– Нет, нет, это не я, – быстро возразила я, и, заметив его удивление, поправилась. – То есть это я и есть донья Эльвира, но таких сил, чтобы воскресить умершего, у меня нет. А, впрочем, я знаю, кто это.
– Ну, мы уже все это знаем. – Николаос улыбнулся.
– Да, та девочка, – сказал врач. – Это ведь ваша дочь? – он снова обратился ко мне.
– Да.
– Очень похожа на вас.
Я почувствовала, что краснею от удовольствия. Значит, несмотря на рябины, еще можно понять, что я была красива.
– Лишь бы она не расхотела, чтобы он жил, и хватило бы у нее сил, – сказал Николаос.
– Она очень сильная, – с гордостью вмешалась я, – и очень упрямая, – я засмеялась.
– И очень похожа на мать, – снова повторил врач и поцеловал мне руку.
В комнате был страшный беспорядок, что-то это мне напоминало, но что, я не могла сообразить. Что-то давнее. Нет, не могла.
– Ну что, – врач обратился к своей шестерке, – по домам?
Молодые люди поднялись.
– Простите, что не провожаю, – снова улыбнулся Николаос. – Но думаю, вы найдете дорогу.
– Донья Эльвира окажет нам честь и проводит до ворот? – врач низко поклонился мне.
– Хорошо. Меня это не затруднит, – ответила я, чувствуя, как, неведомо почему, на губах моих расцветает моя давняя, уже забытая мною улыбка, улыбка победительной красавицы, но теперь чуть смягченная легкой иронией.
– Тинктуру привезут сегодня, – врач снова повернулся к Николаосу, – или ты Гомесу больше доверяешь?
– Тебе, тебе я доверяю, брось ты… – Николаос покачал головой. – Ты же знаешь, что я буду доверять кому угодно, лишь бы Андреас выжил.
Врач слегка наклонил голову, и я услышала, как он шепнул мне на ухо:
– Я кое-что должен вам сказать…
Я встревожилась. Неужели Чоки не выживет? Что еще? О чем еще говорить?
Мы пошли по коридору, пропустив его спутников вперед. Они вышли во двор. У двери врач задержал меня. Он протянул руку и оперся ладонью о дверь. Словно не хотел выпускать меня. Это смутно напомнило мне мою такую уже далекую юность, в доме Сары и Мэтью, когда за мной наперебой ухаживали сельские парни. Тогда я была очень гордая. А теперь? Как хорошо было бы почувствовать мужскую заботу, тепло, дыхание… А объятия, а поцелуи… Но что понапрасну бередить себя. Даже глупо и нехорошо. Когда в доме больной. Но почему-то я чувствовала, что уже свободна от этих постоянных тревожных мыслей о Чоки, о его возможной смерти. Они были плохими, не надо было их, они мешали ему выжить. Такое вдруг пришло мне в голову.
Но все равно я не должна поддаваться иллюзиям. Со мной как с женщиной, вероятно, все же покончено. Чоки был у меня последним. Мой мальчик, моя Вселенная. И все. Кончено.
Я повернула голову. Так меньше видны рябины. Украдкой я взглянула на молодого врача. Он чем-то мне напомнил Санчо Пико. Насмешливыми добрыми глазами что ли? А может быть чуть заостренной бородкой.
– Мне нужно побеседовать с вами, – прошептал он, и губы его дохнули в мою щеку приятным жаром. – Поговорить наедине.
Его насмешливые глаза вспыхнули.
– Я все понимаю, – я сама удивилась, как мелодично снова зазвучал мой голос. – Я все понимаю. Но я даже не знаю, как вас зовут. И потом, дома больной…
– Больному не повредит, если вы на время оставите его в руках вашей дочери, быть может, менее опытных, но в данном случае более надежных, чем ваши очаровательные руки. А зовут меня Сантьяго Перес, я врач и добрый приятель Николаоса и Андреаса. Сегодня в полдень мой кучер привезет лекарство и отвезет вас ко мне.
Я не успела возразить. Да я и не хотела возражать.
Сильные мясистые мужские губы впились, охватили мои губы. Поцелуй был долгим и жадным. Да, это была как раз та пища, по которой я изголодалась.
Со двора позвали:
– Сантьяго!
– Это ваши спутники, – пробормотала я смущенно, как девушка, которую впервые поцеловали.
– До встречи! Не провожайте, мы знаем дорогу.
Он быстро вышел. Я растерянно подумала, что он прав. Вовсе не следует мне показываться его приятелям. Вид у меня сейчас, наверное, самый что ни на есть нелепый. Наверное, я все-таки похожа не на молодую девушку, а на старую деву, которую вдруг кто-то чмокнул в щеку. Ой, как глупо! И это я?!
Во дворе раздался стук колес. Карета шестерки выезжала.
Глава сто пятьдесят восьмая
Николаос сидел у постели Чоки.
– Николаос! – окликнула я, останавливаясь в дверях.
Он повернул голову и посмотрел.
Я чувствовала, как раскраснелись мои щеки. Наверное, Николаос догадался. Во всяком случае, он улыбнулся насмешливо, но по-доброму.
– Вы улыбаетесь совсем как ваш приятель Сантьяго, – я тоже улыбнулась. – Так насмешливо и все же по-доброму. Я люблю, когда мужчины так улыбаются.
Он передернул плечами и скорчил мне веселую гримасу.
Я вошла и села у стола.
Николаос взял чашку и начал с ложечки кормить Чоки. Я поспешно стала помогать, придерживая голову больного. Тот еще не мог открыть глаза, но проглотил несколько ложек питательной смеси. Я осторожно отерла ему губы краем влажного полотенца и бережно опустила его голову на подушку.
– Пульс очень слабый, – сказал Николаос.
– Но крови больше нет, слава Богу.
Я оглянулась вокруг. На полу валялись окровавленные полотенца. Но они, казалось, уже были из другой какой-то действительности, уже не имели отношения к человеку, лежавшему на постели. И я вспомнила. И вправду давнее. Так было после родов. Когда я видела кровь в тазу, на простынях, но это как будто уже и не имело отношения ко мне. Рождение уже свершилось. А сейчас? Тоже ведь как новое рождение, воскрешение…
– Надо прибрать здесь все, – сказала я, – чтобы он не видел, когда откроет глаза.
– Он еще долго проспит. А вы устали. Посидите.
– На «вы» или на «ты»? – спросила я, улыбнувшись.
– Да сам не знаю. Тоже устал. Ничего не соображаю. Как вам… как тебе хочется.
– Пройдет, Николаос. Все будет хорошо.
– Сейчас мне нужно ехать к Теодоро-Мигелю, улаживать все…
– Он будет только рад, – осторожно заметила я.
– Он – да. Но мне придется задержаться часа на два. – Николаос невольно вздрогнул. – А сейчас-то совсем неохота… Но делать нечего.
– Я побуду с Чоки…
– С ним Альберто побудет. – Николаос имел в виду слугу, которого оставлял ухаживать за своим больным другом.
– Здесь нужны два человека.
– Ну, он и твоя дочь.
– Селия устала, – я смутилась и не договорила.
– Я тебя понимаю, – проговорил Николаос чуть отчужденно.
– Нет, не думаю, – я испугалась, что это прозвучало резко.
– Но я об одном прошу тебя, – продолжал Николаос, словно не слышал моих слов, – не дай ему умереть второй раз. Пожалей его. Ведь и он кое-что сделал в этой жизни для тебя. Да и я.
– Да, я никогда не в силах буду отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали.
Но Николаос по-прежнему будто и не слышал.
– Я не прошу тебя позволить Селии выйти замуж за него, – говорил он. – Я только прошу, пока он еще слаб и болен, пока его жизни угрожает опасность, позволь им видеться. Это спасет его.
– Николаос, зачем ты так дурно думаешь обо мне? Неужели я заслужила такое? За что?
– Ну хорошо, прости, прости, – он махнул рукой.
– Разве мы больше не друзья? – Я. взяла его за обе руки.
– Друзья, конечно, друзья, – он смутился.
– Тогда выслушай меня. И внимательно. Ты знаешь, я для Чоки все готова сделать. И Селия любит его. Я знаю, она будет рядом с ним. Я буду с тобой откровенна. Пока… пока его не было с нами, в мире живых, я очень сочувствовала моей девочке, я так жалела, что ее любовь не получит того естественного завершения, которое любовь должна получить. Я говорю совершенно искренне. И теперь, когда он снова с нами, я снова охвачена сомнениями. Разумеется, и речи быть не может о том, чтобы разлучить их, пока Чоки болен и слаб. Но когда он окрепнет, когда он совершенно выздоровеет… Тогда… Я тебе честно говорю, я не знаю. Ведь не я вырастила ее. Надо считаться и с чувствами ее приемных родителей, Анхелы и Мигеля…
– Дело не в них, а в тебе, – произнес Николаос.
– Господи! Да, Николаос, ты прав, дело во мне…
– Что же тебя смущает? Деньги? Ты знаешь, у меня они есть, много денег. Семья Чоки не будет нуждаться.
– Я не думаю о деньгах, – я опустила голову.
– Что же тогда? Происхождение? Кто отец твоей дочери? Прости за этот прямой вопрос…
– Нет, это разумный вопрос. Моя дочь рождена в законном браке, но отец ее вовсе не титулованная особа. Ее отец был крупным торговцем в Лондоне. По завещанию он оставил мне значительное состояние. Но с тех пор произошло много всего – война, революция. Я не знаю, что уцелело от этого состояния, в чьих оно руках. Да и не в этом, не в этом дело. Я знаю, что родители Чоки были просто рабами. Но кто в этом мире гарантирован от рабской доли, кто? Когда-то я сама была в руках пирата, сама чуть не стала рабыней. Неужели ты думаешь, будто меня после стольких лет тюрьмы может волновать происхождение Чоки… Или меня это волновало, когда мы были одни в камере, одни во всей Вселенной, когда он был для меня всем, когда он спас меня… Ах, совсем, совсем другое!..
– Ну что же тогда?
– Только не сердись, не упрекай меня в ханжестве! Все дело в твоих отношениях с ним. Прости.
– Это единственное препятствие? – тихо спросил он.
– В сущности, да. – Щекам моим сделалось жарко. – Конечно, Мигель считает тебя и Чоки проходимцами, но все это можно будет как-то уладить. И еще пойми. Я не стану мешать дочери, хотя многие матери упрекнули бы меня за это, но я верю в силу ее чувств. Но и ты пожалей меня…
– Она знает о наших отношениях? Ведь так?
– Да. Прости. Я ей сказала тогда ночью.
– Какое это произвело на нее впечатление?
– Кажется, никакого. По-моему, она даже не обратила внимания. Ее просто поразила моя жестокость. И она была права.
– Ты хочешь, чтобы я больше не виделся с ним? Он говорил без боли, но как-то испытующе.
– Упаси Бог! Только не это! Как можно разлучить вас! – воскликнула я.
– Тогда…
– О, только одно. Пойми, этого хочет для дочери каждая мать. Я хочу, чтобы моя дочь одна была в его сердце.
– Она и будет одна. Мои с ним отношения совсем другие.
– Но… – я осеклась и замолчала.
– Ты считаешь мои с ним отношения чем-то грязным?
– Нет, нет, Николаос. Грязно, это когда человека мучают, заставляют делать что-то против его воли. А ваши отношения добры и честны. И все равно… Все равно мне как-то не по себе при мысли о том, что моя дочь будет жить в вашем доме. Пойми и прости.
– А может быть, лучшее – это предоставить им все решить самим? Когда Чоки поправится.
– Ох! И сейчас ясно, как они решат!
– Ну так в чем же дело? Они решат, как лучше им. Ты снова все скажешь дочери…
– Мне остается только согласиться, – я вздохнула. – И сейчас еще рано об этом говорить. Мальчик еще очень болен.
– И если хочешь знать, всякое еще может произойти. Ведь они только начнут узнавать друг друга. Вполне возможно, Чоки не полюбит ее…
Я невольно сделала протестующий жест. Я мгновенно представила себе, каким ударом это было бы для Селии. После всего, что она перенесла.
– Это немного смешно, – продолжил Николаос. – Ты хочешь разлучить их, и в то же время боишься, что Чоки не ответит на чувство твоей дочери.
– Да вовсе это не смешно! Я просто знаю, как она любит его!..
– Но ведь она еще не знает его. Вот узнает получше и разлюбит.
– Ах, Николаос, ну неужели ты можешь в такое поверить?
– Конечно, не могу.
– Видишь! Вот скажи, что же мне делать?
– Что? То же, что и мне. Ждать.
Я вдруг почувствовала, что не могу сдержать смех. Ведь этот высоконравственный разговор я веду, собираясь сегодня отправиться в гости к совершенно незнакомому мужчине. В гости? Очень милое определение! Не в гости, а просто на любовное свидание. Я больше не могла сдерживаться и залилась смехом. Тотчас, конечно, прижала ладонь к губам. Но было уже поздно. Чоки открыл глаза.
Николаос не посмотрел на меня с укором, как я того заслуживала, взгляд его тотчас устремился к его любимому другу.
Видно было, что Чоки очень слаб. Он даже не владел мышцами своего лица. Но мы оба поняли, что он пытается улыбнуться. Я поспешно встала так, чтобы он не увидел эти окровавленные тряпки. Но он видел только нас, меня и Николаоса.
– Слабость… – голос его стал таким тонким и слабым. – Странный сон… такой… Тебя видел… странно… – он смотрел на меня.
– Поспи еще, родной, – тихонько сказала я, наклоняясь к нему. – Ты уже выздоравливаешь. Еще немного окрепнешь – и будешь совсем здоров.
– Это ты видел ее дочь, – сказал Николаос. – И еще увидишь.
Но Чоки еще не мог вслушиваться в наши слова, воспринимать, что ему говорят, он был слишком слаб.
– Сказала… – продолжал он истончившимся голосом, – никого не убивал… Правда?..
Он спрашивал не нас. Кому он задавал этот вопрос? Только не нам. Себе? Высшему началу, Богу?.. Но, кажется, он ждал ответа.
– Правда! Это правда! – горячо воскликнул Николаос.
Чоки наконец-то смог улыбнуться и закрыл глаза. Я пощупала пульс.
– Возьми и ты, Николаос, – прошептала я. – Кажется, ровнее стало. Я не ошибаюсь?
Николаос взял запястье Чоки.
– Да, – даже при шепоте я слышала, как дрожит его голос. – Это просто чудо какое-то.
– Что ты шепчешь? Можно просто тихо говорить. Он крепко уснул, я вижу.
– Мне надо ехать к Теодоро-Мигелю, но я так хотел бы видеть их первую встречу.
– Первую для него, не для моей дочери.
– Нет, и для нее. Она впервые увидит его совсем живого, сможет заговорить с ним.
– Ты не думай, Николаос, я ни за что не помешаю им.
После всего того, что было!..
– Но объясни мне, что же все-таки?..
– Да очень просто. Она побежала ночью раскапывать его могилу.
– Неужели она чувствовала, что он жив?
– Сознательно, конечно, нет. Тогда она просто не дала бы похоронить его. Но что-то такое она, должно быть, чувствовала. Я думаю, она тебе расскажет, когда отдохнет.
– Она очень утомилась, бедная. Но я знаю, как только она проснется, сразу же бросится сюда, к нему. Она тогда, ночью, когда я укладывала ее, все посылала меня к нему, чтобы я помогла ему. А ты видел, как она выглядела?
– Нет, – смущенно признался Николаос, – не заметил. Я был в полной растерянности.
– Вся в земле, в грязи, руки в крови… Я так испугалась.
– Но теперь все будет хорошо.
– Ох! Теперь я предугадываю новые сложности.
– Но все страшное позади. Он выживет.
– Да, это самое главное, ты прав. Но я не понимаю, кто эти люди, которые привезли их домой? Этот Сантьяго Перес – твой друг?
– Да, это мои друзья.
– А как же они-то очутились ночью на кладбище? Тоже раскапывали чью-то могилу?
– Твоя шутка – сама истина. Они врачи. Ты, наверное, знаешь, что для того, чтобы хорошо изучить особенности и свойства человеческого тела, врачи должны анатомировать трупы. А в Испании это запрещено. Но я договорился с Теодоро-Мигелем, что им будет позволено по ночам брать трупы из общих захоронений для бедняков.
– Я вижу, вы выбрали для себя чудесную страну!
– А ты знаешь лучше?
– Трудно так сразу решить. Англия не годится, там климат не подходит для нашего Чоки. В Америке рабство. Он не должен такое видеть, он будет страдать, я его уже знаю… Но ведь еще остаются Италия и юг Франции…
– Но что пока об этом говорить, – Николаос посерьезнел.
И действительно не стоило говорить об этом. Ведь я сама еще недавно, пытаясь отговорить Николаоса от самоубийства, напоминала ему настойчиво о тех людях, которых он может защитить благодаря своей связи с Теодоро-Мигелем. А теперь я же уговариваю его бросить все и бежать. И мне понятно, почему я так поступаю. Ведь сейчас речь идет о судьбе моей дочери. Я хочу, чтобы она была в безопасности… Да, вот он, эгоизм, вот она, меркантильная расчетливость…
Но тут я подумала, что, пожалуй, слишком рано начинаю упрекать себя. Еще ничего не решено с моей Селией. Еще вполне возможно, что она разлюбит Чоки, а он не полюбит ее…
Николаос поднялся и сказал мне, что сейчас позовет слугу, потом поедет к Теодоро-Мигелю. Я подумала, что скоро, должно быть, придет Селия, затем приедет карета доктора Переса. Я ощутила приятное возбуждение. И вдруг вспомнила…
– Подожди, Николаос, – я подошла к нему поближе, чтобы не окликать его громко.
– Что? – он повернулся ко мне.
– Я должна тебе сказать кое-что важное. Нет, нет, не для тебя, не для Чоки. Это о той девочке, которая так похожа на изображение Святой Инессы…
– Ана де Монтойя…
Оказывается, он запомнил. Впрочем, у него вообще прекрасная память.
– Да, Ана. Ведь Селия отправилась домой, предупредить, что она здесь. Там ее задержал Мигель, ее приемный отец. Он плохо думает обо мне и о вас, о тебе и о Чоки.
Николаос пожал плечами.
– Дело не в этом, – быстро продолжала я. – Я пришла, чтобы увести ее снова к нам, на похороны Чоки. Мигель отпустил ее. Но я о другом хочу сказать. Мне кажется, я видела во дворце Монтойя одного из агентов Теодоро-Мигеля.
– Ты сказала отцу этой Аны?
– Да, разумеется, сразу же.
Я описала Николаосу человека, который сидел в покоях старой маркизы перед картиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49