– Вы знаете, – произнес спокойно Грозев, – что как компания «Шнейдер», так и «Восточная режия» имеют в Румелии имущественные интересы. Отвечаю за них я. Создавшееся ныне положение требует, чтобы я установил личный контакт с центральным правлением «Восточной режии» в столице. Однако в связи с введенными ограничениями на поездки по железной дороге мне необходимо разрешение.
Амурат-бей слушал его молча, склонившись над разложенной на столе картой. Когда Грозев умолк, он взглянул на него и сказал:
– Разрешение будет вам немедленно выдано. Но, думаю, ваше беспокойство напрасно. Вам должно быть ясно, что успех русских носит временный характер. Турецкая армия в состоянии справиться с положением.
Выпрямившись, Амурат-бей продолжал:
– Независимо от этого, я подпишу вам разрешение, благодаря которому вы можете добраться до столицы и вступить в контакт с вашими людьми.
Амурат-бей позвонил в бронзовый колокольчик, стоявший на столе, и в дверях тут же вырос адъютант.
– Выдайте на имя этого господина разрешение на поездку по железной дороге до Константинополя, – распорядился Амурат-бей и, повернувшись к Грозеву, прибавил: – Можете выехать еще сегодня, – он взглянул на часы, – через два часа.
– Благодарю вас, – сказал Грозев и, взяв саквояж, направился к двери.
Амурат-бей сдержанно кивнул, затем снова устремил взгляд на лежащие на столе документы.
16
Поезд прибыл в Тырново-Сеймен после полуночи. Несмотря на поздний час, на перроне царило оживление. Перед зданием вокзала и дальше по всему темному полю горели костры солдатских биваков. Возле стен здания тоже расположились солдаты, они спали, накрывшись шинелями.
Под фонарем у входа стоял турецкий офицер. Грозев решил, что с ним можно заговорить. Приблизившись, он спросил по-французски:
– Извините, господин офицер, я журналист, где бы я здесь мог переночевать?
Офицер явно не знал французского. Подняв брови, он беспомощно огляделся вокруг и пробормотал по-турецки:
– Чего надо этому?…
Кивнув Грозеву, он вошел в здание вокзала.
Из глубины зала показался чиновник компании в короткой пелерине с фонарем в руке. Грозев повторил по-французски свой вопрос. Чиновник, черноглазый армянин, учтиво кивнув, сказал:
– Военный комендант отдаст необходимые распоряжения.
И вместе с другим вышел. Оба скрылись за углом. Грозев остался один. Над биваками поднимался светлый дым. Откуда-то доносилось конское ржание, скрип телег. В темноте громко пыхтел паровоз.
Это был турецкий лагерь Тырново-Сеймен. Отсюда Сулейман-паша собирался направить удар на север.
Грозев снова оглядел бескрайнюю равнину, и она показалась ему удивительно красивой с догорающими на ней кострами, с непонятными ночными звуками.
Из-за угла появился комендант – сонный турецкий поручик в расстегнутом мундире, без пояса. За ним шел чиновник.
Офицер не отличался особой деликатностью. Взяв у чиновника фонарь, он поднес его к лицу Грозева и, внимательно его оглядев, сказал на ломаном французском:
– Ваши документы…
Грозев вынул из кармана зеленый журналистский билет Жана Петри и протянул его офицеру.
– Читай! – офицер пихнул билет армянину и стал светить фонарем.
Чиновник прочитал вслух:
«Настоящее выдано господину Жан-Луи Клоду Петри в удостоверение того, что он является корреспондентом газеты «Курье де л'Орьан», проживает в Константинополе и Париже и имеет право передвижения по азиатской и европейской территории Оттоманской империи».
– Ясно! – Офицер взял документ и вернул его Грозеву. Потом, злобно усмехнувшись, сказал по-турецки армянину: – Ненормальный тип… Все газетчики сидят себе в Эдирне, пьют кофе и посылают депеши, а этот погнался неизвестно за чем… – Почесав в затылке, комендант добавил: – Скажи ему, что здесь есть один такой, как он. Вчера целый день сидел на вокзале, жуя сушеное мясо и сухари.
Армянин перевел слова офицера. Грозев учтиво кивнул.
– Скажи ему, – продолжал комендант, – что я отведу его спать в офицерскую комнату… тут поблизости… Тот, другой, тоже там…
Чиновник перевел и это, затем спросил офицера:
– Я еще вам нужен?
– Нет, – ответил турок и пошел вперед с фонарем в руке. Грозев молча последовал за ним.
Привокзальная площадь была забита телегами, стоявшими рядом с ними распряженными лошадьми, лежащими на земле волами. Большинство телег явно было взято прямо с поля. Несомненно, армия Сулейман-паши была вызвана неожиданно и обозами снабжала себя по дороге от Эгейского моря досюда.
Вскоре турок и Грозев вошли во двор ветхого одноэтажного дома. Над его дверью горел фонарь, прямо на пороге кто-то спал, свернувшись клубком.
Комендант толкнул спящего ногой, из-под шинели поднялся сонный солдат, тотчас же молча отступивший в сторону.
Они миновали узкий коридор, комендант открыл дверь в комнату. Оттуда пахнуло спертым воздухом. На деревянном полу лежали штук восемь подстилок из козьей шерсти, на них спали полураздетые мужчины. Рядом с подстилками стояли сапоги спящих, от них исходил неприятный запах пота и пыли.
Комендант поставил фонарь на пол посредине комнаты, указал Грозеву на свободную подстилку в углу и без дальнейших церемоний вышел.
Грозев огляделся. Почти все были офицеры – поручики и капитаны. Рядом с соломенными подушками виднелись кобуры пистолетов. Все спали в мундирах, лишь расстегнув пуговицы, с открытыми ртами, лица их блестели от пота.
Единственный среди них штатский, вероятно, тот самый корреспондент, спал на соседней подстилке. Он лежал спиной к Грозеву, повернувшись к открытому окну, из которого струился чистый ночной воздух.
Бежевый дорожный костюм корреспондента был аккуратно свернут и лежал возле подушки. Корреспондент был накрыт легким светлым плащом, и нельзя было понять, спит ли он или лежит с открытыми глазами.
Грозев снял пиджак, положил под голову саквояж, прикрутил в лампе фитиль и лег.
Он обдумывал план действий на этот день и решил, что в любом случае должен как можно быстрее отправиться на север. Его сосед молча заворочался в темноте.
Небо начало медленно светлеть. Со стороны биваков доносились глухие звуки солдатской походной жизни, птицы на деревьях звонко запели, как это бывает на рассвете.
Грозев провел в дремоте два-три часа, то погружаясь в быстрые беспокойные сны, то внезапно просыпаясь. Не открывая глаз, он ощущал, что в комнате становится светлее.
Вдруг совсем близко запела труба. На нее откликнулось еще несколько из биваков на равнине.
Борис открыл глаза. Напротив него два офицера с заспанными лицами и прилипшими ко лбу волосами обували сапоги. Грозев повернулся. Сосед его тоже встал. Сидя спиной к нему, он тщательно завязывал галстук перед маленьким зеркальцем, поставленным в ногах. Было видно, что он бородат; борода его была такого же светло-каштанового цвета, что и волосы.
Завязав галстук, он еще раз посмотрел на себя в зеркало, потом положил его рядом с собой и медленно повернулся.
Грозев оцепенел. Это был Анатолий Александрович Рабухин. Рабухин тоже узнал его. На лице его отразилось удивление, но он сохранил полное спокойствие и, слегка кивнув Грозеву, сказал по-французски:
– Доброе утро, мсье!..
– Доброе утро, – смущенно отозвался Грозев и сел на подстилке. Турки напротив молча одевались, пыхтя, завязывали шнурки своих бриджей.
Грозев чувствовал, что ему необходимо время, чтобы опомниться от неожиданности. Роясь в саквояже, он обдумывал, как ему вести себя. Затем встал, надел пиджак.
В эту минуту его сосед, уже совсем готовый, приблизился к нему и сказал ясным спокойным голосом:
– Разрешите представиться, мсье: Андре Морисо, корреспондент венской газеты «Дер Штерн».
С трудом сдерживая радость, Грозев тоже спокойно произнес:
– Жан Петри, корреспондент газеты «Курье де л'Орьан».
Они пожали друг другу руки, и в этом мужском рукопожатии выразили свою благодарность счастливой случайности.
Обернувшись, Рабухин взял свой маленький кожаный саквояж, поправил галстук и обратился к Грозеву:
– Я думаю, неплохо было бы сразу отправиться на вокзал и выяснить, каковы на сегодня возможности.
– Я готов, – отозвался Грозев.
Турецкие офицеры еще суетились, снуя по комнате. У дверей Рабухин повернулся к ним и сказал:
– До свидания, господа… Благодарю вас…
На его слова отозвался лишь один сероглазый офицер в глубине комнаты.
Они вышли на улицу. Миновали площадь и, свернув в сторону от обозов, остановились. Радостно глядя на Рабухина, Грозев спросил:
– Как вам удалось сюда пробраться, Анатолий Александрович?
– В качестве журналиста… – Рабухин улыбнулся и еще раз сердечно пожал протянутую ему руку. Затем в свою очередь поинтересовался:
– А вы с какой здесь целью?
– По велению той же благородной профессии, – слегка поклонившись, ответил Грозев.
– Значит, мы с вами коллеги, – засмеялся Рабухин. – Тогда в Пловдиве мы не смогли поговорить. Я подумал, что неудобно к вам обратиться, и не ошибся. А сейчас, проезжая через Бухарест, тоже не смог поговорить о вас с членами болгарского комитета. Была такая спешка, что просто голова шла кругом. И вот где нас снова свела судьба – в центре Болгарии, в разгар войны… Поистине – мир тесен!..
Усевшись на куче камней, Рабухин сказал:
– А теперь рассказывайте!.. Расскажите мне все…
Борис сел рядом. Биваки были далеко отсюда, вокруг – ни души.
– Что вам рассказать… – Грозев сцепил пальцы рук между колен. – Работа в Пловдиве идет с трудом. Убитых не воротишь. Можно рассчитывать лишь на единицы – тех, которые спаслись или бежали из заточения. Верно, в связи с войной, с переходом русских через Дунай энтузиазм у людей растет, но это еще не означает организации или возможности согласованных действий. Возле Аджара и хасковских сел появились отряды повстанцев, но связи с ними мы не смогли установить. В Пловдиве сейчас паника, и если бы у нас было достаточно сил, многое можно было бы сделать. Все это заставило меня попытаться вступить в контакт с вашими войсками, сориентироваться в обстановке и потом снова вернуться в город.
Рабухин молча слушал.
– После восстания, – произнес он. когда Грозев умолк, – я тоже был пессимистом в отношении боевого духа в Болгарии. Сейчас война доказала, что я ошибался. По всему пути от Дуная досюда к нам присоединялись ваши добровольцы. Через Балканы мы переходили, как в своей стране: нам показывали каждую тропинку, каждую засаду. Порой не было никакой необходимости в разведке. Так что вы не должны отчаиваться.
Вынув сигареты, Рабухин предложил Грозеву. Сам тоже закурил.
– Вы говорили о повстанческих отрядах в районе Хасково, – продолжал он. – Мы тоже получили от пленных сведения о таких отрядах. Они доставили туркам немало неприятностей в Гюмюрджине, у Дедеагача и на железнодорожных станциях возле Одрина. Полковник Артамонов послал меня сюда, чтобы я установил связь с этими отрядами и использовал их помощь для продвижения наших войск.
Рабухин на миг умолк, глядя на низкие облака на горизонте.
– Но сейчас происходит нечто неожиданное, – продолжал он, стряхивая пепел с колен. – Со вчерашнего дня Сулейман-паша концентрирует свою армию здесь и на станции Карабунар. Генерал Гурко не предполагал этого и твердо решил прийти в Одрин раньше турок. Вероятно, Сулейман-паша подготавливает наступление на юг. Я непременно должен сообщить об этом нашим. Вот почему я решил вместо того, чтобы продолжать свой путь на юг, вернуться обратно и ночью перейти линию фронта.
Грозев улыбнулся:
– В таком случае нам с вами по пути…
Со стороны вокзала послышались выстрелы. Солдаты в ближайшем биваке вдруг пришли в движение и бесформенной синей массой понеслись к железнодорожной линии. К выстрелам присоединился невообразимый шум и яростные крики. На равнине тревожно забили барабаны.
Грозев и Рабухин недоумевающе переглянулись и, не сговариваясь, поспешили к вокзалу. В конце перрона их обогнал сероглазый офицер, с которым они ночевали в одной комнате. На бегу он бросил им на ломаном французском:
– В Карабунаре русские…
Сердце у Грозева дрогнуло, он чуть не задохнулся.
– Подождите, господин офицер! – любезно окликнул турка Рабухин. Тот приостановился. – Куда вы сейчас направляетесь?
– В Карабунар… Выезжаем тотчас на военной повозке…
– Не взяли бы вы нас с собой? – спросил Рабухин, приноравливая шаг к бегу турка. – В этой суматохе нам вряд ли удастся найти другой транспорт.
Турок глянул на него своими ясными глазами:
– Быстрее, вон повозка – за вокзалом.
В эту минуту суматоха стала невообразимой. Ржали лошади, люди с криками метались по перрону, осаждая вход в здание вокзала, пронзительно, словно обезумев, гудел паровоз.
В повозке было еще двое офицеров, на дне лежали кипой артиллерийские планшетные карты.
– Скорее! – крикнул офицер, и все трое вскочили в повозку.
Возница – крупный пожилой солдат – дернул вожжи, и, круто повернув, повозка понеслась на север, к Карабунару.
17
На следующий день Грозев проснулся еще до рассвета. Его разбудил артиллерийский огонь, сотрясавший всю равнину к северу от Карабунара. Грозев сидел в сене, прислушиваясь к грозным раскатам. Ему казалось, что это сон. Невероятно, что в сердце Фракии, где еще год назад люди сражались голыми руками, сейчас, этой летней ночью, гремит артиллерийская канонада!
– Стреляют верстах в восьми от нас, – произнес в полумраке Рабухин, вставая.
– Как вы думаете, сумеем мы сегодня выбраться отсюда? – спросил Грозев, нащупывая балку, чтобы подняться на ноги.
– Как только рассветет, будем искать возможность поехать в Джуранли… Там, может быть, наши…
Грозев и Рабухин провели ночь на сеновале в заброшенном сарае позади станции. Вчера они целый день безуспешно пытались выехать на север. Турки заявляли, что дальнейшее продвижение корреспондентов к линии фронта небезопасно, и поэтому не дали им повозки.
Тем временем Грозев и Рабухин узнали, что паника в Тырново-Сеймене была вызвана летучим отрядом русских, который прорвался к передовой противника и полностью разрушил железнодорожную линию севернее Карабунара. По всей вероятности, именно от него русские получат первые сведения о концентрации турецких войск возле Карабунара.
А прибытие турецких сил продолжалось. Всю ночь скрипели телеги обозов. Было ясно, что войска перебрасывают не только по железной дороге. За селом телеги медленно ползли вверх, потом останавливались, разгружались и уже порожняком, звонко дребезжа, устремлялись обратно к Тырново-Сеймену, чтобы снова вернуться с грузом людьми и оружием.
Когда рассвело, Грозев и Рабухин опять пошли к коменданту. Рабухин энергично потребовал, чтобы им обеспечили транспорт для выполнения их корреспондентского долга.
Комендант ответил на это, что у него нет такой возможности. Рабухин заявил, что пожалуется своей редакции. Офицер повернулся к ним спиной и, садясь за стол, чтобы закончить завтрак, пробормотал по-турецки:
– Пошли вы к черту! Езжайте, куда хотите, никто вас не держит!.. Пусть вас, собак паршивых, прихлопнут по дороге!..
Они направились в село с надеждой найти повозку до Джуранли. Выйти из села пешком было рискованно. Это заставило бы патрули, выставленные повсюду, усомниться в их благонадежности.
Карабунар превратился в военный лагерь. У оград домов, возле ворот и даже посреди улиц сидели и лежали в пыли усталые солдаты, заросшие щетиной, ошеломленные молниеносным переходом, не понимающие ни того, что произошло, ни того, что их ожидает.
У колодца на окраине села царило особое оживление. В тени деревьев здесь расположился на отдых целый турецкий батальон.
Рабухин пошел по дворам, спрашивая повозку, а Грозев остался возле корчмы, надеясь, что, может, случайно проедет какая-нибудь телега.
Было еще рано, но солнце пекло немилосердно. День обещал быть знойным, тяжелым. Напротив, на каменных ступенях колодца, сидели два солдата. Один, утомленно откинув голову на стенку колодца, глядел вверх на листья деревьев. Другой, развязав полотняный мешочек, отрезал кусочки хлеба и флегматично жевал.
Грозев рассматривал их лица. Тот, что прислонился к колодцу, был пожилой, наверное, крестьянин из Анатолии. Лицо у него было худое, усы и борода с проседью, на лбу морщины. Тот, что ел, был молодым и сильным. Апатия и усталость придавали его лицу тупое и жестокое выражение. Солдат отрезал еще кусок, положил оставшийся хлеб в мешок и, вытерев рот рукой, направился под вяз, где стояли телеги с распряженными волами. Подойдя к одному из волов, протянул ему хлеб и терпеливо выждал, пока животное не съест весь кусок из его руки. Потом, погладив вола по шее привычным жестом крестьянина, вернулся к колодцу.
Грозев смотрел на его расстегнутую куртку – под ней виднелась пестрая домотканая рубаха – и думал, что этот крестьянин, только что ласково гладивший вола, убивал и будет убивать теми же самыми руками людей, которые пахали землю на этих волах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44