Они постучали в ворота. Хозяин отпер.
– Вот этот молодой человек выбрался из вашего гостеприимного дома прогуляться перед рассветом, – жеманно проговорила сеньора Мерседес. – Теперь он собирается уезжать и хотел бы вывести из вашей конюшни своего коня.
– Пусть выводит, – отвечал хозяин и жестом пригласил меня войти.
– Мы тоже войдем, – сказала сеньора Вероника. – Мы хотели бы отдохнуть и перекусить, а потом поедем дальше.
Я подумала, что она вовсе не собирается останавливаться здесь, просто обе добрые сеньоры не хотят оставлять меня одну.
Я прошла на конюшню. К счастью, конь мой был накормлен. Я весело похлопала его по крупу. Сейчас я буду свободна, совсем свободна. Но вдруг я услышала голоса.
Переговаривались совсем близко. И то, что я услышала, испугало меня. Во-первых, оказалось, что сеньоры Вероника и Мерседес вовсе не женщины, а переодетые женщинами мужчины. Потом я поняла, что мои ночные соседи вовсе не приняли меня за девушку, то есть, за то, чем я на самом деле и являюсь. Наоборот, они поверили, будто я – мальчик.
Это вообще оказался странный постоялый двор. И хозяин, и его гости, они все были из тех мужчин, которые спят с мужчинами. Они хотели меня изнасиловать, потому что поверили, будто я мальчик. Но то, что я услышала потом, не понравилось мне еще больше.
Зачем я только открылась мнимым сеньорам Веронике и Мерседес, что я девушка! Теперь они называли меня сумасбродной девчонкой, которая плетет невесть что. В отличие от тебя, они, кажется, не поверили моей занимательной истории. В конце концов они стали предлагать хозяину запереть меня до прихода какого-то человека, который должен был решить мою судьбу. Должно быть, какой-то их главарь. Но мне это вовсе не улыбалось. И тогда я решила действовать.
Я вывела коня из стойла, села, шагом подъехала к воротам конюшни. Совсем близко. Неужели меня успели запереть? Я с силой толкнула ворота обеими руками. Створки распахнулись. Мои будущие тюремщики стояли поодаль. Но ворота, которые вели на дорогу, уже были заперты, я это заметила. Щеколда была задвинута.
Увидев меня, все немного растерялись. Мнимые дамы теперь показались мне еще более комичными. В один миг я подскакала к воротам, откинула щеколду, распахнула ворота и быстро выехала на дорогу. И помчалась! Но они не погнались за мной. Вот и все! – Селия улыбнулась.
Я знала, что в Испании строго карают за мужеложство. Впрочем, возможно, эти люди подумали, что Селия и сама скрывается, и потому не в ее интересах доносить на них. А может, они полагались на чье-то высокое покровительство. Ведь говорили они о каком-то человеке, который мог принимать решения. Этим человеком мог вполне оказаться Теодоро-Мигель. Хотя… Зачем ему покровительствовать сомнительным личностям? А, впрочем, кто знает… Возможно, они – тайные агенты инквизиции, оттого и не так уж опасаются… Если, конечно, Селия сказала мне правду. Но похоже, что так оно и есть.
– Ты сейчас правду говоришь мне или снова сочиняешь? – спросила я.
– Нет, сейчас – правду.
– Тебе повезло. Но я бы не хотела, чтобы ты и дальше вела себя так. Мне придется поговорить с Анхелой, хотя ты, наверное, сочтешь это предательством с моей стороны.
– Не знаю, – честно отозвалась она.
– Ты следила за мной в саду?
– Я просто увидела, как ты вышла.
– Где ты пряталась в саду?
– Сидела на дереве?
– А как ты узнала, где моя комната?
– Просто смотрела. Увидела, как ты пошла…
– А как открыла окно?
– Очень просто. Кинжалом. Показать, как?
– Не нужно, – я остановила ее. – Ты, конечно, очень странная девочка. Утром решим, что делать дальше. Ты хотела записать свою сказку. Сейчас я дам тебе бумагу, перо и чернильницу. Ты часто сочиняешь подобные истории?
– Да, я хотела бы написать целую книгу, – она снова заговорила робко. – Такую как книга Назидательных новелл дона Мигеля Сервантеса.
– Тебе нравится писать?
– Да, я умею писать еще сонеты о любви…
– Скажи, Селия, ты влюблена? Ты об этом хотела поговорить со мной?
– Нет, нет… Не об этом… А сонеты всегда бывают о любви, так надо. И для того, чтобы писать сонеты о любви, совсем не обязательно самой влюбляться, надо просто знать, как пишутся такие сонеты.
– А как же это узнать?
– Надо просто прочитать много разных сонетов, которые написаны другими поэтами, тогда и узнаешь, как писать.
– И новеллы пишутся так же?
– Да.
– Но то, что ты мне рассказала, так страшно и противно. Почему ты сочиняешь так, а не иначе?
Девочка помедлила с ответом. Кажется, она колебалась, быть ли ей откровенной со мной. Наконец все же решилась.
– Если сочинишь, напишешь что-то такое противное, значит, в жизни никогда это не сделаешь.
– А тебе хочется сделать? – спросила я с интересом.
– Я думаю, любому человеку хоть раз в жизни хочется сделать что-то противное, – бесстрашно призналась она. – Даже такому чистоту и наивному, как Ана…
– Ты очень дружна с Аной?
– Да.
– Хорошо, Селия. Сейчас я дам тебе бумагу и письменные принадлежности. Я очень люблю тебя и мне бы очень хотелось еще поговорить с тобой подольше. Но ты выбрала плохое время. Тот человек, помнишь, я тебе показала его, он очень плох. Возможно даже, ему осталось жить считанные часы… – я говорила, не глядя на нее и вынимая из ящика стола стопку бумаги, чернильницу и перо. Я поставила все на стол, затем подняла голову.
Девушка стояла, понурившись. Вся ее тонкая фигурка выражала какую-то мучительную тоску.
– Благодарю тебя, – она бросила быстрый взгляд на стол, – Но я лучше сейчас не буду писать.
Я спокойно восприняла эту очередную причуду.
– Как тебе хочется, – сказала я. – Тогда ложись. Я устала и сейчас лягу. Извини, но кровать всего одна. Придется потесниться.
– Мама!
– Что еще? – я уже отвернулась и начала разбирать постель, но когда она меня окликнула, я снова повернулась к ней.
Она встала снова у окна, такая худенькая, печальная и несчастная.
– Мама, прости меня за все! За все! За то, что я плохо думала о тебе. И за то, что я сейчас так глупо приехала… Прости…
– Родная моя, но я вовсе и не сержусь. Я ведь тоже была молода и у меня были свои причуды.
Кажется, я сказала не то. Слово «причуды» обидело ее. Но я не знала, как исправить эту свою ошибку. Я очень устала и действительно хотела лечь. Девочка все стояла у окна. Я быстро сняла платье, надела сорочку, распустила волосы и заплела на ночь косу.
– Раздевайся, Селия, и ложись. Вот и для тебя сорочка.
Девочка молчала.
– Ложись. Я погашу свечу. Я очень устала. У меня от света болят глаза.
– Я постою еще немного, можно? А свечу я сейчас задую.
– Хорошо. Поступай, как знаешь, – я повернулась на бок, и глаза мои закрылись.
Я тщетно пыталась заставить себя бодрствовать еще хоть немного. Мне хотелось дождаться, пока ляжет Селия. Ведь и она устала, бедный ребенок. Но у меня уже не осталось никаких сил. Тут как раз Селия задула свечу. Я мгновенно уснула.
Глава сто сорок третья
Проснулась я от тихого голоса, обращавшегося ко мне. Сначала я уловила лишь звучание, но не поняла смысла. Первая моя догадка была, что это зовет кто-то из слуг или Николаос… Значит, Чоки… Ему плохо…
«Но ведь дверь заперта, а голос совсем близко», – подумала я все еще в полусне.
И тотчас узнала этот тихий голос и поняла, что это Селия зовет меня.
– Мама, мама… – умоляюще произносила девочка.
Я приподнялась, опершись на локти.
Я увидела девочку у окна. Неужели она так и простояла… И не ложилась? Да, конечно. Она и не раздевалась.
– Селия! Почему ты не спишь?
– Мама!.. Прости меня, пожалуйста… Я не могу спать… Не сердись… Я эгоистка, я ужасная… Я разбудила тебя… Но я не могу… Мне очень плохо…
Я вскочила и подошла к ней.
– Что? Что с тобой? Ты больна? – встревожилась я.
– Нет, нет, это не болезнь. Я… я просто обманула тебя.
– Обманула? В чем? Несчастье с Анхелой, с Аной?
– Нет, нет, с ними все хорошо.
– Что же тогда? Что с тобой? Господи, да говори скорее! На тебя напали? Тебя изнасиловали? Там, на том постоялом дворе?
– Нет, мама, нет.
– Что же тогда, Господи?!
– Мама, не сердись на меня. Все так нескладно. Я не хотела тебе говорить. Я никому не хотела говорить…
Сердце у меня застыло в ужасе. Но все, чего я боялась, было связано с этой сферой отношений мужчин и женщин. Что случилось с дочерью? Соблазнена? Ждет ребенка? Изнасилована?.. Я с трудом заставила себя больше не перебивать ее несвязные речи своими тревожными вопросами. Я должна просто слушать, что она мне будет говорить.
– Мама, я обманула тебя. Я не из-за тебя приехала. Не для того, чтобы поговорить с тобой. Я приехала ради него. Потому что я не могу без него. Я не знала, что так бывает, что так будет… Я не могу без него… Мне лучше умереть… Я люблю его…
– Кого? – спросила я, ощущая жалобность своего голоса.
– Того… – одного из двоих, которого ты мне показала, – несвязно и мучительно залепетала она.
– Николаоса?
А кого же еще? Что за глупость! И сколько слов теперь придется потратить, чтобы все ей объяснить… Но почему все так глупо?..
– Нет… того… другого… – она едва шептала, будто ей было трудно не только говорить, но даже и дышать.
– Другого?! Что за глупости ты говоришь, Селия! Заглянула в окно, едва разглядела… Да ты ведь имени его не запомнила!
– У него два имени, я помню – умирающе шептала она. – Андреас и Чоки. Я помню. Только мне трудно произносить его имена, даже про себя. Мне сразу становится больно, сердце начинает болеть…
– Ты просто дурочка! Избалованная дурочка. Живешь не сердцем, не умом, а своими причудами. Только знай, пожалуйста, жизнь – это не назидательная новелла Мигеля Сервантеса. Что это ты себе внушила? Этот человек умирает, поняла? Может быть, он уже мертв, – жестоко закончила я.
– Нет, – прошептала она. – Тогда тебя позвали бы.
– Да разве ты знаешь, кто он! Он такой, как те люди на постоялом дворе. Его посадили в тюрьму за мужеложство. Ты такая образованная, наверняка знаешь, что это такое. Он бывший раб. Отец и мать его были рабами. И сам он был рабом Николаоса. И тот стал спать с ним… Ну? Слышала?! Он от чахотки умирает сейчас, от грязной прилипчивой болезни…
Я замолчала внезапно. Все кончено. Теперь я навсегда стану для нее жестокой, озлобленной, грубой… И пусть! Уже все равно… Ничего не поправишь…
– Значит, все правда! – тихо и горестно проговорила Селия. – Все правда…
Я поняла, что она не о Чоки говорит.
– Что правда? – сухо бросила я.
– То, что я о тебе знаю, – без всякого выражения произнесла она.
– И что ты знаешь?
– Все. Все твое бессердечие и тщеславие и жестокость, все-все…
– Кто тебе сказал?
– Мне передали письмо. Три года назад.
– Кто?
– Одна из наших служанок. А кто ей передал, не знаю. Мама нашла у меня это письмо, узнала, кто мне его дал, и прогнала служанку. А письмо взяла. Она сказала, что все, что в нем написано, клевета. Но она просто пожалела меня. И тебя… вас… А в письме была правда о вас… обо всем… как вы всегда обманывали всех ради денег… И обо всех ваших любовниках… И о том, что вы и лорд Брюс Карлтон обманули торговца Сэмюэля Дейнджерфилда, сумели внушить ему, будто я – его дочь… Все из-за денег… И у вас никогда не было друзей, вы никогда никого не любили… Вы любите только деньги и роскошь и наряды… И поэтому вы стали любовницей короля… Вы долго добивались этого… Вы не хотели иметь детей, но чтобы вытянуть побольше денег из короля, вы родили ему ребенка… Я знаю, кто отец моего брата Карлоса…
– Он знает? – холодно спросила я.
– Нет, не бойтесь, – с горестным презрением бросила мне дочь. – Во всяком случае, я никогда не говорила ему. С ним вы сможете спокойно разыгрывать любящую мать. А со мной, прошу вас, не надо! Я все знаю о вас… Я знаю, что вы отравили жену лорда Карлтона…
– Жена лорда Карлтона была моей младшей сестрой, – машинально пробормотала я, но она продолжала, не слушая меня.
– Я знаю, что мой отец – лорд Карлтон. Если бы вы не обманули старика Дейнджерфилда, я была бы незаконнорожденной…
– Селия! Думай обо мне что угодно, но я хочу, чтобы ты знала: ты законная дочь Сэмюэля Дейнджерфилда.
– Это такая же правда, как то, что… – она запнулась. – Андреас – ваш друг, и поэтому вы такое говорите о нем… И то, что я дочь своего отца Сэмюэля Дейнджерфилда, такая же правда, как то, что Андреас и Николаос – ваши друзья!
На этот раз она сумела четко выговорить греческое имя Чоки.
– Селия. Я все объясню тебе, все! Да, они мои друзья. А Дейнджерфилд – твой отец и ты – его законная дочь. Могу поклясться, чем угодно.
– Моей жизнью!
– Хорошо, – покорилась я. – Клянусь твоей жизнью, Сэмюэль Дейнджерфилд – твой отец, ты его законная дочь. Клянусь!
– Ну пусть. Я верю вам. Хоть это… – она не договорила.
Я ощущала в ее словах такую взрослую горечь и усталое разочарование. Я почувствовала себя такой беззащитной, несчастной. Я пыталась сдержаться, но слезы невольно навернулись на глаза. Я уже не владела собой и начала всхлипывать.
– Да, – бормотала я сквозь плач, – Да, у меня были любовники… Да, и из-за денег тоже… Но я любила… Я умею любить… Да, я не одного человека любила… Я любила отца твоего старшего брата Брюса… И Санчо Пико… и других… И можно осудить меня за это… Я из-за денег вышла замуж за твоего отца… И еще многое – из-за денег… Но я не убивала Коринну… Она была моей младшей сестрой, мы дружили… У меня были друзья… – я захлебнулась слезами. – Вот ты из-за Чоки… из-за Андреаса сердишься на меня… А ведь он правда мой друг… И если ему, не дай Бог, станет плохо, он меня позовет… А то, что я про него такое сказала… Да, я не хочу, чтобы ты любила его, не хочу горя и мучений для тебя…
И все матери – такие… Думаешь, Анхела тебе другое скажет?!.. А я не только любила из-за денег, не только в роскоши купалась и наряжалась и веселилась… Я в этой жизни еще и в тюрьме сидела… Долго, очень долго… В темноте, в сырости, в одиночной камере… Это Николаос помог мне и меня выпустили… Потому что он сам – мученик, он понимает, а не судит… И меня выпустили… И я шла по городу рябая после оспы, в грязном рваном платье… И вечером купалась в реке на набережной… И старая уличная торговка дала мне мыло, гребень и полотенце… Вот! – я быстро вынула сверток и положила на стол. Селия протянула руку и медленно развернула полотенце. А я все говорила и не могла остановиться, – И я сорвала веточку жасмина, – говорила я. – И сорвала на набережной и воткнула в волосы… И пошла… И старуха сказала мне, что я красивая, чистая… А я пришла сюда, к Чоки твоему… И показалась ему, встала перед ним… чтобы он видел, что я умытая, украшенная цветком… чтобы он видел, что я хочу и буду жить!.. Я ведь с ним была в тюрьме… И значит, если я хочу жить, и выжила, значит, и он выживет… А ты… Ты в чем упрекаешь меня? В том, что я тебя люблю больше, чем его? Да? В этом?.. – я кинулась головой в подушку и плакала, плакала…
Я понимала, что матери не должны быть такими, не должны оправдываться перед своими дочерями, не должны выглядеть беззащитными, глупыми, несчастными, слезливыми. А, впрочем, почему? По какому закону?.. Мне все равно. Пусть она думает, что я нарочно хочу разжалобить ее. Пусть…
И я плакала и плакала, чувствуя, как содрогается все мое худое тело.
Селия молчала. Я не видела ее.
Наплакавшись, я повернулась. Она все стояла у окна. Я взяла старухино полотенце, налила воды из графина, смочила лицо, утерлась. Потом сняла сорочку, надела платье, причесалась, прибрала волосы. Молча села на постель.
Селия подошла и села рядом.
Мы сидели молча, не прикасаясь друг к другу.
Светало. Я подумала, что утро, предрассветные часы – самое тяжелое для больных время. Для таких больных, как Чоки. Утром они умирают.
Я чувствовала, что Чоки умрет. Неужели потому, что я этого хочу? Хочу, да? Чтобы Селия не могла любить его? Чтобы она забыла его? Мертвых легко забыть. Разве я помню Коринну? Чоки сейчас умирает. Он умрет и не будет знать, что мог бы встретить в жизни новую любовь. Он умирает. И что же делать? Привести к нему Селию? Господи, зачем я рассуждаю, как романтичная девочка? Он даже не поймет, что происходит, кого и зачем я привела. Он умирает. И что скажет Николаос? Если бы мы знали, что Селия может помочь бедному Чоки! Я бы привела ее, поставила бы рядом с его постелью, с его смертной постелью… И что? «Чоки, эта девушка, моя дочь, она любит тебя!» Вот так сказать? И встретить пустой взгляд этих темных выпуклых глаз, взгляд умирающего. Зачем мучить его перед смертью?.. «Вот девушка… она любит тебя…» Перед смертью… Ведь это просто насмешка, издевательство…
Совсем рассвело. Мы молча сидели рядом. Не касаясь друг друга.
Потом в дверь сильно постучали. Я знала, я ждала…
Я встала, откинула щеколду…
Слуга…
Я все поняла. Даже не дала ему ничего сказать. Вскинула руку, как бы предупреждая его слова.
– Иду, я иду, – сказала торопливо. Слуга ушел.
Селия вскочила, схватила меня за руку.
– Ему плохо, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49