Сержант заложил руки за пояс. Грозев увидел, как встали сперва мужчина, потом женщина, прижавшая к себе двух детей. Третий спал у ног старика.
Турок оглядел всех по очереди.
– Кто здесь хозяин?… Ты, старый хрыч?
Старик смотрел на него, сидя на земле.
– Встань, сволочь!.. – сержант ударил его бичом. – Что вылупился? – Размахнувшись, хлестнул еще раз по лицу. Толстая воловья жила оставила кровавый след. Старик поднял руки, защищаясь.
– Встань!.. – заревел сержант. Сын бросился к старику-отцу. Один из стражников лягнул его в грудь. Женщина взвизгнула. Сержант размахнулся и хлестнул ее бичом.
– Где русский, собаки?… Говорите, где?… – Он наклонился в седле. – Душу из вас вытрясу! Говорите!..
Грозев оглянулся. За камышом шла полоса песка, за ней начиналась река. С высокого берега, где сейчас находились турки, местность хорошо просматривалась.
– И они его накормили, говоришь? – обернулся сержант.
– Так говорит Палангоз, – ответил тонкий голос.
– Хлеба у вас нет, картошки нет, а разбойников кормите, а?… Где он, говорите!.. – снова взревел сержант.
Потом, выхватив факел у одного из стражников, поднес его к бороде старика. Седые редкие волосы вспыхнули. Старик вскочил, вытер рукой опаленную бороду. Но не смог устоять на своей деревяшке и опустился на колени.
Глаза сержанта свирепо вращались в орбитах. Он натянул узлу. Конь сделал несколько неуверенных шагов и остановился перед мужчиной.
– Ты знаешь, кто такой сержант Сабри, а? – процедил турок сквозь зубы. – Знаешь, скольких я отправил на тот свет?… Откроешь, собака, рот или я тебе его открою?…
В свете факелов Грозев увидел лицо мужчины. Оно было бледно, но выражало не столько страх, сколько ненависть. По спине Грозева пробежали мурашки.
Мужчина молчал, потом медленно произнес:
– Никто сюда не приходил… Нечего напрасно мучить людей…
– Врешь, собака!.. – прервал его сержант. – Врешь!..
Конь отпрянул. Но сержант продолжал искать жертву, над которой можно было бы поглумиться. Он снова приблизился к старику. Наклонившись, схватил его за грудки, рявкнул прямо в лицо:
– Говори, старый вампир, где русский?… Говори!..
Стало уже совсем светло. Минуты две царила полная тишина. Старик пытался вырваться из рук сержанта. В тишине ясно прозвучал глухой старческий голос:
– Чтоб тебя убил господь!..
Сержант понял проклятие, отшвырнул старика, тот упал. Выхватив из кобуры пистолет, сержант выстрелил ему в пах. Старик согнулся пополам и протяжно завыл.
Грозев в ужасе смотрел на все это. Он уговаривал себя во что бы то ни стало сохранить самообладание. Но был ли сейчас в этом смысл? В голове у него все смешалось – незнакомые люди, стоящие перед турком на гарцующем коне, залпы русских орудий возле Джуранли, лицо Рабухина, бешеная скачка по темному полю – и он медленно выпрямился, как зверь перед прыжком.
– Говорите, собаки!.. Убью! – хриплым от ярости голосом орал сержант. – Говорите!..
Снова воцарилась тишина, слышен был лишь далекий скрип телег. Пистолет прыгал в руке турка. Вдруг турок бешено крикнул:
– Убирайтесь!.. Убирайтесь все!.. Ну?…
Женщина схватила малыша, взяла за руку старшего. Посмотрела на мужа. Он медленно повернулся, наклонившись, поднял с земли мешок с картошкой и, взяв за руку самого старшего, быстрым шагом пошел по полю.
Прогремел выстрел. Мужчина качнулся вперед, будто споткнулся, присев на корточки, схватился за бедро. Двое старших детей побежали в разные стороны. Женщина кинулась к раненому мужу. Малыш растерянно оглянулся, потом заплакал и заковылял по стерне – полуголый, в одной короткой рубашонке, повизгивая, как щенок. Побелевший от злобы сержант, утратив над собой всякий контроль, поднял пистолет и нажал на спуск. Но пистолет дал осечку. Малыш, плача, бежал по полю, прыгая по комьям земли.
– Собачье отродье… – выругался сержант и, перезарядив пистолет, вновь поднял его.
И тогда раздался выстрел. Турок склонился к шее коня, будто хотел его обнять, и медленно сполз вниз, к ногам спокойно стоявшего животного.
Грозев был как в дурмане и не сразу понял, что это стрелял он сам.
– Убили сержанта!.. – истошно завопили двое из всадников и поскакали прочь от берега. – Сержанта убили!..
– Спускайте собак!.. – кричали по-турецки. – Зовите сюда людей!.. Он вон там, в камыше!..
Грозев повернулся, бросился в заросли камыша и помчался к реке. Выскочил на песок, понесся стрелой к воде.
– Вон он!.. Держи его!.. – послышалось у него за спиной. Трое турецких всадников устремились за ним в погоню.
Грозев бросился в воду и поплыл к противоположному берегу. Река здесь делала поворот, образуя глубокую, тихую заводь.
Пули Шлепались в воду рядом с Борисом. Он плыл под водой, лишь время от времени выныривая на поверхность, чтобы набрать в грудь воздуха. Усталость навалилась камнем, он плыл с трудом. На середине заводи снова вынырнул. Сзади стреляли. Он оглянулся. Желтый обрыв и серое небо слились в одно.
Набрав в легкие как можно больше воздуха, он нырнул. Там, где он погрузился, на воде появились и стали лопаться белые пузырьки. Вскоре поверхность ее успокоилась, стала такой же гладкой, как прежде.
– Все, каюк… – произнес один из турок и сплюнул.
Затем все трое повернули коней и поскакали на восток – туда, где сквозь пыль суховея и дым горящих нив двигались вереницы людей.

Часть третья
1
Уже третий день стояла пасмурная погода. Похолодало, деревья во дворе тревожно шумели.
Димитру Джумалии эта резкая перемена погоды была не в новинку. Ежегодно в августе погода вдруг резко менялась, и это всегда напоминало ему об осени, навевало мрачные мысли. В такие дни сильнее давали себя знать и тупые ревматические боли в плече.
В эти дни Джумалия был еще более хмурым, чем обычно. Два дня не ходил в торговую часть города – Тахтакале. Сидя на деревянной лавке под навесом у входа в дом, он медленно прихлебывал кофе и смотрел на все еще пышную зелень во дворе.
В последнее время он вообще стал затворником, лишь изредка вечером наведывался в дом брата напротив, чтобы повидать Жейну.
Приподнятое настроение, овладевшее им вначале, когда были достигнуты первые успехи в войне, внезапная надежда, неопределенная, но радостная, постепенно испарились, задушенные монотонностью его существования. Отход русских по ту сторону Стара-Планины, слухи о мирных переговорах вновь сломили его дух, и старик, своенравный и замкнутый по натуре, сидел неподвижно часами, уставившись на клумбу с петуньями, и вновь и вновь размышлял о том, есть ли на свете сила, способная сокрушить зло, или же все будет идти так, как шло прежде из века в век. А перемены, которые действительно наступали, – разве не несли они с собой в первую очередь обман и ложь? Разве машины и фабрики Палазова не были более проклятием, чем благодатью? Разве не отнимали они у человека его хлеб, его радость?
Стук в ворота вывел старика из задумчивости. Он посмотрел на часы: было двенадцать по турецкому времени.
В отличие от большинства торговцев в городе, давно уже живущих по европейскому времени, Димитр Джумалия по-прежнему сверял свои карманные часы с пушечным выстрелом, ежевечерне возвещавшим заход солнца. Ненавидевший все турецкое, старый мастер тем не менее никак не мог отказаться от этой своей привычки.
Джумалия встал, вышел на тротуар перед навесом и приложил ладонь козырьком к глазам. Это был учитель Лука Христофоров. Иногда он останавливался поговорить, но в последнее время делал это очень редко.
– Добрый день, бай Димитр, – приветствовал он старого мастера, бодро взмахнув рукой, в которой держал свернутые в трубку газеты.
– День добрый, Лука, – ответил мастер, – ты с площади?
– Оттуда, – подтвердил Христофоров. – Кисяков попросил передать тебе эти документы.
И, улыбнувшись, прибавил:
– Есть у меня и новости для тебя…
– Новости? – Джумалия поднял брови, сцепил руки за спиной.
– Да, бай Димитр, новости – с войны…
– Ну что ж, говори, послушаем, что это за новости… – старик вернулся на прежнее место и снова уселся на лавке.
Лука сел напротив, положил документы на стол и, вытерев платком лицо, медленно, подчеркивая каждое слово, произнес:
– Туркам крышка! Сулейман-паша вернулся в Заар… Ни через Шипкинский, ни через Хаинбоазский перевал ему не удалось пройти. Вот такие дела!
И он ударил кулаком по подушке, лежавшей на лавке.
Зная горячий темперамент учителя, Джумалия лишь кивнул головой и произнес:
– Все это хорошо, но скажи мне, где сейчас Гурко?… Это важнее.
– Этого я не могу тебе сказать, бай Димитр, – ответил учитель, – но пятнадцать дней топтаться на месте у Шипкинского перевала с сорока тысячами человек и не сделать ни шага вперед – большего позора невозможно себе представить!.. Каждый день турки по десять раз ходили в атаку – и все напрасно!
Задумчиво покачав головой, Джумалия сказал:
– Война сильно затянулась, Лука, и это плохо… Что из того, что Сулейман-паша вернулся в Заар. Люди-то его с ним, ведь это большая сила. И еще эти мирные переговоры… они не дают мне покоя…
– Какие переговоры, – учитель встал, – это лишь слухи. Кому взбредет в голову топить себя ради Турции? Опять же в Англии не один Дизраэли, есть оппозиция, парламент, общественное мнение…
– Да кто станет спрашивать оппозицию, если, скажем, надо будет не допустить Россию к Дарданеллам? Будто уж люди из одной лавочки могут схватить друг друга за глотку из-за наших интересов! Все это пустая болтовня… Англия… Франция… Один лишь звон…
– Не забывай, бай Димитр, сейчас в Европе другая обстановка, – учитель принялся шагать взад-вперед. – Есть и другие государства, великие силы. Мир изменился, произошли революции, одна за другой образуются республики.
– Ну что ты заладил – революции, республики… Словно не во время твоих революций больше всего людей поубивали…
Учитель остановился и поднял назидательно палец:
– Ты не прав, бай Димитр… Это очищение, очищение во имя великих идеалов…
– Очищение… – махнул рукой старый мастер. – Турки тоже совершают очищение ради своей веры… Какое же это очищение, когда людей убиваешь…
Христофоров подошел к столу.
– Кровь революций, бай Димитр, будит умы, заставляет людей мыслить яснее и правильнее… В противном случае мир покроется плесенью… протухнет, погибнет…
Джумалиев тоже встал, приблизился к учителю.
– Почему людям для того, чтобы мыслить, нужна кровь, а не разум? – ударил он тыльной стороной ладони по столу.
– А потому, что разум у каждого свой, а кровь одинаковая у всех, бай Димитр… Вот поэтому…
И он махнул рукой, словно хотел сказать, что сейчас ему не до спора на эту тему. Повернулся, взглянул на часы.
– Да, чуть не забыл, – хлопнул он себя по лбу, – я встретил сына хаджи Стойо – Павла. Он спросил, где можно тебя найти. Я сказал, что в первой половине дня ты наверняка будешь дома.
Старый мастер, вновь впавший в мрачное настроение, хотел было что-то возразить, но передумал и произнес:
– Пусть зайдет… Он, по крайней мере, разумный парень… А отца его терпеть не могу, жадность совсем его заела…
– Это верно… – кивнул Христофоров. – Потому-то я и говорю: единственное спасение – революция, баррикады и Марсельеза.
– Ерунда… – свел брови Джумалия. – Одна пустая трескотня…
Лука вернулся к столу.
– Забыл газеты. Недавно в кофейне подозвал меня Айдер-бег, чтобы я почитал ему французские газеты… Прочел я ему выдержки поострее, добавил кое-что и от себя в адрес турок… Он слушает и только хмурится…
– Не зарывайся, – покачал головой Джумалия, – ведь в апреле прошлого года тебя ни за что в тюрьму пихнули, за один только твой язык…
Они подошли к воротам. Лука Христофоров еще немного поговорил со старым мастером, потом попрощался и пошел вверх по улице к школе.
Джумалия медленно возвратился под навес. Протянув руку к столу, неохотно взял торговые документы.
Хлопнула калитка. Старик поглядел в ту сторону и увидел за деревьями Павла Данова. Старый мастер встал. Павел заметил его, только когда вышел на дорожку у самшитов.
– Доброе утро, бай Димитр, – поздоровался юноша и пошел напрямик вдоль клубы.
– Доброе утро, Павел, – отозвался Джумалия. – Иди сюда, иди… Давненько ты ко мне не заглядывал…
Пожав гостю руку, пригласил сесть и сам опустился на лавку.
– Вы, молодые, – продолжал он, открывая эбеновую табакерку с резаным табаком и ставя ее перед Павлом, – как уедете учиться в разные там лицеи, совсем нас забываете. Раньше, бывало, всегда забегал ко мне на часок-другой поболтать… А теперь я тебя вообще не вижу…
Павел, смущенно улыбаясь, устало протер глаза.
– Не в этом дело, бай Димитр, – покачал он головой. – Времена настали такие. Сам видишь – война, паника…
– Война… – недовольно отмахнулся Джумалия. – Что из того, что война. – И, словно внезапно вспомнив что-то, раздраженно продолжил: – Но, как видишь, кое-кому война выгодна… Фабрикантам… Перекупщикам… Деньги делают, товары продают… им плевать, что война… Быть в барыше – вот что важно…
Джумалия откинулся назад и оперся рукой о поджатую по-турецки ногу.
– Раньше, Павел, здесь, в местах близ Карлово и Копривштицы, торговля была почетным занятием. Быть торговцем значило, что ты первый среди людей, уважаешь свой род и другим помогаешь… А теперь что? Плевали они на имя свое, на род свой. Стали хуже турецких разбойников… Веру свою, мать свою – все готовы продать… Все…
Лицо старика побагровело, глаза негодующе засверкали. Он презрительно скривил губы и умолк.
Павел немного помолчал, словно выжидая, пока старик успокоится, потом быстро произнес:
– Причина этого – отрыв человека от земли. Отсюда и озлобление друг против друга. Потому и рушатся нравы, общество, традиции…
– Причина – людская алчность! – отрезал Джумалия.
Павел медленно вымолвил:
– Война многое разрешит, бай Димитр, все изменится.
Джумалия искоса взглянул на него.
– Война, – сказал он раздраженно. – Конца не видно этой войне… Русские отошли за Стара-Планину, остановились у Плевена. Сейчас стоят там… Что будет дальше – одному богу известно…
– Отступление, осада Плевена – это все временные явления. Турция будет разбита! Может быть, Англия стянет весь свой флот в Босфор. Это все политика. Политические расчеты куда тоньше торговых. Но Турцию разобьют…
Джумалия покачал головой и усмехнулся:
– Слышал бы тебя отец…
– Мой отец – сам по себе, бай Димитр, – возразил Павел, – в такие времена, как сейчас, каждый должен быть чист перед своей совестью.
На щеках Павла выступил легкий румянец, глаза смотрели серьезно за стеклами очков. Вынув платок, он вытер им пот со лба.
– Я потому и пришел… – произнес он после короткого молчания. – Мы знаем друг друга, бай Димитр, ты меня знаешь, поэтому давай без лишних слов… Мне нужна твоя помощь…
Джумалия уставился на молодого человека, брови его озадаченно поднялись.
– Тут такое дело, – продолжал Павел, – У тебя есть барак на другом склоне Бунарджика, над бахчами. Сейчас там никого нет. Дай нам, пожалуйста, ключ от этого барака и, если можно, прямо сейчас… Не буду от тебя скрывать – нужно дать приют одному человеку. – Павел открыто взглянул в глаза старику. – Человеку, которого преследуют. А ему нужно иметь доступ в город.
Джумалия был ошеломлен. Мысли его лихорадочно скакали – об этом можно было судить по растерянному взгляду.
Павел это почувствовал и сказал спокойно и твердо:
– Думаю, что я не ошибся, обратившись к тебе, бай Димитр…
Старый мастер покачал головой:
– Ты не ошибся, Павел, это правда… Но тебя-то я до сих пор не знал…
И Джумалия смерил взглядом юношу, прищурив глаза, будто видел перед собой что-то новое, незнакомое и непонятное.
Прошло несколько минут. Джумалия встал, поглядел на свои большие руки, потом поднял глаза на Павла:
– Ключ я тебе дам. Но ты мне скажешь, кого вы приютите в бараке. Кто этот человек?
Павел мгновение помолчал. Затем коротко произнес:
– Борис Грозев.
Джумалия медленно опустился на лавку. Глаза его вновь выражали недоумение, растерянность, удивление.
– Борис Грозев? – переспросил он. – Представитель Режии и Шнейдера?
– Он самый, – ответил Павел.
Старик откинулся назад.
– Что это значит, голубчик? – спросил он глухим голосом.
– Это значит, что Борис Грозев служит народному делу, что это, возможно, известно мютесарифству, и поэтому у Грозева должно быть надежное убежище…
Джумалия медленно поднял руку и перекрестился.
– Господи!.. – только и мог вымолвить он, глядя на большие кованые двери, ведущие на верхний этаж дома.
2
Грозев любил перебирать в уме медленно, со всеми подробностями все произошедшее с ним, но лишь тогда, когда все уже бывало позади. В момент действия он руководствовался единственно интуицией и быстрым, мгновенным рефлексом. Они позволяли ему принимать самое правильное решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44