– Ты ведь делаешь это по собственной воле, – напомнила она.
– Не совсем. Ты меня поставила в такое положение, что…
Она прервала его:
– Не надо, Артур, прошу тебя! Упреков было уже высказано достаточно.
Он замолчал и печально посмотрел на нее своими мутноватыми карими глазами.
– Я ведь признаю, – продолжала она, – что сохранять эту связь с молодым человеком, быть может, и не умно с моей стороны. Но почему это тебя в такой степени взбесило, я и до сих пор не пойму. Не исключено, что все это закончится через пару недель или месяцев. Ты об этом не подумал?
– В этом горечи больше, чем я могу вынести.
Он повернулся к двери и вышел не прощаясь. Такой исход разговора ее несколько обидел, но серьезно не уязвил. Она посчитала, что Артур уже не вполне вменяем.
Это ее предположение довольно точно отвечало действительному положению вещей. Штольце давно уже жил в страхе, что жена его обманывает. Правда, доказательств у него не было, но чувство неполноценности одолевало его с тех пор, как стала слабеть его половая потенция. Алина вроде бы относилась к этому равнодушно, вела себя как любящая жена, веселая и уравновешенная. Но именно такое ее поведение глубоко его беспокоило. Он полагал, что она должна где-то на стороне компенсировать себе то, что он уже дать ей не в состоянии. Иначе объяснить себе ее удовлетворенное состояние не мог.
Говорить с ней на эту тему он не решался. Делая иногда робкие попытки обсудить создавшееся положение, он не доводил разговор до конца. Если и вызовешь ее на откровенность, думал он, то толку от этого не будет. Она может утверждать, что секс ее не волнует, и каким образом он узнает, что это не ложь? И еще хуже (а именно этого он, собственно, и ожидал), если она открыто признается, что у нее есть любовник.
Что он мог бы сделать в таком случае? Накричать на нее? Бесполезно. Побить? Это не в его правилах. Выгнать из дома? Дорогое удовольствие. При любой из его возможных реакций на ее признание он ее потеряет. Не оставалось ничего другого, как смотреть на ее поведение сквозь пальцы и молча страдать.
И то бешенство, которое он испытывал по отношению к жене, он, даже не сознавая этого, перенес на Донату. На нее-то он мог нападать, мог назвать ее шлюхой, мог с ней порвать, не опасаясь одиночества. В его глазах Доната была столь же виновной, сколь и его собственная жена. С его точки зрения, Донату не оправдывал и тот факт, что она – в отличие от Алины – не обязана быть кому-то верна. Ее покойный муж был другом Штольце, почти ровесником ему. Поэтому Артур инстинктивно, не утруждая себя рассуждениями, считал неоспоримым, что Филипп, будь он жив, тоже уже не мог бы сексуально удовлетворять Донату. И если бы она сейчас была за ним замужем, все равно вот так же, очертя голову, бросилась бы в объятия Тобиаса. Впрочем, во всем этом полной ясности у него не было, как и в ситуации, связанной с его супружеством. Если бы Доната без обиняков сказала ему, что с ним творится, он стал бы это яростно оспаривать. Однако и ей было известно не больше, чем ему самому, что она стала лишь козлом отпущения за потенциальные грехи его жены. Если бы кто-то сказал ей об этом, она наверняка нашла бы такое объяснение смешным.
Из-за ухода Штольце в механизме фирмы возникло недостающее звено, что, однако, ощущалось лишь Донатой. Сотрудники никогда не смотрели на коммерческого директора как на человека из их среды, видя в нем, скорее, надзирателя, который их контролирует.
Донате волей-неволей пришлось принять на себя его обязанности. Лишь из практических соображений она перешла в его кабинет, села за огромный письменный стол и стала рассматривать одно за другим дела по ходу выполнения отдельных заказов. Еще изучая их, она с облегчением установила, что все детали отложились в ее памяти «Тогда, вообще, зачем он мне был нужен?» – подумала она. Но это был глупый вопрос, и она сразу же это поняла. Ведь именно его состояние обеспечивало фирме уверенность. А должность коммерческого директора была, так сказать, изобретена еще ее покойным мужем, чтобы привлечь Штольце к работе в фирме и вызвать у него ощущение активного участия в ней.
У Донаты не было первоначально желания переезжать в его кабинет, который казался ей слишком официальным и помпезным. Прежнее небольшое помещение вполне ее удовлетворяло.
Но сидя в его чрезвычайно удобном кожаном кресле, со спинкой особой формы, дающей отдых спине, она передумала. Ведь в ее прежней комнате определенно не найдется места для всех этих папок с текстами договоров и документов по строительству. Почему же тогда не остаться здесь самой? Она, в конце концов, глава фирмы. Можно притащить сюда бочку с каким-то растением, например, с пальмой, это придаст кабинету больше уюта, а, если еще и поместить сюда же чертежную доску, кабинет уже не будет казаться непомерно большим.
Она встала и, вращая кресло вокруг вертикальной оси, опустила его под свой рост на несколько сантиметров ниже, потом снова села, чтобы попробовать, как это получилось. Теперь оно подходило ей тютелька в тютельку. Пусть даже, подумала она, ее облик не столь внушителен, как у Артура Штольце, все же она вполне может принимать здесь клиентов.
После этого она позвонила по телефону в комнату госпожи Сфорци и попросила ее организовать перенос ее чертежной доски из прежнего помещения в новое. Она открыла дверь, и вскоре Гюнтер Винклейн и Тобиас вдвоем принесли требуемое в кабинет.
– Значит, твоя резиденция теперь будет здесь? – осведомился Тобиас.
– А что, может быть, ты и сам бы хотел вселиться сюда?
– Ну что ты, Доната. Я уж лучше останусь среди равных по рангу.
– А что будет в твоем прежнем кабинете? – спросил Винклейн.
– Можешь взять его себе.
– С величайшим удовольствием. Спасибо, Доната. В моем возрасте хорошо иметь место, где можно время от времени уединяться.
– Меня устраивает, что это говоришь именно ты, – заметила Доната. – Потому что всех остальных я не хотела бы оставлять без наблюдения.
– Значит, от меня ты не ждешь, что я мог бы соблюдать порядок самостоятельно? – спросил Тобиас.
– Я еще об этом не думала, – уклончиво ответила она. – Но теперь, раз уж ты меня побудил к решению такого вопроса, я скажу. Нет, не думаю, что от человека твоего типа можно ожидать строгого самоконтроля.
– А почему нет?
– Потому что ты пока еще не заслужил полного доверия («Уж, во всяком случае, в отношениях с женщинами», – чуть не добавила она.). – Потом, устремив на него полный любви взгляд, добавила – Ты для этого слишком уж артистичен.
– А я, значит, нет? – протестующе спросил Винклейн.
– Ой, дорогие мои, не осложняйте мне жизнь понапрасну. Будто вы не знаете, что я имею в виду. Лучше помогите мне передвинуть мебель. Думаю, надо переставить письменный стол. Лучше всего налево. А чертежную доску поставьте под правый плафон.
Они принялись за работу. На покрывающем пол ковре, на том месте, где стоял тяжелый письменный стол, остались глубокие вмятины. Тобиас сразу же начал разглаживать их с помощью какого-то ключа.
– Ты бы мог ему помочь, Гюнтер, – заметила Доната, – я и сама бы приняла участие, если бы не эта моя очень уж узкая юбка.
Пока мужчины были заняты разглаживанием вмятин, Доната ногами расправила красную персидскую дорожку и переместила ее так, чтобы она снова лежала перед письменным столом.
– Теперь мне нужен еще только мой бокс с карандашами.
Зная, что Тобиас его сейчас же принесет, она поблагодарила и отпустила Гюнтера Винклейна, а дверь оставила открытой.
Через несколько минут Тобиас ввез снабженный колесиками бокс и поставил его рядом с чертежной доской.
– Спасибо, Тобиас. – Она осмотрелась. – А помещение-то похорошело. Выглядит довольно симпатично, правда? – произнесла она, явно довольная переменой места работы.
Но у него было грустное лицо.
Она тихонько погладила его по щеке.
– Может, ты загрустил, полагая, что я и в дальнейшем собираюсь использовать тебя в качестве вспомогательной рабочей силы? Но это же только сегодня, в совершенно исключительном случае. Я и сама не была готова к этим перестановкам, а то надела бы джинсы и все бы сделала собственными руками.
– Ну, это-то я знаю, – промолвил он, но лицо его не просветлело.
– Но? – подбодрила его она. Он заставил себя улыбнуться.
– А, чепуха.
– Мы ведь обещали друг другу быть честными в наших отношениях, – напомнила она.
– Но ведь не делиться же каждой мыслью…
– К твоим мыслям я испытываю жгучий интерес. Так что выкладывай!
– Ты станешь смеяться.
– Пусть так оно и будет!
– Ну, в общем… ну, в конце концов, ничего постыдного тут нет… Я надеялся, что мы будем работать вместе.
Это признание ее немного ошарашило.
– Серьезно?
– А почему бы и нет? Достаточно всего лишь приставить еще один стул к торцу письменного стола.
Она как бы продолжила:
– Тогда ты мог бы проходить по штату как мой секретарь? Так?
– Ну, это, конечно, нет. Но ни у кого и не возникнет никаких сомнений, если ты…
– Прошу тебя, Тобиас! Что за идея! Будь же разумен!
– Так я и знал, что ты будешь надо мной смеяться.
– Я вовсе не смеюсь. Наоборот, я поражена.
– Ты ведь знаешь, какую радость доставляет мне работа рядом с тобой.
– Мне рядом с тобой тоже, Тобиас. Но мне, как и Гюнтеру, хочется работать в полном спокойствии. Ты ведь только что слышал, как он говорил об этом. – Она чуть растянула губы в улыбке. – А ведь мы с ним, кстати говоря, одного возраста.
– Что ж, если это так… – Он пожал плечами. – Жаль, что я вообще об этом заговорил.
– Не жалей. Это я тебя заставила.
– И все же: прости меня, пожалуйста!
– Нечего и прощать. Ты никаких преступлений не совершал. Но если ты немедленно не прекратишь дуться, то я рассержусь всерьез.
– Я всего лишь разочарован.
Она заметила, что дверь прикрыта неплотно и надавила на нее, чтобы щелкнул замок. Они, правда, переговаривались негромко, так что вряд ли было слышно снаружи. Если же кто-то и подслушивал, то неприятности это могло бы доставить, скорее, Тобиасу, чем ей. Но теперь она собралась сказать ему нечто очень личное, никак не касающееся никого из посторонних.
– Тобиас, я очень люблю тебя, и ты это знаешь.
– Но ты не во всем это проявляешь.
– Я же с самого начала пыталась довести до твоего сознания, что не готова делить с тобой мою спальню. Так вот, это касается и кабинета.
– Но почему, Доната? Я не понимаю.
– Мне нужен совершенно спокойный сон. Ночью я хочу быть одна, крутиться в постели, как мне заблагорассудится, включать свет и читать, никому не мешая.
– Ну ладно, это я еще могу понять. Но почему ты не хочешь делить со мной кабинет? Места ведь здесь достаточно. Вполне можно поставить даже еще одну чертежную доску. Было бы такое наслаждение работать вместе, Доната!
– В кабинет приходят не ради удовольствия, а для работы. Я должна иметь возможность сосредоточиться. Если бы каждый из нас двоих работал только за чертежной доской, это было бы еще возможно. Но я ведь и статьи пишу. Например, в НСЖ.
– «Немецкий Строительный журнал»? – повторил он чуть глуповато.
– Ты спрашиваешь так, словно никогда о нем не слыхал.
– Напротив, я читал в нем твои статьи еще до того, как узнал тебя лично. Просто в данный момент я думал о другом.
– Напрасно, Тобиас. Я не могу писать, когда кто-то стоит у меня за спиной.
– Но я бы не…
– Прекрати, Тобиас, прошу тебя! Я больше не хочу с тобой ссориться.
Он вдруг переменился, явно расслабившись.
– Разве ссориться так уж плохо, Кисуленька?
– Я просто ненавижу бессмысленные конфликты.
– Но зато после ссоры можно ведь и помириться. – Он притянул ее к себе и поцеловал.
Она не сопротивлялась, но, даже чувствуя, как сильно любит его, все же не могла полностью преодолеть свое раздражение.
Потом она уперлась ему в грудь кулаками и оттолкнула его.
– Это тоже не отвечает моей концепции работы в кабинете, – заявила она, стремясь подсластить свой отказ от ласки нежной улыбкой. – Нечего тут заниматься любовью за счет рабочего времени. Он не принял это всерьез.
– Ой, Доната, как же мне теперь реабилитироваться?
– Только тем, что немедленно вернешься к твоему проекту зала многоцелевого назначения. – Она отошла от него и села за письменный стол.
– Слушаюсь, госпожа начальница, – произнес он, стараясь выдержать дурашливый тон.
Она открыла одну из папок и больше на него не посмотрела. Лишь по шороху закрывшейся двери поняла, что он вышел из кабинета. Она удобно устроилась в кресле, откинувшись на спинку, и задумалась.
Сожалея, что обидела его, она, однако, в этом не раскаивалась. Его желание делить с ней кабинет главы фирмы было слишком уж неразумным. При этом она даже не привела ему самого главного аргумента против совместного использования кабинета, а именно того отрицательного впечатления, которое возникло бы у сотрудников, да и у заказчиков, если бы он, пришедший в офис последним, вселился в ее рабочее помещение. Нет, это было совершенно невозможно. Если ей не удастся поставить его на место, придется с ним расстаться.
При мысли, что возникнет необходимость от него отказаться, на сердце у нее стало тяжело. Но она твердо решила, если другого выхода не будет, подвести итоговую черту.
Обычно Доната в дни перед Рождеством устраивала один из своих знаменитых приемов. Но в этом году, хорошо все обдумав, она решила от приема воздержаться. В прошлые годы среди гостей всегда были Артур Штольце и Алина. После недавних событий она их приглашать не хотела. В то же время, обходить их вниманием раньше, чем разрыв станет окончательным, представлялось ей бестактным.
Кроме того, было не совсем ясно, какую роль пришлось бы на приеме играть Тобиасу. Наиболее естественным казалось представить его как подающего надежды молодого сотрудника и посадить за стол рядом с особенно привлекательной дамой для ее развлечения. Но она боялась, что ему это покажется неуместным. Он был в таких вещах очень обидчив, в чем она уже не раз убеждалась. В общем, она предпочла отложить очередной прием до тех времен, когда ее связь с Тобиасом впишется в рамки обыденности, а перемывание костей прекратится.
Была и еще одна проблема: как провести Рождественские праздники? Тобиас с удовольствием отправился бы в Китцбюгель или в Санкт-Моритц покататься на лыжах. При этом дело было не только в желании заняться спортом, но и, как он признался, в возможности наконец-то быть с ней «все двадцать четыре часа в сутки и даже больше».
Но именно это ее и пугало. Она привыкла к определенной личной свободе и не хотела от нее отказываться. А кроме того, ей не хотелось вступать в состязание за обладание Тобиасом с женщинами, на двадцать лет более молодыми, чем она сама.
Когда-то Доната была очень спортивна, блестяще владела лыжами, но вот уже много лет этим не занималась. Она очень хорошо понимала, что слишком сильно раскрасневшееся от ветра и снега лицо ее уже не красит, да и возникающие от перегрузок темные круги под глазами тоже. Холодные как лед собственные пальцы вызывали у нее не меньшее чувство ненависти к себе, чем покрытое обильным потом тело. Все это мешало ей и в прошлом, а в обществе Тобиаса было бы просто невыносимым.
Поэтому она поездку отклонила.
Он был глубоко обижен, поскольку не понимал причин отказа от отдыха.
– У тебя на все это совершенно ложный взгляд, – пытался он ее переубедить, – никто ведь и не требует от тебя выкладываться до изнеможения. Ты говоришь так, словно тебя вынуждают совершить один спуск с горы за другим. Но этого же не будет! Тебе достаточно скатиться вниз разок в день, да и то, если будет охота. А можешь и вообще от лыж отказаться, будешь гулять да лежать на солнышке.
– А ты в это время будешь на трассе забавляться с хорошенькими носящимися на лыжах зайчатками!
– Не собираюсь! Кроме тебя нет женщины, которая могла бы меня привлечь. Если хочешь, я вообще откажусь от лыж и всегда буду с тобой.
– Хм, для тебя это был бы великолепный отпуск с занятиями зимним спортом! Нет, нет, Тобиас, об этом не может быть и речи. Ненавижу принимать жертвы.
– Мне было бы так приятно поехать с тобой.
– Мне тоже, – произнесла она, даже не сознавая, что лжет, – но не обязательно в такое время, когда можно заниматься зимним спортом.
– Но ведь в теплое время года у нас такой возможности не будет.
Это было слишком верно, чтобы Доната могла найти какое-нибудь возражение. Вместо этого она предложила:
– Поезжай один!
– Именно этого-то я и не хочу. Если ты не едешь, то остаюсь и я.
Наконец они сошлись на том, что останутся в Мюнхене, но время от времени будут при случае выезжать в Китц на день. Обоим это показалось приемлемым компромиссом.
Но горький привкус от всей этой ситуации у нее не проходил. Ведь оказалось, что за пределами работы их интересы не совсем совпадают. Тобиасу пришлось отказом от поездки принести жертву, а Донате ее принять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24