– Это все нервы и боязнь за сына. Я ведь уже двоих потеряла. Думаю, вы поймете меня.
– Мне об этом известно, мадам. От души сочувствую вам. Но вчера вы говорили, что опасаетесь за свою жизнь.
Женщина отвернулась.
– Не знаю, к чему я это сказала. Наверное, и вправду была не в себе.
Подойдя к ней вплотную, Иеремия посмотрел ей прямо в глаза.
– Вы можете доверять мне, – понизив голос, произнес он. – Если кто-то вам угрожает, только скажите – постараюсь помочь.
Она выдержала его взгляд. Сейчас ничто в ней не напоминало насмерть перепуганную, близкую к панике женщину – Темперанция вполне владела собой.
– Доктор, прошу вас, забудьте о том, что слышали от меня вчера вечером. Единственное, о чем мы все должны помнить, – это ребенок. Вылечите его.
Покорившись судьбе, Иеремия со вздохом опустился на стул.
– Надеюсь, вы понимаете, что делаете, мадам.
– Кстати, вы выяснили, отчего моему сыну стало так плохо? – решила сменить тему Темперанция.
Иеремия отрицательно покачал головой.
– Увы, пока нет. А сейчас, если вы не против, мне все же хотелось бы пойти домой.
– Но вы ведь снова придете? – с надеждой спросила она.
– Разумеется, и довольно скоро.
Покинув дом на Лиденхолл-стрит, Иеремия углубился в раздумья. Повернув на Грэшиос-стрит и направляясь к Темзе, он попытался восстановить в памяти детали визита в дом Форбсов. У Лондонского моста пастор свернул на Темз-стрит и, пройдя мимо здания гильдии рыботорговцев, у «Старого лебедя» уселся в лодку, направлявшуюся к причалу Блэкфрайер. Вскоре Иеремия уже входил в лечебницу и сразу поднялся к себе в каморку умыться и сменить сорочку. Войдя в кухню за водой, он увидел там Энн. Жена Алена готовила обед.
– Ну как? Подыскали себе жилье? – осведомилась она. В голосе молодой женщины слышалось явное нетерпение.
– Не тревожьтесь, мадам, – саркастическим тоном ответил Иеремия. – Еще пару дней, и меня здесь не будет. Так что извольте потерпеть самую малость. Зато добьетесь своего. Вот только не любви.
Поджав губы, Энн надменно вздернула подбородок. Но Иеремия не доставил ей удовольствия, позволив втянуть себя в перепалку.
Поскольку Алена не было – лекарь отправился к больному, – Иеремия не стал задерживаться и, переодевшись, ушел из дому. Сев в лодку, отправлявшуюся к «Старому лебедю», вернулся в кабачок – следовало поесть, о чем напоминал бурчавший живот. Только после этого он направился к Форбсам.
Едва переступив порог дома, Иеремия понял: что-то стряслось. Сэмюел встретил его чуть не на пороге.
– Наконец-то! – недовольно бросил он. – Как вы могли уйти, видя, что моему сыну стало хуже.
– Но когда я уходил, вашему сыну как раз стало лучше, а не хуже, сэр, – недоумевал Иеремия.
– А сейчас ему опять хуже. Вот уже несколько часов его рвет. И кричит так, что сердце разрывается.
Такой поворот весьма обеспокоил Иеремию. Может быть, некий злоумышленник, воспользовавшись его отсутствием, сумел каким-то образом дать яд ребенку? Но как? Ведь у дверей детской слуга!
Направляясь к мальчику, Иеремия заметил чуть выше на лестнице двух человек. Присмотревшись, он узнал в одном из них Айзека Форбса. Другой мужчина, примерно ровесник главы семейства, неброско одетый, был иезуиту незнаком. Оба о чем-то шептались, незнакомец с озабоченным видом слушал старика Форбса. Тот, положив руку на плечо гостю, вполголоса что-то втолковывал. И в этот момент Иеремии показалось, что в лице старого пуританина проступило что-то человеческое. Поспешно распростившись с гостем, старик Форбс стал спускаться вниз.
– Доктор, что с моим внуком? – взыскательным тоном спросил он.
Перед Иеремией был прежний Айзек Форбс – недоверчивый, агрессивный, высокомерный.
– Почему вы ушли, вместо того чтобы облегчить его страдания? – продолжал глава семейства.
– Как я только что объяснил вашему сыну, сэр, нынешним утром мальчику стало существенно лучше. И я счел возможным ненадолго отлучиться по своим делам.
– Отчего же в таком случае ему вновь стало хуже?
– Пока что не могу сказать ничего определенного, сэр. Ваш слуга должен был внимательно следить, чтобы никто из посторонних не входил в детскую. Так что, вероятно, следует спросить с него.
– Хорошо, спросим, – согласился Айзек Форбс и жестом пригласил Иеремию следовать за ним наверх. У дверей в детскую оба остановились, и старик расспросил слугу, но тот клялся, что никого не видел и никого к мальчику не впускал.
– Ты никуда сегодня утром не отлучался отсюда? – строго допытывался Форбс.
– Нет, сэр.
– Ни на минуту?
– Никак нет, сэр.
– Вот видите, доктор, – повернулся Форбс к Иеремии.
Но иезуит, похоже, не был удовлетворен таким ответом.
– Скажи, тебе кто-нибудь приносил еду или же ты сам ходил за ней?
– Я ничего не ел, сэр, и ничего не пил.
– Это самый надежный из всех слуг, – подтвердил хозяин дома.
– Хорошо, я готов ему поверить, – согласился Иеремия. – Кто входил в детскую, пока меня не было? – спросил он у слуги.
– Никто, сэр.
– Точно никто?
– Разве что миссис Форбс, сэр.
– Одна?
– Нет, сэр, вместе со своей служанкой.
– С Ханной?
– Да, сэр.
Иеремия беспомощно развел руками.
– Должен признать, загадка мне не по силам.
– То есть вы хотите сказать, что не понимаете, чем болен мой внук, – полуутвердительно произнес старик Форбс.
– Если позволите, мне хотелось бы еще раз осмотреть мальчика.
Мать малыша с потерянным видом сидела у кроватки, бормоча псалмы. Заметив Иеремию, она в слезах бросилась к нему.
– Прощу вас, вы должны ему помочь! Его опять рвет, что ему ни дашь. Так он с голоду погибнет у нас на глазах!
Иеремия, успокаивающе кивнув женщине, склонился, над кроваткой, где лежал ребенок. Малыш кричал и беспокойно вертелся, перебирая ручонками и суча ножками.
– У вас еще остались вчерашние травы? Если нет, пошлите за ними к аптекарю, – попросил Иеремия. Дождавшись, пока все уйдут, он обратился к Темперанции: – Вы кормили ребенка после моего ухода?
– Да, но его вырвало. И понос никак не прекращается.
– Что вы ему давали?
– Только отвар. Как вы велели.
– Кто готовил отвар? Ваша служанка?
– Да, она. Но Ханне я полностью доверяю.
В том, что Ханне можно доверять, Иеремия и сам не сомневался. Вероятно, следовало искать причину недуга в другом, но в данный момент он не был готов к этому. Иеремии ничего не оставалось, как только поить малыша отваром из трав и уповать на то, что они, как и в первый раз, благотворно подействуют на ребенка.
В тот вечер Иеремия без уговоров решил переночевать у Форбсов. И когда на следующий день ребенку стало лучше, весь дом вздохнул с облегчением. Но пастор не успокаивался – еще предстояло выяснить, отчего страдал ребенок. По его совету мать не давала мальчику есть до второй половины дня, но потом, убедившись, что состояние малыша улучшилось, Иеремия позволил ей покормить сына.
Приличия требовали оставить мать наедине с сыном, и Иеремия удалился в смежную с детской комнату, но дверь прикрыл неплотно. У него возникло подозрение, и следовало убедиться в его обоснованности, для чего потребовалось пойти на хитрость. Бесшумно приблизившись к двери, пастор через щелочку заглянул в детскую. Он увидел, как Темперанция взяла сына на руки, но, похоже, грудь ему давать не спешила, поскольку даже не думала распускать шнуровку корсета. Стоявшая тут же служанка подала ей что-то, Иеремия не разглядел, что именно. Так и есть, его догадка подтверждалась. Иеремия распахнул дверь и шагнул к женщинам, которые при виде его испуганно отпрянули. На пол со звоном упала ложечка, а в руках у служанки Иеремия заметил миску с молочной кашей.
– Мадам, почему вы скрыли от меня, что у вас пропало молоко? – стараясь говорить как можно мягче, спросил Иеремия.
Растерянная и перепуганная молодая мать была готова расплакаться. Ханна, поставив миску на стол, взяла ребенка у Темперанции.
– Я… я не могла, – всхлипывая, ответила женщина. – Вам ведь известно, как мой муж относится к кормилицам. Мол, они портят характер ребенку. Дескать, мой долг – самой выкармливать собственное дитя. Как я могла признаться ему, что у меня пропало молоко? Тогда он подумал бы, что я вообще ни на что не гожусь, – дрожащим голосом объясняла мать.
– И вы решили выкармливать малыша кашей?
– Да. Молока становилось с каждым днем меньше, ему не хватало. Он худел и постоянно кричал. Вот я и попросила Ханну приготовить кашу на молоке.
– А где вы брали молоко для каши?
– Покупали у молочницы, она приносит его из Финсбери, – ответила за свою госпожу Ханна.
– Я верю, что вы хотели как лучше, – деликатно произнес Иеремия. – Но это молоко не может быть свежим – его ведь приносили издалека. И пусть на вид оно свежее, многие грудные дети его не переносят. Например ваш сын. Единственная возможность вырастить его здоровым – прибегнуть к помощи кормилицы. Так что вам, мадам, придется рассказать мужу все как есть.
Темперанция с ужасом посмотрела на пастора.
– А по-другому никак нельзя? – чуть не плача, спросила она.
– Боюсь, что нет, – покачал головой Иеремия. – И лучше сказать ему сразу начистоту – так, мол, и так, – а не дожидаться, пока он сам выяснит. А он непременно все выяснит. И если пропажа у вас молока вызовет у него лишь досаду, не более, то легкомыслие, с каким вы подвергали здоровье его сына опасности, чревато уже гневом. Скажите ему, что у ребенка очень хороший аппетит. Вы ведь женщина умная, мадам. И все сделаете так, что он поймет вас.
Темперанция, сглотнув слезы, кивнула.
– Я сегодня же поговорю с ним. – И вновь устремила умоляющий взор на иезуита. – А вы не расскажете ему о том, что я виновата во всем?
– Ни в коем случае, мадам. Иногда ведь бывает, что рвота и понос у грудных детей возникают по совершенно необъяснимым причинам. Вот об этом я ему скажу обязательно. Если вы пообещаете мне больше не прибегать к молочной каше, поверьте: ребенок очень быстро поправится. А до тех пор пока не подыщете сыну кормилицу, давайте ему травяной отвар и немного бульона из телячьих косточек.
Женщина с благодарностью посмотрела на Иеремию, потом повернулась к служанке, и та с улыбкой отдала ей ребенка.
Глава 17
– Иеремия, может, вы еще раз все как следует обдумаете? – скорбным, будто на похоронах, тоном спросил Ален. – Я ведь так привык к вам за это время, мне будет вас очень недоставать.
Иеремия, желая утешить приятеля, ободряюще похлопал его по плечу.
– И мне вас, дружище! Но, как вы понимаете, иного выхода у меня просто нет. Иначе я накликаю беду на свою паству.
Они стояли у входа в лечебницу. Ален, потупив взор, носком сапога задумчиво скреб уличную грязь. Лекарь проводил иезуита до крыльца. Прощание вышло тягостным – ни один, ни другой не решались сделать первого шага к расставанию.
Ален скрестил руки на груди. Рассеянный взгляд его блуждал по черно-белому фасаду фахверкового дома, потом застыл на резных подпорках балок верхнего этажа.
– Как бы я хотел, чтобы ничего этого не произошло, – произнес он, и в голосе его звучало искреннее сожаление. – Остается лишь надеяться, что у мастера Хаббарта вам будет не хуже. Да и у меня отныне всегда будет в запасе благовидный предлог, чтобы встретиться с вами, – кого удивит визит хирурга в мастерскую по изготовлению медицинских приспособлений. – Ален натянуто рассмеялся, но тут же посерьезнел. – Кто бы мог подумать, что всего одна оплошность возымеет такие последствия, – горестно заметил он, взявшись за ручку двери, но так и не открыв ее. Чувствовалось, что он не все сказал своему другу пастору.
– Иеремия, прошу вас передать леди Сен-Клер мой самый сердечный привет, – обратился он к иезуиту. – Ее приходы сюда всегда были радостью для меня. А теперь, когда вы сменили местожительство, мне и ее больше в этих стенах не увидеть.
Иезуит удивленно посмотрел на своего друга. Что это? Уж не влюбился ли Риджуэй в Аморе? Нет, такого быть не могло – слишком уж Ален ценил собственную свободу, чтобы терять из-за кого-то голову. Лучшее тому свидетельство – вынужденный брак с Энн Лэкстон, с первых дней ставший обузой для него.
– Мы встретимся не позднее воскресенья, когда вы придете к мессе, – на прощание сказал Иеремия. – Да хранит вас Бог.
Иеремия кивнул и медленно побрел прочь. Аморе поручила двум своим слугам забрать вещи Иеремии – одежду, книги – и перевезти все к Лондонскому мосту. Этим утром Иеремия зашел напоследок в старое жилище захватить кое-какие мелочи, умещавшиеся в кармане.
Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Лекарь все еще стоял на крыльце, не выпуская дверной ручки, так и не войдя в дом. Иеремия махнул ему на прощание рукой.
Весеннее солнце золотило фасад дома, отражаясь в забранных в свинцовые рамы стеклах. Дом этот отличался обилием резных украшений: его фасад вот уже лет сто, если не больше, украшали головы невиданных животных и чудищ. Верхние этажи превышали по площади нижние – так владельцы выигрывали лишние футы, не покушаясь на ширину улицы. Увенчанную высокой трубой крышу покрывала черепица. Но привлекательность фахверка таила в себе и беды. Время и погода иссушили дерево настолько, что в стенах образовались трещины, которые приходилось заделывать смолой. Случись пожар, и такой дом вспыхнет как порох. А Лондон славился своими пожарами, примерно раз или два в столетие выгорая почти дотла.
С тяжелым сердцем Иеремия оторвал взор от здания, более года бывшего для него домом. Неясное чувство подсказывало ему, что сюда он больше не вернется.
В следующую секунду иезуит, замечтавшись, едва не угодил головой в свисавшую чуть ли не до земли вывеску аптекаря. Не раз и не два Алену приходилось оказывать помощь вот таким зазевавшимся, каким едва не стал и он сам, – ржавчина насквозь разъедала увесистые железные прутья, и иногда порыв ветра превращал вывеску в смертельное орудие. То же самое относилось и к осыпавшейся черепице крыш и разрушавшимся кирпичным дымовым трубам.
Услышав крик: «Берегись, вода!», Иеремия, повинуясь Рефлексу, юркнул под навес второго этажа, немилосердно толкнув при этом какого-то прохожего – товарища по несчастью. Обоим удалось увернуться от нечистот, хлынувших сверху на мостовую. Конский помет, объедки, уголья вываливали из окон прямо на улицу, где и лежали до тех пор, пока мусорщики не подбирали их и не вывозили за город на свалку.
Занятый своими мыслями Иеремия брел в направлении причала Блэкфрайер. Дойдя до воды, он взмахом руки подозвал перевозчика. Дожидаясь, пока тот подгонит лодку, иезуит еще раз огляделся. За эти полтора года ему не раз приходилось переправляться на другой берег Темзы, чтобы увидеться с Аморе в Уайтхолле. Недалеко вверх по течению, там, где с Темзой сливались зловонные воды Флита, возвышались красные кирпичные стены Брайдуэлла, бывшего дворца короля Генриха VIII, служившего теперь тюрьмой для бродяг, воров и продажных женщин. Кроме этого, там расположился и приют для сирот. Иеремии показалось, что сквозь городской шум он слышит удары хлыста по голым спинам арестованных. Два раза в неделю в Брайдуэлле публично пороли преступников; поглазеть на это сбегались толпы зевак.
Через распахнутые ворота иезуит разглядел группу мальчиков в одинаковой синей одежде, строем направлявшихся вдоль Темзы в церковь. Они чинно проследовали мимо столба для порки злоумышленников и особого стула, на котором наиболее непокорных женщин опускали в воды Темзы.
– Куда вам? – осведомился перевозчик.
– К «Старому лебедю», – ответил Иеремия, усаживаясь в лодку.
Перевозчик взялся за ремни, но особо напрягаться ему не пришлось, поскольку они плыли по течению. Было погожее апрельское утро, и, как это обычно бывало в теплые дни, исходивший от воды смрад лишь усиливался. На волнах реки колыхались все виды отбросов. Однако те, кто вываливал всякую дрянь в Темзу, не задумывались о том, что воды прилива принесут их обратно.
Лодка миновала замок Бэйнард, напоминавший крепость особняк, где некогда поочередно проживали три из восьми жен Генриха VIII. Выходившая к реке часть здания с тремя мощными башнями и семью башнями поменьше на самом деле очень походила на замок.
Темза была усеяна бесчисленными лодками, лодчонками, баржами и парусниками. У Куинхитского дока, как обычно, царило большое оживление, и перевозчику приходилось ловко маневрировать на середине Темзы, чтобы, не дай Бог, не столкнуться с какой-нибудь посудиной покрупнее. Вскоре они проехали мимо трех кранов, приводимых в движение топчаками – ступенчатыми колесами – и служившими для разгрузки тяжелых бочек. После того как позади осталась сталелитейная мастерская и Колд-Харбор, лодочник подрулил к берегу, стараясь не подходить вплотную к сваям, подпиравшим здания на берегу.
Когда причалили у «Старого лебедя», Иеремия, осторожно поднявшись с задней скамьи, сунул перевозчику шестипенсовик и выбрался из раскачивавшейся лодки на мол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Мне об этом известно, мадам. От души сочувствую вам. Но вчера вы говорили, что опасаетесь за свою жизнь.
Женщина отвернулась.
– Не знаю, к чему я это сказала. Наверное, и вправду была не в себе.
Подойдя к ней вплотную, Иеремия посмотрел ей прямо в глаза.
– Вы можете доверять мне, – понизив голос, произнес он. – Если кто-то вам угрожает, только скажите – постараюсь помочь.
Она выдержала его взгляд. Сейчас ничто в ней не напоминало насмерть перепуганную, близкую к панике женщину – Темперанция вполне владела собой.
– Доктор, прошу вас, забудьте о том, что слышали от меня вчера вечером. Единственное, о чем мы все должны помнить, – это ребенок. Вылечите его.
Покорившись судьбе, Иеремия со вздохом опустился на стул.
– Надеюсь, вы понимаете, что делаете, мадам.
– Кстати, вы выяснили, отчего моему сыну стало так плохо? – решила сменить тему Темперанция.
Иеремия отрицательно покачал головой.
– Увы, пока нет. А сейчас, если вы не против, мне все же хотелось бы пойти домой.
– Но вы ведь снова придете? – с надеждой спросила она.
– Разумеется, и довольно скоро.
Покинув дом на Лиденхолл-стрит, Иеремия углубился в раздумья. Повернув на Грэшиос-стрит и направляясь к Темзе, он попытался восстановить в памяти детали визита в дом Форбсов. У Лондонского моста пастор свернул на Темз-стрит и, пройдя мимо здания гильдии рыботорговцев, у «Старого лебедя» уселся в лодку, направлявшуюся к причалу Блэкфрайер. Вскоре Иеремия уже входил в лечебницу и сразу поднялся к себе в каморку умыться и сменить сорочку. Войдя в кухню за водой, он увидел там Энн. Жена Алена готовила обед.
– Ну как? Подыскали себе жилье? – осведомилась она. В голосе молодой женщины слышалось явное нетерпение.
– Не тревожьтесь, мадам, – саркастическим тоном ответил Иеремия. – Еще пару дней, и меня здесь не будет. Так что извольте потерпеть самую малость. Зато добьетесь своего. Вот только не любви.
Поджав губы, Энн надменно вздернула подбородок. Но Иеремия не доставил ей удовольствия, позволив втянуть себя в перепалку.
Поскольку Алена не было – лекарь отправился к больному, – Иеремия не стал задерживаться и, переодевшись, ушел из дому. Сев в лодку, отправлявшуюся к «Старому лебедю», вернулся в кабачок – следовало поесть, о чем напоминал бурчавший живот. Только после этого он направился к Форбсам.
Едва переступив порог дома, Иеремия понял: что-то стряслось. Сэмюел встретил его чуть не на пороге.
– Наконец-то! – недовольно бросил он. – Как вы могли уйти, видя, что моему сыну стало хуже.
– Но когда я уходил, вашему сыну как раз стало лучше, а не хуже, сэр, – недоумевал Иеремия.
– А сейчас ему опять хуже. Вот уже несколько часов его рвет. И кричит так, что сердце разрывается.
Такой поворот весьма обеспокоил Иеремию. Может быть, некий злоумышленник, воспользовавшись его отсутствием, сумел каким-то образом дать яд ребенку? Но как? Ведь у дверей детской слуга!
Направляясь к мальчику, Иеремия заметил чуть выше на лестнице двух человек. Присмотревшись, он узнал в одном из них Айзека Форбса. Другой мужчина, примерно ровесник главы семейства, неброско одетый, был иезуиту незнаком. Оба о чем-то шептались, незнакомец с озабоченным видом слушал старика Форбса. Тот, положив руку на плечо гостю, вполголоса что-то втолковывал. И в этот момент Иеремии показалось, что в лице старого пуританина проступило что-то человеческое. Поспешно распростившись с гостем, старик Форбс стал спускаться вниз.
– Доктор, что с моим внуком? – взыскательным тоном спросил он.
Перед Иеремией был прежний Айзек Форбс – недоверчивый, агрессивный, высокомерный.
– Почему вы ушли, вместо того чтобы облегчить его страдания? – продолжал глава семейства.
– Как я только что объяснил вашему сыну, сэр, нынешним утром мальчику стало существенно лучше. И я счел возможным ненадолго отлучиться по своим делам.
– Отчего же в таком случае ему вновь стало хуже?
– Пока что не могу сказать ничего определенного, сэр. Ваш слуга должен был внимательно следить, чтобы никто из посторонних не входил в детскую. Так что, вероятно, следует спросить с него.
– Хорошо, спросим, – согласился Айзек Форбс и жестом пригласил Иеремию следовать за ним наверх. У дверей в детскую оба остановились, и старик расспросил слугу, но тот клялся, что никого не видел и никого к мальчику не впускал.
– Ты никуда сегодня утром не отлучался отсюда? – строго допытывался Форбс.
– Нет, сэр.
– Ни на минуту?
– Никак нет, сэр.
– Вот видите, доктор, – повернулся Форбс к Иеремии.
Но иезуит, похоже, не был удовлетворен таким ответом.
– Скажи, тебе кто-нибудь приносил еду или же ты сам ходил за ней?
– Я ничего не ел, сэр, и ничего не пил.
– Это самый надежный из всех слуг, – подтвердил хозяин дома.
– Хорошо, я готов ему поверить, – согласился Иеремия. – Кто входил в детскую, пока меня не было? – спросил он у слуги.
– Никто, сэр.
– Точно никто?
– Разве что миссис Форбс, сэр.
– Одна?
– Нет, сэр, вместе со своей служанкой.
– С Ханной?
– Да, сэр.
Иеремия беспомощно развел руками.
– Должен признать, загадка мне не по силам.
– То есть вы хотите сказать, что не понимаете, чем болен мой внук, – полуутвердительно произнес старик Форбс.
– Если позволите, мне хотелось бы еще раз осмотреть мальчика.
Мать малыша с потерянным видом сидела у кроватки, бормоча псалмы. Заметив Иеремию, она в слезах бросилась к нему.
– Прощу вас, вы должны ему помочь! Его опять рвет, что ему ни дашь. Так он с голоду погибнет у нас на глазах!
Иеремия, успокаивающе кивнув женщине, склонился, над кроваткой, где лежал ребенок. Малыш кричал и беспокойно вертелся, перебирая ручонками и суча ножками.
– У вас еще остались вчерашние травы? Если нет, пошлите за ними к аптекарю, – попросил Иеремия. Дождавшись, пока все уйдут, он обратился к Темперанции: – Вы кормили ребенка после моего ухода?
– Да, но его вырвало. И понос никак не прекращается.
– Что вы ему давали?
– Только отвар. Как вы велели.
– Кто готовил отвар? Ваша служанка?
– Да, она. Но Ханне я полностью доверяю.
В том, что Ханне можно доверять, Иеремия и сам не сомневался. Вероятно, следовало искать причину недуга в другом, но в данный момент он не был готов к этому. Иеремии ничего не оставалось, как только поить малыша отваром из трав и уповать на то, что они, как и в первый раз, благотворно подействуют на ребенка.
В тот вечер Иеремия без уговоров решил переночевать у Форбсов. И когда на следующий день ребенку стало лучше, весь дом вздохнул с облегчением. Но пастор не успокаивался – еще предстояло выяснить, отчего страдал ребенок. По его совету мать не давала мальчику есть до второй половины дня, но потом, убедившись, что состояние малыша улучшилось, Иеремия позволил ей покормить сына.
Приличия требовали оставить мать наедине с сыном, и Иеремия удалился в смежную с детской комнату, но дверь прикрыл неплотно. У него возникло подозрение, и следовало убедиться в его обоснованности, для чего потребовалось пойти на хитрость. Бесшумно приблизившись к двери, пастор через щелочку заглянул в детскую. Он увидел, как Темперанция взяла сына на руки, но, похоже, грудь ему давать не спешила, поскольку даже не думала распускать шнуровку корсета. Стоявшая тут же служанка подала ей что-то, Иеремия не разглядел, что именно. Так и есть, его догадка подтверждалась. Иеремия распахнул дверь и шагнул к женщинам, которые при виде его испуганно отпрянули. На пол со звоном упала ложечка, а в руках у служанки Иеремия заметил миску с молочной кашей.
– Мадам, почему вы скрыли от меня, что у вас пропало молоко? – стараясь говорить как можно мягче, спросил Иеремия.
Растерянная и перепуганная молодая мать была готова расплакаться. Ханна, поставив миску на стол, взяла ребенка у Темперанции.
– Я… я не могла, – всхлипывая, ответила женщина. – Вам ведь известно, как мой муж относится к кормилицам. Мол, они портят характер ребенку. Дескать, мой долг – самой выкармливать собственное дитя. Как я могла признаться ему, что у меня пропало молоко? Тогда он подумал бы, что я вообще ни на что не гожусь, – дрожащим голосом объясняла мать.
– И вы решили выкармливать малыша кашей?
– Да. Молока становилось с каждым днем меньше, ему не хватало. Он худел и постоянно кричал. Вот я и попросила Ханну приготовить кашу на молоке.
– А где вы брали молоко для каши?
– Покупали у молочницы, она приносит его из Финсбери, – ответила за свою госпожу Ханна.
– Я верю, что вы хотели как лучше, – деликатно произнес Иеремия. – Но это молоко не может быть свежим – его ведь приносили издалека. И пусть на вид оно свежее, многие грудные дети его не переносят. Например ваш сын. Единственная возможность вырастить его здоровым – прибегнуть к помощи кормилицы. Так что вам, мадам, придется рассказать мужу все как есть.
Темперанция с ужасом посмотрела на пастора.
– А по-другому никак нельзя? – чуть не плача, спросила она.
– Боюсь, что нет, – покачал головой Иеремия. – И лучше сказать ему сразу начистоту – так, мол, и так, – а не дожидаться, пока он сам выяснит. А он непременно все выяснит. И если пропажа у вас молока вызовет у него лишь досаду, не более, то легкомыслие, с каким вы подвергали здоровье его сына опасности, чревато уже гневом. Скажите ему, что у ребенка очень хороший аппетит. Вы ведь женщина умная, мадам. И все сделаете так, что он поймет вас.
Темперанция, сглотнув слезы, кивнула.
– Я сегодня же поговорю с ним. – И вновь устремила умоляющий взор на иезуита. – А вы не расскажете ему о том, что я виновата во всем?
– Ни в коем случае, мадам. Иногда ведь бывает, что рвота и понос у грудных детей возникают по совершенно необъяснимым причинам. Вот об этом я ему скажу обязательно. Если вы пообещаете мне больше не прибегать к молочной каше, поверьте: ребенок очень быстро поправится. А до тех пор пока не подыщете сыну кормилицу, давайте ему травяной отвар и немного бульона из телячьих косточек.
Женщина с благодарностью посмотрела на Иеремию, потом повернулась к служанке, и та с улыбкой отдала ей ребенка.
Глава 17
– Иеремия, может, вы еще раз все как следует обдумаете? – скорбным, будто на похоронах, тоном спросил Ален. – Я ведь так привык к вам за это время, мне будет вас очень недоставать.
Иеремия, желая утешить приятеля, ободряюще похлопал его по плечу.
– И мне вас, дружище! Но, как вы понимаете, иного выхода у меня просто нет. Иначе я накликаю беду на свою паству.
Они стояли у входа в лечебницу. Ален, потупив взор, носком сапога задумчиво скреб уличную грязь. Лекарь проводил иезуита до крыльца. Прощание вышло тягостным – ни один, ни другой не решались сделать первого шага к расставанию.
Ален скрестил руки на груди. Рассеянный взгляд его блуждал по черно-белому фасаду фахверкового дома, потом застыл на резных подпорках балок верхнего этажа.
– Как бы я хотел, чтобы ничего этого не произошло, – произнес он, и в голосе его звучало искреннее сожаление. – Остается лишь надеяться, что у мастера Хаббарта вам будет не хуже. Да и у меня отныне всегда будет в запасе благовидный предлог, чтобы встретиться с вами, – кого удивит визит хирурга в мастерскую по изготовлению медицинских приспособлений. – Ален натянуто рассмеялся, но тут же посерьезнел. – Кто бы мог подумать, что всего одна оплошность возымеет такие последствия, – горестно заметил он, взявшись за ручку двери, но так и не открыв ее. Чувствовалось, что он не все сказал своему другу пастору.
– Иеремия, прошу вас передать леди Сен-Клер мой самый сердечный привет, – обратился он к иезуиту. – Ее приходы сюда всегда были радостью для меня. А теперь, когда вы сменили местожительство, мне и ее больше в этих стенах не увидеть.
Иезуит удивленно посмотрел на своего друга. Что это? Уж не влюбился ли Риджуэй в Аморе? Нет, такого быть не могло – слишком уж Ален ценил собственную свободу, чтобы терять из-за кого-то голову. Лучшее тому свидетельство – вынужденный брак с Энн Лэкстон, с первых дней ставший обузой для него.
– Мы встретимся не позднее воскресенья, когда вы придете к мессе, – на прощание сказал Иеремия. – Да хранит вас Бог.
Иеремия кивнул и медленно побрел прочь. Аморе поручила двум своим слугам забрать вещи Иеремии – одежду, книги – и перевезти все к Лондонскому мосту. Этим утром Иеремия зашел напоследок в старое жилище захватить кое-какие мелочи, умещавшиеся в кармане.
Отойдя на несколько шагов, он обернулся. Лекарь все еще стоял на крыльце, не выпуская дверной ручки, так и не войдя в дом. Иеремия махнул ему на прощание рукой.
Весеннее солнце золотило фасад дома, отражаясь в забранных в свинцовые рамы стеклах. Дом этот отличался обилием резных украшений: его фасад вот уже лет сто, если не больше, украшали головы невиданных животных и чудищ. Верхние этажи превышали по площади нижние – так владельцы выигрывали лишние футы, не покушаясь на ширину улицы. Увенчанную высокой трубой крышу покрывала черепица. Но привлекательность фахверка таила в себе и беды. Время и погода иссушили дерево настолько, что в стенах образовались трещины, которые приходилось заделывать смолой. Случись пожар, и такой дом вспыхнет как порох. А Лондон славился своими пожарами, примерно раз или два в столетие выгорая почти дотла.
С тяжелым сердцем Иеремия оторвал взор от здания, более года бывшего для него домом. Неясное чувство подсказывало ему, что сюда он больше не вернется.
В следующую секунду иезуит, замечтавшись, едва не угодил головой в свисавшую чуть ли не до земли вывеску аптекаря. Не раз и не два Алену приходилось оказывать помощь вот таким зазевавшимся, каким едва не стал и он сам, – ржавчина насквозь разъедала увесистые железные прутья, и иногда порыв ветра превращал вывеску в смертельное орудие. То же самое относилось и к осыпавшейся черепице крыш и разрушавшимся кирпичным дымовым трубам.
Услышав крик: «Берегись, вода!», Иеремия, повинуясь Рефлексу, юркнул под навес второго этажа, немилосердно толкнув при этом какого-то прохожего – товарища по несчастью. Обоим удалось увернуться от нечистот, хлынувших сверху на мостовую. Конский помет, объедки, уголья вываливали из окон прямо на улицу, где и лежали до тех пор, пока мусорщики не подбирали их и не вывозили за город на свалку.
Занятый своими мыслями Иеремия брел в направлении причала Блэкфрайер. Дойдя до воды, он взмахом руки подозвал перевозчика. Дожидаясь, пока тот подгонит лодку, иезуит еще раз огляделся. За эти полтора года ему не раз приходилось переправляться на другой берег Темзы, чтобы увидеться с Аморе в Уайтхолле. Недалеко вверх по течению, там, где с Темзой сливались зловонные воды Флита, возвышались красные кирпичные стены Брайдуэлла, бывшего дворца короля Генриха VIII, служившего теперь тюрьмой для бродяг, воров и продажных женщин. Кроме этого, там расположился и приют для сирот. Иеремии показалось, что сквозь городской шум он слышит удары хлыста по голым спинам арестованных. Два раза в неделю в Брайдуэлле публично пороли преступников; поглазеть на это сбегались толпы зевак.
Через распахнутые ворота иезуит разглядел группу мальчиков в одинаковой синей одежде, строем направлявшихся вдоль Темзы в церковь. Они чинно проследовали мимо столба для порки злоумышленников и особого стула, на котором наиболее непокорных женщин опускали в воды Темзы.
– Куда вам? – осведомился перевозчик.
– К «Старому лебедю», – ответил Иеремия, усаживаясь в лодку.
Перевозчик взялся за ремни, но особо напрягаться ему не пришлось, поскольку они плыли по течению. Было погожее апрельское утро, и, как это обычно бывало в теплые дни, исходивший от воды смрад лишь усиливался. На волнах реки колыхались все виды отбросов. Однако те, кто вываливал всякую дрянь в Темзу, не задумывались о том, что воды прилива принесут их обратно.
Лодка миновала замок Бэйнард, напоминавший крепость особняк, где некогда поочередно проживали три из восьми жен Генриха VIII. Выходившая к реке часть здания с тремя мощными башнями и семью башнями поменьше на самом деле очень походила на замок.
Темза была усеяна бесчисленными лодками, лодчонками, баржами и парусниками. У Куинхитского дока, как обычно, царило большое оживление, и перевозчику приходилось ловко маневрировать на середине Темзы, чтобы, не дай Бог, не столкнуться с какой-нибудь посудиной покрупнее. Вскоре они проехали мимо трех кранов, приводимых в движение топчаками – ступенчатыми колесами – и служившими для разгрузки тяжелых бочек. После того как позади осталась сталелитейная мастерская и Колд-Харбор, лодочник подрулил к берегу, стараясь не подходить вплотную к сваям, подпиравшим здания на берегу.
Когда причалили у «Старого лебедя», Иеремия, осторожно поднявшись с задней скамьи, сунул перевозчику шестипенсовик и выбрался из раскачивавшейся лодки на мол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52