Потом сопровождавшие нас суда поменьше стали отставать, и мы остались одни, и уже ничего не могло сказать, откуда мы идем или куда направляемся.
Мы здесь в таком же одиночестве, как я была все свои дни после рождения на свет, и я чувствую себя счастливее, чем видела себя в самых смелых мечтах!»
Закрывшись в кабинете, Джордж решил налить себе чуточку бренди, прежде чем они приступили к работе с Бекманом. «Черт бы его побрал, – подумал Джордж, – почему бы не подождать со всем этим до завтра? Зачем портить наш первый день в море? И вообще, с какой стати с нами Бекман? Это был пренеприятнейший сюрприз. Положиться на отца и ждать, пока в последнюю минуту он сделает тебе такой подарочек. Из-за этого мы, к тому же, поссорились с Джини. Чуть было не испортили отплытие».
Джордж повторил разговор с отцом, подражая отцовскому голосу, как ребенок, которого отправили спать без ужина.
– Думаю, лучше будет, если с тобой рядом окажется Огден, Джордж, – проговорил Турок. – Слишком большое значение имеет это дело с раджой и Махометом Сехом. Ну и, конечно, Огден знаком с этим новым человеком.
– Каким новым человеком, отец? – «Абсолютно резонный вопрос, – раздраженно подумал Джордж. В конце-то концов, разве я не должен знать имена своих «гостей», но отцу совершенно на это наплевать. Он даже вздохнул так, будто бы это совершенно несущественная деталь, которую уже обсуждали и приняли».
– Как, ты сказал, его зовут, Огден? Браун, да?.. Турок в результате уступил, но недвусмысленно дал понять, что это последний для Джорджа шанс.
«Он никогда не относился ко мне иначе, как к отсталому мальчишке, – мелькнуло в голове Джорджа. – Это при том, что я для него делаю. После всего, что я обещал ему».
– Так, теперь я хочу, чтобы этот… как его… Браун докладывал непосредственно Огдену. Для тебя он только военно-морской атташе и не больше. У тебя не должно быть особенного личного контакта с ним, если не считать обычных светских отношений. Ужин, короткая прогулка по палубе. Относись к нему как к своего рода гостю второго сорта. Возможно, то, что ему поручено, и не потребует этого, но нам необходимо соблюдать условности – молодой человек из хорошей семьи. Так мы представляем это дело. Огден уверяет меня, что Браун знает, как вести себя… Что касается тебя, то лейтенант – просто любезность, оказываемая нашим добрым другом секретарем по делам военно-морского флота.
Короткий, жесткий смешок – все, разговор окончен. И не такой уж был дурак Джордж, чтобы не понять этого.
– А теперь, как насчет небольшого ленча? Огден, ты, конечно, присоединишься?
Турок снова принялся мило болтать, как обычно делалось для публики. И они перекусили втроем: отец с Бекманом углубились в обсуждение какого-то чертова гибрида лилий, выведенного садовником в Лодже. Оба отдались обсуждению со страстностью, достойной праздных джентльменов.
Внезапно Джордж почувствовал прилив гнева. Все это выглядит совершенно абсурдно! Офицер военно-морского флота на борту частной гражданской яхты. Любому станет ясно, что дело тут нечисто. Но никто не сказал ни слова. Даже Юджиния восприняла присутствие их нового гостя как должное. Возможно, решила: чудесно, вот и друг для моего кузена Уитни, если она вообще что-нибудь подумала.
«Что за простаки, – подумал Джордж, – все они. Доверчивые и бессловесные, как обезьяны, простаки. – Ему хотелось расхохотаться, но ничего не получилось. Он потянулся к графину с бренди. – Еще маленький глоточек, – уверил он себя, – и будет покончено с этим проклятым разговором».
На миг ему пришло в голову рассказать все Юджинии. Он представил себе, как они с облегчением вздохнут, засмеются, пошутят над старым Турком с его хитростями.
Джини скажет: «А, ничего, Джордж… Ты правильно сделал… Все идет к лучшему…»
Разве не шепнет она это? Разве не будет радоваться его доверию?
Ну, а если она этого не сделает? Что, если она расстроится или рассердится? Или, еще хуже, заплачет? Что ему тогда делать?
Джордж плеснул себе еще немного бренди (в последний раз, еще раз заверил он себя) и тяжело плюхнулся в кресло. В его воображении замелькали образы дерзких и смелых поступков, которые он мог бы совершить. Вот он титан промышленности, средневековый князь, ученый, вот он любящий родитель, рискующий жизнью ради спасения семьи в какой-то Богом забытой пустыне. Вот его высаживают на необитаемый остров…
Джордж поглубже уселся в кресле, будучи не в силах оторвать взгляда от янтарной жидкости, плескавшейся в его стакане.
В это время Бекман находился в трюме, осматривая ящики, принадлежавшие «Экстельму и компании». Пригнувшись, чтобы не ударяться о бимсы и балки, вытянув перед собой руку с керосиновым фонарем, он всматривался в ящики, тщательно маркируя каждый из них. Он проверял, прочно ли они закреплены и нет ли следов повреждений. Ящики испускали стоны и вздыхали, их свежее дерево скрипело под давлением веревок, но привязаны они были намертво. Совершенно намертво.
Он правильно поступил, проявив несговорчивость и настояв на своем, решил Бекман. Особые подставки поднимали каждый ящик на несколько дюймов над уровнем пола. Невзирая на неоднократные заверения капитана Косби, что трюмы «Альсадо» абсолютно сухие, Бекман стоял на своем:
– Нам нужно сделать деревянные подставки, капитан. Уверяю вас, мистер Экстельм не потерпит, чтобы это оборудование получило повреждения. Соленая вода для него губительна.
– Мистер Джордж предложил просто хороший, добротный… – запротестовал было капитан.
– Я имею в виду не мистера Джорджа, капитан! – прорычал Бекман. – Я говорю о мистере Экстельме-старшем.
Это все решило. Бекман перевел луч фонаря в дальний угол, чтобы в последний раз осмотреть помещение.
За его спиной, прислонившись к изогнутой стене, сложив на груди руки и поворачиваясь лицом за лучом фонаря, стоял Браун, наблюдавший за осмотром, но пальцем не пошевеливший, чтобы помочь.
– Вам следует проводить здесь как можно больше времени, столько, сколько это возможно, не вызывая подозрений. – Бекман не посчитал нужным повернуться к Брауну. – Я заказал гамак. Придумайте какую-нибудь причину. Вы не хотите расставаться с привычками, выработанными на военной службе… Богатая каюта противоречит вашим спартанским идеалам… Гражданские постели слишком мягкие… Мне все равно. Помните только одно: ни одна живая душа не должна дотрагиваться до этих ящиков. Вас наняли на эту работу, и я хотел бы видеть, что деньги потрачены не зря.
– Вы это уже говорили.
Бекман остановился, медленно выпрямился и посмотрел на Брауна. Что-то в тоне Брауна ему не понравилось.
– Я это говорил, лейтенант. – Бекман с издевкой нажал на слово лейтенант.
«Наш» «офицер» ведет себя слишком нахально, – решил Бекман, – но я найду способ поставить его на место». Он повернулся на каблуках, поднялся по трапу и направился на встречу с Джорджем.
Юджиния закончила одеваться к ужину. Ей никак не удавалось заставить Олив оставить ее одну. Та все время хотела еще что-то поправить, подтянуть, разгладить; наконец после многочисленных книксенов она ушла, и Юджиния на несколько восхитительных мгновений оказалась предоставленной самой себе. Она неторопливо вытащила из бархатного футляра ожерелье и покачала его перед шеей. Алые рубины и звездные сапфиры очень шли к ее новому лиловому платью. Юджиния посмотрелась в зеркало. Пробежав пальцами по прохладным круглым камням и защелкнув золотой замочек, она подумала: «Да, это главное для сегодняшнего наряда. Переливчатый шелк очень хорошо сочетается с розовым, фиолетовым и темно-синим цветами камней».
Юджиния отступила на шаг от зеркала и бросила на себя последний оценивающий взгляд. «Тридцать два года, – сказала она себе, – трое детей, но я все еще красивая женщина. Я выгляжу почти так же, как в девятнадцать. Нет, лучше, – поправила она себя, – эти платья намного элегантнее и гораздо больше к лицу, чем все, что у меня было в молодости».
Юджиния вспомнила гранатовое ожерелье тетушки Салли Ван Ренсело. Какое удовольствие доставляло ей одалживать эту нитку камней в филигранной оправе! А мамина камея! Ее преподнес Юджинии гордый отец накануне их с Джорджем свадьбы!
«Бедная мама, – подумала Юджиния, – бедная тетушка Салли Ван, бедная бабуля». В горле встал комок, и Юджиния почувствовала себя ненужной и жалкой, неспособной помочь людям, которые в свое время любили ее. «Их всех уже нет», – подумала она, но больше всего она грустила о матери.
– Я никогда ничего ей не давала, – вслух произнесла Юджиния. И потом напомнила себе: «Не копаться!» Так всегда говорила старая Катерина.
«Слезами горю не поможешь, – бывало произносила она, стоя у плиты, в которой потрескивали поленья. – Пора бы это понять».
В то время эти слова казались не такими важными, как необыкновенно вкусно приготовленный заварной крем. Катерина старалась не ударить лицом в грязь и, поглощенная этим важным делом, даже не поворачивалась к своей подопечной, непрерывным потоком изливая свою ирландскую мудрость.
Юджинии вспомнилось, каким милым местом была кухня в отцовском доме – просыпанной тут и там мукой, паром над чайником, шипеньем, бульканьем и позвякиванием чугунных кастрюлек и сковородок. Это было место, где негромкое тиканье часов на стене действовало как самое сильное успокоительное, а запахи мускатного ореха, имбиря и жарящегося масла заставляли забыть про все на свете.
– Не копаться, – повторила Юджиния. – Прошлое есть прошлое.
«Как бы там ни было, у меня есть все, что хочется, – напомнила она себе. – Это то, о чем я всегда мечтала. Я помню школьные дни и то, как тратились деньги, которых вечно не хватало. Время от времени принадлежность к семье, в жилах которой течет голубая кровь, подводила, ведь так? Новых перчаток не купишь на заверение, что прадедушка в былые времена был важной личностью».
Юджиния посмотрела на свой ларец с драгоценностями, где вперемешку лежало все, что только можно вообразить: бриллиантовое колье, броши, нитки жемчуга – все, чтобы украсить любое платье. «И я счастлива, – сказал она себе. – Очень счастлива и очень удачлива. И сегодняшний вечер удастся на славу».
Юджиния попробовала соблазнительно улыбнуться в зеркало, но отражение устыдило ее. Она испытывала неловкость и чувствовала себя необыкновенно глупой. «Я даже не… – подумала она, – ведь я ровным счетом ничего не знаю… потому что мы с Джорджем… и мы никогда… Ну и что, – сказала она себе. – Ну и что. Мне уже пора быть опытной женщиной, и я буду».
Неожиданно в комнату ворвались Джинкс и Лиззи, за ними вошла улыбающаяся Прю.
– Мама, – заявила Джинкс, – я сказала Прю, что ты расчешешь мне волосы. Ты расчешешь? Ну пожалуйста!
– А почему, мадам, вам не может расчесать волосы Прю? – Поддразнивая дочь, Юджиния протерла руки одеколоном и побрызгала им на запястья – проще было поддержать игру, чем продолжать бороться со своими сомнениями.
– Ой, да она совсем не умеет, – Джинкс задорно улыбнулась Прю. – У нее на голове природные завитушки, и она представления не имеет, как по-настоящему расчесывать волосы.
– Ладно, ладно, мисс Джинкс, – притворилась рассерженной Прю.
Лиззи не обращала внимания ни на сестру, ни на няню.
– Послушай, мама, – начала она, подходя к туалетному столику. – Можно мне взять у тебя пудры?
– Неужто пудры? – сказала Юджиния, от прилива гордости она готова была уступить. – Да ты у меня прямо на глазах становишься леди.
– Как будто ты сама раньше не видела, – возразила Лиззи.
– Да еще такой кокетливой, – ответила счастливая мать.
Перед уходом из комнаты Юджиния дописала в дневник торопливый постскриптум:
«И вот теперь пудра для Лиззи! Что на очереди?»
Потом большими печатными буквами написала: «Долой грусть» и подчеркнула эти слова.
* * *
Ожидая прихода родителей, Поль забрался на диванчик у окна в главном салоне и смотрел на сияющий ночной корабль. Он видел освещенную луной палубу и на мгновение подумал, что там лежит снег. Потом он перевел взгляд на воду и увидел на ней отражение своего освещенного окна. Оно отбрасывало на волны прыгающие оранжевые искры, другие освещенные каюты еще добавляли сверкающие пятна. Поль задернул у себя за спиной портьеры, чтобы остаться в темноте и смотреть, как по волнам перескакивает лунная дорожка.
«До чего же удивительная штука корабль, – подумал Поль, – он совсем такой же живой, как кит или дельфин, стремительно несущийся по волнам». Он вдруг вспомнил Иону и попытался представить себе, как бы это выглядело – провести год в животе у кита. Ведь об этом говорил отец Спаркман! Еще в Филадельфии. Когда они ходили в церковь. Когда они красиво одевались и каждое воскресенье шли туда через Риттен-хаус-сквер.
«А тут нет церкви, – сообразил Поль, припомнив, чем кончилась страшная история Ионы. – Корабль – такое же домашнее животное, это наша собственная морская змея. Он спасет нас от всех этих скал, бурь и врагов, про которых мы много раз пели. А еще от землетрясений».
– Джинкс! – позвал Поль из своего убежища. – Джинкс, иди сюда, посмотри, как мы светимся.
Джинкс нашла брата, а потом их обоих обнаружила Лиззи, и вся троица, затаив дыхание, любовалась этим чудом, а в это время у них за спиной, за двумя рядами портьер из сукна и бархата, не пропускавших громкие звуки, взрослые увлеченно разговаривали. Доносился только ровный покойный гомон, как на задах сада дедушки Э, где стояли пчелиные ульи: голос кузена Уитни смешался с голосом доктора Дюплесси, иногда прорывалось хриплое мычание миссис Д, похожее на голос осленка, которого они видели у садовника.
Они слышали и маму, шелест ее платья, когда она проходила, задевая за стулья, и клинк-клинк ее браслетов, звуки, которые они не спутают ни с какими другими. И еще они ощущали восхитительные запахи, не похожие на те, к которым привыкли дома. Пахло вкусными блюдами, приготовленными шеф-поваром специально для этого ужина, и еще остро пахло скипидаром, которым пахнут все новые суда, а также непонятным запахом, который Лиззи определила, как запах новых вещей: диванчиков с кистями, столиков красного дерева, китайских ваз и этажерок с мраморными полками, кресел со смешным названием «Людовик XV», которое, если произносить его быстро-быстро, звучало совсем как «Люди запинаются».
Лиззи знала все эти названия, потому что им научил ее папа, он сказал, что все эти вещи – ценные и некоторые привезены из замков во Франции.
«Обюссонские ковры, – сказал папа. – Очень ценные. Трудно достать. Когда-нибудь эти вещи станут вашими, твоими и твоих сестры и брата… В Англии и Европе одно поколение передает свое имущество следующему, и только подумай, Лиззи, вот эти картины и эти вещи принадлежали одной и той же семье в течение сотен лет. Одной и то же семье!»
Лиззи знала, что на папу это производило огромное впечатление. Он гордился своими братьями и своим отцом, и она догадывалась, что для него Линден-Лодж, загородный дом их дедушки, был чем-то вроде замка, который останется в их семье на века.
– Фонтенбло, – прошептала Лиззи, но так, чтобы Джинкс и Поль не услышали. Они дети, им нет дела до королей и чудесных мест, где они жили.
– Версаль, – произнесла она. – Мария-Антуанетта. Лиззи как всегда была права: Джинкс и Поль этим не интересовались. Они не могли оторвать глаз от пробегавших внизу волн и прислушивались к нарастающему шуму за столом, зная, что сейчас для них самые лучшие времена. Самые счастливые дни, какие только будут во всей их долгой жизни.
* * *
– Уитни, не смей больше рассказывать этой ужасной истории! – подначивала Юджиния. – Что подумает наш новый гость?!
Юджиния была решительно настроена втянуть лейтенанта Брауна в разговор. За изысканным столом он чувствовал себя не в своей тарелке. Его смущали все эти вилки, ложки, бокалы для вина, бокалы для шампанского и это изобилие тарелок: сменная тарелка, закусочная тарелка, суповая тарелка, тарелка для второго блюда, тарелка для масла и севрские подставки для карточек, которые Юджиния поставила перед каждым гостем.
«Джейн» – значилось на одной. «Густав» – для сидевшего напротив. «Уитни» – с рисунком трех книг, на обложке каждой из которых стояла буква «Р», «Лизабет» – с нарисованной на карточке леди, пудрящей носик и смотрящей в зеркальце.
Но Юджиния не знала имени лейтенанта, и ей не хотелось спрашивать Джорджа. Присутствие молодого человека было как-то связано с бизнесом, а в эту сферу вход ей был заказан. Но сейчас Юджиния пожалела, что не задала вопроса мужу. Не осталось ничего другого, как написать «Лейтенант» или «Наш гость».
– Уитни, ты не можешь рассказывать истории про то, как я была маленькой девочкой. Что подумают дети?
Юджиния жестом дала понять, что отказывается от второй порции супа «Леди Керзон», и посмотрела на дверь. «Интересно, почему задерживается Джордж».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Мы здесь в таком же одиночестве, как я была все свои дни после рождения на свет, и я чувствую себя счастливее, чем видела себя в самых смелых мечтах!»
Закрывшись в кабинете, Джордж решил налить себе чуточку бренди, прежде чем они приступили к работе с Бекманом. «Черт бы его побрал, – подумал Джордж, – почему бы не подождать со всем этим до завтра? Зачем портить наш первый день в море? И вообще, с какой стати с нами Бекман? Это был пренеприятнейший сюрприз. Положиться на отца и ждать, пока в последнюю минуту он сделает тебе такой подарочек. Из-за этого мы, к тому же, поссорились с Джини. Чуть было не испортили отплытие».
Джордж повторил разговор с отцом, подражая отцовскому голосу, как ребенок, которого отправили спать без ужина.
– Думаю, лучше будет, если с тобой рядом окажется Огден, Джордж, – проговорил Турок. – Слишком большое значение имеет это дело с раджой и Махометом Сехом. Ну и, конечно, Огден знаком с этим новым человеком.
– Каким новым человеком, отец? – «Абсолютно резонный вопрос, – раздраженно подумал Джордж. В конце-то концов, разве я не должен знать имена своих «гостей», но отцу совершенно на это наплевать. Он даже вздохнул так, будто бы это совершенно несущественная деталь, которую уже обсуждали и приняли».
– Как, ты сказал, его зовут, Огден? Браун, да?.. Турок в результате уступил, но недвусмысленно дал понять, что это последний для Джорджа шанс.
«Он никогда не относился ко мне иначе, как к отсталому мальчишке, – мелькнуло в голове Джорджа. – Это при том, что я для него делаю. После всего, что я обещал ему».
– Так, теперь я хочу, чтобы этот… как его… Браун докладывал непосредственно Огдену. Для тебя он только военно-морской атташе и не больше. У тебя не должно быть особенного личного контакта с ним, если не считать обычных светских отношений. Ужин, короткая прогулка по палубе. Относись к нему как к своего рода гостю второго сорта. Возможно, то, что ему поручено, и не потребует этого, но нам необходимо соблюдать условности – молодой человек из хорошей семьи. Так мы представляем это дело. Огден уверяет меня, что Браун знает, как вести себя… Что касается тебя, то лейтенант – просто любезность, оказываемая нашим добрым другом секретарем по делам военно-морского флота.
Короткий, жесткий смешок – все, разговор окончен. И не такой уж был дурак Джордж, чтобы не понять этого.
– А теперь, как насчет небольшого ленча? Огден, ты, конечно, присоединишься?
Турок снова принялся мило болтать, как обычно делалось для публики. И они перекусили втроем: отец с Бекманом углубились в обсуждение какого-то чертова гибрида лилий, выведенного садовником в Лодже. Оба отдались обсуждению со страстностью, достойной праздных джентльменов.
Внезапно Джордж почувствовал прилив гнева. Все это выглядит совершенно абсурдно! Офицер военно-морского флота на борту частной гражданской яхты. Любому станет ясно, что дело тут нечисто. Но никто не сказал ни слова. Даже Юджиния восприняла присутствие их нового гостя как должное. Возможно, решила: чудесно, вот и друг для моего кузена Уитни, если она вообще что-нибудь подумала.
«Что за простаки, – подумал Джордж, – все они. Доверчивые и бессловесные, как обезьяны, простаки. – Ему хотелось расхохотаться, но ничего не получилось. Он потянулся к графину с бренди. – Еще маленький глоточек, – уверил он себя, – и будет покончено с этим проклятым разговором».
На миг ему пришло в голову рассказать все Юджинии. Он представил себе, как они с облегчением вздохнут, засмеются, пошутят над старым Турком с его хитростями.
Джини скажет: «А, ничего, Джордж… Ты правильно сделал… Все идет к лучшему…»
Разве не шепнет она это? Разве не будет радоваться его доверию?
Ну, а если она этого не сделает? Что, если она расстроится или рассердится? Или, еще хуже, заплачет? Что ему тогда делать?
Джордж плеснул себе еще немного бренди (в последний раз, еще раз заверил он себя) и тяжело плюхнулся в кресло. В его воображении замелькали образы дерзких и смелых поступков, которые он мог бы совершить. Вот он титан промышленности, средневековый князь, ученый, вот он любящий родитель, рискующий жизнью ради спасения семьи в какой-то Богом забытой пустыне. Вот его высаживают на необитаемый остров…
Джордж поглубже уселся в кресле, будучи не в силах оторвать взгляда от янтарной жидкости, плескавшейся в его стакане.
В это время Бекман находился в трюме, осматривая ящики, принадлежавшие «Экстельму и компании». Пригнувшись, чтобы не ударяться о бимсы и балки, вытянув перед собой руку с керосиновым фонарем, он всматривался в ящики, тщательно маркируя каждый из них. Он проверял, прочно ли они закреплены и нет ли следов повреждений. Ящики испускали стоны и вздыхали, их свежее дерево скрипело под давлением веревок, но привязаны они были намертво. Совершенно намертво.
Он правильно поступил, проявив несговорчивость и настояв на своем, решил Бекман. Особые подставки поднимали каждый ящик на несколько дюймов над уровнем пола. Невзирая на неоднократные заверения капитана Косби, что трюмы «Альсадо» абсолютно сухие, Бекман стоял на своем:
– Нам нужно сделать деревянные подставки, капитан. Уверяю вас, мистер Экстельм не потерпит, чтобы это оборудование получило повреждения. Соленая вода для него губительна.
– Мистер Джордж предложил просто хороший, добротный… – запротестовал было капитан.
– Я имею в виду не мистера Джорджа, капитан! – прорычал Бекман. – Я говорю о мистере Экстельме-старшем.
Это все решило. Бекман перевел луч фонаря в дальний угол, чтобы в последний раз осмотреть помещение.
За его спиной, прислонившись к изогнутой стене, сложив на груди руки и поворачиваясь лицом за лучом фонаря, стоял Браун, наблюдавший за осмотром, но пальцем не пошевеливший, чтобы помочь.
– Вам следует проводить здесь как можно больше времени, столько, сколько это возможно, не вызывая подозрений. – Бекман не посчитал нужным повернуться к Брауну. – Я заказал гамак. Придумайте какую-нибудь причину. Вы не хотите расставаться с привычками, выработанными на военной службе… Богатая каюта противоречит вашим спартанским идеалам… Гражданские постели слишком мягкие… Мне все равно. Помните только одно: ни одна живая душа не должна дотрагиваться до этих ящиков. Вас наняли на эту работу, и я хотел бы видеть, что деньги потрачены не зря.
– Вы это уже говорили.
Бекман остановился, медленно выпрямился и посмотрел на Брауна. Что-то в тоне Брауна ему не понравилось.
– Я это говорил, лейтенант. – Бекман с издевкой нажал на слово лейтенант.
«Наш» «офицер» ведет себя слишком нахально, – решил Бекман, – но я найду способ поставить его на место». Он повернулся на каблуках, поднялся по трапу и направился на встречу с Джорджем.
Юджиния закончила одеваться к ужину. Ей никак не удавалось заставить Олив оставить ее одну. Та все время хотела еще что-то поправить, подтянуть, разгладить; наконец после многочисленных книксенов она ушла, и Юджиния на несколько восхитительных мгновений оказалась предоставленной самой себе. Она неторопливо вытащила из бархатного футляра ожерелье и покачала его перед шеей. Алые рубины и звездные сапфиры очень шли к ее новому лиловому платью. Юджиния посмотрелась в зеркало. Пробежав пальцами по прохладным круглым камням и защелкнув золотой замочек, она подумала: «Да, это главное для сегодняшнего наряда. Переливчатый шелк очень хорошо сочетается с розовым, фиолетовым и темно-синим цветами камней».
Юджиния отступила на шаг от зеркала и бросила на себя последний оценивающий взгляд. «Тридцать два года, – сказала она себе, – трое детей, но я все еще красивая женщина. Я выгляжу почти так же, как в девятнадцать. Нет, лучше, – поправила она себя, – эти платья намного элегантнее и гораздо больше к лицу, чем все, что у меня было в молодости».
Юджиния вспомнила гранатовое ожерелье тетушки Салли Ван Ренсело. Какое удовольствие доставляло ей одалживать эту нитку камней в филигранной оправе! А мамина камея! Ее преподнес Юджинии гордый отец накануне их с Джорджем свадьбы!
«Бедная мама, – подумала Юджиния, – бедная тетушка Салли Ван, бедная бабуля». В горле встал комок, и Юджиния почувствовала себя ненужной и жалкой, неспособной помочь людям, которые в свое время любили ее. «Их всех уже нет», – подумала она, но больше всего она грустила о матери.
– Я никогда ничего ей не давала, – вслух произнесла Юджиния. И потом напомнила себе: «Не копаться!» Так всегда говорила старая Катерина.
«Слезами горю не поможешь, – бывало произносила она, стоя у плиты, в которой потрескивали поленья. – Пора бы это понять».
В то время эти слова казались не такими важными, как необыкновенно вкусно приготовленный заварной крем. Катерина старалась не ударить лицом в грязь и, поглощенная этим важным делом, даже не поворачивалась к своей подопечной, непрерывным потоком изливая свою ирландскую мудрость.
Юджинии вспомнилось, каким милым местом была кухня в отцовском доме – просыпанной тут и там мукой, паром над чайником, шипеньем, бульканьем и позвякиванием чугунных кастрюлек и сковородок. Это было место, где негромкое тиканье часов на стене действовало как самое сильное успокоительное, а запахи мускатного ореха, имбиря и жарящегося масла заставляли забыть про все на свете.
– Не копаться, – повторила Юджиния. – Прошлое есть прошлое.
«Как бы там ни было, у меня есть все, что хочется, – напомнила она себе. – Это то, о чем я всегда мечтала. Я помню школьные дни и то, как тратились деньги, которых вечно не хватало. Время от времени принадлежность к семье, в жилах которой течет голубая кровь, подводила, ведь так? Новых перчаток не купишь на заверение, что прадедушка в былые времена был важной личностью».
Юджиния посмотрела на свой ларец с драгоценностями, где вперемешку лежало все, что только можно вообразить: бриллиантовое колье, броши, нитки жемчуга – все, чтобы украсить любое платье. «И я счастлива, – сказал она себе. – Очень счастлива и очень удачлива. И сегодняшний вечер удастся на славу».
Юджиния попробовала соблазнительно улыбнуться в зеркало, но отражение устыдило ее. Она испытывала неловкость и чувствовала себя необыкновенно глупой. «Я даже не… – подумала она, – ведь я ровным счетом ничего не знаю… потому что мы с Джорджем… и мы никогда… Ну и что, – сказала она себе. – Ну и что. Мне уже пора быть опытной женщиной, и я буду».
Неожиданно в комнату ворвались Джинкс и Лиззи, за ними вошла улыбающаяся Прю.
– Мама, – заявила Джинкс, – я сказала Прю, что ты расчешешь мне волосы. Ты расчешешь? Ну пожалуйста!
– А почему, мадам, вам не может расчесать волосы Прю? – Поддразнивая дочь, Юджиния протерла руки одеколоном и побрызгала им на запястья – проще было поддержать игру, чем продолжать бороться со своими сомнениями.
– Ой, да она совсем не умеет, – Джинкс задорно улыбнулась Прю. – У нее на голове природные завитушки, и она представления не имеет, как по-настоящему расчесывать волосы.
– Ладно, ладно, мисс Джинкс, – притворилась рассерженной Прю.
Лиззи не обращала внимания ни на сестру, ни на няню.
– Послушай, мама, – начала она, подходя к туалетному столику. – Можно мне взять у тебя пудры?
– Неужто пудры? – сказала Юджиния, от прилива гордости она готова была уступить. – Да ты у меня прямо на глазах становишься леди.
– Как будто ты сама раньше не видела, – возразила Лиззи.
– Да еще такой кокетливой, – ответила счастливая мать.
Перед уходом из комнаты Юджиния дописала в дневник торопливый постскриптум:
«И вот теперь пудра для Лиззи! Что на очереди?»
Потом большими печатными буквами написала: «Долой грусть» и подчеркнула эти слова.
* * *
Ожидая прихода родителей, Поль забрался на диванчик у окна в главном салоне и смотрел на сияющий ночной корабль. Он видел освещенную луной палубу и на мгновение подумал, что там лежит снег. Потом он перевел взгляд на воду и увидел на ней отражение своего освещенного окна. Оно отбрасывало на волны прыгающие оранжевые искры, другие освещенные каюты еще добавляли сверкающие пятна. Поль задернул у себя за спиной портьеры, чтобы остаться в темноте и смотреть, как по волнам перескакивает лунная дорожка.
«До чего же удивительная штука корабль, – подумал Поль, – он совсем такой же живой, как кит или дельфин, стремительно несущийся по волнам». Он вдруг вспомнил Иону и попытался представить себе, как бы это выглядело – провести год в животе у кита. Ведь об этом говорил отец Спаркман! Еще в Филадельфии. Когда они ходили в церковь. Когда они красиво одевались и каждое воскресенье шли туда через Риттен-хаус-сквер.
«А тут нет церкви, – сообразил Поль, припомнив, чем кончилась страшная история Ионы. – Корабль – такое же домашнее животное, это наша собственная морская змея. Он спасет нас от всех этих скал, бурь и врагов, про которых мы много раз пели. А еще от землетрясений».
– Джинкс! – позвал Поль из своего убежища. – Джинкс, иди сюда, посмотри, как мы светимся.
Джинкс нашла брата, а потом их обоих обнаружила Лиззи, и вся троица, затаив дыхание, любовалась этим чудом, а в это время у них за спиной, за двумя рядами портьер из сукна и бархата, не пропускавших громкие звуки, взрослые увлеченно разговаривали. Доносился только ровный покойный гомон, как на задах сада дедушки Э, где стояли пчелиные ульи: голос кузена Уитни смешался с голосом доктора Дюплесси, иногда прорывалось хриплое мычание миссис Д, похожее на голос осленка, которого они видели у садовника.
Они слышали и маму, шелест ее платья, когда она проходила, задевая за стулья, и клинк-клинк ее браслетов, звуки, которые они не спутают ни с какими другими. И еще они ощущали восхитительные запахи, не похожие на те, к которым привыкли дома. Пахло вкусными блюдами, приготовленными шеф-поваром специально для этого ужина, и еще остро пахло скипидаром, которым пахнут все новые суда, а также непонятным запахом, который Лиззи определила, как запах новых вещей: диванчиков с кистями, столиков красного дерева, китайских ваз и этажерок с мраморными полками, кресел со смешным названием «Людовик XV», которое, если произносить его быстро-быстро, звучало совсем как «Люди запинаются».
Лиззи знала все эти названия, потому что им научил ее папа, он сказал, что все эти вещи – ценные и некоторые привезены из замков во Франции.
«Обюссонские ковры, – сказал папа. – Очень ценные. Трудно достать. Когда-нибудь эти вещи станут вашими, твоими и твоих сестры и брата… В Англии и Европе одно поколение передает свое имущество следующему, и только подумай, Лиззи, вот эти картины и эти вещи принадлежали одной и той же семье в течение сотен лет. Одной и то же семье!»
Лиззи знала, что на папу это производило огромное впечатление. Он гордился своими братьями и своим отцом, и она догадывалась, что для него Линден-Лодж, загородный дом их дедушки, был чем-то вроде замка, который останется в их семье на века.
– Фонтенбло, – прошептала Лиззи, но так, чтобы Джинкс и Поль не услышали. Они дети, им нет дела до королей и чудесных мест, где они жили.
– Версаль, – произнесла она. – Мария-Антуанетта. Лиззи как всегда была права: Джинкс и Поль этим не интересовались. Они не могли оторвать глаз от пробегавших внизу волн и прислушивались к нарастающему шуму за столом, зная, что сейчас для них самые лучшие времена. Самые счастливые дни, какие только будут во всей их долгой жизни.
* * *
– Уитни, не смей больше рассказывать этой ужасной истории! – подначивала Юджиния. – Что подумает наш новый гость?!
Юджиния была решительно настроена втянуть лейтенанта Брауна в разговор. За изысканным столом он чувствовал себя не в своей тарелке. Его смущали все эти вилки, ложки, бокалы для вина, бокалы для шампанского и это изобилие тарелок: сменная тарелка, закусочная тарелка, суповая тарелка, тарелка для второго блюда, тарелка для масла и севрские подставки для карточек, которые Юджиния поставила перед каждым гостем.
«Джейн» – значилось на одной. «Густав» – для сидевшего напротив. «Уитни» – с рисунком трех книг, на обложке каждой из которых стояла буква «Р», «Лизабет» – с нарисованной на карточке леди, пудрящей носик и смотрящей в зеркальце.
Но Юджиния не знала имени лейтенанта, и ей не хотелось спрашивать Джорджа. Присутствие молодого человека было как-то связано с бизнесом, а в эту сферу вход ей был заказан. Но сейчас Юджиния пожалела, что не задала вопроса мужу. Не осталось ничего другого, как написать «Лейтенант» или «Наш гость».
– Уитни, ты не можешь рассказывать истории про то, как я была маленькой девочкой. Что подумают дети?
Юджиния жестом дала понять, что отказывается от второй порции супа «Леди Керзон», и посмотрела на дверь. «Интересно, почему задерживается Джордж».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71