Он всегда что-нибудь находил и ворчал, что зять плохо смотрит за машинами. Чаще всего он обнаруживал срочную необходимость заменить прокладку между рулём и водительским сиденьем. Андрей не был таким фанатом, и, садясь в машину, в лучшем случае проверял лишь, на месте ли колёса.
Мариам, молчавшая, пока ехали, пожаловалась отцу:
– Он завёл себе шалаву на фирме, и даже притащил на конференцию! Вот это муж!
Андрей, слегка опешив, пробормотал:
– Это девушка Данилы, бог с тобой.
– Это девушка всякого, у кого в штанах что-то шевелится. Ты б её видел, отец!
Реваз только усмехнулся:
– Хочешь мне её подогнать?
Мариам заплакала. От неожиданности Андрей растерялся – он никогда не видел её плачущей, вернее, плачущей всерьёз. Были «наигранные» слёзы, но на этот раз были совсем другие, самые что ни на есть настоящие. Во что бы то ни стало ей всегда нужно выглядеть сильнее, показать своё превосходство, что же заставило её измениться?! Обняв её, он обратился к Ревазу:
– Я на конференции заработал сорок тысяч, привлёк свой персонал, оргтехнику, машину…
Реваз, не слушая, обратился к дочери:
– Ладно, наиграется, поймёт, какая она дура, к тебе вернётся.
Она замахнулась на него в ответ:
– Пусть уволит её, завтра же!
– А это ты ему сама скажи, он её хозяин!
* * *
Утром Мариам сказала:
– Я серьёзно говорю, не думай, что повыла, успокоилась: если семья для тебя что-то значит, ты уволишь эту шмару. Если нет… решай сам, напоминать не буду.
Андрей встал перед ней на колени:
– У меня ничего с ней не было. Но… если ты говоришь… я сделаю. Послушай…
Она резко оборвала его:
– Не хочу ничего слушать, ничего не говори мне больше. Просто выгони её!
Глава 65
С Валентином Лактионовым встретились на проспекте Ленина, возле родительского дома. Поздоровавшись, Андрей спросил без лишних предисловий:
– Так что там с Олесей?
Тот подсократился, и, от удивления приоткрыв свой порочный рот, отступил на шаг, и стал оправдываться, мол, ничего, бывали в общих компаниях. После дополнительных вопросов, ещё отступив, сказал:
– Ты чего, разбираться собрался, как Гордеев…
Андрей, вспомнив историю с Клавой Гордеевой, рассмеялся:
– С ума сошёл! Во-первых, Олеся не жена мне. Во-вторых… Ладно, расскажи, что там у тебя с ней было.
Лактионов подуспокоился, но ему всё равно было непонятно, что такого хочет услышать Андрей об их общей подруге:
– Надеешься услышать что-то необычное, из ряда вон выходящее, о чём никогда не слышал, не видел, не пробовал…
Некоторое время они, хохоча, похлопывая друг друга по плечу, в шутливой форме развивали эту тему. Действительно, сейчас сложно придумать что-то новое: для современной тринадцатилетней школьницы Камасутра – хрестоматийный пример нагромождения банальностей.
Наконец, Андрей высказал мысль, которая окончательно сформировалась только в ходе предварительной беседы.
– Трахни её, желательно в офисе.
Лактионов от неожиданности снова отступил:
– Да ладно…
Доброжелательно кивнув, Андрей распахнул объятия, будто приглашая в свой мир вечного праздника, фонтанов шампанского, и резвящихся гурий:
– Нет, благодарить не надо, просто приди и в**би её как следует. В моём офисе. Вино, шампанское, всё за мой счёт, фрукты good, тают во рту!
Не понимая, в чём тут подвох, Лактионов некоторое время сопротивлялся, потом, решив, видимо, что его знакомый точно спятил, сказал:
– Если уж ты тёлками начал разбрасываться…
Андрей мысленно застонал:
«Почему нигде не сказано, что делать с глупцами, не ведающими своей выгоды?»
И туманно напомнил об их встрече в офисе – стороны заинтересованы в сотрудничестве, так пусть же первый камень будет заложен как можно скорее.
У Лактионова было одно маленькое условие: работают они в паре с Денисом Еремеевым, поэтому придут вдвоём. Наверняка у Олеси есть блудливая подружка. Когда группа, проще всё организовать.
Поразмыслив, Андрей решил:
– Давай, средоточие блуда, действуй! Пусть будет пьянка, свалка, бардельера, чтобы с вахты пришёл сторож, вызвал милицию, полицию, пожарных!
Проговорив детали, они разошлись.
Глава 66
Лактионов с Еремеевым стали появляться в офисе каждый день – якобы по делам. Побывав в кабинете директора, направлялись в бухгалтерию. Олеся охотно принимала их, подолгу разговаривала. У парней была особенная манера общения, от них сложно было отвязаться. Слово за слово, шутки, ненавязчивая лесть, и они уже лучшие твои друзья.
Неделя ушла на установление контакта, заигрывания. В один из дней, когда Андрей предупредил, что с обеда уедет, и не вернется, в офис приходила Нелли, подруга Олеси. Вчетвером, вместе с «сурками», они мило провели три часа рабочего времени. Но после работы разошлись – дело не дошло до дела.
На следующий день, в пятницу, они заявились около часа дня, пробыв у Андрея минут десять, отправились в бухгалтерию. Через некоторое время Олеся, выглядевшая в тот день необычайно привлекательно, зашла в директорский кабинет. Выяснив всё, что нужно по работе, спросила, кивнув в сторону своего кабинета:
– Ты считаешь, это нормально – то, что они тут ходят, всё вынюхивают?
– Да это свои парни, у меня с ними намечаются дела, – беззаботно ответил Андрей.
Молча пожав плечами, она вышла.
Позже, столкнувшись с ним в коридоре, она сказала, что любит его. Андрей мысленно застонал – почему нигде не сказано, что делать с девицами, которые, пройдя огонь, воду, и медные трубы, перепробовав все что можно перепробовать, вдруг обнаруживают способность серьезно влюбиться!? Изображая озабоченность – мол, серьёзные трудности, он, ничего не ответил на её слова, лишь дежурное «потом поговорим».
Потом он уехал, и позвонил уже из машины, – предупредить, что до конца рабочего дня не появится. Всё это время «сурки» находились в бухгалтерии.
Лактионов позвонил около шести часов и сообщил, что намечается гулянка. Нелли уже на месте, а сам он идёт в магазин за напитками. Пожелав удачи, Андрей отключил телефон.
Мариам спросила за ужином:
– Ты ничего мне не хочешь сказать?
– Я разве тебе не говорил – Олеся давно уволена.
– Неужели? Ты мне ничего не говорил. Эту новость я бы точно запомнила. Так ты прогнал её, тебе можно верить?
– Как всегда. Ты же мне верила до сих пор, и, видишь, у нас всё хорошо.
Глава 67
Наутро «сурки» отчитались в проделанной работе. Много шумели, бегали по коридору, дым стоял коромыслом, музыка орала на полную мощность. Сторож трижды приходил, чтобы призвать к порядку, и выпроводил их в начале двенадцатого. С самого начала у Олеси не сложился контакт с Лактионовым, и он переключился на Нелли. Из офиса они поехали к ней домой, и она оставила его на ночь. Что касается основного задания, в описании его выполнения у дружных «сурков» возникли разногласия. Еремеев по телефону сообщил, что трахнул Олесю прямо на столе. Когда встретились, Лактионов, отведя взгляд в сторону, показал, что видел, как Олеся присела к Еремееву на колени, что было дальше, не знает, так как вышел из кабинета. Заявления Еремеева при личной встрече уже не были столь категоричны – теперь он скромно признался, что Олеся «посидела на его коленях, потом расстегнула ему ширинку и припала к источнику». Из офиса разъехались по домам – каждый в свою сторону. Эта трогательная история была рассказана так неубедительно, что Андрею стало ясно: это полный провал. Сурки зря потратили его время и деньги, и вдобавок подмочили репутацию перед хозяевами офисного центра. Но отступать было некуда – он уже отчитался перед женой, иными словами, извлёк пользу из события, которое не состоялось. Значит, достоверность этого события уже не имеет значения.
С такими мыслями он пришёл на работу в понедельник. Вместо приветствия сказал Олесе:
– Мы расстаёмся. Ты слишком глупа, и твои глупые поступки… В общем, так больше не может продолжаться.
Она спокойно сняла с себя пальто, повесила его на вешалку.
– Я уберу мусор.
Андрей объяснил, что дело не только в мусоре. Конечно, это негигиенично и неосмотрительно – оставлять объедки, пустые бутылки, грязную посуду и окурки на целых два дня. Волокуша жуткая, да и палево, зачем?! Дело не в этом. Дело в том, что трахаться в офисе с деловыми партнёрами директора тоже как-то неприлично – в их, Андрея и Олеси, непростой ситуации.
С видом оскорблённой добродетели она заявила, что это наглая ложь. «Сурки» пытались что-то изобразить, она отшила их обоих, и за целый вечер от них не было даже никаких намёков, никакой любовной сигнализации. Она не какая-нибудь лошица, и умеет отказывать убедительно, так, чтоб не было вопросов. А если бы хотела с кем-то из них переспать, то сделала бы это, не афишируя.
Он видел, что она говорит правду, а после разговора с «сурками» её слова звучали особенно убедительно. Но решение уже было принято, и ничего не оставалось другого, кроме как идти до конца:
– Ты знаешь моё к тебе отношение, мою страсть. Объясняю на понятном языке: мне больно видеть, как ты заигрываешь то с одним, то с другим. Этот кобель, Данила, потом эти выблядки. Как ты думаешь, мне приятно?! Давай расстанемся на какое-то время, подумаем, потом встретимся и поговорим.
И он, притворившись оскорбленным её легкомысленным поведением до последней меры оскорбления, в красках пересказал случившееся в МНТК во время конференции, и вновь коснулся вчерашнего. Она же напомнила всю историю их взаимоотношений, сказала, что вела себя как все девушки, ничего тут нет особенного, если, не имея прочного чувства, общаешься с разными молодыми людьми, но узнавая Андрея всё больше и больше, она поняла, что это не просто связь. Она стала другой благодаря их отношениям. Она полюбила.
– Всё из-за тех слов, что я тебе сказала вчера в коридоре? Ты из-за этого решил расстаться?
Она всё ещё думала, что происходящий разговор – всего лишь разговор, что ей делают внушение, строгое предупреждение, и даже возмутилась – мол, и так понятны правила игры, но если уделять ей так мало внимания, толкая при этом в объятия других мужчин…
Андрей указал ей на это её непонимание необратимости процесса. И попросил расписаться в некоторых бумагах, и показать, где что у неё находится.
До неё никак не могло дойти, что она теряет всё – и мужчину, и интересную работу.
Тогда он подошёл к вешалке, снял пальто, и, взяв двумя руками за плечи, кивнул – мол, иди, я тебя одену. Олеся, посмотрев на Андрея с ненавистью, подошла, выхватила пальто из его рук, и выбежала из кабинета.
Глава 68
Глеб Гордеев не испытывал угрызений совести по поводу того, что следил за Андреем Разгоном, своим бывшим компаньоном, и, временами появляясь в самых неожиданых местах, требовал у него деньги. Нет, угрызения совести были бы отрадой в сравнении с тем, что испытывал он. Он пребывал в мрачной меланхолии из-за того, что дьявол толкает его к тому, от чего нужно бежать что есть сил – от материальных благ, от денег.
Находясь в подавленном состоянии, Глеб удалялся в балку позади областной больницы, и, опустившись на землю, подолгу сидел один. Так он мог просиживать целый день, пропустив обед и ужин, пропустив ночь и снова день. Лишь изредка к нему приходила старушка-мать, которая, положив руку ему на голову, шептала:
– Когда ж ты, дурень, поумнеешь? Встань хотя бы на учет на биржу труда, бездельник.
Иногда он мрачно ссылался на то, что ещё не додумал необходимую думу. Пусть никто не тревожится. И он просил принести ему еду сюда, в балку, только немного: палку колбасы, мешок картошки, три килограмма свинины на шашлык, и пару бутылок водки 0,75.
И, вздыхая горестно, мать тихо удалялась, зная, что назойливость не способствует облегчению душевной грусти.
Но большей частью он покорно поднимался, и мать, взяв его за руку, вела домой, шепча заклятия от злого глаза и от сектантов, охотившимися за Глебом, чтобы вымутить последнее, что у него осталось – старенькую ВАЗ-099. Вздыхая, она старалась отогнать от его чела мрачное облако.
– Возьми газету, посмотри объявления по работе, лоботряс. О чем только думаешь, увалень ты этакий?
– Думаю я, моя мама, одну неотступную думу: есть ли на земле средство против вековой печали? Есть ли оружие, которым можно было б сразиться с беспощадной похитительницей жизней? Почему безнаказанно, назойливо врывается она в семью, хватает самое дорогое и исчезает бесследно? А остающиеся беспомощно проливают слёзы, проклиная судьбу. А может, судьба тут ни при чём?
Мягкий голос Глеба проникал в самую душу. Он говорил о том, что смерть сильнее жизни, потому что от жизни можно избавиться, а от смерти – нет, вспоминал былое, предрекал будущее. Из его неупорядоченного бреда мать поняла, что Андрей Разгон, бывший компаньон, должен Глебу пять тысяч долларов, и стала названивать дебитору и требовать долг – расходы на бухло и шашлыки становились непомерными. Разгон неизменно отвечал с фальшивой вежливостью, что будет разговаривать только с Глебом, но когда она заговаривала с сыном о необходимости свести взаиморасчеты, тот никак не мог понять, о чём идёт речь, потому что мысли его были погружены в море черной тоски. Его печаль дополняло то, что он стал настолько же смел в душе, насколько застенчив в обращении с людьми. Никогда не отличался гибкостью ума, а сейчас стал просто непреклонен. Он был убежден, что владеет истиной. Наедине с самим собой он был неистов и полон протеста. Каким же молодцом, каким разбитным малым он был наедине с собой!
Проблески неистовства становились всё реже. Дни скорби возвращались, всё чаще старушке-матери приходилось спускаться за сыном в балку. И опять он отказывался понимать её, требовавшую невозможного – приобщения к наемному труду.
Чтобы додумать в спокойной обстановке думу и разобраться в самом себе, Глеб предпринял автомобильную поездку. В гараже хранилась большая партия антибиотиков, взятая на «Фармбизнесе» под поручительство Андрея Разгона. Глеб загнал её по дешевке на одну из фармацевтических компаний, и, заправив бак, отправился в путь.
Глеб поехал по ростовской трассе и через пятнадцать часов очутился в Джубге. Далее он поехал налево вдоль моря, и, делая короткие (а также длинные) остановки, настраивался на открытие чакр. Море, которое он увидел впервые, и отрадное безмолвие лесов и гор сразу очаровали его. Смутный шум волн и листвы был созвучен смутному лепету его души. Он скакал козлом по лесу и валялся голый на камнях, полный жажды чего-то неизведанного, того, что угадывал везде и не находил нигде.
Целыми днями Глеб бродил один и часто плакал без всякой причины; порой ему казалось, что его сердце сейчас разорвется, так оно было переполнено. Словом, он ощущал великое смятение. Но какой покой на этом свете может сравниться с таким смятением? Никакой! Глеб брал в свидетели деревья, ветви которых хлестали его по лицу; брал в свидетели гору, с которой любовался закатом, – ничто не сравнится с терзающей его болью, ничто не сравнится с мужскими грёзами! Если желание делает прекрасней всё, к чему оно прикоснется, то желание неизведанного делает прекрасней вселенную.
Проницательность всегда как-то странно соединялась у Глеба с наивностью. Он, вероятно, долго не подозревал бы причины своих волнений и смутных желаний. Ему открыл её поэт.
Ещё в институте Глеб пристрастился к чтению поэтов и сохранил эту любовь до сих пор. Во время хождений по балкам он носил в кармане куртки почти свежий номер газеты Енот-полоскун. Каждый раз, когда он перелистывал газету, оттуда выпадали засушенные цветы. Самые любимые были те, что сорвал он в той поездке, в которой был так счастлив и так несчастлив.
Раз как то он брёл в одиночестве по опушке леса, с наслаждением вдыхая запах свежего сена, а морской ветер оседал солью на его губах, и вдруг, почувствовав страшную усталость, присел на землю и долго следил за плывущими в небе облаками. Затем по привычке открыл газету «Енот-полоскун» и прочёл.
В далёком горотке Париж-Даккар Жилбыл мущина, претположим Юстас. Он был пушистый как воздушный шар А в кашельке всегда была копуста. Потом ему приснился страшный сон! Он весь вскочил на свой будильник, пялясь! Зловещий был мобильника трезвон: В ночи звонил ну претположим Алекс В которого наш Юстас был влюблён. «Ах Юстас… Всё закончино… Прости… Лиш молча… На прощанее… Послушай… Пока трусливо прячимся в кусты, Больна… Смертельно… Дочь моя… Надюша… О, это кара… Знаеш я с перва Жену свою береминую бросел Сбежавши от мужсково естиства К другим мущинам средь печальных сосен… Она рожая дочку умерла… Не увидал я в том дурново знака… И вот расплата за мои дела… У Наденьки… В глазах… Боциллы рака… Врачи отрежут глазки на совсем А в тельце впустят гибильный рентген!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Мариам, молчавшая, пока ехали, пожаловалась отцу:
– Он завёл себе шалаву на фирме, и даже притащил на конференцию! Вот это муж!
Андрей, слегка опешив, пробормотал:
– Это девушка Данилы, бог с тобой.
– Это девушка всякого, у кого в штанах что-то шевелится. Ты б её видел, отец!
Реваз только усмехнулся:
– Хочешь мне её подогнать?
Мариам заплакала. От неожиданности Андрей растерялся – он никогда не видел её плачущей, вернее, плачущей всерьёз. Были «наигранные» слёзы, но на этот раз были совсем другие, самые что ни на есть настоящие. Во что бы то ни стало ей всегда нужно выглядеть сильнее, показать своё превосходство, что же заставило её измениться?! Обняв её, он обратился к Ревазу:
– Я на конференции заработал сорок тысяч, привлёк свой персонал, оргтехнику, машину…
Реваз, не слушая, обратился к дочери:
– Ладно, наиграется, поймёт, какая она дура, к тебе вернётся.
Она замахнулась на него в ответ:
– Пусть уволит её, завтра же!
– А это ты ему сама скажи, он её хозяин!
* * *
Утром Мариам сказала:
– Я серьёзно говорю, не думай, что повыла, успокоилась: если семья для тебя что-то значит, ты уволишь эту шмару. Если нет… решай сам, напоминать не буду.
Андрей встал перед ней на колени:
– У меня ничего с ней не было. Но… если ты говоришь… я сделаю. Послушай…
Она резко оборвала его:
– Не хочу ничего слушать, ничего не говори мне больше. Просто выгони её!
Глава 65
С Валентином Лактионовым встретились на проспекте Ленина, возле родительского дома. Поздоровавшись, Андрей спросил без лишних предисловий:
– Так что там с Олесей?
Тот подсократился, и, от удивления приоткрыв свой порочный рот, отступил на шаг, и стал оправдываться, мол, ничего, бывали в общих компаниях. После дополнительных вопросов, ещё отступив, сказал:
– Ты чего, разбираться собрался, как Гордеев…
Андрей, вспомнив историю с Клавой Гордеевой, рассмеялся:
– С ума сошёл! Во-первых, Олеся не жена мне. Во-вторых… Ладно, расскажи, что там у тебя с ней было.
Лактионов подуспокоился, но ему всё равно было непонятно, что такого хочет услышать Андрей об их общей подруге:
– Надеешься услышать что-то необычное, из ряда вон выходящее, о чём никогда не слышал, не видел, не пробовал…
Некоторое время они, хохоча, похлопывая друг друга по плечу, в шутливой форме развивали эту тему. Действительно, сейчас сложно придумать что-то новое: для современной тринадцатилетней школьницы Камасутра – хрестоматийный пример нагромождения банальностей.
Наконец, Андрей высказал мысль, которая окончательно сформировалась только в ходе предварительной беседы.
– Трахни её, желательно в офисе.
Лактионов от неожиданности снова отступил:
– Да ладно…
Доброжелательно кивнув, Андрей распахнул объятия, будто приглашая в свой мир вечного праздника, фонтанов шампанского, и резвящихся гурий:
– Нет, благодарить не надо, просто приди и в**би её как следует. В моём офисе. Вино, шампанское, всё за мой счёт, фрукты good, тают во рту!
Не понимая, в чём тут подвох, Лактионов некоторое время сопротивлялся, потом, решив, видимо, что его знакомый точно спятил, сказал:
– Если уж ты тёлками начал разбрасываться…
Андрей мысленно застонал:
«Почему нигде не сказано, что делать с глупцами, не ведающими своей выгоды?»
И туманно напомнил об их встрече в офисе – стороны заинтересованы в сотрудничестве, так пусть же первый камень будет заложен как можно скорее.
У Лактионова было одно маленькое условие: работают они в паре с Денисом Еремеевым, поэтому придут вдвоём. Наверняка у Олеси есть блудливая подружка. Когда группа, проще всё организовать.
Поразмыслив, Андрей решил:
– Давай, средоточие блуда, действуй! Пусть будет пьянка, свалка, бардельера, чтобы с вахты пришёл сторож, вызвал милицию, полицию, пожарных!
Проговорив детали, они разошлись.
Глава 66
Лактионов с Еремеевым стали появляться в офисе каждый день – якобы по делам. Побывав в кабинете директора, направлялись в бухгалтерию. Олеся охотно принимала их, подолгу разговаривала. У парней была особенная манера общения, от них сложно было отвязаться. Слово за слово, шутки, ненавязчивая лесть, и они уже лучшие твои друзья.
Неделя ушла на установление контакта, заигрывания. В один из дней, когда Андрей предупредил, что с обеда уедет, и не вернется, в офис приходила Нелли, подруга Олеси. Вчетвером, вместе с «сурками», они мило провели три часа рабочего времени. Но после работы разошлись – дело не дошло до дела.
На следующий день, в пятницу, они заявились около часа дня, пробыв у Андрея минут десять, отправились в бухгалтерию. Через некоторое время Олеся, выглядевшая в тот день необычайно привлекательно, зашла в директорский кабинет. Выяснив всё, что нужно по работе, спросила, кивнув в сторону своего кабинета:
– Ты считаешь, это нормально – то, что они тут ходят, всё вынюхивают?
– Да это свои парни, у меня с ними намечаются дела, – беззаботно ответил Андрей.
Молча пожав плечами, она вышла.
Позже, столкнувшись с ним в коридоре, она сказала, что любит его. Андрей мысленно застонал – почему нигде не сказано, что делать с девицами, которые, пройдя огонь, воду, и медные трубы, перепробовав все что можно перепробовать, вдруг обнаруживают способность серьезно влюбиться!? Изображая озабоченность – мол, серьёзные трудности, он, ничего не ответил на её слова, лишь дежурное «потом поговорим».
Потом он уехал, и позвонил уже из машины, – предупредить, что до конца рабочего дня не появится. Всё это время «сурки» находились в бухгалтерии.
Лактионов позвонил около шести часов и сообщил, что намечается гулянка. Нелли уже на месте, а сам он идёт в магазин за напитками. Пожелав удачи, Андрей отключил телефон.
Мариам спросила за ужином:
– Ты ничего мне не хочешь сказать?
– Я разве тебе не говорил – Олеся давно уволена.
– Неужели? Ты мне ничего не говорил. Эту новость я бы точно запомнила. Так ты прогнал её, тебе можно верить?
– Как всегда. Ты же мне верила до сих пор, и, видишь, у нас всё хорошо.
Глава 67
Наутро «сурки» отчитались в проделанной работе. Много шумели, бегали по коридору, дым стоял коромыслом, музыка орала на полную мощность. Сторож трижды приходил, чтобы призвать к порядку, и выпроводил их в начале двенадцатого. С самого начала у Олеси не сложился контакт с Лактионовым, и он переключился на Нелли. Из офиса они поехали к ней домой, и она оставила его на ночь. Что касается основного задания, в описании его выполнения у дружных «сурков» возникли разногласия. Еремеев по телефону сообщил, что трахнул Олесю прямо на столе. Когда встретились, Лактионов, отведя взгляд в сторону, показал, что видел, как Олеся присела к Еремееву на колени, что было дальше, не знает, так как вышел из кабинета. Заявления Еремеева при личной встрече уже не были столь категоричны – теперь он скромно признался, что Олеся «посидела на его коленях, потом расстегнула ему ширинку и припала к источнику». Из офиса разъехались по домам – каждый в свою сторону. Эта трогательная история была рассказана так неубедительно, что Андрею стало ясно: это полный провал. Сурки зря потратили его время и деньги, и вдобавок подмочили репутацию перед хозяевами офисного центра. Но отступать было некуда – он уже отчитался перед женой, иными словами, извлёк пользу из события, которое не состоялось. Значит, достоверность этого события уже не имеет значения.
С такими мыслями он пришёл на работу в понедельник. Вместо приветствия сказал Олесе:
– Мы расстаёмся. Ты слишком глупа, и твои глупые поступки… В общем, так больше не может продолжаться.
Она спокойно сняла с себя пальто, повесила его на вешалку.
– Я уберу мусор.
Андрей объяснил, что дело не только в мусоре. Конечно, это негигиенично и неосмотрительно – оставлять объедки, пустые бутылки, грязную посуду и окурки на целых два дня. Волокуша жуткая, да и палево, зачем?! Дело не в этом. Дело в том, что трахаться в офисе с деловыми партнёрами директора тоже как-то неприлично – в их, Андрея и Олеси, непростой ситуации.
С видом оскорблённой добродетели она заявила, что это наглая ложь. «Сурки» пытались что-то изобразить, она отшила их обоих, и за целый вечер от них не было даже никаких намёков, никакой любовной сигнализации. Она не какая-нибудь лошица, и умеет отказывать убедительно, так, чтоб не было вопросов. А если бы хотела с кем-то из них переспать, то сделала бы это, не афишируя.
Он видел, что она говорит правду, а после разговора с «сурками» её слова звучали особенно убедительно. Но решение уже было принято, и ничего не оставалось другого, кроме как идти до конца:
– Ты знаешь моё к тебе отношение, мою страсть. Объясняю на понятном языке: мне больно видеть, как ты заигрываешь то с одним, то с другим. Этот кобель, Данила, потом эти выблядки. Как ты думаешь, мне приятно?! Давай расстанемся на какое-то время, подумаем, потом встретимся и поговорим.
И он, притворившись оскорбленным её легкомысленным поведением до последней меры оскорбления, в красках пересказал случившееся в МНТК во время конференции, и вновь коснулся вчерашнего. Она же напомнила всю историю их взаимоотношений, сказала, что вела себя как все девушки, ничего тут нет особенного, если, не имея прочного чувства, общаешься с разными молодыми людьми, но узнавая Андрея всё больше и больше, она поняла, что это не просто связь. Она стала другой благодаря их отношениям. Она полюбила.
– Всё из-за тех слов, что я тебе сказала вчера в коридоре? Ты из-за этого решил расстаться?
Она всё ещё думала, что происходящий разговор – всего лишь разговор, что ей делают внушение, строгое предупреждение, и даже возмутилась – мол, и так понятны правила игры, но если уделять ей так мало внимания, толкая при этом в объятия других мужчин…
Андрей указал ей на это её непонимание необратимости процесса. И попросил расписаться в некоторых бумагах, и показать, где что у неё находится.
До неё никак не могло дойти, что она теряет всё – и мужчину, и интересную работу.
Тогда он подошёл к вешалке, снял пальто, и, взяв двумя руками за плечи, кивнул – мол, иди, я тебя одену. Олеся, посмотрев на Андрея с ненавистью, подошла, выхватила пальто из его рук, и выбежала из кабинета.
Глава 68
Глеб Гордеев не испытывал угрызений совести по поводу того, что следил за Андреем Разгоном, своим бывшим компаньоном, и, временами появляясь в самых неожиданых местах, требовал у него деньги. Нет, угрызения совести были бы отрадой в сравнении с тем, что испытывал он. Он пребывал в мрачной меланхолии из-за того, что дьявол толкает его к тому, от чего нужно бежать что есть сил – от материальных благ, от денег.
Находясь в подавленном состоянии, Глеб удалялся в балку позади областной больницы, и, опустившись на землю, подолгу сидел один. Так он мог просиживать целый день, пропустив обед и ужин, пропустив ночь и снова день. Лишь изредка к нему приходила старушка-мать, которая, положив руку ему на голову, шептала:
– Когда ж ты, дурень, поумнеешь? Встань хотя бы на учет на биржу труда, бездельник.
Иногда он мрачно ссылался на то, что ещё не додумал необходимую думу. Пусть никто не тревожится. И он просил принести ему еду сюда, в балку, только немного: палку колбасы, мешок картошки, три килограмма свинины на шашлык, и пару бутылок водки 0,75.
И, вздыхая горестно, мать тихо удалялась, зная, что назойливость не способствует облегчению душевной грусти.
Но большей частью он покорно поднимался, и мать, взяв его за руку, вела домой, шепча заклятия от злого глаза и от сектантов, охотившимися за Глебом, чтобы вымутить последнее, что у него осталось – старенькую ВАЗ-099. Вздыхая, она старалась отогнать от его чела мрачное облако.
– Возьми газету, посмотри объявления по работе, лоботряс. О чем только думаешь, увалень ты этакий?
– Думаю я, моя мама, одну неотступную думу: есть ли на земле средство против вековой печали? Есть ли оружие, которым можно было б сразиться с беспощадной похитительницей жизней? Почему безнаказанно, назойливо врывается она в семью, хватает самое дорогое и исчезает бесследно? А остающиеся беспомощно проливают слёзы, проклиная судьбу. А может, судьба тут ни при чём?
Мягкий голос Глеба проникал в самую душу. Он говорил о том, что смерть сильнее жизни, потому что от жизни можно избавиться, а от смерти – нет, вспоминал былое, предрекал будущее. Из его неупорядоченного бреда мать поняла, что Андрей Разгон, бывший компаньон, должен Глебу пять тысяч долларов, и стала названивать дебитору и требовать долг – расходы на бухло и шашлыки становились непомерными. Разгон неизменно отвечал с фальшивой вежливостью, что будет разговаривать только с Глебом, но когда она заговаривала с сыном о необходимости свести взаиморасчеты, тот никак не мог понять, о чём идёт речь, потому что мысли его были погружены в море черной тоски. Его печаль дополняло то, что он стал настолько же смел в душе, насколько застенчив в обращении с людьми. Никогда не отличался гибкостью ума, а сейчас стал просто непреклонен. Он был убежден, что владеет истиной. Наедине с самим собой он был неистов и полон протеста. Каким же молодцом, каким разбитным малым он был наедине с собой!
Проблески неистовства становились всё реже. Дни скорби возвращались, всё чаще старушке-матери приходилось спускаться за сыном в балку. И опять он отказывался понимать её, требовавшую невозможного – приобщения к наемному труду.
Чтобы додумать в спокойной обстановке думу и разобраться в самом себе, Глеб предпринял автомобильную поездку. В гараже хранилась большая партия антибиотиков, взятая на «Фармбизнесе» под поручительство Андрея Разгона. Глеб загнал её по дешевке на одну из фармацевтических компаний, и, заправив бак, отправился в путь.
Глеб поехал по ростовской трассе и через пятнадцать часов очутился в Джубге. Далее он поехал налево вдоль моря, и, делая короткие (а также длинные) остановки, настраивался на открытие чакр. Море, которое он увидел впервые, и отрадное безмолвие лесов и гор сразу очаровали его. Смутный шум волн и листвы был созвучен смутному лепету его души. Он скакал козлом по лесу и валялся голый на камнях, полный жажды чего-то неизведанного, того, что угадывал везде и не находил нигде.
Целыми днями Глеб бродил один и часто плакал без всякой причины; порой ему казалось, что его сердце сейчас разорвется, так оно было переполнено. Словом, он ощущал великое смятение. Но какой покой на этом свете может сравниться с таким смятением? Никакой! Глеб брал в свидетели деревья, ветви которых хлестали его по лицу; брал в свидетели гору, с которой любовался закатом, – ничто не сравнится с терзающей его болью, ничто не сравнится с мужскими грёзами! Если желание делает прекрасней всё, к чему оно прикоснется, то желание неизведанного делает прекрасней вселенную.
Проницательность всегда как-то странно соединялась у Глеба с наивностью. Он, вероятно, долго не подозревал бы причины своих волнений и смутных желаний. Ему открыл её поэт.
Ещё в институте Глеб пристрастился к чтению поэтов и сохранил эту любовь до сих пор. Во время хождений по балкам он носил в кармане куртки почти свежий номер газеты Енот-полоскун. Каждый раз, когда он перелистывал газету, оттуда выпадали засушенные цветы. Самые любимые были те, что сорвал он в той поездке, в которой был так счастлив и так несчастлив.
Раз как то он брёл в одиночестве по опушке леса, с наслаждением вдыхая запах свежего сена, а морской ветер оседал солью на его губах, и вдруг, почувствовав страшную усталость, присел на землю и долго следил за плывущими в небе облаками. Затем по привычке открыл газету «Енот-полоскун» и прочёл.
В далёком горотке Париж-Даккар Жилбыл мущина, претположим Юстас. Он был пушистый как воздушный шар А в кашельке всегда была копуста. Потом ему приснился страшный сон! Он весь вскочил на свой будильник, пялясь! Зловещий был мобильника трезвон: В ночи звонил ну претположим Алекс В которого наш Юстас был влюблён. «Ах Юстас… Всё закончино… Прости… Лиш молча… На прощанее… Послушай… Пока трусливо прячимся в кусты, Больна… Смертельно… Дочь моя… Надюша… О, это кара… Знаеш я с перва Жену свою береминую бросел Сбежавши от мужсково естиства К другим мущинам средь печальных сосен… Она рожая дочку умерла… Не увидал я в том дурново знака… И вот расплата за мои дела… У Наденьки… В глазах… Боциллы рака… Врачи отрежут глазки на совсем А в тельце впустят гибильный рентген!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80