Помня о своих муках, я хотела, чтобы и он испил до дна чашу страданий.
– Что ж, – сказала я, глядя ему прямо в глаза, – наверное, сейчас нам приходится переживать одинаковые сложности.
Он смущенно опустил глаза.
– У тебя все в порядке, Элизабет? Ведь Спейхауз уехал. Как ты со всем справляешься?
– Ал, да, кстати, – я решила ударить его побольнее, – ты, должно быть, не знаешь. Мы с Эдгаром Спейхаузом скоро поженимся.
И я вручила ему письмо, оставленное без ответа. Письмо, которое останется без ответа навсегда. Теперь я знала это наверняка.
Дэвид молча прочитал послание и вернул его мне.
– Что ж, тогда, полагаю, мне не имеет смысла здесь задерживаться, – процедил он сквозь зубы. – Ведь Спейхауз, кажется, уже обо всем позаботился – о моем ребенке, о моей любви, одним словом, обо всем.
Недоумение и беспомощность слышались в его словах.
– Ах, тебе действительно пора? – Я встала с места, словно мне не терпелось выставить его за дверь, но тут же добавила: – Правда, я думала, что, раз уж ты пришел проведать сына, то мог бы немножко и задержаться, чтобы развлечь его мать. Ведь сегодня торжественная дата, которая имеет для нас обоих особое значение.
На его лице отразилось еще большее изумление. Дэвид тщетно пытался вспомнить, какое отношение может иметь к нам этот весенний день.
– А что мы сегодня отмечаем? – в конце концов выдавил он.
– Как что? Неужели ты забыл, дорогой? День дураков – всех дураков без исключения.
Я нежно улыбнулась ему. Его лицо озарилось ответной улыбкой – улыбкой облегчения.
– Ах, Элизабет, драгоценная моя! – прошептал он, шагнув мне навстречу.
Но не успел Дэвид заключить меня в объятия, как до нашего слуха донеслось тоненькое покашливание. Забытый всеми, Артур ухитрился открутить одну из позолоченных пуговиц от мундира отца и запихал ее в горло. Теперь он задыхался – его личико синело на глазах. Заботливые родители чуть ли не пять минут молотили его по спине до отрыжки, пока пуговица не вылетела из глотки. Наш малыш не остался в стороне от празднования дня дураков, на свой манер сыграв с нами первоапрельскую шутку.
Еще не придя в себя от потрясения, мы позвали Марту, которая вплыла в комнату грознее грозовой тучи и унесла ребенка, не забыв на прощание сказать нам пару ласковых слов. Дэвид повернулся ко мне. На его лице вновь играла улыбка, увидеть которую я уже не надеялась.
– На чем же мы остановились? – пробормотал он, нежно притянув меня к себе. – Кажется, мы были где-то здесь…
Его губы жадно впились в мои, и все горести и обиды, разделявшие нас в этот страшный год, утонули в розовом приливе, захлестнувшем обоих.
Когда голова перестала кружиться от сладости поцелуев, я обнаружила, что мы каким-то образом переместились на диван. Дэвид был полностью поглощен сразу двумя занятиями: он то нежно покусывал мое левое ухо, то целовал меня в затылок. Внезапно отстранившись, он произнес странным грубым голосом:
– Довольно.
Вздрогнув от испуга, я открыла глаза. Он склонился надо мной. Его лицо пылало, глаза озорно искрились.
– Элизабет, – произнес Дэвид с притворной жалобой в голосе, – я не лучшим образом действую на диване. Не найдется ли в этом доме кровати?
Я вздохнула с облегчением.
– Как тебе не стыдно, ты едва не напугал меня до смерти, идиот ты эдакий! Кровать тебе нужна… А ты хоть знаешь, который час? К твоему сведению, полдвенадцатого дня.
– Не вижу никакой связи, – ответил он голосом, исполненным мольбы, в то время как в глазах у него прыгали смешинки, – между временем суток и желанием отправиться в кровать.
– Что ж, в таком случае добро пожаловать в постель, – парировала я, – но знай, что в это время суток ты уляжешься в нее один.
Но тут страшная мысль пронзила меня, и я схватила его за руку.
– Дорогой, ведь тебе не сегодня нужно уезжать? Скажи, не сегодня?
Тоже посерьезнев, он отрицательно покачал головой. Его ладони мягко заскользили по моим рукам, пробежали по шее, погладили лицо.
– Нет, не сегодня.
Его голос был одновременно мягок и хрипловат, губы вновь тянулись к моим, но я остановила его на секунду.
– Сколько дней в твоем распоряжении? – спросила я голосом, севшим от волнения.
– Шесть.
– Благодарю тебя за это, Господи! – прошептала я, ослабев от счастья.
Его рот приник к моему, и я почувствовала себя беззащитной под его огненными поцелуями.
– Так как насчет кровати? – вполголоса спросил он во время паузы, которая длилась доли секунды.
– Дэвид, ты просто невыносим, – улыбнулась я. – Ты превратил меня в беспомощную развалину, значит, тебе придется отнести меня туда на руках.
– Отнести вас? – усмехнулся он с напускной надменностью. – Едва войдя в этот дом, я сразу почувствовал слабость в коленях, и эта слабость не проходит с самого утра. Так что мне самому впору ползти на четвереньках. Нет уж, моя прекрасная леди, если вы решили идти, то пойдемте вместе на четвереньках, а если получится, так доковыляем на своих двоих.
– А может быть, изволите отобедать? – решила я ответить уколом на укол. – Время уже почти обеденное. К тому же вы только что прибыли из Ирландии и, должно быть, испытываете чертовский голод.
– Что верно, то верно – голоден, – он вновь принялся целовать меня в порыве ненасытной страсти, – только мне нужна другая пища. Перестань дразнить меня. Отвечай же, пойдешь или мне тащить тебя за твои прекрасные локоны?
– Ну и животное! – томно протянула я, вставая и пытаясь выпрямиться. – Ты совсем запугал меня. Приходится подчиниться. – С этими словами я протянула к нему руки. – Так мы в самом деле идем?
И, как в былые времена, мы пировали, не в силах насытиться, – к смятению всех домашних и собственному нескончаемому наслаждению.
Дэвид заметно изменился, став более сдержанным и уверенным в себе. В то же время в характере его появилась некая бесшабашность, не свойственная ему ранее легкомысленная веселость, как будто для него имел значение лишь сегодняшний день, а до последствий не было дела. В таком лихорадочном веселье и пролетели несколько дней, которые оказались для нас даже счастливее, чем те, что мы провели вместе в прошлом году. Я смеялась так, как не смеялась никогда в жизни, решительно не задумываясь о тех слезах, которые мне предстояло пролить в ближайшем будущем.
Бедный Эдгар, чьи реликвии до сих пор попадались там и сям, как и следовало ожидать, стал для Дэвида объектом насмешек. Впервые войдя в детскую, он отшатнулся в притворном ужасе при виде огромного портрета, мрачно висящего над колыбелью.
– О Боже, я попался! – шутливо вскричал Дэвид, хватаясь за шпагу.
Затем он велел повернуть портрет носом к стене и на обратной стороне холста нарисовал углем чрезвычайно злую карикатуру на Эдгара, употребив все свое незаурядное мастерство. Уж если Артуру суждено расти в постоянном присутствии отсутствующего Эдгара, рассудил он, то пусть ребенок видит подлинные качества этого человека. К своему стыду, я разрешила ему это сделать и, более того, от души позабавилась над его шалостью. Бедный, бедный Эдгар…
Дэвид быстро установил с Артуром сердечные отношения. Он улыбался сыну и быстро получал в ответ широкую улыбку – маленькую копию отцовской.
– Он умеет хоть что-нибудь? – спросил Дэвид, с сомнением разглядывая свое дитя в первый вечер.
– Умеет? Что ты имеешь в виду? Он делает все то же, что и любой другой ребенок в его возрасте.
– Умеет ли он ходить, говорить или еще что-нибудь в этом роде?
– Дорогой мой, ведь ему всего одиннадцать месяцев, – рассмеялась я. – Сейчас он занят лишь тем, что норовит укусить или проглотить любой предмет, который попадет ему в рот.
Дэвид на собственном горьком опыте убедился в правоте моих слов. Попытавшись выяснить, сколько зубов уже выросло у Артура, он полез ему в ротик пальцем, который был тут же почти откушен. Я вошла как раз в тот момент, когда мальчишка лопотал что-то свое, повизгивая от счастья, а Дэвид сжимал укушенный палец, изрыгая немыслимые проклятия.
Увидев, что это происшествие вызвало у меня смех, но никак не сочувствие, он философски произнес:
– Надеюсь, палец распухнет и отвалится, а я буду списан из армии по инвалидности. Боевой растет мальчишка – ничего не скажешь. Должно быть, пойдет по моим стопам.
Однажды вечером мы вместе поехали в «Ранело», где Дэвид быстро и решительно напился в стельку. За ним никогда не водилось особого пристрастия к спиртному. Мне этот случай показался забавным, но и немного встревожил: на память пришло то, каким образом я сама когда-то искала покоя и забвения. Мне удалось вовремя утащить его из питейного заведения, пока он не разнес там все в щепки, устроив грандиозный скандал. По дороге домой Дэвид заснул, положив голову мне на колени и оглашая заливистым храпом проплывавшие за окном экипажа окрестности. Нам с кучером пришлось тащить его до самой постели. А в четыре часа утра он проснулся просветленный, разбудил меня и сообщил, что накануне вечером повстречал одну прекрасную девушку по имени Элизабет. После этого чистосердечного признания мой милый вновь упал на подушку и проспал мертвым сном до полудня. Если бы я не любила его всем сердцем, то наверняка надавала бы ему пощечин. Естественно, проснувшись, он испытал все последствия приятного времяпрепровождения. Умирая с похмелья, он был так жалок и так нуждался в моей помощи, что мне было трудно решить, каким же я люблю его больше – пьяным до бесчувствия или трезвым, но с раскалывающейся головой.
Но как бы мы ни хотели остановить время, оно неумолимо продолжало свой бег. Шесть дней промчались как один, и мне теперь некуда было скрыться от неизбежности расставания. Над нами нависла черная туча, и весь дом готовился пережить вместе с нами надвигающееся тяжкое испытание.
В последний день Дэвид был очень нежен и вместе с тем серьезен.
– Любимая, – спросил он, ласково прижав меня к себе, – как ты поступишь со Спейхаузом?
Мне пришлось без утайки рассказать все, что было между мною и Эдгаром.
В конце концов я должна была признаться, что до сих пор не приняла никакого решения.
– Он предлагает тебе очень многое: брак, состояние, громкое имя. – Взяв меня за плечи, Дэвид отстранился и внимательно посмотрел мне в глаза. – И ты не чувствуешь к нему ни малейшей привязанности?
– Могу ли я испытывать к нему какие-то чувства, – произнесла я дрогнувшим голосом, – когда только ты занимаешь мои мысли, сердце, разум? Речь идет вовсе не о привязанности, а о том, как поступить наилучшим, самым разумным образом ради будущего Артура.
– Если ты не любишь его, – твердо сказал Дэвид, – то и не выходи за него замуж. Я знаю, что не имею права просить тебя об этом, мне нечего предложить тебе взамен и почти нет надежды на то, что мое положение когда-нибудь изменится. Но, пока ты не связана неразрывными узами с другим, у нас остается хотя бы право на любовь друг к другу, сохраняется надежда. Став женой Спейхауза, ты будешь потеряна для меня навсегда, а я не переживу этого. Если бы он мог сделать тебя счастливой, то, ничего не поделаешь, я бы смирился, но все дело в том, что он не принесет тебе счастья, и ты это знаешь. Насколько я могу судить по твоим словам, он интересуется главным образом Артуром. Вряд ли его отношение к ребенку изменится от того, выйдешь ты за него замуж или нет. У него нет возможности отобрать у тебя мальчика. Если такой вопрос когда-нибудь встанет или появятся малейшие признаки того, что он может повредить Артуру, мы просто расскажем ему всю правду.
– Ты должен понять, – постаралась я спокойно растолковать ему, – что если Спейхауз лишит меня поддержки, то мне, возможно, придется взяться за старое или во всяком случае искать какие-то другие средства к существованию.
Это было неправдой, но мне хотелось увидеть его реакцию. Пальцы Дэвида больно впились мне в плечо.
– Мое отношение к другим мужчинам в твоей жизни осталось прежним, Элизабет, но у меня нет иного выбора. Пока ты не связана, у меня есть надежда. Бог знает, когда это случится, но я обязательно вернусь и тогда поставлю на кон свою любовь, чтобы выиграть тебя у любого другого мужчины, потому что я люблю тебя больше, чем он, и нужна ты мне больше, чем ему.
Он вновь притянул меня к себе, и я покорно прильнула к его груди.
– Я не выйду замуж за Спейхауза, – тихо пообещала я, – если ты не хочешь этого.
Он со вздохом облегчения припал к моим губам.
– Не знаю, чем я заслужил у судьбы такое прекрасное создание, как ты, любимая моя. Простила ли ты меня за те страдания, которые я тебе причинил? Сам я никогда не прощу себе этого – Бог тому свидетель! Наступит время, и я попытаюсь заставить тебя забыть о пережитом. Клянусь тебе.
– Что ж, теперь мне есть, чего ждать от жизни, не так ли? – улыбнулась я сквозь слезы.
До его отъезда оставались считанные минуты, и оба мы почти лишились дара речи. Дэвид крепко сжал меня в объятиях и зарылся лицом в мои волосы.
– Я не буду писать тебе, – отрывисто произнес он наконец. – Рука моя неспособна передать бумаге то, что я чувствую при одной мысли о тебе. Письма доставляют больше мучений, чем радости, когда наконец приходят из такой дали, а тем более, когда не доходят. Но после возвращения я непременно разыщу тебя, где бы ты ни была. Жди меня, любимая. Обязательно жди.
Подарив мне прощальный поцелуй, исполненный боли, он уехал.
До сих пор не знаю, как мне удалось пережить следующие несколько дней. Наверное, только вера в странный дар, которым была наделена Марта, поддержала во мне силы.
– Правда ли, что он вернется? – спросила я ее, выплакав все слезы.
– Вернется, если вы постараетесь, – ответила она, как всегда, туманно. – Так должно быть вопреки смерти.
Больше я не вытянула из нее ни слова.
Наступило время ожиданий и тревожных раздумий о том, как же быть со Спейхаузом. Тревоги эти разрешились непредвиденным путем. Дэвид, наверное, как раз высаживался с корабля где-нибудь в Вест-Индии, когда до меня дошло известие о том, что в начале мая Эдгар заболел малярией и вскоре после этого скончался. Таким образом, его прекрасным пожеланиям не дано было свершиться и Спейхауз отходил к дальнему родственнику. Теперь было впору задуматься, что в скором времени произойдет со мной и действительно ли обеспечено будущее Артура, как мне казалось до недавней поры.
Я неспособна была скорбеть по Спейхаузу – настолько невыразительной была его личность. Этот человек и при жизни не вызывал у меня особых эмоций, а потому смерть его оставила меня равнодушной. Что же касается обмана, которым я затуманила ему голову, то в данном случае мое поведение казалось мне вполне оправданным. Будучи обманут, он получил счастья и радости больше, чем во всей своей прежней жизни. Наверное, судьба была благосклонна к нему, поскольку уберегла его от крушения надежд на брак со мной, а возможно, и от еще больших разочарований, связанных с Артуром или, хуже того, отцом Артура.
В конце концов, как ни печально это признавать, смерть Эдгара явилась для всех нас благом. Мне лишь оставалось от всей души надеяться, что малярия не слишком заразна, поскольку мой любимый находился сейчас в тех же гиблых местах, что и Спейхауз.
Адвокаты Спейхауза не замедлили явиться к нам, и с помощью Джереми, который присутствовал при сем в качестве переводчика с юридического жаргона, я выяснила, что за будущее моего сына можно не беспокоиться. Все личное состояние Эдгара переходило к Артуру и помещалось под опеку, которая должна была продолжаться до достижения им двадцатипятилетнего возраста. Опекунами назначались адвокаты, кузен Эдгара, который одновременно выступал в роли наследника родового поместья, и я. После умершего оставались еще три фермы в окрестностях Спейхауза и особняк Доуэр-хауз, который примыкал к поместью, но не считался родовым имуществом.
Ожидая скорого заключения брака со мной, Эдгар, конечно же, ни словом не упомянул в своем завещании обо мне. Адвокаты, однако, пришли к единодушному мнению, что я, будучи матерью и юридическим опекуном ребенка, должна получать ежегодно 1600 фунтов из доходов от имения на содержание сына и его жилища. Со временем из тех же доходов должны были оплачиваться издержки на его образование и врачебную помощь.
Адвокаты также сошлись во мнении о том, что, пока ребенок находится в младенческом возрасте, я могу жить, где пожелаю. Вместе с тем они настоятельно рекомендовали мне перевезти сына, как только он достигнет сознательного возраста, в Доуэр-хауз, чтобы воспитывать его в обстановке дома, хозяином которого ему со временем предстояло стать. Я не возражала против этого, однако, давая согласие перебраться в особняк, еще не могла предвидеть, какие причудливые повороты судьбы ожидают меня там.
Они ушли, оставив меня с ребенком, у которого, как предполагалось, больше не было отца. Я вошла в детскую, чтобы взглянуть, как чувствует себя молодой наследник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Что ж, – сказала я, глядя ему прямо в глаза, – наверное, сейчас нам приходится переживать одинаковые сложности.
Он смущенно опустил глаза.
– У тебя все в порядке, Элизабет? Ведь Спейхауз уехал. Как ты со всем справляешься?
– Ал, да, кстати, – я решила ударить его побольнее, – ты, должно быть, не знаешь. Мы с Эдгаром Спейхаузом скоро поженимся.
И я вручила ему письмо, оставленное без ответа. Письмо, которое останется без ответа навсегда. Теперь я знала это наверняка.
Дэвид молча прочитал послание и вернул его мне.
– Что ж, тогда, полагаю, мне не имеет смысла здесь задерживаться, – процедил он сквозь зубы. – Ведь Спейхауз, кажется, уже обо всем позаботился – о моем ребенке, о моей любви, одним словом, обо всем.
Недоумение и беспомощность слышались в его словах.
– Ах, тебе действительно пора? – Я встала с места, словно мне не терпелось выставить его за дверь, но тут же добавила: – Правда, я думала, что, раз уж ты пришел проведать сына, то мог бы немножко и задержаться, чтобы развлечь его мать. Ведь сегодня торжественная дата, которая имеет для нас обоих особое значение.
На его лице отразилось еще большее изумление. Дэвид тщетно пытался вспомнить, какое отношение может иметь к нам этот весенний день.
– А что мы сегодня отмечаем? – в конце концов выдавил он.
– Как что? Неужели ты забыл, дорогой? День дураков – всех дураков без исключения.
Я нежно улыбнулась ему. Его лицо озарилось ответной улыбкой – улыбкой облегчения.
– Ах, Элизабет, драгоценная моя! – прошептал он, шагнув мне навстречу.
Но не успел Дэвид заключить меня в объятия, как до нашего слуха донеслось тоненькое покашливание. Забытый всеми, Артур ухитрился открутить одну из позолоченных пуговиц от мундира отца и запихал ее в горло. Теперь он задыхался – его личико синело на глазах. Заботливые родители чуть ли не пять минут молотили его по спине до отрыжки, пока пуговица не вылетела из глотки. Наш малыш не остался в стороне от празднования дня дураков, на свой манер сыграв с нами первоапрельскую шутку.
Еще не придя в себя от потрясения, мы позвали Марту, которая вплыла в комнату грознее грозовой тучи и унесла ребенка, не забыв на прощание сказать нам пару ласковых слов. Дэвид повернулся ко мне. На его лице вновь играла улыбка, увидеть которую я уже не надеялась.
– На чем же мы остановились? – пробормотал он, нежно притянув меня к себе. – Кажется, мы были где-то здесь…
Его губы жадно впились в мои, и все горести и обиды, разделявшие нас в этот страшный год, утонули в розовом приливе, захлестнувшем обоих.
Когда голова перестала кружиться от сладости поцелуев, я обнаружила, что мы каким-то образом переместились на диван. Дэвид был полностью поглощен сразу двумя занятиями: он то нежно покусывал мое левое ухо, то целовал меня в затылок. Внезапно отстранившись, он произнес странным грубым голосом:
– Довольно.
Вздрогнув от испуга, я открыла глаза. Он склонился надо мной. Его лицо пылало, глаза озорно искрились.
– Элизабет, – произнес Дэвид с притворной жалобой в голосе, – я не лучшим образом действую на диване. Не найдется ли в этом доме кровати?
Я вздохнула с облегчением.
– Как тебе не стыдно, ты едва не напугал меня до смерти, идиот ты эдакий! Кровать тебе нужна… А ты хоть знаешь, который час? К твоему сведению, полдвенадцатого дня.
– Не вижу никакой связи, – ответил он голосом, исполненным мольбы, в то время как в глазах у него прыгали смешинки, – между временем суток и желанием отправиться в кровать.
– Что ж, в таком случае добро пожаловать в постель, – парировала я, – но знай, что в это время суток ты уляжешься в нее один.
Но тут страшная мысль пронзила меня, и я схватила его за руку.
– Дорогой, ведь тебе не сегодня нужно уезжать? Скажи, не сегодня?
Тоже посерьезнев, он отрицательно покачал головой. Его ладони мягко заскользили по моим рукам, пробежали по шее, погладили лицо.
– Нет, не сегодня.
Его голос был одновременно мягок и хрипловат, губы вновь тянулись к моим, но я остановила его на секунду.
– Сколько дней в твоем распоряжении? – спросила я голосом, севшим от волнения.
– Шесть.
– Благодарю тебя за это, Господи! – прошептала я, ослабев от счастья.
Его рот приник к моему, и я почувствовала себя беззащитной под его огненными поцелуями.
– Так как насчет кровати? – вполголоса спросил он во время паузы, которая длилась доли секунды.
– Дэвид, ты просто невыносим, – улыбнулась я. – Ты превратил меня в беспомощную развалину, значит, тебе придется отнести меня туда на руках.
– Отнести вас? – усмехнулся он с напускной надменностью. – Едва войдя в этот дом, я сразу почувствовал слабость в коленях, и эта слабость не проходит с самого утра. Так что мне самому впору ползти на четвереньках. Нет уж, моя прекрасная леди, если вы решили идти, то пойдемте вместе на четвереньках, а если получится, так доковыляем на своих двоих.
– А может быть, изволите отобедать? – решила я ответить уколом на укол. – Время уже почти обеденное. К тому же вы только что прибыли из Ирландии и, должно быть, испытываете чертовский голод.
– Что верно, то верно – голоден, – он вновь принялся целовать меня в порыве ненасытной страсти, – только мне нужна другая пища. Перестань дразнить меня. Отвечай же, пойдешь или мне тащить тебя за твои прекрасные локоны?
– Ну и животное! – томно протянула я, вставая и пытаясь выпрямиться. – Ты совсем запугал меня. Приходится подчиниться. – С этими словами я протянула к нему руки. – Так мы в самом деле идем?
И, как в былые времена, мы пировали, не в силах насытиться, – к смятению всех домашних и собственному нескончаемому наслаждению.
Дэвид заметно изменился, став более сдержанным и уверенным в себе. В то же время в характере его появилась некая бесшабашность, не свойственная ему ранее легкомысленная веселость, как будто для него имел значение лишь сегодняшний день, а до последствий не было дела. В таком лихорадочном веселье и пролетели несколько дней, которые оказались для нас даже счастливее, чем те, что мы провели вместе в прошлом году. Я смеялась так, как не смеялась никогда в жизни, решительно не задумываясь о тех слезах, которые мне предстояло пролить в ближайшем будущем.
Бедный Эдгар, чьи реликвии до сих пор попадались там и сям, как и следовало ожидать, стал для Дэвида объектом насмешек. Впервые войдя в детскую, он отшатнулся в притворном ужасе при виде огромного портрета, мрачно висящего над колыбелью.
– О Боже, я попался! – шутливо вскричал Дэвид, хватаясь за шпагу.
Затем он велел повернуть портрет носом к стене и на обратной стороне холста нарисовал углем чрезвычайно злую карикатуру на Эдгара, употребив все свое незаурядное мастерство. Уж если Артуру суждено расти в постоянном присутствии отсутствующего Эдгара, рассудил он, то пусть ребенок видит подлинные качества этого человека. К своему стыду, я разрешила ему это сделать и, более того, от души позабавилась над его шалостью. Бедный, бедный Эдгар…
Дэвид быстро установил с Артуром сердечные отношения. Он улыбался сыну и быстро получал в ответ широкую улыбку – маленькую копию отцовской.
– Он умеет хоть что-нибудь? – спросил Дэвид, с сомнением разглядывая свое дитя в первый вечер.
– Умеет? Что ты имеешь в виду? Он делает все то же, что и любой другой ребенок в его возрасте.
– Умеет ли он ходить, говорить или еще что-нибудь в этом роде?
– Дорогой мой, ведь ему всего одиннадцать месяцев, – рассмеялась я. – Сейчас он занят лишь тем, что норовит укусить или проглотить любой предмет, который попадет ему в рот.
Дэвид на собственном горьком опыте убедился в правоте моих слов. Попытавшись выяснить, сколько зубов уже выросло у Артура, он полез ему в ротик пальцем, который был тут же почти откушен. Я вошла как раз в тот момент, когда мальчишка лопотал что-то свое, повизгивая от счастья, а Дэвид сжимал укушенный палец, изрыгая немыслимые проклятия.
Увидев, что это происшествие вызвало у меня смех, но никак не сочувствие, он философски произнес:
– Надеюсь, палец распухнет и отвалится, а я буду списан из армии по инвалидности. Боевой растет мальчишка – ничего не скажешь. Должно быть, пойдет по моим стопам.
Однажды вечером мы вместе поехали в «Ранело», где Дэвид быстро и решительно напился в стельку. За ним никогда не водилось особого пристрастия к спиртному. Мне этот случай показался забавным, но и немного встревожил: на память пришло то, каким образом я сама когда-то искала покоя и забвения. Мне удалось вовремя утащить его из питейного заведения, пока он не разнес там все в щепки, устроив грандиозный скандал. По дороге домой Дэвид заснул, положив голову мне на колени и оглашая заливистым храпом проплывавшие за окном экипажа окрестности. Нам с кучером пришлось тащить его до самой постели. А в четыре часа утра он проснулся просветленный, разбудил меня и сообщил, что накануне вечером повстречал одну прекрасную девушку по имени Элизабет. После этого чистосердечного признания мой милый вновь упал на подушку и проспал мертвым сном до полудня. Если бы я не любила его всем сердцем, то наверняка надавала бы ему пощечин. Естественно, проснувшись, он испытал все последствия приятного времяпрепровождения. Умирая с похмелья, он был так жалок и так нуждался в моей помощи, что мне было трудно решить, каким же я люблю его больше – пьяным до бесчувствия или трезвым, но с раскалывающейся головой.
Но как бы мы ни хотели остановить время, оно неумолимо продолжало свой бег. Шесть дней промчались как один, и мне теперь некуда было скрыться от неизбежности расставания. Над нами нависла черная туча, и весь дом готовился пережить вместе с нами надвигающееся тяжкое испытание.
В последний день Дэвид был очень нежен и вместе с тем серьезен.
– Любимая, – спросил он, ласково прижав меня к себе, – как ты поступишь со Спейхаузом?
Мне пришлось без утайки рассказать все, что было между мною и Эдгаром.
В конце концов я должна была признаться, что до сих пор не приняла никакого решения.
– Он предлагает тебе очень многое: брак, состояние, громкое имя. – Взяв меня за плечи, Дэвид отстранился и внимательно посмотрел мне в глаза. – И ты не чувствуешь к нему ни малейшей привязанности?
– Могу ли я испытывать к нему какие-то чувства, – произнесла я дрогнувшим голосом, – когда только ты занимаешь мои мысли, сердце, разум? Речь идет вовсе не о привязанности, а о том, как поступить наилучшим, самым разумным образом ради будущего Артура.
– Если ты не любишь его, – твердо сказал Дэвид, – то и не выходи за него замуж. Я знаю, что не имею права просить тебя об этом, мне нечего предложить тебе взамен и почти нет надежды на то, что мое положение когда-нибудь изменится. Но, пока ты не связана неразрывными узами с другим, у нас остается хотя бы право на любовь друг к другу, сохраняется надежда. Став женой Спейхауза, ты будешь потеряна для меня навсегда, а я не переживу этого. Если бы он мог сделать тебя счастливой, то, ничего не поделаешь, я бы смирился, но все дело в том, что он не принесет тебе счастья, и ты это знаешь. Насколько я могу судить по твоим словам, он интересуется главным образом Артуром. Вряд ли его отношение к ребенку изменится от того, выйдешь ты за него замуж или нет. У него нет возможности отобрать у тебя мальчика. Если такой вопрос когда-нибудь встанет или появятся малейшие признаки того, что он может повредить Артуру, мы просто расскажем ему всю правду.
– Ты должен понять, – постаралась я спокойно растолковать ему, – что если Спейхауз лишит меня поддержки, то мне, возможно, придется взяться за старое или во всяком случае искать какие-то другие средства к существованию.
Это было неправдой, но мне хотелось увидеть его реакцию. Пальцы Дэвида больно впились мне в плечо.
– Мое отношение к другим мужчинам в твоей жизни осталось прежним, Элизабет, но у меня нет иного выбора. Пока ты не связана, у меня есть надежда. Бог знает, когда это случится, но я обязательно вернусь и тогда поставлю на кон свою любовь, чтобы выиграть тебя у любого другого мужчины, потому что я люблю тебя больше, чем он, и нужна ты мне больше, чем ему.
Он вновь притянул меня к себе, и я покорно прильнула к его груди.
– Я не выйду замуж за Спейхауза, – тихо пообещала я, – если ты не хочешь этого.
Он со вздохом облегчения припал к моим губам.
– Не знаю, чем я заслужил у судьбы такое прекрасное создание, как ты, любимая моя. Простила ли ты меня за те страдания, которые я тебе причинил? Сам я никогда не прощу себе этого – Бог тому свидетель! Наступит время, и я попытаюсь заставить тебя забыть о пережитом. Клянусь тебе.
– Что ж, теперь мне есть, чего ждать от жизни, не так ли? – улыбнулась я сквозь слезы.
До его отъезда оставались считанные минуты, и оба мы почти лишились дара речи. Дэвид крепко сжал меня в объятиях и зарылся лицом в мои волосы.
– Я не буду писать тебе, – отрывисто произнес он наконец. – Рука моя неспособна передать бумаге то, что я чувствую при одной мысли о тебе. Письма доставляют больше мучений, чем радости, когда наконец приходят из такой дали, а тем более, когда не доходят. Но после возвращения я непременно разыщу тебя, где бы ты ни была. Жди меня, любимая. Обязательно жди.
Подарив мне прощальный поцелуй, исполненный боли, он уехал.
До сих пор не знаю, как мне удалось пережить следующие несколько дней. Наверное, только вера в странный дар, которым была наделена Марта, поддержала во мне силы.
– Правда ли, что он вернется? – спросила я ее, выплакав все слезы.
– Вернется, если вы постараетесь, – ответила она, как всегда, туманно. – Так должно быть вопреки смерти.
Больше я не вытянула из нее ни слова.
Наступило время ожиданий и тревожных раздумий о том, как же быть со Спейхаузом. Тревоги эти разрешились непредвиденным путем. Дэвид, наверное, как раз высаживался с корабля где-нибудь в Вест-Индии, когда до меня дошло известие о том, что в начале мая Эдгар заболел малярией и вскоре после этого скончался. Таким образом, его прекрасным пожеланиям не дано было свершиться и Спейхауз отходил к дальнему родственнику. Теперь было впору задуматься, что в скором времени произойдет со мной и действительно ли обеспечено будущее Артура, как мне казалось до недавней поры.
Я неспособна была скорбеть по Спейхаузу – настолько невыразительной была его личность. Этот человек и при жизни не вызывал у меня особых эмоций, а потому смерть его оставила меня равнодушной. Что же касается обмана, которым я затуманила ему голову, то в данном случае мое поведение казалось мне вполне оправданным. Будучи обманут, он получил счастья и радости больше, чем во всей своей прежней жизни. Наверное, судьба была благосклонна к нему, поскольку уберегла его от крушения надежд на брак со мной, а возможно, и от еще больших разочарований, связанных с Артуром или, хуже того, отцом Артура.
В конце концов, как ни печально это признавать, смерть Эдгара явилась для всех нас благом. Мне лишь оставалось от всей души надеяться, что малярия не слишком заразна, поскольку мой любимый находился сейчас в тех же гиблых местах, что и Спейхауз.
Адвокаты Спейхауза не замедлили явиться к нам, и с помощью Джереми, который присутствовал при сем в качестве переводчика с юридического жаргона, я выяснила, что за будущее моего сына можно не беспокоиться. Все личное состояние Эдгара переходило к Артуру и помещалось под опеку, которая должна была продолжаться до достижения им двадцатипятилетнего возраста. Опекунами назначались адвокаты, кузен Эдгара, который одновременно выступал в роли наследника родового поместья, и я. После умершего оставались еще три фермы в окрестностях Спейхауза и особняк Доуэр-хауз, который примыкал к поместью, но не считался родовым имуществом.
Ожидая скорого заключения брака со мной, Эдгар, конечно же, ни словом не упомянул в своем завещании обо мне. Адвокаты, однако, пришли к единодушному мнению, что я, будучи матерью и юридическим опекуном ребенка, должна получать ежегодно 1600 фунтов из доходов от имения на содержание сына и его жилища. Со временем из тех же доходов должны были оплачиваться издержки на его образование и врачебную помощь.
Адвокаты также сошлись во мнении о том, что, пока ребенок находится в младенческом возрасте, я могу жить, где пожелаю. Вместе с тем они настоятельно рекомендовали мне перевезти сына, как только он достигнет сознательного возраста, в Доуэр-хауз, чтобы воспитывать его в обстановке дома, хозяином которого ему со временем предстояло стать. Я не возражала против этого, однако, давая согласие перебраться в особняк, еще не могла предвидеть, какие причудливые повороты судьбы ожидают меня там.
Они ушли, оставив меня с ребенком, у которого, как предполагалось, больше не было отца. Я вошла в детскую, чтобы взглянуть, как чувствует себя молодой наследник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43