Пока стилист трудился над лицом Анастасии, Саймон налаживал привезенный с собой старинный велосипед. Он попросил меня помочь: это означало, что ему нужен мой ремень – привязать к багажнику пару общих тетрадей. Мне нравится образ Анастасии, сказал я. Саймон пожал плечами и продолжил работу.
К середине дня все, даже Анастасия, выглядело так, как хотел Саймон. Камеру установили на штатив. Три рассеивателя направляли солнечный свет куда нужно. Стайку туристов, остановившихся поглазеть на съемку, вовремя убрали из кадра. Саймон закатил велосипед на склон в дальнем конце прогалины.
– Я хочу, чтобы ты поехала, – сказал он Анастасии.
– Я не очень хорошо умею.
– Совсем недалеко. Только вниз по холму, там ты увидишь камеру.
– Я в нее врежусь.
– В последний момент свернешь.
– Саймон, а если я сверну слишком поздно?
– Камера дорогая. Ты свернешь вовремя. – Он слегка поправил на ней кепку, но не из нежных чувств – эстетики ради. – Важно помнить, что смотреть нужно в объектив, совершенно непринужденно смотреть в камеру, проезжая мимо.
– Где тут тормоз?
– Ты должна выглядеть беспечной.
– Но потом?
– Ты знаешь? – спросил он меня.
– Может, педали в обратную сторону?
– Спасибо. – Она улыбнулась мне, когда Саймон отошел к фотографу. – Еще советы будут?
– Я сам никогда толком не умел ездить на велосипеде.
– Рада, что ты здесь.
– Я так и не понял, зачем Саймон меня попросил.
– Он и не просил. – Она пожала плечами и снова улыбнулась. – Помоги мне.
Я придержал велосипед. Она схватилась за руль. И поехала.
– На камеру! На камеру! – снова и снова кричал Саймон, но земля уносила Анастасию в сторону, прямо на толпу туристов. Саймон попросил их убраться. – Вы мешаете ей сосредоточиться, – сказал он. Они ушли, раздумывая, что она за знаменитость, время от времени оборачиваясь, чтобы сделать снимок на память.
– Почему ты их прогнал? – спросила Анастасия.
– Не беспокойся об этом. Черт, да сосредоточься ты на маршруте.
Мы попробовали снова. Я помог Анастасии взобраться на велосипед. Она покатила вниз по склону, едва не задев два затеняющих экрана, а потом на добрые пять футов вылетела из фокуса камеры. На четвертый или пятый раз у фотографа уже были снимки поляроидом: фотограф настраивал по ним свет, а Саймон показывал Анастасии все, что она делала неправильно.
– Во-первых, у тебя вялая поза. Мы об этом уже говорили. Я хочу, чтобы ты расправила плечи. Не сутулься, будто уже проиграла. Это начало твоего успеха. И посмотри на свое лицо. Это не беспечность – это запуганность. Если ты будешь так выглядеть, книгу никто не купит. Джонатон, иди сюда. Посмотри на этот снимок. Она выглядит ужасно. Она даже близко к камере не проезжает. Помоги мне. Помоги мне вдолбить ей, что она должна выглядеть лучше. Она попросила, чтобы ты был на съемке. Вот и выручи ее. Такими темпами мы прохлопаем освещение.
Я отвел ее с велосипедом на холм. Думаю, она бы расплакалась, не запрети ей этого стилист.
– Знаешь, ты не обязана это делать, – сказал я.
– Не я тут командую.
– Это значит, Анастасия, что ты свободна.
Я отпустил ее. Она поехала вниз.
– На меня! – кричал Саймон. – На меня! – Так она и сделала. Поехала прямо на него, кдороге, будто его там не было. Его и не оказалось – в самый последний момент. Фотограф сделал последний снимок, когда она пронеслась в нескольких дюймах от объектива, проехав по носкам его ботинок, – и покатила дальше. Саймон закричал ей вслед. Побежал за велосипедом. – Сука! – крикнул он, когда она остановилась у машины, дожидаясь нас.
Мы все пытались успокоить Саймона, который ходил кругами, молча тряся головой, пока мы паковали аппаратуру. Уже в машине Анастасия сама попробовала его утешить.
– Я не создана для такого внимания, – говорила она. – Я ради тебя сделала все, что могла. Будь моя воля, мы бы жили тихой жизнью и были счастливы.
Саймон определенно не был счастлив. Лишь когда пленку проявили и он в первый раз увидел знакомый всем кадр – невинная маленькая Анастасия с этим взглядом беглеца и слишком бесстыдно накрашенными губами всем телом гонит велосипед в каком-то невыразимом направлении, что уже зародилось в ее мальчишеском сознании, – он решил, что все шло точно по плану, а в будущем его невесту следует оберегать от нежелательного внимания хотя бы рекламы ради.
VI
Гранки доставили за насколько дней до свадьбы. Я увидел их на мальчишнике у Саймона. Саймон велел прислать в галерею, и я прочитал их даже раньше Анастасии.
Но, думаю, даже тогда она не понимала, что происходит. В тот вечер у нее был девичник, устроенный Жанель по предложению Саймона. К тому же Саймон назначил Жанель главной подружкой невесты. Полагаю, он разрешил Стэси сделать подружкой невесты Мишель только потому, что та была авторитетным местным арт-критиком.
А я? Я был шафером, единственным, кто не являлся важным клиентом или серьезной фигурой в мире искусства. Разумеется, я забыл, что я художник. Я забыл, что это делало меня объектом интереса. Даже молчанию моему придавали должное значение, извлекая из него немало значимых предположений.
Подтекста не было. В стейк-хаусе, куда мы пришли отметить конец холостяцкой жизни Саймона, мне просто нечего было сказать – разве что ответить официантке, которая осведомилась, как мне подать скотч.
– Неразбавленным, – сказал я ей.
– Спасибо, – сказала она.
Они видели это, но, не расслышав ни слова, пришли к выводу, что я назначал ей свидание, которое, естественно, должно хранить в секрете от моей подруги, невинно развлекавшейся на маленьком чайном девичнике у Анастасии на другом конце города, но которое при этом стало общеизвестным фактом среди мужчин. Вечер к этому располагал. Мальчишники вообще отличаются стремлением видеть секс в обыденном и обыденным отношением к сексу: нет ничего дисфункциональнее группы гетеросексуальных мужчин. Когда эти мужчины – заключенные, не понаслышке знакомые с жестокостью, они склонны к бунту или, на худой конец, к воссозданию некого подобия полового разделения, к содомическому насилию над слабыми и пожилыми. Но когда это по большей части влиятельные выпускники колледжей, белые американцы-протестанты, находящиеся под влиянием алкоголя, не говоря про общую историю, мятежи и содомия, конечно, тоже приходят на ум, но лишь запасным вариантом для ночи заранее оплаченного разврата. Начинать в стейк-хаусе разумно – не столько потому, что это уже cliche, сколько потому, что отдельные кабинеты в ресторане как нельзя лучше подходят для приставания к хорошеньким официанткам. И раз уж официантка, принявшая у меня заказ на выпивку, не влепила мне с омерзением пощечину и не сбежала в ужасе, объяснение ее поведению, конечно же, одно – и его полагается скрывать от Мишель.
Разумеется, Мишель ничего от меня утаить не могла. Поклялась остальным в компании, что будет молчать, но это не помогло. Я заранее знал, что она будет в машине, на которой Анастасию в тот вечер похитят из-под носа у Жанель и всяких светских матрон, включенных Саймоном в список гостей на девичнике. Я знал, что Кики, спланировавшая побег, будет за рулем, несмотря на просроченные права, а Ларе поручат следить, не видно ли полиции.
Они с самого начала взяли вечеринку Анастасии на себя. Леди собрались на светское чаепитие в отеле «Великая герцогиня» к половине шестого. Заказали огромный позолоченный зал, который вполне подошел бы для коронации или юбилея. В узоре ковра мог бы замаскироваться распустивший хвост павлин, прихотливые золотые ножки столов оканчивались когтями, способными запугать любого хищника.
Но Жанель это не испугало. Она беспокоилась только о том, чтобы нанятому Саймоном арфисту досталось подходящее по росту сиденье. Такого не нашлось ни в комнате, ни в обитом бархатом холле. В конце концов Жанель заставила управляющего предложить арфисту табурет из ванной комнаты в президентских апартаментах – предмет мебели, с которым Жанель была близко знакома, проведя лет двадцать назад большую часть одной интрижки, смущенно прячась в той самой ванной. В «Великой герцогине» ничего не менялось. Такова была великая стратегия отеля. Табурет принесли. Арфиста усадили. Он начал свою программу с прочувствованного исполнения «Зеленых рукавов».
Дамы сравнивали огуречные сэндвичи и дожидались Анастасию. Кики должна привезти невесту – повторяла Жанель всякий раз, когда ее спрашивали, – на своем маленьком кремовом «порше». Поскольку все в обществе знали, как плохо Кики водила свою бедную старую машинку, дамы сочли часовое ожидание пустяком. В конце концов, огуречных сэндвичей было ужасно много, а арфист, исчерпав весь репертуар своего инструмента с пластинки Дебюсси «Лунный свет», пытался исполнить вещь, в которой одна из еще не окончательно оглохших пожилых леди опознала мелодию Скотта Джоплина. Тут арфисту пришлось как следует потрудиться. Дамы восторгались его усердием. Прошел еще час. Управляющий попросил освободить зал для другого торжества. Скрывая ажитацию, дамы отправились ужинать без невесты.
Не знаю, пили ли они за Анастасию в ее отсутствие; я упустил возможность спросить об этом свой источник с того Девичника до того, как она в девяносто три года тихо, согласно некрологу, скончалась во сне. Зато я знаю, что за жениха пили все и каждый. Капитан Айвен Тул говорил первым. Он был шафером, он достаточно пожил на этом свете и понимал: по крайней мере с такими людьми, как Саймон, проживающими жизнь как одну предопределенную линию повествования, каждый тост оставляет следующему оратору на порядок меньше возможностей сказать что-то оригинальное. Должен заметить, что к тому времени все мы сидели за массивным столом на внушительных стульях из темной древесины, из которой была сделана и остальная мебель, а также полы, стены и потолок. Комнату словно одели в костюм красного дерева с накрахмаленной белой скатертью вместо рубашки, а галстуком служило одинокое растение без цветов в центре стола. Конечно, сие впечатление могло быть вызвано алкоголем; воодушевляемый призрачным свиданием с хорошенькой блондинкой-официанткой, я заказал еще три скотча во все усложнявшихся комбинациях со льдом и содовой, дабы создать видимость растущей близости. Поэтому не исключено, что в памяти моей сохранились сугубо нетрезвые очертания происходящего. Но мы все изрядно набрались под конец – все, кроме Саймона; мне приходится верить, что это искажение моей психики, как и изогнутые линзы моих очков, навело на резкость вечер, который иначе мог оказаться непостижимым – как мир, который я вижу, снимая очки.
Многочисленные медали Айвена Тула брякнули, когда он попытался встать.
– Проклятые колени, – пробурчал он и полез в карман за своими записями. Он прочистил горло, причем с таким звуком, что будь тогда какой-то разговор, он волей-неволей прекратился бы. Айвен Тул подождал еще минуту, пока Саймон отдавал последние распоряжения метрдотелю, и начал: – Джентльмены, я знаю Саймона Стикли добрые восемнадцать месяцев, и это были чрезвычайно успешные полтора года, за которые он продал мне… хммм… за которые он продал мне чертову прорву искусства. Но я бы с радостью отдал все, что имею, за одно… ммм… за его будущую жену, Анастасию. Я заходил во многие порты и сам был несколько раз женат, но, должен признаться, она самая очаровательная молодая женщина из тех, что я встречал. Я имел счастье познакомиться с ней на одном особом мероприятии в галерее полгода назад, и единственное несчастье в том, что я встретил ее, когда Саймон уже заполучил… ээээ… когда Саймон уже добился ее нежной привязанности. Тогда я был поражен ее великолепным самообладанием, потрясающим… В любом случае она… У нее… Она бы… Я хочу поздравить Саймона с тем, что он нашел такую девушку, и выпить за его брак с прекрасной писательницей и несравненным… несравненной… несравненным спутником жизни.
Он поднял свой бокал, мы все тоже, правда, стол был настолько большим, а растение в центре настолько мощным, что со стаканом Саймона почти никто не чокнулся.
– Спасибо, – сказал Саймон и добавил, будто на собрании совета директоров: – Кто-нибудь еще хочет высказаться?
На другом конце стола Брэд и Тед загалдели, что хотят прочесть стихотворение собственного сочинения.
– В нем даже есть рифма! – сообщили оба. Но они были всего лишь клиентами средней руки. А Саймон заметил Донателло Сан Марко, древнего историка современного искусства, чья малоподвижность достигла состояния, в котором даже животные рефлексы функционировали в масштабе геологического времени.
– Это все замечательно, ничего не скажешь, – многообещающе начал старик, – но, полагаю, я выражу мнение большинства собравшихся, если скажу, что лучше бы я был на девичнике с Анастасией…
Для этого ему пришлось бы оказаться примерно в трех кварталах южнее в дешевом погребке под названием «Каждый за себя». Назвать это место погребком означало выказать ему чрезмерное почтение: сейчас это слово часто употребляется с уважением, и архитекторам платят большие деньги, чтобы они придавали своим фешенебельным проектам обшарпанный и неряшливый вид. В «Каждом за себя» нечем было восхищаться и тем более нечему подражать. Бар. Бармен. Электрическая лампочка, свисавшая с потолка на голом проводе. Выключателя не было, потому что не было окна – свет должен гореть постоянно. «Каждый за себя» был открыт двадцать четыре часа в сутки, восемнадцать из которых работал легально, а в остальные шесть привлекал людей, которые иначе просто болтались бы на улице. Так что, с точки зрения полиции, бар выполнял общественную функцию, а копы просто сторонились этого вонючего замусоренного переулка.
Кики была завсегдатаем. Изменяя любовникам, она назначала здесь свидания. Бармен обожал ее за то, что она всегда давала чаевые банкнотами, а не продовольственными талонами, но в особенности за то, что она была из людей определенного стиля, которых он всегда рисовал в воображении своими клиентами. (Когда он говорил «стиля», создавалось отчетливое впечатление, что на самом деле он подразумевал вид Кики с тыла, который и впрямь заслуживал обожания.)
– Ты уверена, что Жанель назначила встречу здесь? – спросила Анастасия. Она сидела на высоком табурете, между Мишель (на низком) и Кики (на шатком). У дальнего конца стойки сидела или, скорее, раскачивалась на трехногом стуле Лара. – По-моему, все сюда просто не поместятся…
– Жанель назвала мне это место, – пожала плечами Кики. – Сказала, встретимся в «Каждом за себя», выпьем лонг-айлендский чай со льдом. – Когда принесли первый кувшин, она сказала: – Я хочу предложить тост.
– Мы не будем ждать? – Анастасия посмотрела на Мишель – та глядела в пол, чтобы ничего не выдать. Потом Анастасия посмотрела на Лару. Лара тоже была никудышным лжецом, но Кики не посвящала ее в свои планы. В любом случае она была хорошо знакома с нравом Кики и во всем ей подчинялась. Такова была ее роль в отношениях. Роль всякого, кто был не так красив, как Кики, то есть каждого знакомого Кики, за необъяснимым исключением Анастасии. По всем общепринятым стандартам и стандартным меркам Кики, без сомнения, была физически более красивым экземпляром, но она, как и все остальные, чувствовала, что химия источников привлекательности Анастасии питалась ситуативным блеском, с которым обычное совершенство, что зависит от хорошо знакомых нам законов природы, существовало в разных плоскостях. Анастасия не представляла опасности для Кики, но и не попадала в обширную группу физического подчинения. Поэтому Кики пила за нее. Подняла бокал, и, когда заговорила, даже бармен прекратил чесаться и прислушался:
– Моя дорогая, даже не думай принять мои слова за эпитафию – брак ничего не меняет, кроме, быть может, количества бриллиантов у тебя на пальцах и, будем надеяться, количества нулей у тебя на счете. И все же, я думаю, важно, чтобы замужняя девушка сказала кое-что девушке, которая только собирается пройти через это суровое испытание. Мой первый совет: добиться взаимного доверия, потому что если он не будет тебе доверять, чертовски сложно будет его обманывать. Он, конечно, тоже будет тебя обманывать. Вот почему доверие должно быть взаимным: если он не будет считать, что ты доверяешь ему, он заподозрит, что причина твоей слепоты к его интрижкам – в безразличии к нему самому. Мой второй совет: не беременеть от другого мужчины – разве только твой муж сам пытается сделать тебе ребенка, а ты считаешь, что у другого мужчины гены получше. Муж никогда не поверит, что его средства предохранения дали сбой, но при этом никогда не усомнится в происхождении младенца, чья внешность польстит его наследственному эго. В-третьих, если тебя когда-нибудь застанут в компрометирующей ситуации, иди на компромисс: пускай у тебя будет что-нибудь стоящее, дабы предложить ему в нужный момент, – такое, что поможет ему простить, попытаться оправдать или почувствовать себя в достаточной мере отмщенным за непредусмотренный износ твоего тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35