У меня еще мелькнула мысль (стыдно, наверно, так думать, но что было, то было) - неужели ей не противно? Я бы, кажется, в жизни по собственной воле не дотронулся до покойника, кем бы он мне ни приходился. Так вот, мать Найлы плакала и, не смолкая, бормотала что-то. Что?
И тут я вспомнил - не все, конечно, а как раз то, что мне было нужно.
- Доченька моя, птичка… Это я виновата… Всегда заходила к ней на ночь, крестила, чтобы она спокойно спала. А в этот раз так умаялась, так
умаялась, что легла раньше нее и заснула как убитая…
Точно. Вот оно. Вот почему я подумал, что Найла утонула ночью. И рубашка на ней была слишком длинная. В таких женщины спят, а не купаются.
Ладно, Найле вдруг вздумалось окунуться ночью, она встала с постели в чем была и отправилась к океану. Странно, конечно, но что все это означает? Какой в этом смысл? И как все случившееся связано с тем тревожным звоном, который все не умолкал у меня внутри? Я не знал.
Тут мы как раз прилетели. Антар выключил двигатель и угрюмо спросил:
- У тебя есть та голозапись? - я кивнул. - Принеси.
Я и в самом деле сдублировал запись нашего похода, даже сам не знаю, зачем. Ведь с помощью Цекомпа можно и так в любой момент ее просмотреть. Просто интересно стало, как все это делается.
Ну, я отнес Антару кристалл, ушел к себе и решил записать все, что случилось сегодня. Снова понадеялся, что, может, при этом в голову мне придут умные мысли, и я пойму, отчего так тревожно на душе и что делать дальше.
Ни черта подобного. Беспокойство лишь усилилось, а ясности ничуть не прибавилось. Может, посоветоваться с Цекомпом?
Пожалуй, так и сделаю.
-5-
АЛЕН
В очередной раз Ален проснулся, когда наступил вечер. В комнате было почти совсем темно, лишь окно едва-едва светилось. Кто-то сидел около постели, но он не понял, кто именно. Перед глазами все расплывалось, вместо лица маячило лишь бледное пятно. Женский голос произнес как будто издалека:
- А-а, проснулся. Ну, наконец-то. Пить хочешь?
Да, почему-то каждый раз при пробуждении Алену ужасно хотелось пить. Губы и язык пересыхали, делались шершавыми, и возникало такое отвратительное ощущение, будто рот набит овечьей шерстью.
Ален кивнул или, может быть, только подумал, что сделал это. Как бы то ни было, его губ коснулся край чашки. Пить лежа было трудно, он с трудом приподнялся и сел, чувствуя, как ему помогают заботливые руки. Жадно выпил полную чашку «лимонной водички» и попросил еще. В глазах прояснилось.
Теперь он узнал женщину, которая хлопотала около его постели. Жанна, так ее звали. Лет тридцати, с круглым миловидным лицом и толстой русой косой, обернутой вокруг головы. Несколько лет назад пауки подвергли ее мужа «неотвратимому наказанию» за какой-то мелкий проступок и с тех пор она одна растила двоих мальчишек-погодков.
Жанна никогда не кокетничала с Аленом и не строила ему глазки, как делали многие другие, но при встречах всегда ужасно смущалась, краснела и буквально слова не могла произнести; так, лепетала какие-то глупости. Другой бы, конечно, быстро сообразил, в чем дело, но только не Ален. Он в упор не замечал и гораздо более ярко выраженных признаков проявления внимания к себе, чего уж говорить о таких мелочах.
Почему-то тот факт, что сейчас Жанна находилась здесь, в его доме, и ухаживала за ним, не вызывал у Алена никаких вопросов. Почему-то сейчас это казалось совершенно неважным, как и многое другое. Он смутно припоминал, что видел тут не одну Жанну. Наверно, женщины дежурили около его постели по очереди. Кажется, когда он проснулся в прошлый раз, это была не Жанна. Или все же она? Какая разница? Это не имело значения. Ничто теперь не имело значения.
Почти все время бодрствования Ален пребывал в состоянии вялого безразличия ко всему, что творилось вокруг. Однако даже эта, столь нехарактерная для него реакция, сейчас не вызывала у него ни удивления, ни беспокойства. Кое-что, правда, его все же волновало, по крайней мере, в данный момент. Ему очень хотелось помочиться.
Он встал, Жанна помогала ему. Ноги держали его крупное тело не слишком твердо, но все же идти он мог. Вышел во двор и направился в сторону маленькой дощатой уборной, заросшей диким плющом.
Жанна все время находилась рядом. Посреди двора он остановился, чтобы передохнуть, и тяжело навалился на ее плечо, даже не заметив этого. Он не испытывал никакого смущения из-за того, что, в общем-то, эта совершенно посторонняя женщина знает, куда и зачем он идет, и помогает ему в таком сугубо интимном деле. Организм требовал того, чтобы Ален облегчился; следовательно, нужно было добраться до уборной. Все. Остальное скользило мимо его сознания.
Покончив с этим неотложным делом, Ален нетвердыми шагами вернулся к дому, но заходить в него не стал, а присел на крыльце. Жанна опустилась рядом, настойчиво уговаривая его съесть хоть что-нибудь, хоть кусочек курочки, хоть лепешку, они свежие, она совсем недавно их испекла, ему понравится. Ален слушал ее вполуха и, как всегда в последнее время, отказался. Вот уж чего ему не хотелось совершенно, так это есть. Его просто мутило при одной мысли об этом. Кажется, он не ел ни разу с тех пор, как вернулся домой, но это тоже не вызывало недоумения.
Поняв, что ничего от него в этом смысле не добьется, Жанна горестно вздохнула и спросила, не хочет ли он умыться и переодеть рубашку. В ответ Ален лишь покачал головой, а она все продолжала и продолжала что-то говорить. Голос у нее звучал жалобно, надрывно, горько. Это было неприятно и Ален перестал слушать. Но внезапно его ушей коснулось:
- Может, стоит позвать врача?
Словно пробудившись, он удивленно взглянул на женщину.
- Врача? Зачем? Со мной все в порядке.
- Какой же это порядок? Что ты? Такой молодой, сильный мужчина, - тут Жанна мучительно покраснела, но Ален, как обычно, не заметил этого, - и почти все время только и делает, что спит? И ничего, совсем ничего не ест? Это, по-твоему, порядок? - она покачала головой. - Может, пауки тебя чем-то опоили, и этот яд никак не выйдет из организма? Врач даст какой-нибудь травки, чтобы вывести эту пакость…
Голос ее постепенно как будто удалялся, становился все тише и вскоре стал совсем не слышен. Алена окутала плотная, непроницаемая тишина.
Он сидел, положив руки на согнутые колени, свесив голову и прикрыв глаза. И внезапно с потрясающей яркостью вспомнил свой сон, такой удивительный и к тому же такой необыкновенно живой, что, может быть, именно по сравнению с ним реальная жизнь сейчас казалась ему смазанной, плохо различимой, словно он смотрел на нее сквозь сетку густого дождя.
Он действительно очень много спал после того, как побывал в плену у пауков, а потом вернулся домой. Естественно, спал ночью, как положено. Но этим дело не ограничивалось. Ален спал и днем, просыпаясь лишь совсем ненадолго, вот как сейчас. Главным образом, похоже, под воздействием некоторых неотложных потребностей организма. Не будь их, он, возможно, вообще не просыпался бы, такое у него было чувство. Однако как только эти самые неотложные потребности оказывались удовлетворены, Ален очень быстро начинал ощущать, что его снова неудержимо клонит в сон. Ну и что? Он не раз слышал от стариков, что сон - лучшее лекарство. Тело знает, что ему нужно. Только не мешай ему, и оно само исцелит себя.
Однако ночной сон существенно отличался от дневного. Разница состояла в том, что днем Ален спал не так крепко и беспробудно, как ночью, время от времени все же просыпался и совсем не видел снов. Днем он как будто не столько спал, сколько проваливался в бескрайнюю, вязкую серую пустоту, а когда выбирался из нее под воздействием тех самых неотложных потребностей, когда ненадолго открывал глаза и оглядывался по сторонам, то такой же серой и пустой оказывалась окружающая его действительность.
Зато ночью…
Ночью он видел сны. И какие!
Вот хотя бы сегодня. Алену снилось, как будто он проснулся в своей постели. Внезапно, словно его кто-то с силой тряхнул за плечо или очень громко позвал по имени.
- Вставай, Але-е-ен… - звенело в ушах, медленно, очень медленно затихая.
Его познабливало и как-то странно… ломало, что ли? А в груди, с той стороны, где сердце, словно застыл ледяной комок. Но сна больше не было ни в одном глазу.
В комнате было почти совсем темно, лунный свет пробивался лишь с краю неплотно задернутой занавески. Он напрягал слух, стараясь понять, что же его разбудило, и все больше склоняясь к тому, что ничего, просто показалось. Как вдруг на него накатило.
Он почувствовал… Нет, на этот раз то был не призыв и не мольба. Просто ощущение смертной тоски; и исходило оно не от него самого, в этом он не усомнился ни на мгновенье. Более того, Ален внезапно каким-то непонятным образом совершенно определенно понял, чей оклик заставил его пробудиться совсем недавно и кто сейчас плакал и терзался в ночи, посылая ему свой безмолвный призыв.
Сердце сжалось от такой мучительной боли, что по щекам хлынули слезы.
Итиль, его дорогая, бесценная Итиль, так и не найденная, не погребенная, не успокоившаяся, томилась, страдала, тосковала в темной, мрачной глубине океана. Бедная девочка! Одна, совсем одна, навсегда, без хотя бы искры надежды на освобождение, на то, что душа ее когда-нибудь обретет вечный покой.
- Я с тобой, девочка моя. Я иду… - прошептал Ален.
Рядом с постелью, накрывшись легким светлым покрывалом, спала в кресле женщина - в точности так, как если бы все происходило не во сне, а на самом деле. Но были и отличия. К примеру, сейчас Ален поднялся с постели легко и быстро, без малейшего труда. Не то что наяву, когда ему еле-еле удавалось переставлять ноги. Он двигался совершенно бесшумно, словно тень или призрак, и спящая женщина даже не шелохнулась. Вышел из дома и сначала зашагал, а потом побежал к океану. Туда, куда его неумолимо притягивала неведомая сила - словно кабанчика, которого, обвязав веревкой, тащат на убой. Город спал, и спала спокойная темная вода, на которой серебрилась уходящая в бесконечную даль лунная дорожка.
Добежав и, что удивительно, почти нисколько не запыхавшись, Ален замер на берегу, устремив взор на океан в безумной надежде, что вот сейчас случится чудо, и воды отпустят свою без вины виноватую жертву хотя бы на время, дадут ей небольшую передышку.
Накатывающее со стороны океана ощущение смертной тоски с каждым мгновением становилось все сильнее. Оно окутывало Алена, вбирало его в себя, заставляя трепетать каждую клеточку тела. Казалось, сердце вот-вот не выдержит и разорвется. Ощущение было такое давящее, такое тяжелое, такое мощное, что на мгновенье Алену и в самом деле захотелось, чтобы сердце у него разорвалось; тогда, по крайней мере, все кончится.
Но нет, этого не произошло. И ему тут же стало нестерпимо стыдно. Как он мог желать смерти? Что же тогда будет с несчастной Итиль? По щекам снова заструились слезы, перед глазами все расплылось.
Ален крепко зажмурился, смаргивая влагу, а когда снова распахнул глаза, чудо и впрямь свершилось. Прямо перед собой, всего метрах в трех от берега, он увидел Итиль.
Точнее, Ален увидел светлый, словно сотканный из густого тумана силуэт. Однако, вот странность, ему почему-то никак не удавалось разглядеть деталей. Нет, не так. Как раз детали, стоило на них остановиться его взгляду, то и дело проступали очень отчетливо. Однако они то появлялись, то исчезали, сменяясь другими, и совершенно непонятным образом почему-то никак не складывались в цельную картину.
Вот мелькнула и тут же снова утонула в туманной дымке чуть приподнятая тонкая рука; на пальце блеснуло подаренное Аленом колечко.
Вот на мгновенье стали явственно различимы маленькие босые ступни, стоящие на темной, как будто внезапно обретшей каменную твердость воде.
Вот Ален пораженно заметил длинные, рассыпавшиеся по плечам и доходящие до колен призрачной фигуры волосы. Казавшиеся серебряными в лунном свете, они как будто жили своей собственной жизнью. Шевелились, то свиваясь кольцами, то снова распрямляясь, то вздымаясь, точно раздуваемый ветром плащ; это при том, что он не ощущал на своем лице ни малейшего движения воздуха.
Но когда, напрягая зрение, Ален пытался охватить единым взглядом всю фигуру девушки, исчезали даже отдельные детали.
Оставался лишь беспрерывно меняющий форму сгусток тумана, местами чуть более, местами чуть менее плотного и лишь отдаленно напоминающего человеческую фигуру.
Может, это просто игра света и тени?
Может, мне все это чудится, подумал он?
И тут увидел ее лицо. Отчетливо, до малейшей черточки - так, как будто Итиль внезапно оказалась в двух шагах перед ним.
Бледное. Застывшее. Со страдальчески сведенными бровями. С резкими глубокими складками у опущенных уголков плотно сжатых губ. С заострившимся носом. И с голодным огнем в огромных темных глазах.
- Мне плохо, - сказала она.
Губы Итиль остались неподвижны и все же Ален услышал ее лишенный интонаций голос. Мертвый, как она сама.
- Бедная моя девочка, - сказал он, но так же совершенно беззвучно.
- Мне плохо… - повторила она и добавила чуть громче, -… одной.
- Да, я понимаю… Хочешь? Возьми мою жизнь. Мы будем вместе. Навсегда. Только ты и я…
Ален рванулся вперед, готовый без раздумий и сожаления ринуться в океанскую пучину, разделить с Итиль ее ужасную судьбу. Но не смог сделать ни шагу. Просто не смог - и все. Ноги как будто намертво прилипли к песку.
Итиль еле заметно покачала головой. У Алена упало сердце.
- Нет? И я никак не могу тебе помочь?
- Можешь, - все так же беззвучно ответила она.
- Как? Только скажи, я все сделаю, девочка моя!
- Позови… кого-нибудь.
Ален нахмурил брови, пытаясь осмыслить услышанное. Что значит - позови? Кого? И как?
- Пой! - приказала Итиль и нетерпеливо топнула ногой.
- Петь? Но я никогда не пел, я не умею… - начал было Ален и вдруг понял, что это неправда.
Он мог петь. Более того - он хотел петь. Его голос, словно птица в клетке, давно уже рвался наружу, к желанной свободе. Просто Ален не догадывался об этом, пока не услышал приказание Итиль.
Он увидел, как она медленно кивнула, не сводя с него настойчивого, подгоняющего взгляда. Голодный огонь в ее глазах разгорался все ярче, маска страдания на белом застывшем лице проступала все отчетливее.
Ален поднял лицо к небу, закрыл глаза и запел. Голос звучал негромко, но это был чистый, серебряный звук, несущий в себе заряд такой силы, что все вокруг завибрировало. Камни сами собой заскользили по берегу, почва под ногами заколебалась. Вздымая песок, по берегу заметался вихрь. Что именно он пел, Ален и сам не знал, но это не имело ровным счетом никакого значения. Важно было лишь то, что его песня несла в себе могучий, страстный призыв. Именно его должен быть ощутить тот, кто ее услышал, а уж в какие слова он этот призыв облечет, зависело от него самого.
- Услышь, о, услышь! Приди, о, приди! Возможно, так это звучало; во всяком случае, это было то, что хотел сказать Ален. Он испытывал невероятное чувство облегчения и даже почти восторга, когда птица-песня, долгое время томившаяся в клетке, вырвалась наружу, расправила крылья и унеслась в поднебесную высоту.
- Услышь, о, услышь! Приди, о, приди! Теперь воздух между ним и Итиль дрожал, ее лицо снова утратило четкие очертания, но он ничего этого не видел, целиком отдавшись ощущению свободы и полета.
Но вот его дивный серебряный голос начал стихать - птица-песня сделала еще несколько кругов, с каждым разом опускаясь все ниже, и вернулась в свою клетку. Ален вздохнул, открыл глаза…
И вздрогнул.
По берегу, выставив перед собой руки, точно слепая, в сторону океана быстро шла совсем молоденькая девушка. Босая, в длинной белой рубашке, с темными волосами до плеч. Найла, так ее звали. Глаза девушки были широко распахнуты, рот полуоткрыт, а на простодушном, почти детском лице сияло выражение такой радости, такого счастья, что казалось, будто оно и впрямь излучает свет.
Ален перевел взгляд на Итиль. Теперь вся она была видна совершенно отчетливо - никаких меняющихся форм, никаких то появляющихся, то исчезающих деталей. Худенькая невысокая девушка в голубом платье до колен, том самом, которое было на ней, когда на остров обрушилась гигантская волна, оборвавшая ее жизнь. Длинные пепельные волосы, обычно заплетенные в косы, сейчас были распущены и спокойно ниспадали по плечам. Мелкие, невыразительные черты лица разгладились, губы улыбались, голодный огонь в глазах погас.
На Алена Итиль не смотрела. Ее взгляд был неотрывно прикован к Найле. Та, между тем, уже вошла в воду и сейчас брела ей навстречу.
Внезапно поверхность океана утратила свою жесткость, Итиль начала медленно погружаться в него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
И тут я вспомнил - не все, конечно, а как раз то, что мне было нужно.
- Доченька моя, птичка… Это я виновата… Всегда заходила к ней на ночь, крестила, чтобы она спокойно спала. А в этот раз так умаялась, так
умаялась, что легла раньше нее и заснула как убитая…
Точно. Вот оно. Вот почему я подумал, что Найла утонула ночью. И рубашка на ней была слишком длинная. В таких женщины спят, а не купаются.
Ладно, Найле вдруг вздумалось окунуться ночью, она встала с постели в чем была и отправилась к океану. Странно, конечно, но что все это означает? Какой в этом смысл? И как все случившееся связано с тем тревожным звоном, который все не умолкал у меня внутри? Я не знал.
Тут мы как раз прилетели. Антар выключил двигатель и угрюмо спросил:
- У тебя есть та голозапись? - я кивнул. - Принеси.
Я и в самом деле сдублировал запись нашего похода, даже сам не знаю, зачем. Ведь с помощью Цекомпа можно и так в любой момент ее просмотреть. Просто интересно стало, как все это делается.
Ну, я отнес Антару кристалл, ушел к себе и решил записать все, что случилось сегодня. Снова понадеялся, что, может, при этом в голову мне придут умные мысли, и я пойму, отчего так тревожно на душе и что делать дальше.
Ни черта подобного. Беспокойство лишь усилилось, а ясности ничуть не прибавилось. Может, посоветоваться с Цекомпом?
Пожалуй, так и сделаю.
-5-
АЛЕН
В очередной раз Ален проснулся, когда наступил вечер. В комнате было почти совсем темно, лишь окно едва-едва светилось. Кто-то сидел около постели, но он не понял, кто именно. Перед глазами все расплывалось, вместо лица маячило лишь бледное пятно. Женский голос произнес как будто издалека:
- А-а, проснулся. Ну, наконец-то. Пить хочешь?
Да, почему-то каждый раз при пробуждении Алену ужасно хотелось пить. Губы и язык пересыхали, делались шершавыми, и возникало такое отвратительное ощущение, будто рот набит овечьей шерстью.
Ален кивнул или, может быть, только подумал, что сделал это. Как бы то ни было, его губ коснулся край чашки. Пить лежа было трудно, он с трудом приподнялся и сел, чувствуя, как ему помогают заботливые руки. Жадно выпил полную чашку «лимонной водички» и попросил еще. В глазах прояснилось.
Теперь он узнал женщину, которая хлопотала около его постели. Жанна, так ее звали. Лет тридцати, с круглым миловидным лицом и толстой русой косой, обернутой вокруг головы. Несколько лет назад пауки подвергли ее мужа «неотвратимому наказанию» за какой-то мелкий проступок и с тех пор она одна растила двоих мальчишек-погодков.
Жанна никогда не кокетничала с Аленом и не строила ему глазки, как делали многие другие, но при встречах всегда ужасно смущалась, краснела и буквально слова не могла произнести; так, лепетала какие-то глупости. Другой бы, конечно, быстро сообразил, в чем дело, но только не Ален. Он в упор не замечал и гораздо более ярко выраженных признаков проявления внимания к себе, чего уж говорить о таких мелочах.
Почему-то тот факт, что сейчас Жанна находилась здесь, в его доме, и ухаживала за ним, не вызывал у Алена никаких вопросов. Почему-то сейчас это казалось совершенно неважным, как и многое другое. Он смутно припоминал, что видел тут не одну Жанну. Наверно, женщины дежурили около его постели по очереди. Кажется, когда он проснулся в прошлый раз, это была не Жанна. Или все же она? Какая разница? Это не имело значения. Ничто теперь не имело значения.
Почти все время бодрствования Ален пребывал в состоянии вялого безразличия ко всему, что творилось вокруг. Однако даже эта, столь нехарактерная для него реакция, сейчас не вызывала у него ни удивления, ни беспокойства. Кое-что, правда, его все же волновало, по крайней мере, в данный момент. Ему очень хотелось помочиться.
Он встал, Жанна помогала ему. Ноги держали его крупное тело не слишком твердо, но все же идти он мог. Вышел во двор и направился в сторону маленькой дощатой уборной, заросшей диким плющом.
Жанна все время находилась рядом. Посреди двора он остановился, чтобы передохнуть, и тяжело навалился на ее плечо, даже не заметив этого. Он не испытывал никакого смущения из-за того, что, в общем-то, эта совершенно посторонняя женщина знает, куда и зачем он идет, и помогает ему в таком сугубо интимном деле. Организм требовал того, чтобы Ален облегчился; следовательно, нужно было добраться до уборной. Все. Остальное скользило мимо его сознания.
Покончив с этим неотложным делом, Ален нетвердыми шагами вернулся к дому, но заходить в него не стал, а присел на крыльце. Жанна опустилась рядом, настойчиво уговаривая его съесть хоть что-нибудь, хоть кусочек курочки, хоть лепешку, они свежие, она совсем недавно их испекла, ему понравится. Ален слушал ее вполуха и, как всегда в последнее время, отказался. Вот уж чего ему не хотелось совершенно, так это есть. Его просто мутило при одной мысли об этом. Кажется, он не ел ни разу с тех пор, как вернулся домой, но это тоже не вызывало недоумения.
Поняв, что ничего от него в этом смысле не добьется, Жанна горестно вздохнула и спросила, не хочет ли он умыться и переодеть рубашку. В ответ Ален лишь покачал головой, а она все продолжала и продолжала что-то говорить. Голос у нее звучал жалобно, надрывно, горько. Это было неприятно и Ален перестал слушать. Но внезапно его ушей коснулось:
- Может, стоит позвать врача?
Словно пробудившись, он удивленно взглянул на женщину.
- Врача? Зачем? Со мной все в порядке.
- Какой же это порядок? Что ты? Такой молодой, сильный мужчина, - тут Жанна мучительно покраснела, но Ален, как обычно, не заметил этого, - и почти все время только и делает, что спит? И ничего, совсем ничего не ест? Это, по-твоему, порядок? - она покачала головой. - Может, пауки тебя чем-то опоили, и этот яд никак не выйдет из организма? Врач даст какой-нибудь травки, чтобы вывести эту пакость…
Голос ее постепенно как будто удалялся, становился все тише и вскоре стал совсем не слышен. Алена окутала плотная, непроницаемая тишина.
Он сидел, положив руки на согнутые колени, свесив голову и прикрыв глаза. И внезапно с потрясающей яркостью вспомнил свой сон, такой удивительный и к тому же такой необыкновенно живой, что, может быть, именно по сравнению с ним реальная жизнь сейчас казалась ему смазанной, плохо различимой, словно он смотрел на нее сквозь сетку густого дождя.
Он действительно очень много спал после того, как побывал в плену у пауков, а потом вернулся домой. Естественно, спал ночью, как положено. Но этим дело не ограничивалось. Ален спал и днем, просыпаясь лишь совсем ненадолго, вот как сейчас. Главным образом, похоже, под воздействием некоторых неотложных потребностей организма. Не будь их, он, возможно, вообще не просыпался бы, такое у него было чувство. Однако как только эти самые неотложные потребности оказывались удовлетворены, Ален очень быстро начинал ощущать, что его снова неудержимо клонит в сон. Ну и что? Он не раз слышал от стариков, что сон - лучшее лекарство. Тело знает, что ему нужно. Только не мешай ему, и оно само исцелит себя.
Однако ночной сон существенно отличался от дневного. Разница состояла в том, что днем Ален спал не так крепко и беспробудно, как ночью, время от времени все же просыпался и совсем не видел снов. Днем он как будто не столько спал, сколько проваливался в бескрайнюю, вязкую серую пустоту, а когда выбирался из нее под воздействием тех самых неотложных потребностей, когда ненадолго открывал глаза и оглядывался по сторонам, то такой же серой и пустой оказывалась окружающая его действительность.
Зато ночью…
Ночью он видел сны. И какие!
Вот хотя бы сегодня. Алену снилось, как будто он проснулся в своей постели. Внезапно, словно его кто-то с силой тряхнул за плечо или очень громко позвал по имени.
- Вставай, Але-е-ен… - звенело в ушах, медленно, очень медленно затихая.
Его познабливало и как-то странно… ломало, что ли? А в груди, с той стороны, где сердце, словно застыл ледяной комок. Но сна больше не было ни в одном глазу.
В комнате было почти совсем темно, лунный свет пробивался лишь с краю неплотно задернутой занавески. Он напрягал слух, стараясь понять, что же его разбудило, и все больше склоняясь к тому, что ничего, просто показалось. Как вдруг на него накатило.
Он почувствовал… Нет, на этот раз то был не призыв и не мольба. Просто ощущение смертной тоски; и исходило оно не от него самого, в этом он не усомнился ни на мгновенье. Более того, Ален внезапно каким-то непонятным образом совершенно определенно понял, чей оклик заставил его пробудиться совсем недавно и кто сейчас плакал и терзался в ночи, посылая ему свой безмолвный призыв.
Сердце сжалось от такой мучительной боли, что по щекам хлынули слезы.
Итиль, его дорогая, бесценная Итиль, так и не найденная, не погребенная, не успокоившаяся, томилась, страдала, тосковала в темной, мрачной глубине океана. Бедная девочка! Одна, совсем одна, навсегда, без хотя бы искры надежды на освобождение, на то, что душа ее когда-нибудь обретет вечный покой.
- Я с тобой, девочка моя. Я иду… - прошептал Ален.
Рядом с постелью, накрывшись легким светлым покрывалом, спала в кресле женщина - в точности так, как если бы все происходило не во сне, а на самом деле. Но были и отличия. К примеру, сейчас Ален поднялся с постели легко и быстро, без малейшего труда. Не то что наяву, когда ему еле-еле удавалось переставлять ноги. Он двигался совершенно бесшумно, словно тень или призрак, и спящая женщина даже не шелохнулась. Вышел из дома и сначала зашагал, а потом побежал к океану. Туда, куда его неумолимо притягивала неведомая сила - словно кабанчика, которого, обвязав веревкой, тащат на убой. Город спал, и спала спокойная темная вода, на которой серебрилась уходящая в бесконечную даль лунная дорожка.
Добежав и, что удивительно, почти нисколько не запыхавшись, Ален замер на берегу, устремив взор на океан в безумной надежде, что вот сейчас случится чудо, и воды отпустят свою без вины виноватую жертву хотя бы на время, дадут ей небольшую передышку.
Накатывающее со стороны океана ощущение смертной тоски с каждым мгновением становилось все сильнее. Оно окутывало Алена, вбирало его в себя, заставляя трепетать каждую клеточку тела. Казалось, сердце вот-вот не выдержит и разорвется. Ощущение было такое давящее, такое тяжелое, такое мощное, что на мгновенье Алену и в самом деле захотелось, чтобы сердце у него разорвалось; тогда, по крайней мере, все кончится.
Но нет, этого не произошло. И ему тут же стало нестерпимо стыдно. Как он мог желать смерти? Что же тогда будет с несчастной Итиль? По щекам снова заструились слезы, перед глазами все расплылось.
Ален крепко зажмурился, смаргивая влагу, а когда снова распахнул глаза, чудо и впрямь свершилось. Прямо перед собой, всего метрах в трех от берега, он увидел Итиль.
Точнее, Ален увидел светлый, словно сотканный из густого тумана силуэт. Однако, вот странность, ему почему-то никак не удавалось разглядеть деталей. Нет, не так. Как раз детали, стоило на них остановиться его взгляду, то и дело проступали очень отчетливо. Однако они то появлялись, то исчезали, сменяясь другими, и совершенно непонятным образом почему-то никак не складывались в цельную картину.
Вот мелькнула и тут же снова утонула в туманной дымке чуть приподнятая тонкая рука; на пальце блеснуло подаренное Аленом колечко.
Вот на мгновенье стали явственно различимы маленькие босые ступни, стоящие на темной, как будто внезапно обретшей каменную твердость воде.
Вот Ален пораженно заметил длинные, рассыпавшиеся по плечам и доходящие до колен призрачной фигуры волосы. Казавшиеся серебряными в лунном свете, они как будто жили своей собственной жизнью. Шевелились, то свиваясь кольцами, то снова распрямляясь, то вздымаясь, точно раздуваемый ветром плащ; это при том, что он не ощущал на своем лице ни малейшего движения воздуха.
Но когда, напрягая зрение, Ален пытался охватить единым взглядом всю фигуру девушки, исчезали даже отдельные детали.
Оставался лишь беспрерывно меняющий форму сгусток тумана, местами чуть более, местами чуть менее плотного и лишь отдаленно напоминающего человеческую фигуру.
Может, это просто игра света и тени?
Может, мне все это чудится, подумал он?
И тут увидел ее лицо. Отчетливо, до малейшей черточки - так, как будто Итиль внезапно оказалась в двух шагах перед ним.
Бледное. Застывшее. Со страдальчески сведенными бровями. С резкими глубокими складками у опущенных уголков плотно сжатых губ. С заострившимся носом. И с голодным огнем в огромных темных глазах.
- Мне плохо, - сказала она.
Губы Итиль остались неподвижны и все же Ален услышал ее лишенный интонаций голос. Мертвый, как она сама.
- Бедная моя девочка, - сказал он, но так же совершенно беззвучно.
- Мне плохо… - повторила она и добавила чуть громче, -… одной.
- Да, я понимаю… Хочешь? Возьми мою жизнь. Мы будем вместе. Навсегда. Только ты и я…
Ален рванулся вперед, готовый без раздумий и сожаления ринуться в океанскую пучину, разделить с Итиль ее ужасную судьбу. Но не смог сделать ни шагу. Просто не смог - и все. Ноги как будто намертво прилипли к песку.
Итиль еле заметно покачала головой. У Алена упало сердце.
- Нет? И я никак не могу тебе помочь?
- Можешь, - все так же беззвучно ответила она.
- Как? Только скажи, я все сделаю, девочка моя!
- Позови… кого-нибудь.
Ален нахмурил брови, пытаясь осмыслить услышанное. Что значит - позови? Кого? И как?
- Пой! - приказала Итиль и нетерпеливо топнула ногой.
- Петь? Но я никогда не пел, я не умею… - начал было Ален и вдруг понял, что это неправда.
Он мог петь. Более того - он хотел петь. Его голос, словно птица в клетке, давно уже рвался наружу, к желанной свободе. Просто Ален не догадывался об этом, пока не услышал приказание Итиль.
Он увидел, как она медленно кивнула, не сводя с него настойчивого, подгоняющего взгляда. Голодный огонь в ее глазах разгорался все ярче, маска страдания на белом застывшем лице проступала все отчетливее.
Ален поднял лицо к небу, закрыл глаза и запел. Голос звучал негромко, но это был чистый, серебряный звук, несущий в себе заряд такой силы, что все вокруг завибрировало. Камни сами собой заскользили по берегу, почва под ногами заколебалась. Вздымая песок, по берегу заметался вихрь. Что именно он пел, Ален и сам не знал, но это не имело ровным счетом никакого значения. Важно было лишь то, что его песня несла в себе могучий, страстный призыв. Именно его должен быть ощутить тот, кто ее услышал, а уж в какие слова он этот призыв облечет, зависело от него самого.
- Услышь, о, услышь! Приди, о, приди! Возможно, так это звучало; во всяком случае, это было то, что хотел сказать Ален. Он испытывал невероятное чувство облегчения и даже почти восторга, когда птица-песня, долгое время томившаяся в клетке, вырвалась наружу, расправила крылья и унеслась в поднебесную высоту.
- Услышь, о, услышь! Приди, о, приди! Теперь воздух между ним и Итиль дрожал, ее лицо снова утратило четкие очертания, но он ничего этого не видел, целиком отдавшись ощущению свободы и полета.
Но вот его дивный серебряный голос начал стихать - птица-песня сделала еще несколько кругов, с каждым разом опускаясь все ниже, и вернулась в свою клетку. Ален вздохнул, открыл глаза…
И вздрогнул.
По берегу, выставив перед собой руки, точно слепая, в сторону океана быстро шла совсем молоденькая девушка. Босая, в длинной белой рубашке, с темными волосами до плеч. Найла, так ее звали. Глаза девушки были широко распахнуты, рот полуоткрыт, а на простодушном, почти детском лице сияло выражение такой радости, такого счастья, что казалось, будто оно и впрямь излучает свет.
Ален перевел взгляд на Итиль. Теперь вся она была видна совершенно отчетливо - никаких меняющихся форм, никаких то появляющихся, то исчезающих деталей. Худенькая невысокая девушка в голубом платье до колен, том самом, которое было на ней, когда на остров обрушилась гигантская волна, оборвавшая ее жизнь. Длинные пепельные волосы, обычно заплетенные в косы, сейчас были распущены и спокойно ниспадали по плечам. Мелкие, невыразительные черты лица разгладились, губы улыбались, голодный огонь в глазах погас.
На Алена Итиль не смотрела. Ее взгляд был неотрывно прикован к Найле. Та, между тем, уже вошла в воду и сейчас брела ей навстречу.
Внезапно поверхность океана утратила свою жесткость, Итиль начала медленно погружаться в него.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30