с ней и его ка – не покинули тело.
Как только я понял, что Пагоша не стало, я посмотрел по обе стороны дорожки, в поисках Асет. Не знаю, наверное, ожидал увидеть ее в таком же состоянии. Но на запеченной солнцем земле не осталось ни следа, чтобы понять, куда они направились. Наверняка было несколько человек, иначе Пагоша не победить. Я снова посмотрел на него и заметил, что кровь еще не впиталась в твердую утоптанную землю. Значит, убийство случилось всего за несколько минут до моего появления. Конечно, приди я раньше, я ничем не смог бы помочь – после такого разреза никому не выжить, даже Пагошу.
Я знал, что он давно велел бы мне бежать дальше, но мне не давала покоя его вытянутая рука – словно он протянул ее к Амону, прося о помощи. Но это было не в его духе, так что я сел рядом, посмотреть, куда он показывает, поднял глаза и увидел цветные флажки на башнях-близнецах огромных столбов Хоремхеба. Желчь и злоба подкатили к горлу, я вскочил и побежал, умоляя Тота сделать так, чтобы я нашел ее, пока еще не слишком поздно, и не в таком же виде, как Пагоша.
И я бежал, не сбавляя шага, пока, наконец, передо мной не возник храм. На площадке перед громадными воротами было пустынно, и мне показалось, что там зловеще тихо. Тут издалека, словно эхо с другого края долины, послышался протяжный вопль. Плакальщики в Месте Истины, подумал я, или раненое животное.
Надо мной пронеслась тень, я задрал голову и увидел что-то – оно показалось мне силуэтом огромной птицы, распростершей в полете крылья на фоне яркого неба. Но вместо того, чтобы взмыть выше, она понеслась в мою сторону, как в тот день, давным-давно, когда Око Гора Тутанхамона отвесно полетел вниз.
И в этот раз я не мог ничего изменить.
Она ударилась о каменный парапет балкона, на котором по праздникам появляется бог, – упала поперек него. Потом как будто бы отскочила, ноги взметнулись в воздух, затем перевалилась через край, на внутреннюю сторону, на предназначенный для бога помост.
Не помню, как я взобрался на столб, но стражникам наверняка заплатили, чтобы они отлучились. Как я понимаю сейчас, наверное, из-за этого крепость и показалась мне слишком тихой. Вбежав внутрь, я бросился по спиральной лестнице, и проделал уже примерно полпути до двери, ведущей на балкон, когда заметил двух священников, спускающихся вниз, – они бежали так быстро, что сбили меня с ног.
Выпрямившись, я увидел карие глаза: то была женщина, все остальное лицо которой скрывала вуаль.
– Суну , ты опоздал. Его игра окончена.
У меня похолодела кровь, но я протиснулся мимо женщины, надеясь добежать до Асет, пока еще не слишком поздно. Вылетев на балкон, я увидел свою жену: Асет лежала на боку, ее правое плечо выдавалось вперед, а коленки были подтянуты к животу. Кровь сочилась из ступней, но в первую очередь я положил руку ей на шею, чтобы выяснить, жива ли она, и сердце мое подпрыгнуло от радости.
Я снял передник, разорвал его на полоски и обернул ее ноги, чтобы остановить кровь. Когда я ее перевернул, подложив под голову ладонь, чтобы не изогнулась шея, на тунике я увидел кровь, прямо под грудями, и осторожно поднял Асет на руки. Я был уверен, что сломано несколько ребер, встал и пошел вниз, следя за тем, чтобы ее ноги не задевали стены узкого прохода.
Только когда мы снова вышли на свет, я обратил внимание на левую руку Асет – она была невероятно искалечена и кровоточила, а пальцы были неестественно выгнуты. Два ногтя сорваны, остальные налились кровью и стали пурпурными, будто на них слон наступил, растерев плоть и раздробив кости.
Я попытался бежать, но из уголка рта Асет с каждым выдохом выходила розовая пена, и я понял, что пробито по меньшей мере одно легкое. Но она жива!
Дойдя до ворот Рамоса, я послал стражника за Рукой – только его я мог попросить незамедлительно привести Сенмута и Мену, а потом велел охраннику собрать достаточно человек, чтобы отнести Пагоша домой.
Мерит встретила меня у двери нашего жилища, увидела мою ношу и спросила:
– Мой муж у Осириса?
Я кивнул, ибо не мог вымолвить ни слова.
– Поспеши, – поторопила меня она, и повела к нашей спальне. Я положил Асет на лежанку, стараясь подложить подушки туда, где у нее были сломаны кости, и помолился Тоту, чтобы она не проснулась, прежде чем я поставлю их на место. С ребрами это, к сожалению, невозможно, но я должен придумать что-нибудь, чтобы она смогла дышать.
Мерит принесла одеяла, чтобы Асет не потеряла тепло, поскольку это жизненно важно, а также воду и чистую ткань, чтобы отмыть засохшую кровь. Я беспокоился из-за того, что Асет с таким трудом дышит, а еще я волновался, что Рука не сможет найти Сенмута, у которого больше опыта работы с внутренними повреждениями, возникающими от удара. И как хирург я с ним не сравнюсь.
Мерит вымыла израненные ноги Асет, а я тем временем занимался ее рукой, положив ее на высушенную воловью шкуру. Сначала я сделал все, что можно, чтобы выпрямить пальцы, хотя к тому моменту они уже настолько распухли, что были в два раза больше обычного, а из сорванных ногтей все еще сочилась кровь. Потом я примотал всю руку к шкуре полосками ткани, смоченными клеем, вываренным из копыт.
Сенмут привел и Небет, и я все им рассказал – где и как тело ударилось о парапет, а также остальные подробности; умолчал лишь о встрече с женщиной, давшей Асет жизнь, ибо за ее грехи не заплатить никому. Даже отцу Асет.
Сенмут убрал одеяло и приложил ухо к груди, слева, а потом послушал и с другой стороны. В полной тишине слышался лишь хрип Асет – наверное, все мы затаили дыхание. Мерит с Небет не стенали и не плакали, как это любят делать некоторые женщины.
– А она вообще приходила в сознание? – спросил он.
Я покачал головой:
– Даже когда я выравнивал кости в пальцах.
– Возможно, это из-за того, что ей не хватает воздуха. Жидкость в груди не дает легким наполниться. Можно лишь вставить полый тростник, но, Тенра, буду честен. Даже это не всегда приводит к успеху. Тростник может забиться кровью или слизью, или, возможно, легкое порвано настолько, что просто не может удерживать воздух.
– Тогда не станем тратить времени на разговоры. – Мерит принесла еще ткани и воды, Сенмут вымыл руки, а я очистил узкое длинное лезвие его собственного изобретения в пламени лампы.
Он пронзил правый бок Асет, на пять или шесть пальцев по ширине ниже подмышки, крепко прижимая тростник к плоскому лезвию, но чуть выше кончика. Таким образом, он одновременно проделывал отверстие и вставлял тростник. Асет один раз вскрикнула, скорее по-кошачьи, чем по-человечьи, и у меня к глазам подступили слезы. Как только лезвие дошло до грудной полости, через тростник хлынула кровавая жидкость, стекая в чашу, которую я держал наготове.
Сенмут извлек лезвие, а тростник остался торчать из бока, и он велел мне держать его. Потом обошел вытянутую руку Асет и встал рядом с головой, сжал ее челюсти, чтобы открылись губы, приложился к ней ртом и втолкнул в нее воздух, помогая дышать. Потом еще и еще, я сбился со счета.
– Что-то толкает назад, – сказал я. Сенмут велел мне понемногу вытаскивать тростник, пока он будет продолжать дуть ей в рот. К тому времени, как тростник вышел, дыхание уже не было таким шумным.
Когда Сенмут приложил к порезу ткань, чтобы приостановить кровотечение, мне пришлось сесть, пока в ноги не вернулись силы. Потом он помог мне перебинтовать ребра Асет, чтобы избежать дальнейших повреждений, после чего время поползло настолько медленно, что я задумался: может, Ра выбросил якорь за борт?
Асет наконец пошевелилась – всего лишь передвинула левую руку, и это движение вызвало второй мяукающий вскрик.
– Хороший признак! – прокомментировал Сенмут, но мне это показалось не таким однозначным. У нее задрожали веки, и наконец Асет открыла глаза.
Она смотрела в потолок, стараясь понять, где находится, потом попыталась вдохнуть. Лицо искривилось от боли, и я поспешил взять ее за руку. И заговорил мягко, чтобы не встревожить ее:
– Лежи тихо. Все хорошо. – Асет повернула ко мне голову. – Если тебе интересно, почему у тебя сдавлена грудь, то это потому, что Сенмут перебинтовал ее. Лучше не дыши слишком глубоко. – Она постаралась сжать мне пальцы. – Небет тоже здесь. И Мерит.
– А Мери? – вымолвила Асет.
– Она осталась у Хари с Тамин, не помнишь? – Я вздрогнул от страха, и у меня на загривке дыбом встали волосы – я ведь до этой минуты и не думал о дочери.
– Я ее принесу, – вызвался Сенмут, – чтобы вы убедились, что она в безопасности.
– А я буду присматривать за девочкой, пока ты не поправишься, – добавила Небет, у которой в горле стояли слезы.
Асет посмотрела мне в глаза:
– Ты должен… придумать… ее безопасность, – прошептала она. – От… – Асет попыталась пошевелить рукой, боль нанесла удар без предупреждения, в глазах промелькнул дикий отблеск. Она сделала движение, словно хотела подняться и посмотреть, что не так, и из груди вырвался крик. Тогда Асет упала назад, закрыв глаза, и Сенмут кинулся к ее груди, послушать.
– Нужно дать ей что-нибудь от боли – но немного, чтобы не замедлить дыхание. Детскую дозу мандрагоры, посмотрим, как она на это отреагирует.
Я был рад такому совету, и отлучился от жены лишь для того, чтобы принести необходимое снадобье. Когда Асет снова пришла в себя, я объяснил, что пальцы и ребра у нее сломаны, но она отказалась принимать мандрагору, пока не убедится, что с Мери все в порядке.
Через несколько минут Небет с Мерит вышли в сад, чтобы оставить нас наедине, но я не мог заставить себя расспрашивать жену, поскольку боялся, что это оживит воспоминания, которые лучше похоронить, – особенно если она видела, что сделали с Пагошем. Так что я просто держал ее за здоровую руку и тихонечко гладил – это была единственная ласка, которая не вызывала боли.
– Мама? – раздался через некоторое время голос Мери. Она сама подошла к нашей лежанке с широко раскрытыми глазами, серьезная. Понятно было, что Сенмут подготовил девочку к тому, что она увидит, и я взглядом поблагодарил его. Он кивнул и на некоторое время куда-то вышел.
– Иди сюда… сладкая, – Асет высвободила руку, за которую я ее держал, и потянулась к Мери. – Мне надо… всего… несколько дней… отдохнуть. Ты пойдешь к Небет… пока…
– Пока я за тобой не приду, – закончил за нее я. – Ни с кем другим из дома Мены не уходи, поняла?
– Даже с Пагой? – спросила Мери, глядя на меня.
– Пага с Осирисом, – прошептала Асет. Значит, она знает.
– Правда? – Когда мать кивнула, по лицу Мери сразу потекли слезы. И тут же они появились и у меня на глазах, и я отвернулся, ибо понял, что больше не увижу невозмутимого лица Пагоша, и мне не придется гадать, что кроется за его немногочисленными словами. Камня, на которые я все эти долгие годы опирался, не стало.
– Не стыдно… плакать по тем… кого любишь. Я тоже плачу. Часто. – Асет говорила это и Мери и мне, так что я повернулся обратно, чтобы она видела, что и я скорблю.
После того как Небет и Сенмут увели Мери, Асет проглотила корень мандрагоры и наконец задремала. Но я все еще держал ее за руку, чтобы она знала, что я рядом, даже когда она спит. Или, может быть, я верил, что смогу помешать Осирису забрать мою жену, если он этой ночью снова придет.
Далее мои воспоминания затуманиваются, но в какой-то момент той ночью я повернулся и увидел Рамоса, смотревшего на бледное лицо дочери, и его глаза горели яростью. На лбу выступили пульсирующие вены. И я тут же понял, что жрец видел и труп Пагоша.
– Они оставили доказательство своей трусости над воротами бога, – сообщил он, не отводя глаз от искалеченной руки дочери. – Камень размером с человеческую голову. Нож они к ней тоже прикладывали?
Я рассказал, что сделали с ее ногами, и тут же пожалел об этом. Когда Рамос увидел кровь, проступившую через повязку, он тут же развернулся и вышел из комнаты.
Когда Ра уплыл на запад умирать, Мерит принесла мне кувшин вина, хлеба и фиников, поскольку знала, что я не усну. Подозреваю, что и она не сможет заснуть, так что я попросил ее посидеть немного со мной.
– Твой муж старался спасти ее, даже когда ка оставил его тело, – сообщил я, и объяснил, как узнал, что искать надо у храма.
Мерит кивнула:
– Асет его изменила, сделала мягче.
– Не только Асет, – добавил я. – У него даже голос менялся, когда он говорил о тебе.
– А мне он однажды сказал, что до того, как появился ты, он не доверял до конца ни единому человеку.
– Хочешь, чтобы я проводил его в Пер-Нефер?
– Рамос отвез его туда час назад, но мне пригодится твой совет, Тенра. Мой господин предложил нам место в его собственном вечном доме. И оказаться с Верховным Жрецом Амона – это действительно большая честь, но… мы хотели отдельное место, чтобы остаться вместе, когда придет и мое время.
– Мерит, в этом ты должна прислушаться к своим желаниям, или к желаниям Пагоша, насколько ты их знала, а не к кому-либо еще. – Тогда она впервые позволила слезам пролиться, но ненадолго. Мерит не высказывала страха за Асет, из доброты ко мне. – Я буду рядом, – сообщила она, поднимаясь со стула, но остановилась, чтобы добавить: – Верховный Жрец приказал повесить четырех человек за ноги на воротах бога, как предупреждение остальным, кто вздумает оставить свой пост. Грифы уже выклевали им глаза.
Итак, началось. Рамос, должно быть, знает, чьих рук это дело, ибо читается ее стиль. Месть по подобию – Нефертити приказала рассечь Асет ноги, словно обвиняя ее в измене, в наказание за рисунки, в которых Асет упрекала Хоремхеба за то, что сквозь пальцы смотрит на неверность жены. Искалечила руку, изобразившую ее убийцей собственного ребенка и внука, чтобы Асет больше не могла рисовать, ни в этой жизни, ни в следующей. И, наконец, сбросила дочь со столба, построенного Хоремхебом – тем Фараоном, чей указ Асет критиковала за жестокость и несправедливость.
День 4-й, второй месяц всходов
– Первые двадцать часов всегда самые страшные, – напомнил мне Сенмут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46