Так что закончилась она вдвое быстрее, чем должна была. А Бернарду я так и не смог ничем помочь.
— Нет, — сказала я. — Ты подарил ему веру в удачу и победу. Умирая, он верил, что его братья живы, а значит, будет жить и мечта, за которую вы сражались. Что она обязательно станет реальностью. Только благодаря этой вере Бернард мог превратить свою казнь в бой и одержать в нём победу. Все те, кто был свидетелем его смерти, унесли в сердце сомнения в правильности нынешнего облика волшебного мира и смогли передать их своим детям и друзьям. А те передали своим детям. Дело, ради которого жил и умер Бернард, не погибло. Теперь, благодаря сомнениям, которые он оставил в сердцах людей волшебного мира, предводитель нового восстания обретёт гораздо больше сторонников и сможет победить. А значит победит и Бернард. Победит благодаря твоей помощи.
Звучало всё это возвышенно и патетично до театральности, но Элунэлю были нужны именно такие слова, ему необходима величественная и счастливая концовка жестокой истории, пусть и воображаемая, разыгранная в театре одного актёра. Слушал он меня с напряжённым, острым вниманием, так, что даже маскировочная личина исчезла.
— Кто тебе об этом рассказал?! — вскричал Элунэль, до синяков стиснул мне запястья. — Кто?!
— Никто, — с растерянностью ответила я. — Это ведь очевидные вещи, их не поймёт и не озвучит только полный дурак.
Элунэль ослабил хватку, прижался лбом к моим рукам. Верхушки ушей отвернулись к затылку, кончики беспомощно обвисли.
— Вы очень похожи… То же самое, почти слово в слово, сказал мне Долерин о Бернарде перед тем, как мы взошли на Тропу Позора. И с Бернардом вы похожи… У тебя такое же сострадание к боли слабых и нелепое стремление навесить на себя грехи их обидчиков, как и у него. В тебе живёт их убеждённость, что судьбу можно отринуть, что обычным людям под силу изменять мир. У вас одна и та же беззащитная хрупкость цветка и сокрушительная мощь боевого металла. Вы так похожи, что становится жутко.
Я мягко высвободила руки.
— Нет, Элунэль, ты ошибаешься. Мы — разные. Совсем разные.
— Да, — ответил он. — Разные. — Верхушки ушей поднялись, развернулись вперёд. — При всём сходстве ты совершенно другая. Ты гораздо сильнее и мудрее моих братьев. Ты можешь победить. Ты сумеешь отличить истинный путь от призрачного, который сгубил Бернарда и Долерина.
Элунэль вздохнул, досадливо дёрнул верхушками ушей и сказал:
— Но самое страшное в этой истории не боль и не смерть, а глупость. Точный день и час снятия опалы знают все, но уже семьсот семьдесят пять лет у заблокированных астральных зеркал круглосуточно дежурят хранители, точно так же, как дежурили у зеркал действующих. И должность хранителя по-прежнему самая уважаемая и престижная, первая после владыческой. Мы ждём досрочного прощения. Нам не терпится вновь стать Избранным Народом, самыми любимыми рабами среди не столь обласканного быдла. Свобода хелефайям не нужна, потому что у нас не хватает ни ума, ни сердца понять, а что же с ней делать.
— Элунэль, если ты понял, для чего нужна свобода, поймут и другие.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Свобода — это самостоятельный выбор пути.
Элунэль взял меня за правую руку, перевернул кисть ладонью вверх и накрыл своей.
— Всё, что по-настоящему есть у хелефайев, то, ради чего нас сотворили, это наша верность. Но верность такая странная штука, что обладать ею можно, только отдав другому. Моя верность принадлежит тебе. Ради того пути к новому миру, который ты сможешь проложить, начертательница.
— А ты уверен, что это будет хороший мир? — спросила я.
— Нет. Но хуже, чем есть, мир быть не может. Так что новый путь необходим нам всем. — Элунэль улыбнулся, кончиками пальцев погладил мою ладонь. И замер. Уши, и те не шевелились.
— Корсунь, — произнёс он едва слышно. — Великое Всесилие стихий, ведь это же корсунь! Ратный крест и перепутье, знак смены судеб.
— Это шрамы, — убрала я ладонь. — Пусть и в форме косого креста. Всего-навсего шрамы, и не более того. Ты лучше личину надень, чем искать высший смысл там, где его и в помине нет.
Элунэль накинул новую личину.
— Что ты думаешь делать с Джакомо?
— Активацию Рижина завершит Хаосом — так быстрее и надёжнее. И сегодня же Джакомо отработает основные страховки со всеми тремя первоосновами. Но, в конечном итоге, из четырёх вариантов он выберет Свет. По складу характера Джакомо похож на белодворцев, так что финал очевиден.
— А ты выбрала Хаос?
— Нет, — покачала я головой. — Хаос мне навязали как дрянной товар в мелочной лавке. Так что пришлось учиться работать с тем, что было.
— Но что бы ты выбрала, будь возможность?
— Ничего не знать о существовании волшебного мира. Стать обычным человеком, а не волшебницей.
Элунэль глянул на меня с испугом.
— Нет, — сказал он. — Ты не можешь нас бросить. Нельзя бросать тех, кто тебе верит.
— Я знаю. И не собираюсь никуда уходить.
— Хорса, а чем Хаос лучше Света?
— Ничем. Это дело вкуса. С Хаосом мне было удобнее, только и всего. Больше подвижности, изменчивости. Зато пробивная и фиксирующая способность ниже, чем у первооснов. Но наказателю всё же лучше пользоваться Хаосом, а первоосновами лишь изредка, как вспомогательными силами, — дольше проживёшь.
— Вот как, — задумчиво произнёс хелефайя. — Интересно.
— Да прям, — дёрнула я плечом. — Ничего по-настоящему интересного в изначалии нет, и никогда не было. Гораздо важнее придумать, как уговорить Джакомо завтра же уехать в Пражанию.
— Зачем? Учиться он может и здесь. Обратники — большая редкость, но найти наставника мы сумеем. К тому же не обязательно учиться сразу высшему искусству. Достаточно купить Джакомо хорошую волшебную палочку.
— Правду мой брат говорил, лишних знаний действительно не бывает, — вздохнула я. — Надо было на учебке нормально заниматься, а не читать на лекциях детективы вперемешку с любовными романами. Сейчас можно было бы обучить Джакомо всему начальному курсу, довести до того уровня, когда становится возможным самообразование. Нулевики ведь могут управлять и прямой и обратной магией. Другое дело, что нам доступно только самое элементарное волшебство. Но чтобы обучать других, нужны знания как таковые, а не способность применять их на практике. Однако сожалеть об упущенных возможностях поздно, надо расхлёбывать последствия собственной глупости.
— Нина, — не понимал Элунэль, — но для чего Джакомо надо учиться именно высшему волшебству?
— С первоосновами будет быстрее и надёжнее, — объяснила я. — Да и учитывая альянсовские порядки, высшее посвящение станет для Джакомо дополнительной страховкой. Появлению человека-волшебника здесь не обрадуются. И ещё — Джакомо обязательно должен стать самоназванцем. Это сильно упрочит его положение в высшей касте.
Элунэль кивнул.
— Поэтому ты и хочешь увезти его в Пражанию? — понял он. — Ар-Даллиганы и Тлейга не поверили, что Джакомо стал волшебником, да ещё и высочайшим, вроде Брокко или Дьятры. А когда осознают непреложность этого факта, Джакомо будет далеко, и всё их общение сведётся к переписке по интернету и телефонным звонкам. Получая сообщения в обычном джакомовском стиле, Тлейга и ар-Даллиганы быстро смогут понять, что статус чаротворца не мешает ему оставаться прежним. Ни дружбе, ни любви ничего не угрожает, если только они сами не захотят её разорвать. Но они не захотят.
— Да, — сказала я, — всё верно.
— Постой, — сообразил Элунэль, — ты хочешь провести финальную активацию в совершенно непригодной для этого зоне. Побочным эффектом станет сильнейший приступ голода у всех участников.
— Уютная и тихая совместная трапеза после серьёзной нервотрёпки объединяет надёжно и прочно, — ответила я. — Превращает совершенно чужих людей в крепкую и слаженную команду.
Элунэль только головой покачал, поражаясь изысканности троедворского интриганства.
* * *
На основице Дьятра держался с обыденной непринуждённостью, зато свита — два гвардейца-телохранителя в ранге лагвянов, оба маги — были напряжены до звона. Мишель де Фокон посматривал на них со снисходительной усмешкой.
На его месте предложение Дьятры стать проводником по линии крови я сочла бы оскорблением: не повелительское это дело, поднадзорные объекты для нунцината разыскивать. К тому же за собственной подданной бегать, — ведь, проживая в Чесночном квартале, я считаюсь членом его общины. Но Фокона такая несуразица нисколько не смущает.
Дьятра улыбнулся.
— Я пришёл с просьбой о личной беседе к волшебнице высшего посвящения, — ответил он на ментальное эхо. — К тому же к истиннице. Это — встреча равных, а синьор Фокон оказал мне любезность и помог разыскать вас в Риме.
Дьятра не лгал, разговор действительно будет личный — насколько применимо такое понятие к беседе с верховным нунцием.
Стоять посреди оживлённой улицы было неудобно, и мы сели за столик ближайшего открытого кафе.
— Зачем чаротворцу охрана из двух лагвянов? — спросила я. — Их должно быть либо десяток, чтобы создать живой щит, на который противник будет вынужден потратить время, либо не быть вовсе, чтобы, в случае покушения, под ногами не путались.
— Я привёл их ради небольшого урока, — ответил Дьятра. — Это телохранители монсеньора. Те самые, которых вы отрубили в зале суда. Окажите любезность, объясните, как боец и волшебник нулевого уровня мог справиться с опытными воинами лагвянского ранга.
— Ваши люди совершенно не ожидали нападения. Им даже в голову не пришло считать простокровку опасной. Хотя общеизвестно — против крепкого кулака никакое волшебство не помогает. Бессильно оно и против пули в голову. Ваши охранники, Дьятра, не думали, что молодая женщина сумеет их прикончить. Но для убийцы важны не пол и не возраст, а мастерство и внешняя безобидность. И самое главное — как бойцы ваши люди настроены исключительно на сражение, на процесс. Это ошибка. Настрой должен быть только на результат. С противником не сражаются, его уничтожают с наименьшими затратами сил, средств и времени. Нельзя затягивать схватку, потому что пока вы сражаетесь, пока ваше внимание отвлечено, вас с лёгкостью может убить другой противник.
— Всё слышали? — спросил охрану Дьятра.
— Но как можно победить противника не сражаясь? — спросил один из телохранителей.
— Думайте, — фыркнула я. — На то у вас и голова. Например, метнуть из рукава нож ещё до того, как ваш противник успеет задуматься, опасны вы для него или нет.
— Это оскорбительно для воинской чести! — возмутился второй охранник.
— Когда вы станете трупом, вам будут глубоко безразличны вопросы чести и бесчестия. Если киллер убьёт предстоятеля, вас казнят вне зависимости от того, соответствовало или не соответствовало это убийство дуэльным канонам. Сущность любого сражения в том, что прав только тот, кто остался в живых. Главное, чтобы затраты на победу были меньше полученной от неё прибыли. Чем заметнее эта разница, тем значительнее победа.
Дьятра едва заметно улыбнулся.
— Но почему победа обязательно должна быть убийством? — спросил он.
— Потому что вы берёте в руки оружие, — ответила я, — и тем самым отвергаете все остальные варианты победы. А если так, то нечего ослаблять себя ложью о честном и бесчестном бое — у вас одна цель и задача: убивать людей. Ни для чего другого оружие не требуется, оно предназначено исключительно для убийства.
Лагвяны испуганно и обиженно переглянулись.
— Воин не убийца, а хранитель чести, — ответил бездумно заученной фразой один.
— Оружие — душа воина, — столь же заученно и бездумно добавил второй.
— Оружием воин убивает людей, — напомнила я.
— Нет! — возмутился первый. — То есть да, но есть разница! Воин убивает только ради того, чтобы защитить от боли и смерти тех, кто не может защищать себя сам. Убийца несёт смерть невинным ради собственной выгоды.
— Наконец-то разумная мысль, — сказала я.
Дьятра тяжело вздохнул:
— Эту мысль в воинских школах преподают ученикам самой первой, но постигается она самой последней. Если постигается вообще.
— Оружием воин защищает честь, — торжественно возгласил второй лагвян.
— А вот это враньё, — ответила я. — Оружием можно защитить только физическую неприкосновенность. Для всего остального оно бесполезно.
— Но дуэль… — начал было лагвян.
— Вы были на суде, — перебила я. — Вспомните — прислужник Лоредожеродда оскорбил невесту того овурдалаченного бедняги, Лидединга. Парень начал её защищать, но Лоредожероддов холуй затеял с ним ссору и вызвал на дуэль. И убил. А теперь объясните, где здесь честь, справедливость и доблесть?
Лагвян попытался что-то пробормотать, но подходящих аргументов не нашлось.
— На дуэли побеждает только тот, — сказала я, — кто лучше умеет убивать. Места для чести, доблести и справедливости там нет вообще.
— А «мост истины»? — спросил вдруг Дьятра.
— То же самое. Только вместо шпаги или волшебной палочки — изначалие.
Дьятра смотрел на меня внимательно и сосредоточенно.
— Вы знаете и об этом… — сказал он. — Что ж, для троедворского командора не удивительно. Тогда вы должны знать и средство защиты чести.
— Справедливая, мудрая, а главное — действующая законодательная база, — ответила я.
— Справедливость — понятие относительное и абстрактное.
— Нет, — не согласилась я. — Наоборот, всё очень конкретно и однозначно. Справедливость — это когда людям не позволено причинять другим боль. Любую боль. Мудрость — когда у них и не возникает такого желания.
Дьятра невесело усмехнулся.
— Вы, оказывается, наивная идеалистка. Вот чего никогда не ждал от троедворского наказателя.
— От меня многого не ждут, — сказала я.
— Слишком многого, — хмуро заметил молчавший всё это время Фокон. — И слишком многие.
— Командор… — начал было один из лагвянов.
— Бывший командор, — оборвала его. — Сейчас я обычная альянсовская поселенка.
— И за это вы отомстили Троедворью, отправив туда Злотворящего Отрицателя?
— Да прям, — фыркнула я. — В Троедворье, синьор, народ зубастый, там таких Отрицателей на каждом углу десяток, так что разгуляться Лоредожеродду не дадут. Так, будет штабным офицером среднего звена. — Я пару секунд помолчала и добавила: — Хотя вы правы, это действительно месть. Но не за утраченную должность, а за поломанную жизнь. Троедворье заставило окунуться в дерьмо меня, я швырнула куском дерьма в Троедворье.
Дьятра и лагвяны ответили недоверчивыми взглядами и засобирались домой. Фокон задумчиво вертел в пальцах крохотный мобильник, молчал. Когда вампир и лагвяны вышли из кафе, Дьятра всё же задал вопрос, ради которого и приходил:
— Нина, в Троедворье действительно запрещены телесные наказания?
— Там нет самого понятия «телесные наказания». Если вы прикажете кого-нибудь выпороть, кодексом любого из дворов это будет квалифицировано как уголовное преступление по статье «Причинение вреда здоровью», пункт «Нанесение телесных повреждений». Хотя, смотря что за порка была. Такое деяние можно провести и по статье «Покушение на убийство с особой жестокостью».
Дьятра опустил взгляд.
— И у вас никогда не бывает случаев рукоприкладства?
— Иногда случается. Командир нашего отдела рассказывал, как однажды ударил солдата.
— Он считал свой поступок неправильным, — сказал Дьятра, — и рассказывал о нём вам, молодым офицерам, чтобы вы не повторяли его ошибку.
— Да, — подтвердила я.
— Какое наказание положено офицеру за оплеуху подчинённому?
— Крупный штраф, из которого половина идёт потерпевшему. Но могут и в звании понизить. Всё зависит от того, насколько тяжким сочтёт ваш проступок Дисциплинарная коллегия. Тут не поможет ничего, даже заступничество подчинённого, который будет с пеной у рта утверждать, что досталось ему за дело. Скорее наоборот, такая защита станет отягчающим обстоятельством, потому что в Троедворье рукоприкладство и личные оскорбления подчинённых считаются главным признаком командирской профнепригодности. Хороший предводитель подчиняет людей, не прибегая ни к каким формам насилия.
— Это заметно, командор Нина Хорса, — ответил Дьятра. Спустя несколько мгновений сказал: — А вы знаете, что после вашей драки с кудесником в «Белиссимо пикколецце» среди простеней стали невероятно модны боевые искусства и в первую очередь те большемирские клубы, где есть русские тренеры? Нагрузка на телепортные линии, связывающие Ремнию с германскими и штатовскими потайницами, возросла вдвое. И одновременно в Альянсе резко сократилось число магородных любителей именовать простокровок обезьянками.
Я пожала плечом.
— Вы сделали это нарочно? — спросил он. — Устроили публичную драку с высшим?
— Да. Но на столь скорый и значительный успех не рассчитывала.
Дьятра кивнул.
— Пора возвращаться, Хорса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Нет, — сказала я. — Ты подарил ему веру в удачу и победу. Умирая, он верил, что его братья живы, а значит, будет жить и мечта, за которую вы сражались. Что она обязательно станет реальностью. Только благодаря этой вере Бернард мог превратить свою казнь в бой и одержать в нём победу. Все те, кто был свидетелем его смерти, унесли в сердце сомнения в правильности нынешнего облика волшебного мира и смогли передать их своим детям и друзьям. А те передали своим детям. Дело, ради которого жил и умер Бернард, не погибло. Теперь, благодаря сомнениям, которые он оставил в сердцах людей волшебного мира, предводитель нового восстания обретёт гораздо больше сторонников и сможет победить. А значит победит и Бернард. Победит благодаря твоей помощи.
Звучало всё это возвышенно и патетично до театральности, но Элунэлю были нужны именно такие слова, ему необходима величественная и счастливая концовка жестокой истории, пусть и воображаемая, разыгранная в театре одного актёра. Слушал он меня с напряжённым, острым вниманием, так, что даже маскировочная личина исчезла.
— Кто тебе об этом рассказал?! — вскричал Элунэль, до синяков стиснул мне запястья. — Кто?!
— Никто, — с растерянностью ответила я. — Это ведь очевидные вещи, их не поймёт и не озвучит только полный дурак.
Элунэль ослабил хватку, прижался лбом к моим рукам. Верхушки ушей отвернулись к затылку, кончики беспомощно обвисли.
— Вы очень похожи… То же самое, почти слово в слово, сказал мне Долерин о Бернарде перед тем, как мы взошли на Тропу Позора. И с Бернардом вы похожи… У тебя такое же сострадание к боли слабых и нелепое стремление навесить на себя грехи их обидчиков, как и у него. В тебе живёт их убеждённость, что судьбу можно отринуть, что обычным людям под силу изменять мир. У вас одна и та же беззащитная хрупкость цветка и сокрушительная мощь боевого металла. Вы так похожи, что становится жутко.
Я мягко высвободила руки.
— Нет, Элунэль, ты ошибаешься. Мы — разные. Совсем разные.
— Да, — ответил он. — Разные. — Верхушки ушей поднялись, развернулись вперёд. — При всём сходстве ты совершенно другая. Ты гораздо сильнее и мудрее моих братьев. Ты можешь победить. Ты сумеешь отличить истинный путь от призрачного, который сгубил Бернарда и Долерина.
Элунэль вздохнул, досадливо дёрнул верхушками ушей и сказал:
— Но самое страшное в этой истории не боль и не смерть, а глупость. Точный день и час снятия опалы знают все, но уже семьсот семьдесят пять лет у заблокированных астральных зеркал круглосуточно дежурят хранители, точно так же, как дежурили у зеркал действующих. И должность хранителя по-прежнему самая уважаемая и престижная, первая после владыческой. Мы ждём досрочного прощения. Нам не терпится вновь стать Избранным Народом, самыми любимыми рабами среди не столь обласканного быдла. Свобода хелефайям не нужна, потому что у нас не хватает ни ума, ни сердца понять, а что же с ней делать.
— Элунэль, если ты понял, для чего нужна свобода, поймут и другие.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Свобода — это самостоятельный выбор пути.
Элунэль взял меня за правую руку, перевернул кисть ладонью вверх и накрыл своей.
— Всё, что по-настоящему есть у хелефайев, то, ради чего нас сотворили, это наша верность. Но верность такая странная штука, что обладать ею можно, только отдав другому. Моя верность принадлежит тебе. Ради того пути к новому миру, который ты сможешь проложить, начертательница.
— А ты уверен, что это будет хороший мир? — спросила я.
— Нет. Но хуже, чем есть, мир быть не может. Так что новый путь необходим нам всем. — Элунэль улыбнулся, кончиками пальцев погладил мою ладонь. И замер. Уши, и те не шевелились.
— Корсунь, — произнёс он едва слышно. — Великое Всесилие стихий, ведь это же корсунь! Ратный крест и перепутье, знак смены судеб.
— Это шрамы, — убрала я ладонь. — Пусть и в форме косого креста. Всего-навсего шрамы, и не более того. Ты лучше личину надень, чем искать высший смысл там, где его и в помине нет.
Элунэль накинул новую личину.
— Что ты думаешь делать с Джакомо?
— Активацию Рижина завершит Хаосом — так быстрее и надёжнее. И сегодня же Джакомо отработает основные страховки со всеми тремя первоосновами. Но, в конечном итоге, из четырёх вариантов он выберет Свет. По складу характера Джакомо похож на белодворцев, так что финал очевиден.
— А ты выбрала Хаос?
— Нет, — покачала я головой. — Хаос мне навязали как дрянной товар в мелочной лавке. Так что пришлось учиться работать с тем, что было.
— Но что бы ты выбрала, будь возможность?
— Ничего не знать о существовании волшебного мира. Стать обычным человеком, а не волшебницей.
Элунэль глянул на меня с испугом.
— Нет, — сказал он. — Ты не можешь нас бросить. Нельзя бросать тех, кто тебе верит.
— Я знаю. И не собираюсь никуда уходить.
— Хорса, а чем Хаос лучше Света?
— Ничем. Это дело вкуса. С Хаосом мне было удобнее, только и всего. Больше подвижности, изменчивости. Зато пробивная и фиксирующая способность ниже, чем у первооснов. Но наказателю всё же лучше пользоваться Хаосом, а первоосновами лишь изредка, как вспомогательными силами, — дольше проживёшь.
— Вот как, — задумчиво произнёс хелефайя. — Интересно.
— Да прям, — дёрнула я плечом. — Ничего по-настоящему интересного в изначалии нет, и никогда не было. Гораздо важнее придумать, как уговорить Джакомо завтра же уехать в Пражанию.
— Зачем? Учиться он может и здесь. Обратники — большая редкость, но найти наставника мы сумеем. К тому же не обязательно учиться сразу высшему искусству. Достаточно купить Джакомо хорошую волшебную палочку.
— Правду мой брат говорил, лишних знаний действительно не бывает, — вздохнула я. — Надо было на учебке нормально заниматься, а не читать на лекциях детективы вперемешку с любовными романами. Сейчас можно было бы обучить Джакомо всему начальному курсу, довести до того уровня, когда становится возможным самообразование. Нулевики ведь могут управлять и прямой и обратной магией. Другое дело, что нам доступно только самое элементарное волшебство. Но чтобы обучать других, нужны знания как таковые, а не способность применять их на практике. Однако сожалеть об упущенных возможностях поздно, надо расхлёбывать последствия собственной глупости.
— Нина, — не понимал Элунэль, — но для чего Джакомо надо учиться именно высшему волшебству?
— С первоосновами будет быстрее и надёжнее, — объяснила я. — Да и учитывая альянсовские порядки, высшее посвящение станет для Джакомо дополнительной страховкой. Появлению человека-волшебника здесь не обрадуются. И ещё — Джакомо обязательно должен стать самоназванцем. Это сильно упрочит его положение в высшей касте.
Элунэль кивнул.
— Поэтому ты и хочешь увезти его в Пражанию? — понял он. — Ар-Даллиганы и Тлейга не поверили, что Джакомо стал волшебником, да ещё и высочайшим, вроде Брокко или Дьятры. А когда осознают непреложность этого факта, Джакомо будет далеко, и всё их общение сведётся к переписке по интернету и телефонным звонкам. Получая сообщения в обычном джакомовском стиле, Тлейга и ар-Даллиганы быстро смогут понять, что статус чаротворца не мешает ему оставаться прежним. Ни дружбе, ни любви ничего не угрожает, если только они сами не захотят её разорвать. Но они не захотят.
— Да, — сказала я, — всё верно.
— Постой, — сообразил Элунэль, — ты хочешь провести финальную активацию в совершенно непригодной для этого зоне. Побочным эффектом станет сильнейший приступ голода у всех участников.
— Уютная и тихая совместная трапеза после серьёзной нервотрёпки объединяет надёжно и прочно, — ответила я. — Превращает совершенно чужих людей в крепкую и слаженную команду.
Элунэль только головой покачал, поражаясь изысканности троедворского интриганства.
* * *
На основице Дьятра держался с обыденной непринуждённостью, зато свита — два гвардейца-телохранителя в ранге лагвянов, оба маги — были напряжены до звона. Мишель де Фокон посматривал на них со снисходительной усмешкой.
На его месте предложение Дьятры стать проводником по линии крови я сочла бы оскорблением: не повелительское это дело, поднадзорные объекты для нунцината разыскивать. К тому же за собственной подданной бегать, — ведь, проживая в Чесночном квартале, я считаюсь членом его общины. Но Фокона такая несуразица нисколько не смущает.
Дьятра улыбнулся.
— Я пришёл с просьбой о личной беседе к волшебнице высшего посвящения, — ответил он на ментальное эхо. — К тому же к истиннице. Это — встреча равных, а синьор Фокон оказал мне любезность и помог разыскать вас в Риме.
Дьятра не лгал, разговор действительно будет личный — насколько применимо такое понятие к беседе с верховным нунцием.
Стоять посреди оживлённой улицы было неудобно, и мы сели за столик ближайшего открытого кафе.
— Зачем чаротворцу охрана из двух лагвянов? — спросила я. — Их должно быть либо десяток, чтобы создать живой щит, на который противник будет вынужден потратить время, либо не быть вовсе, чтобы, в случае покушения, под ногами не путались.
— Я привёл их ради небольшого урока, — ответил Дьятра. — Это телохранители монсеньора. Те самые, которых вы отрубили в зале суда. Окажите любезность, объясните, как боец и волшебник нулевого уровня мог справиться с опытными воинами лагвянского ранга.
— Ваши люди совершенно не ожидали нападения. Им даже в голову не пришло считать простокровку опасной. Хотя общеизвестно — против крепкого кулака никакое волшебство не помогает. Бессильно оно и против пули в голову. Ваши охранники, Дьятра, не думали, что молодая женщина сумеет их прикончить. Но для убийцы важны не пол и не возраст, а мастерство и внешняя безобидность. И самое главное — как бойцы ваши люди настроены исключительно на сражение, на процесс. Это ошибка. Настрой должен быть только на результат. С противником не сражаются, его уничтожают с наименьшими затратами сил, средств и времени. Нельзя затягивать схватку, потому что пока вы сражаетесь, пока ваше внимание отвлечено, вас с лёгкостью может убить другой противник.
— Всё слышали? — спросил охрану Дьятра.
— Но как можно победить противника не сражаясь? — спросил один из телохранителей.
— Думайте, — фыркнула я. — На то у вас и голова. Например, метнуть из рукава нож ещё до того, как ваш противник успеет задуматься, опасны вы для него или нет.
— Это оскорбительно для воинской чести! — возмутился второй охранник.
— Когда вы станете трупом, вам будут глубоко безразличны вопросы чести и бесчестия. Если киллер убьёт предстоятеля, вас казнят вне зависимости от того, соответствовало или не соответствовало это убийство дуэльным канонам. Сущность любого сражения в том, что прав только тот, кто остался в живых. Главное, чтобы затраты на победу были меньше полученной от неё прибыли. Чем заметнее эта разница, тем значительнее победа.
Дьятра едва заметно улыбнулся.
— Но почему победа обязательно должна быть убийством? — спросил он.
— Потому что вы берёте в руки оружие, — ответила я, — и тем самым отвергаете все остальные варианты победы. А если так, то нечего ослаблять себя ложью о честном и бесчестном бое — у вас одна цель и задача: убивать людей. Ни для чего другого оружие не требуется, оно предназначено исключительно для убийства.
Лагвяны испуганно и обиженно переглянулись.
— Воин не убийца, а хранитель чести, — ответил бездумно заученной фразой один.
— Оружие — душа воина, — столь же заученно и бездумно добавил второй.
— Оружием воин убивает людей, — напомнила я.
— Нет! — возмутился первый. — То есть да, но есть разница! Воин убивает только ради того, чтобы защитить от боли и смерти тех, кто не может защищать себя сам. Убийца несёт смерть невинным ради собственной выгоды.
— Наконец-то разумная мысль, — сказала я.
Дьятра тяжело вздохнул:
— Эту мысль в воинских школах преподают ученикам самой первой, но постигается она самой последней. Если постигается вообще.
— Оружием воин защищает честь, — торжественно возгласил второй лагвян.
— А вот это враньё, — ответила я. — Оружием можно защитить только физическую неприкосновенность. Для всего остального оно бесполезно.
— Но дуэль… — начал было лагвян.
— Вы были на суде, — перебила я. — Вспомните — прислужник Лоредожеродда оскорбил невесту того овурдалаченного бедняги, Лидединга. Парень начал её защищать, но Лоредожероддов холуй затеял с ним ссору и вызвал на дуэль. И убил. А теперь объясните, где здесь честь, справедливость и доблесть?
Лагвян попытался что-то пробормотать, но подходящих аргументов не нашлось.
— На дуэли побеждает только тот, — сказала я, — кто лучше умеет убивать. Места для чести, доблести и справедливости там нет вообще.
— А «мост истины»? — спросил вдруг Дьятра.
— То же самое. Только вместо шпаги или волшебной палочки — изначалие.
Дьятра смотрел на меня внимательно и сосредоточенно.
— Вы знаете и об этом… — сказал он. — Что ж, для троедворского командора не удивительно. Тогда вы должны знать и средство защиты чести.
— Справедливая, мудрая, а главное — действующая законодательная база, — ответила я.
— Справедливость — понятие относительное и абстрактное.
— Нет, — не согласилась я. — Наоборот, всё очень конкретно и однозначно. Справедливость — это когда людям не позволено причинять другим боль. Любую боль. Мудрость — когда у них и не возникает такого желания.
Дьятра невесело усмехнулся.
— Вы, оказывается, наивная идеалистка. Вот чего никогда не ждал от троедворского наказателя.
— От меня многого не ждут, — сказала я.
— Слишком многого, — хмуро заметил молчавший всё это время Фокон. — И слишком многие.
— Командор… — начал было один из лагвянов.
— Бывший командор, — оборвала его. — Сейчас я обычная альянсовская поселенка.
— И за это вы отомстили Троедворью, отправив туда Злотворящего Отрицателя?
— Да прям, — фыркнула я. — В Троедворье, синьор, народ зубастый, там таких Отрицателей на каждом углу десяток, так что разгуляться Лоредожеродду не дадут. Так, будет штабным офицером среднего звена. — Я пару секунд помолчала и добавила: — Хотя вы правы, это действительно месть. Но не за утраченную должность, а за поломанную жизнь. Троедворье заставило окунуться в дерьмо меня, я швырнула куском дерьма в Троедворье.
Дьятра и лагвяны ответили недоверчивыми взглядами и засобирались домой. Фокон задумчиво вертел в пальцах крохотный мобильник, молчал. Когда вампир и лагвяны вышли из кафе, Дьятра всё же задал вопрос, ради которого и приходил:
— Нина, в Троедворье действительно запрещены телесные наказания?
— Там нет самого понятия «телесные наказания». Если вы прикажете кого-нибудь выпороть, кодексом любого из дворов это будет квалифицировано как уголовное преступление по статье «Причинение вреда здоровью», пункт «Нанесение телесных повреждений». Хотя, смотря что за порка была. Такое деяние можно провести и по статье «Покушение на убийство с особой жестокостью».
Дьятра опустил взгляд.
— И у вас никогда не бывает случаев рукоприкладства?
— Иногда случается. Командир нашего отдела рассказывал, как однажды ударил солдата.
— Он считал свой поступок неправильным, — сказал Дьятра, — и рассказывал о нём вам, молодым офицерам, чтобы вы не повторяли его ошибку.
— Да, — подтвердила я.
— Какое наказание положено офицеру за оплеуху подчинённому?
— Крупный штраф, из которого половина идёт потерпевшему. Но могут и в звании понизить. Всё зависит от того, насколько тяжким сочтёт ваш проступок Дисциплинарная коллегия. Тут не поможет ничего, даже заступничество подчинённого, который будет с пеной у рта утверждать, что досталось ему за дело. Скорее наоборот, такая защита станет отягчающим обстоятельством, потому что в Троедворье рукоприкладство и личные оскорбления подчинённых считаются главным признаком командирской профнепригодности. Хороший предводитель подчиняет людей, не прибегая ни к каким формам насилия.
— Это заметно, командор Нина Хорса, — ответил Дьятра. Спустя несколько мгновений сказал: — А вы знаете, что после вашей драки с кудесником в «Белиссимо пикколецце» среди простеней стали невероятно модны боевые искусства и в первую очередь те большемирские клубы, где есть русские тренеры? Нагрузка на телепортные линии, связывающие Ремнию с германскими и штатовскими потайницами, возросла вдвое. И одновременно в Альянсе резко сократилось число магородных любителей именовать простокровок обезьянками.
Я пожала плечом.
— Вы сделали это нарочно? — спросил он. — Устроили публичную драку с высшим?
— Да. Но на столь скорый и значительный успех не рассчитывала.
Дьятра кивнул.
— Пора возвращаться, Хорса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54