Поздним вечером того же дня из Илдызкьошка передали по телеграфу, что необходимо приступить к выполнению румелийского оборонительного плана и что главнокомандующим турецкими войсками назначается военный министр Реуф-паша.
Сулейман-паша выслушал депешу молча, он почти не ощутил горечи и негодования в связи с новым ударом, эти чувства тут же уступили место растерянности, вызванной вестью о падении Софии и последовавшими за ним молниеносными событиями. Он равнодушно слушал стук телеграфного аппарата, передававшего сейчас распоряжения нового главнокомандуюшего.
За три дня вся армия Сулейман-паши и отступающие войска Шекир-паши вернулись к Пазарджику и Пловдиву.
Уже несколько дней стояла ясная погода, и снег, лежавший вдоль дороги, потемнел и утрамбовался под ногами тысяч отступавших. По обеим сторонам дороги простиралась Фракийская низменность – безмолвная и безлюдная, В зимней тишине скрип телег, возгласы людей и глухой топот верениц солдат производили тягостное впечатление.
27 декабря Сулейман-паше было передано в Пазарджик донесение с точными подробностями перегруппировки армии Гурко. Западный отряд, не давший себе ни минуты передышки, преследовал его в непосредственной близости, разделившись на пять колонн.
Первая колонна под командованием генерала Вельяминова наступала от Софии через Самоков и Долна-баня по течению реки Марины. Вторая колонна во главе с генералом Шуваловым двигалась по пути Вакарел – Ихтиман – Пазарджик. Третья, возглавляемая генералом Шильднер-Шульдером, шла удобной дорогой через села Долно-Камарцы и Поибрене в направлении Пазарджика. Четвертая под командованием генерала Креденера тоже направлялась к Пазарджику, двигаясь левее, в сторону Панагюриште. Пятая колонна, составленная из кавалерийских частей и образующая бригаду, усиленным маршем наступала на юг через Златицу и Стрелчу.
Сулейман-паша слушал донесение, и его маленькие проницательные глаза внимательно следили по карте пути продвижения колонн.
Когда доклад был окончен, он повернулся, оглядел всех присутствующих и, лукаво усмехаясь, сказал:
– Хорошо задумано. И хитро… Загнать нас в западню, не дать возможности двигаться ни по левому, ни по правому берегу реки… Гм… – покачал он головой, – ловкий замысел, но ему суждено провалиться…
Маршал немного подумал. Его палец медленно двинулся вдоль ниточки реки, потом вернулся обратно, словно отражая ход его мыслей.
Подняв от карты глаза, Сулейман-паша посмотрел на Шекир-пашу, который участвовал в составлении плана румелийской обороны. Взгляд его был весел.
– Вы предусмотрели и этот их вариант…
Маршал снова склонился над оперативной картой оборонительных линий и после долгого, сосредоточенного молчания выпрямился, заложил руки за спину и угрожающе произнес:
– Мы преподнесем русским крепкий орешек… Посмотрим, смогут ли они его разгрызть… – Лицо его постепенно оживилось, к нему вновь вернулось хорошее настроение.
– Первая ошибка, которую они допустили, – говорил он, шагая по комнате, – это то, что не стали производить основную перегруппировку сил. Удовлетворились лишь тем, что разбили их на пять колонн. Выступили в поход все равно что на свадьбу!..
Он хитро усмехнулся.
– Их вторая ошибка – убеждение, что по линии Пазарджик – Пловдив не будет серьезных сражений. Они предполагают, что мы рассчитывали только на горы. Теперь же им придется убедиться в обратном.
Он покачал головой.
– Но самое главное, господа, – он оглядел весь штаб, – перед нами открывается возможность взять реванш. – Глаза его заблестели. – Здесь, на равнине, мы сможем осуществить то, чего не сделали в горах. Силы армии полностью сохранились. Люди отдохнули. Наша пятидесятитысячная армия имеет перед собой истощенный десятидневными непрерывными боями и переходами тридцатитысячный отряд. В данный момент и по численности, и по боеспособности войск мы превосходим противника. Окрыленные своим успехом, русские не в состоянии оценить реального положения. Их метод распределения сил и скорость передвижения свидетельствуют о том, что они не подозревают о существовании румелийской обороны, что может им обойтись дорого, очень дорого.
Лицо маршала покраснело, это еще больше подчеркивали рыжая борода и увлажнившиеся голубые глаза.
– И я уверен, – продолжал он, – что если нам удастся полностью применить план обороны, может произойти коренной поворот в ходе войны. Что нам сейчас нужно? Выиграть крупное сражение, нанести внезапный удар, который развеет их иллюзии. Их силы на исходе. И тогда переговоры о перемирии явятся для них единственной возможностью. А именно это нам и нужно. Это и ничего другого…
– Ваше превосходительство, – прервал его вошедший адъютант, – вам депеша…
Сулейман-паша взял сложенный вчетверо лист с расшифрованным текстом и, продолжая говорить, развернул его. Взгляд его быстро пробежал текст – раз, другой. Потом он посмотрел на адъютанта, в глазах его читалась растерянность.
– Когда ее передали? – спросил он, в голосе его звучала угроза.
– Только что, ваше превосходительство, – щелкнул каблуками адъютант.
Сулейман-паша посмотрел на присутствующих.
– Скобелев окружил Вейсел-пашу у села Шейново на Казанлыкской равнине, господа, – сухо произнес он.
Но лихорадочное возбуждение, охватившее его незадолго до этого, снова вернулось к нему, и он, решительным жестом разорвав телеграмму, обратился к адъютанту:
– Сообщите в Пловдив Амурат-бею, чтобы он подготовил военный совет. Мы прибудем через три часа. Обеспечьте подробные сведения о положении у Шейново.
– Господа, – сказал он, обращаясь ко всем офицерам, – по коням! Нам предстоят решающие дни…
Заседание военного совета в пловдивском мютесарифстве началось поздно вечером, на четыре часа позже, чем определил Сулейман-паша. Причиной этого явилось медленное передвижение штаба из Пазарджика в Пловдив по забитой людьми и повозками дороге, а также отсутствие точных сведений с фронта при Шейново.
Совет обсуждал один-единственный вопрос: выделить ли часть войск для прорыва окружения, в которое попал Вейсел-паша, или в точности осуществить план румелийской обороны.
Подсчитывались батальоны и эскадроны Гурко и Скобелева, допускалась возможность неожиданной атаки со стороны Троянского перевала, обсуждалась переброска целых военных группировок. Сулейман-паша предлагал какой-то вариант, с жаром его отстаивал, а потом сам же его отвергал. Он вставал с места, ходил вокруг стола, говорил, убеждал. Внезапно яростно нападал на командование в Константинополе, доказывал правоту своих давнишних предвидений и своим поведением еще больше нагнетал напряженность.
Амурат-бей сидел в центре стола, слушал бессвязные мысли маршала, и душа его стенала от бессильной ярости.
Весь этот провал начался еще месяц назад, когда все успокоились в связи с сильными снегопадами, сделавшими перевалы Стара-Планины непроходимыми.
Тогда он проинспектировал всю линию расположения войск от Клисуры до Казанлыка, и всеобщее беспечное спокойствие заставило его провести долгий нелицеприятный разговор с Вейсел-пашой. Пренебрежительно отмахиваясь от его слов, тот полностью отрицал возможность перехода гор зимой. Тогда Амурат-бей обратился с докладом к командованию в Константинополе. Но оттуда ему ответили, что у маршалов Сулейман-паши и Вейсел-паши имеются специальные инструкции. Этим все и кончилось. А спустя неделю с головокружительной быстротой одно за другим произошли события – переход Стара-Планины войсками Гурко, падение Софии, выход Скобелева на Казанлыкскую равнину, окружение Вейсел-паши.
Он стал вслушиваться в слова Сулейман-паши, который продолжал жестикулировать, стоя за столом. «Старая привычка еврейских торговцев из Баварии…» – подумал с досадой Амурат-бей, вспомнив происхождение маршала. Этот факт всегда его раздражал, от него страдало его оттоманское самолюбие. Сулейман-паша снова предлагал какой-то вариант. Амурат-бей уставился на карту и перестал его слушать.
В сущности Сулейман-паша в одном был прав: в кульминационный момент войны решительное сражение, даже со спорным успехом, могло бы привести к почетному перемирию. Все остальное означало поражение – позорное и окончательное. Пока утешительно было то, что русские, по всей вероятности, не подозревали о возможности жесткой обороны на Фракийской низменности. Это могло стать крупным шансом в борьбе за желаемое перемирие.
– Вот и все! – произнес слегка охрипшим голосом Сулейман-паша. – Таково реальное положение! Все остальное – лишь неверие, слабость, страх!
Замолчав, он склонился над картой. В комнате воцарилась мертвая тишина. Огонек лампы дрожал и колебался, отбрасывая на стены расплывчатые тени присутствующих. И в этот момент откуда-то издалека донеслись артиллерийские залпы – глухие и зловещие, как подземное эхо.
Сулейман-паша поднял голову, прислушиваясь. Обежав взглядом сидящих за столом, медленно произнес, словно прикидывая:
– Вероятно, это авангард Креденера к северу от Пазарджика…
Потом выпрямился, глаза его блеснули торжеством:
– Кончено! Хотят ли не хотят – им придется принять бой! Сейчас они поймут, на что надеялись и в чем ошиблись…
Маршал тяжело опустил кулак на стол.
В дверь робко постучали. Что-то шепнули адъютанту. Адъютант приблизился к столу.
– Вас вызывают вниз, в аппаратную, ваше превосходительство. Вас и Амурат-бея…
В аппаратной принимали сообщение из ставки в Илдызкьошке. Телеграфный аппарат неравномерно стучал, лента закручивалась в спираль.
Адъютант вынул таблицу с телеграфным кодом и стал читать:
«К сведению маршала Сулейман-паши и Амурат-бея. Лично. Совершенно секретно. Румелийский план обороны известен противнику во всех подробностях. Осуществить его не представляется возможным. Ждите дальнейших распоряжений…»
Сулейман-паша словно окаменел, потом обернулся и взглянул на ошеломленного Амурат-бея. От пляшущего огонька лампы лицо Амурат-бея казалось изборожденным длинными страшными морщинами.
Аппарат продолжал бесстрастно стучать: «Ждите дальнейших распоряжений…»
Амурат-бей повернул ключ и оторвал телеграфную ленту. Подойдя к камину, швырнул ее в огонь. Взвилось яркое пламя, и от ленты ничего не осталось.
17
Поздним вечером первого дня рождества заговорщики в последний раз собрались в бараке на Бунарджике. Все были сильно возбуждены.
В глубине комнаты у окна сидел новый человек – бай Рангел Йотов. Бородатый разбойник выглядел все таким же подтянутым, каким помнил его Грозев по сотирской мельнице. Месяцы скитаний не погасили ясный, доверчивый свет в его глазах. Два дня назад бай Рангел привел с Бойковских выселков группу из десятка человек. Калчев разместил это «воинство» по домам своих двоюродных братьев в Царацово, и сейчас они, вооруженные пятью бердянками, ждали лишь сигнала, чтобы, как заявил бай Рангел, «ударить по Пловдиву и поднять болгарский флаг на мютесарифстве».
Грозев вкратце рассказал о положении на фронте по сведениям, полученным от Илича и Тырнева, затем повернулся к Косте Калчеву:
– Каким оружием мы располагаем?
– Двенадцатью ружьями и шестью пистолетами, – ответил Калчев, которому после провала на складе Джумалии было поручено собирать новое оружие.
Грозев покачал головой.
– Само по себе это ничто, – сказал он, – но если у нас будет достаточно людей, то мы нападем на склады и захватим нужное нам оружие… Людям бай Рангела надо дать еще три ружья…
– Не нужны они мне… – бай Рангел махнул рукой. – Нам хватает тех, что у нас есть… Другим парням еще не приходилось стрелять… Ну а что делать, они знают – пусть только начнется…
Немного помолчав, Грозев медленно оглядел всех. Потом снова обратился к Калчеву:
– Можем ли мы рассчитывать на людей из Айрени, Кара-Таира и Куклена?
– На десятерых, не больше… Ты ж знаешь, в такие смутные времена каждый боится оставить дом… Турки кишмя кишат повсюду…
Борис задумчиво побарабанил пальцами по столу.
– Иными словами, мы можем рассчитывать лишь на вовлечение жителей города в последний момент… – Посмотрев на Рабухина, он добавил: – В таком случае давайте выясним вопрос с орудиями еще сейчас…
– Вчера, – начал Рабухин, – мы с Христо Тырневым проникли к подножию Небеттепе, и он показал мне их расположение. Орудий девять. Большая их часть поставлена с целью помешать окружению города. Но те, которые находятся на западном склоне холма, занимают отличные позиции и могут держать под обстрелом всю пазарджикскую дорогу… Кроме того, они могут разрушить мост и помешать переходу через реку на длительное время…
– Если б можно было, – произнес нерешительно Коста Калчев, – вывести их из строя, положение во многом облегчилось бы.
– Два из них, – сказал Бруцев, – мы можем уничтожить, проникнув в их расположение со взрывчаткой…
Рабухин поднял брови.
– Это было бы прекрасно, только вот удастся ли? Наша задача сейчас сообщить точные координаты и тип орудий…
И Рабухин подробно объяснил, что надо сделать.
Засиделись допоздна. Возбужденно говорили, предлагали, спорили. Обсуждали вопрос, как спасти арестантов из Ташкапу, как справиться с пожарами, к которым турки неминуемо прибегнут. И эти разговоры казались людям настолько невероятными, что время от времени они вдруг умолкали, словно эти мгновения тишины были им необходимы, чтобы поверить в свои слова. Каждый по-своему понимал, что именно сейчас из его жизни уходит что-то неповторимое.
На третий день рождества, поздно вечером, когда Грозев и Рабухин в сотый раз изучали русскую военную карту и обдумывали движение войск к Пловдиву, послышались далекие артиллерийские залпы.
Они переглянулись. Огонек лампы плясал в их зрачках.
Снова раздался глухой орудийный грохот. Они почти одновременно вскочили и выбежали наружу. Откуда-то с северо-запада сквозь ледяные просторы ночи доносилось эхо артиллерийской канонады. И тогда эти заросшие щетиной взрослые мужчины крепко обнялись, радостно смеясь, как дети.
– Они отсюда километрах в тридцати, не больше, – произнес, снова прислушавшись, Рабухин. – Наверное, около Пазарджика или уже вступили в него.
Оба вернулись в барак. Закрыв за собой дверь, Рабухин заявил:
– Так или иначе надо действовать! Время выжидания кончилось! Грозев молча посмотрел на него.
– Отсюда мы ничего не можем предпринять, – сказал он. – Завтра нужно спуститься в город.
– Куда? – пожал плечами русский.
– К Матею Доцову… Ты – в его дом на Небеттепе, а я – в мастерскую…
Рабухин подошел к окну, скрестил руки на груди.
– Хорошо… – он засмеялся. – Авангард вступает в Пловдив.
Потом снова подсел к столу и склонился над картой.
Грозев неподвижно стоял за его спиной, глядя на ржавую струйку копоти, поднимавшуюся из отверстия лампового стекла.
Русский обернулся.
– О чем думаешь? – улыбнулся он.
– Думаю о том, можем ли мы организовать группу из десяти-двенадцати человек, чтобы напасть на Ташкапу. Ждать больше нельзя.
– Какая охрана у тюрьмы? – спросил Рабухин.
– Насколько мне известно, очень сильная.
– Тогда лучше организовать побег заключенных.
– Вот сейчас нам как воздух нужны отряды – какой силой были бы двести-триста вооруженных человек в такой момент!.. – воскликнул Грозев.
– Организуя нападение, нужно быть уверенным в успехе, – задумчиво произнес Рабухин. – В противном случае заключенных просто уничтожат.
Грозев подсел к столу.
– Завтра попросим Бруцева и Калчева составить детальный план Ташкапу. Им эта тюрьма хорошо знакома.
– Необходимо также организовать непрерывное наблюдение, – сказал Рабухин. – При приближении русских войск к городу заключенных могут вывести из тюрьмы, а это облегчит проведение операции.
– Верно… Мы поставим там человека… – согласился Грозев.
Этой ночью оба не спали. Перед рассветом орудия заговорили еще дважды. Грозеву показалось, что залпы слышались яснее, будто гремели прямо со светлеющего над холмами неба.
18
После рождества ударили морозы. Порошил мелкий сухой снег, узкие улочки, вьющиеся по склонам холмов, совсем обезлюдели.
София стала плохо спать по ночам. Она внезапно просыпалась от какого-то непонятного шума, садилась в постели, глядя в окно на светлые очертания заснеженных крыш и напряженно прислушиваясь. Но все вокруг было тихо, слышались лишь равномерные шаги часового перед верхним крылом дома, где жил Амурат-бей.
Эта необычайная мрачная тишина и мысль об отце первыми проникали в сознание девушки. Она думала о том, что может делать сейчас отец в Константинополе. Видела перед собой его глаза – в последнее время их взгляд стал иным. Может, он переживал горе? Утрату чего-то? Может, его гордая душа разрывалась от сострадания?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44