– Что ж вы – стоя и так быстро? – неожиданно для себя самой спросила я, – Полежали бы, я бы подождала.
– Что лежать-то, разлеживаться, – сухо отозвалась она, – Домой надо.
Я спросила, нравится ли ей Шишкин. Она вдруг легко рассмеялась и ответила, что она всего лишь отблагодарила его.
– А что мне Мишка Шишкин! У него Аришка есть.
– Какая Аришка?
– Аришка с царицына верха.
И Катерина коротко рассказала мне историю любви. «Верхом» называются покои царицы. Городские русские женщины почти изолированы от мужчин. Поэтому любовные интриги в Москве развиваются примерно так же, как в Истанбуле. Тайные свидания, плотные покрывала, дворцовые переходы и лестницы. В покоях царицы (да и почти каждой богатой и знатной русской женщины) обретается множество женщин, которые ее развлекают, молятся вместе с ней, занимаются рукоделием. Как правило, это вдовы, сироты, нищие. Царица или боярыня оказывают покровительство им и их родне. И вот, среди подобных насельниц царицыных покоев жила и Аришка, крещеная еврейская девочка, сирота. Царица намеревалась дать ей приданое и выдать замуж. Но тут на беду (или не на беду) случилось так, что царю понадобился опытный толмач. Те, что в посольском приказе, не годились, не доверял он и людям из немецкой слободы. Надо было вести тайные переговоры с какими-то советниками из немецких княжеств. И близкий царю Турчанинов предложил своего холопа Мишку Шишкина. Прежде он Мишку в Германию посылал и Мишка знал немецкий в совершенстве, как Плешаков – английский. Женщины с «верха» конечно очень интересовались мужским миром, подглядывали, подслушивали. И когда им этого хотелось, давали возможность хорошо разглядеть себя. Так Аришка увидела Мишку, а Мишка – Аришку. Катерина объяснила мне, что у русских нет публичных домов, это запрещено; но за определенную плату можно найти себе приют с подругой в каком-нибудь домишке возле бани или где-нибудь на окраине. Обычно старые неимущие вдовы пускают на ночь влюбленных. Можно и за город выбираться втихаря. Пылкая юная страсть Мишки и Аришки не осталась без последствий. Турчанинов ни за что не отпустил бы Шишкина на волю, он дорожил им, а Аришке могла грозить немилость царицы. Но благодаря кроткому вмешательству Татианы, жены Турчанинова, все уладилось по возможности. Аришка и ее маленький сын по-прежнему живут в «верху». Мишка с ними видится. Возможно, когда-нибудь Турчанинов отпустит его.
– А что, Татиана дружна с царицей? – полюбопытствовала я.
Катерина ответила, что супруги Турчаниновы близки к царской чете.
Интересно, что все эти многочисленные сведения Катерина успела получить, в сущности, за один день, и без особых усилий.
Глава сто девяностая
Когда наша колымага въехала во двор, Турчанинов стоял на верхней ступеньке наружной деревянной лестницы. Я вдруг почувствовала, что боюсь – вдруг он остановит нас, что-то скажет. Но он казался равнодушным. Тем не менее, я скорее осознала, нежели увидела, что он посмотрел на меня. Это был странный мужской взгляд, без похоти, с каким-то странным интересом, я не понимала, что это. И это не было похоже на то чудовище, каким мне уже представлялся Турчанинов.
Прошло еще несколько дней. Пока я не могла понять, как все будет складываться дальше. Придется ли мне все же оказывать царице услуги повивальной бабки? На всякий случай я принялась за изучение книг, которые подарил мне Сантьяго Перес.
Несколько раз я обедала с Татианой в ее комнатах. Она мне все больше нравилась своей добротой, хрупкостью и своеобразным умом.
Каждое утро я умывалась холодной водой. Я спросила Катерину, как вообще в Москве моются. Она ответила, что здесь есть бани общественные и домашние. Домашняя баня имеется и в доме Турчанинова. И мне стоит только сказать хозяйке, и специально для меня истопят баню. Катерина добавила, что русская баня – это нечто исключительное, она врачует от всех недугов и возвращает молодость.
Сама Катерина была озабочена тем, чтобы поставить на ноги свою мать и братишек и как можно чаще видеться с ними. Мы еще несколько раз были в ее деревне. Она не предлагала мне познакомиться с ее родными. Шишкин всякий раз получал свое вознаграждение за помощь.
И все же Катерина нашла возможность передать Татиане мое желание вымыться. Татиана стала говорить, что давно бы истопила для меня баню, но не знала, водится ли у нас вообще такое. Я рассказала ей, что в Лондоне, например, тщательное мытье всего тела не шибко популярно, но сама я мыться люблю, и не считаю, что ароматные притирания и духи могут заменить мыло и горячую воду.
Вечером перед купанием я по ее приглашению пришла к ней. Она сидела в легкой пестрой одежде, очень шедшей к ее тонкой фигурке. Ее тонкие, с рыжинкой, длинные волосы были распущены по плечам. И снова она показалась мне хрупкой девочкой. Не знаю уж почему, но русские вообще часто казались мне детьми. Татиана мне улыбнулась. Перед ней на столе стояло блюдо каленых орехов, на коленях она держала толстую растрепанную книгу.
– Вот, – сказала она, придвигая ко мне блюдо, – Читаю. Скоро баня будет готова. Хорошо будет, увидите.
Читала она, к моему удивлению, моего любимого «Дон Кихота» в переводе на немецкий.
– Это моя любимая книга! – воскликнула я.
– Книга необыкновенная! Мишка Шишкин эти книги из Германии привез для Турчанинова моего.
– А твой Турчанинов – охотник до чтения? – мне стало любопытно.
– Еще какой! – ответила она даже с гордостью, – Его, случается, от книги за уши не оттащишь.
Я с удивлением заметила, что этот Турчанинов занимает меня. Но почему? Разве не ясно, что на самом деле – это отвратительное чудовище.
Совсем стемнело. Татиана взяла большую свечу в серебряном подсвечнике и повела меня в баню. Это оказалось небольшое деревянное строение во дворе. Внутри было жарко и много пара. Мы разделись догола. Татиана восхитилась моим сложением. Но она и сама была хороша – тоненькая с маленькими грудками, в этом пару тело ее виделось совсем светлым, почти призрачным. Нога ее зажила, она уже не хромала. Мы долго мылись. Потом она велела мне лечь на деревянную скамью, взяла большой растрепанный веник из сухих лиственных веток и принялась хлестать меня по спине. Я вскрикивала. Затем она велела, чтобы я то же проделала с ней. Теперь уже кричала она. Потом мы снова обливали друг друга водой.
– Это березовые веники, – сказала она, переводя дыхание, – От них как здоровеешь! А сок березовый какой. Это уж весной. А зимой после бани как на снег выскочишь – хорошо!
– На снег после такой жары? – я удивилась.
– На снег, непременно на снег, – смеялась она.
И мне очень захотелось, чтобы скорее пришла зима и можно было бы это проделать.
Мы оделись, вышли в маленькую прихожую, которая называется предбанником, и там выпили из деревянных кружек квас, очень вкусный, немного терпкий и кисловатый русский напиток, чуть похожий на английское пиво.
После бани я чувствовала себя легкой, чистой и поздоровевшей. Мы вернулись в комнаты Татианы и сели за стол. Трапеза была уже приготовлена. Мы принялись с аппетитом есть.
Я решила, что пожалуй самое время поговорить о моей дальнейшей жизни здесь.
– А что, Танюша, – начала я, – Как же все решится? Поведут ли меня к царице?
Татиана задумалась.
– Не знаю, – наконец призналась она, – Это уж как Турчанинов мой.
Я принялась выспрашивать ее, уверенная, что она все-таки что-то знает. Она отнекивалась; должно быть, боялась своего Турчанинова. Наконец она все же рассказала мне осторожно, что боярская партия, противоположная партии Турчанинова, упирает на то, что я не православной веры.
– Но Турчанинов Мишка мой, он уж найдет, как извернуться-то! – в голосе ее снова прозвенело восхищение.
Может статься, она любит его. Все бывает!
Мне бы очень хотелось знать, как намеревается «изворачиваться» Турчанинов в отношении меня. Но Татиана или и вправду больше ничего не знала, или боялась говорить.
Но спустя еще несколько дней, я уже кое-что узнала сама, и при обстоятельствах довольно любопытных.
Глава сто девяносто первая
Плешакова я со дня приезда видела мельком. И вдруг он явился. Заговорил он со мной по-английски. Катерина не могла нас понять. Плешаков сказал, что Турчанинов хотел бы поговорить со мной.
Я насторожилась. Почему-то мне подумалось, что это не будет обычный разговор, и надо собраться с силами и быть готовой к чему угодно.
– Хорошо, я поговорю с ним, – ответила я.
– Это сейчас, – спокойно сказал Плешаков.
Я задумалась на мгновение. В конце концов я здесь не рабыня, я свободна. Я не пойду на поводу у этого Турчанинова.
– Сейчас я не могу, – так же спокойно возразила я, – Разговор придется перенести.
– Одевайтесь, – Плешаков будто и не слышал моих возражений. – Господин Турчанинов ждет вас.
Целую минуту мы смотрели друг на друга. Затем я невольно отвела глаза.
– Выйдите! – произнесла я повелительно, – Я оденусь.
Плешаков вышел, всем своим видом являя почтительность. Я начала переодеваться. Я заметила, что двигаюсь быстро, тороплюсь. Но почему? Разве мне грозит опасность? Разве я чего-то боюсь? И вдруг меня осенило: да только я одна здесь и боюсь! Никто не боится: ни Константин Плешаков, ни Катерина, ни Татиана. Одна я боюсь. Но почему? И как перестать бояться? Как подавить этот странный страх? Я же вовсе не трусиха.
В черном платье с закрытым воротом, накинув на волосы, собранные в узел на затылке, покрывало из плотного шелка, отделанное черным кружевом, я вышла к Плешакову. Он почтительно поклонился. Катерина встревоженно коснулась рукава моего платья. Константин заметил это.
– Что тебе? – грубо спросил он по-русски. Она не успела ответить, потому что он сильной рукой втолкнул ее обратно в комнату и почти злобно произнес:
– Давай! Пошла! – и прибавил грубое непристойное ругательство.
Затем сильно хлопнул дверью. Конечно, девушка хотела о чем-то предупредить меня. О чем? О какой опасности? Но теперь за дверью она молчала, больше не пыталась помочь мне. Значит, нельзя было. Иначе бы она не оставила меня.
Мы спустились по лестнице, я следовала за Константином. Мы перешли двор, затем поднялись по главной наружной лестнице и вошли в покои Турчанинова.
Остановились мы в комнате со сводчатым потолком. По убранству она напоминала комнаты Татианы и мое здешнее жилище. Но в глаза мне бросился высокий застекленный шкаф с книгами. Шкаф был немецкой работы. Я вспомнила, как Татиана говорила мне о любви Турчанинова к чтению.
Турчанинов сидел в большом кресле с подлокотниками. Перед ним на столе лежали бумажные листы, стояла чернильница с гусиным пером. Здесь же я заметила песочницу.
Плешаков, до того шедший впереди, теперь пропустил вперед меня. Едва завидев меня, Турчанинов резко поднялся из-за стола и вышел мне навстречу. Он был с непокрытой головой, в красной рубахе с длинными рукавами, ничем не подпоясанной, в темных штанах, заправленных в красные высокие сапоги. Я невольно смотрела на эти сапоги, припоминая его расправу над девочкой Катериной, и то, как он топтал сапогами свою жену. Мне было страшно.
Я взяла себя в руки и подняла глаза. Теперь его лицо казалось мне совсем азиатским, с черными узкими глазами и сильно выступающими скулами. Я впервые пристально смотрела на него и встретилась с его взглядом. К моему изумлению, я не увидела в его глазах ничего зверского, ужасного. Во взгляде его было даже какое-то страдание, но главное – явная напряженная работа мысли. Это удивило меня.
Казалось, он направлялся ко мне. Но не дошел, вернулся за стол. Константин скромно остановился у притолоки. Я стояла посреди комнаты. Никто не предлагал мне сесть.
– Скажи ей, – начал Турчанинов по-русски, обращаясь к своему рабу.
– Она понимает, можете говорить, – Константин поклонился боярину.
Но Турчанинов снова замолчал. Я понимала его. Одно дело – вести разговор через переводчика, и совсем другое – говорить самому.
Некоторое время он размышлял. Затем все же заговорил. И снова я удивилась. Этот страшный человек говорил со мной, словно бы он подавлял внутреннюю робость. Кажется, он вовсе не привык беседовать с женщинами, это я поняла. Он мог бить или ласкать женщину, она могла быть его женой или наложницей, но просто говорить с посторонней женщиной он не умел. И он, это чудовище, он робел. Мне стало жаль его, захотелось помочь.
– Всем вы довольны? – наконец спросил он, не глядя на меня.
Эти опущенные глазищи были уж полной неожиданностью. А ресницы у него оказались длинные, как у моего Чоки. Все было так странно.
– Всем довольна, благодарю вас, – сдержанно отвечала я.
– Знаете вы, зачем вас сюда привезли?
– Да. Ваш посланный объяснил мне. Я должна оказать помощь вашей царице.
Он сделал порывистое движение, словно останавливал меня. Я послушно замолчала.
– Вы ведь веры христианской? – спросил он серьезно.
– Да, – тихо отвечала я.
– Что ж не креститесь на Святые иконы? – спросил он с некоторой укоризной, но и с какой-то неожиданной странной теплотой.
Я повернула голову и заметила висящие на стене изображения Святых. Изображения были сделаны на досках, перед ними теплились лампады. Я вспомнила, что то же видела и в комнатах Татианы. И в помещении, отведенном мне для жилья, были эти иконы. И Татиана, и Катерина, и служанки, и Плешаков крестились, глядя на них. Но никто не говорил мне, что и я должна это делать. Изображения казались неловкими, странно скованными, похожими на греческие и старинные итальянские изображения Святых. Я хотела было сказать Турчанинову, что у нас другие обряды, но вместо этого почему-то послушно приблизилась к иконам и перекрестилась.
– Не по-нашему крестишься, – произнес он с какой-то странной печалью.
И снова я, действуя словно бы вопреки себе самой, не возразила, а только вздохнула и наклонила голову.
– Я скажу отцу Гавриилу, он тебя в вере наставит, – все с той же задумчивой печалью продолжал Турчанинов.
Тут вдруг оцепенение прошло. Я поняла, что мне просто предлагают перейти в греко-русскую веру. И не то чтобы эти все вопросы вероисповедания были так уж важны для меня. В конце концов я дружила с людьми, для которых это не было так уж важно – ни Санчо, ни Андреас и Николаос не придавали этим вопросам особого значения. Но тут почему-то я заупрямилась, мне не хотелось слушаться Турчанинова. А я чувствовала, что невольно уже слушаюсь его. Но нет… Нет!
– Я не могу отказаться от своей веры, – я проговорила это с опущенными глазами, преодолевая это странное желание покориться.
– Вера-то неправильная твоя, – возразил он почти мягко и с грустью.
– Какая бы ни была, – обронила я.
– Подумала бы, – в голосе ни тени злобы, даже заботливость какая-то.
– И думать нечего! – я возразила уже с резкостью.
Боже мой! В голосе его звучала такая мужская серьезность, что я ощутила себя несмышленой девчушкой. Мне вдруг почудилось, что он все знает обо мне, все понимает, и потому я должна быть с ним совершенно правдива, не должна притворяться даже в малом. Нет, это было какое-то колдовство, наваждение.
Я ничего не ответила ему. Продолжала стоять с опущенной головой.
– Согласна ли? – спросил он. Я молчала.
– Отведи ее, Константин, – Турчанинов махнул рукой.
Плешаков подошел ко мне и взял за локоть. У него были сильные пальцы.
Я дернулась, пытаясь вырваться. Но он держал крепко. Дверь закрылась. Я молча сопротивлялась, Плешаков так же молча вел меня. Я ощутила, как он силен. Я не чувствовала потребности в крике. Наконец я смирилась и шла за ним, он не отпускал меня.
Я заметила, что мы идем не к лестнице, а в противоположную сторону. Плешаков начал спускаться вниз. Лестница была узкая. Он не отпускал меня. Я споткнулась. Чуть не упала. Мы спустились и он вел меня по какому-то коридору.
Такое в моей жизни уже было. И теперь я легко догадалась: меня ведут в тюрьму. Но когда-то давно я не знала, что со мной хотят сделать, за что меня мучают. Теперь же все было предельно ясно. Все было просто. Просто было освободиться. Но почему же я не покорялась? Я даже как-то наслаждалась этим своим непокорством и тем, что мое непокорство принесет мне страдания.
Константин подвел меня к прочной деревянной тяжелой двери. У двери стоял слуга. Константин молча подтолкнул меня к нему. Тот раскрыл дверь. Внутри было темно. Я смело шагнула. Дверь за мной заперли.
Вот когда я пришла в себя, стряхнула с души это наваждение. Было сыро, было темно. Запах был ужасный. Звериный запах. И словно бы в подтверждение моей догадки раздался рев. Значит, где-то поблизости содержался тот самый медведь, убегая от которого Татиана повредила ногу. А что если он совсем близко от меня? Да нет, не похоже. И все равно ничего приятного. Я хотела сразу позвать на помощь, переменить свое решение. Но какая-то нелепая гордость удерживала меня. Я решила подождать. Ощупью двинулась по камере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49