– Я ни за что не отвечаю, если не смогу сообщить это вовремя.
В честь особенного дня для Джинкс носовую палубу «Альседо» превратили в средневековый рынок в ярмарочный день. Повсюду развесили яркие флаги и ленты, невиданные щиты и гербы с изображением животных, которых природа никогда не сможет повторить. Там стоял праздничный стол, заполненный таким количеством еды, которую гости не смогли бы съесть и за неделю, под каждым флагом и лентой бренчали при каждом дуновении ветра или когда их задевали колокольчики и бубенчики, и каждый цвет в конце концов, казалось, приобретал свой собственный звук – высокий и звонкий – для желтого, неясный, смазанный – для голубого, зеленый был, как грохот цимбал, а оранжево-красный походил на звук гобоя на людной улице.
А еще были костюмы! По требованию Джинкс все должны были прийти в маскарадных костюмах. Джинкс была королевой вод. На ней была мантия цвета лаванды, бледно-лиловая с крыльями, которые соорудили из марли, газа и проволоки мама вместе с Прю, в руках она держала скипетр, которым то и дело задевала нимб над головой. Мама с Лиззи были служанками королевы.
Поль намечался на роль пажа, но он отказался надеть полагающуюся ему пурпурную тунику и был только в шапочке из золотой бумаги, что, по мнению Джинкс (и вполне зрело для ее возраста), выглядело страшно глупо, поскольку не гармонировало с короткими штанишками и матросской блузой. Еще Поль размахивал огромным малиновым с серебряной рукояткой мечом из картона.
Создателем меча был кузен Уитни, которому тем не менее не повезло с его собственным костюмом. Он решил выступить на празднике в роли берберской мартышки, что, как он полагал, было очень к месту, потому что они приближались к Гибралтару, но нос из папье-маше плохо просох, и когда Уитни стал снимать его, лопнул.
Чтобы восполнить «серьезную утрату обезьяньего носа», как выразился он, кузен Уитни издавал какие-то урчащие звуки и ковылял повсюду с опущенными до полу руками, стараясь, по крайней мере, вести себя, как обезьяна: тянул вкусные вещи со стола, залезал на стол – Джинкс была уверена, что если бы она попробовала вести себя подобным образом, ей бы не поздоровилось.
Папу сделали римским сенатором в тоге и с лавровым венком на голове, а мистера Бекмана – «Великим Атлантиком» в широченной синей пелерине с капюшоном, но скипетр у него был много скромнее, чем у Джинкс, для него использовали его обычную тросточку, обмотав ее лентами и прикрепив их к ручке. Лейтенант Браун стал средневековым воином с мечом и, похожим на кожаный, щитом. Миссис Дюплесси была Мартой Вашингтон, на голову у нее был напялен парик из ваты, и в него воткнуты тринадцать миниатюрных американских флагов. Но самый лучший костюм принадлежал доктору Дюплесси.
Он был молью и сделал себе гигантские зеленые с черным крылья, которыми можно было двигать. Он звал себя «Раджа Айвард Птичье крыло».
– «Лепидоптера Айвардиана» из «Подветренной страны». Самое последнее научное открытие, пользуется самой большой популярностью в научных кругах. Я подумал, что моя копия будет весьма своевременной, поскольку данное место присутствует в нашем маршруте.
Доктор Дюплесси не мог сидеть за столом со всеми – мешали крылья, поэтому он издавал шум, который, по его мнению, соответствовал его роли, и делал движения, которые также приписывались этому насекомому, кружился среди гостей, размахивая руками и напевая песенки моли. Время от времени он незаметно тянул за веревочки, и крылья начинали хлопать, словно с моря налетал легкий ветерок.
Миссис Дюплесси, конечно, не одобряла это представление.
– Густав, хватит! – шипела она, и все тринадцать флажков на ее голове начинали трястись. – Наш почетный гость достаточно насмотрелся.
Она повторяла это снова и снова, но доктор Дюплесси притворялся, что не слышит, он танцевал джигу, которую танцуют все моли, и с шумом носился вокруг стола, не спуская глаз с парика жены.
– Вата! – воскликнул он. – Вот что я люблю! Коверкот, фланель и шерстяные гамаши! Боже мой, как и проголодался!
Ничего более смешного Джинкс в жизни не видела. Она чуть не проглотила ложку с мороженым и сиропом из карамели.
– Поздравление мамы виновницы торжества! – возвестил что было мочи Уит в своем меховом обезьяньем костюме. – Речь кузины Джини.
Юджиния неохотно поднялась и окинула взглядом стол. Кучи французского печенья, лимонные тарталетки, корзины с маленькими пирожными, миндалем в шоколаде, марципановой земляникой лежали перевернутыми или раскиданными по столу, утопавшему в море несъеденных сластей. «Чудесно, – заверила себя Юджиния, – чудесно. Это именно то, что мне хотелось бы, если бы я праздновала десятый день рождения. И это именно то, что мне так нужно было сделать сегодня. Волшебная обстановка для жизни как в сказке».
– С днем рождения тебя, ангелочек! – начала Юджиния, но внезапно остановилась. Она никак не могла отделаться от своего сна. На фоне черного неба копыта превратились в факелы чистого огня. «Но почему чума? И люди с руками, как крылья летучих мышей?»
Все утро Юджиния изо всех сил старалась прогнать эти воспоминания. «Я не буду об этом думать, – снова и снова повторяла она себе. – Это был только сон. Слишком много сытной еды. Слишком большое возбуждение. «Чересчур живое воображение» – как, бывало, говорила бабушка. Умирающие лошади, грабители и младенцы вместе с чумой – какое это имеет отношение ко мне?»
– Десять лет… – снова начала Юджиния. На мгновение из-под ее ног выскользнула почва.
– Тысяча восемьсот девяносто третий год… Ты родилась в прошлом столетии, Джинкс. Только подумать…
Но напрасно было называть дату, она напоминала другую. «Тысяча четыреста двенадцатый, – подумала Юджиния. – И почему только я выбрала именно этот год?»
– Внимание! Внимание! – воспользовался паузой Уитни. – Сегодня исполняется десять лет! Браво, Джинкс!
Уит схватил со стола целую тарелку домашнего печенья и сделал вид, будто всю ее проглотил.
– Расскажи еще, расскажи! – стал выкрикивать Поль. – Хочу еще историй! Расскажи, как Джинкс съела бумажных уточек, когда была маленькая. Или о том, как ты поймала ее, когда она пальцем разрисовывала стены в детской…
Джинкс сердито посмотрела на брата и махнула на него скипетром.
– А ты вообще не в счет, Поль! – сказала она. – Ты пришел на мой праздник без костюма!
– У меня же есть шапка и меч, – возразил Поль, – и вообще я не хочу быть одним из твоих старых бессловесных пажей.
Поль проткнул воздух своим великолепным мечом и чуть было не заставил Генри выронить из рук поднос с сандвичами к чаю.
– Ой, Поль! По-моему, сегодня не стоит рассказывать никаких историй про плохих детей, – рассмеялась Юджиния. – К тому же твоя сестра теперь почти взрослая леди.
Лиззи посмотрела на мать, как будто самодовольным взглядом хотела сказать ей: «До чего же смешные эти дети!» – и Юджиния ответила ей улыбкой. «Сосредоточься, – сказала она себе. – Ты здесь. А та, другая, – это ровным счетом ничего. Это был сон, ничего реального».
– Боюсь, я не смогу произнести настоящую речь. Но я, дорогая… Перед тем как мы разрежем торт и ты перейдешь к другим подаркам…
Юджиния вытащила из кармана маленькую коробочку. Она завернула ее в зеленый шелк и перевязала бледно-желтой ленточкой. Подарок был похож на лужок в весеннюю пору, теплый и невинный, как месяц май. Юджиния почувствовала, как задрожали ее руки и глаза наполнились слезами. «Невинный, как месяц май», – подумала она.
– Не плачь, мама, – ласково сказала Джинкс. Она потянулась к ней и дотронулась до ее руки.
– Это я от счастья, – твердо заявила Юджиния. – От счастья и гордости…
Она попробовала улыбнуться, но у нее ничего не вышло. Вместо этого она уставилась в стол, чувствуя себя так, будто все ее чувства выставлены напоказ. «Одно время там был возница, – сказала она себе, мельком взглянув на Бекмана, – на нем были зеленые башмаки с широкими красными языками».
– Мне хотелось, чтобы у тебя было это, Джинкс… Юджиния взяла себя в руки, пообещав себе, что в последний раз вспоминает этот сон.
– Оно принадлежало твоей прапрабабушке Салли… Ты о ней никогда не слышала. Это было ее гранатовое ожерелье. Мне разрешали его поносить только в самых торжественных случаях. Уверена, папа помнит, когда он увидел его в первый раз…
Юджиния вытащила ожерелье из коробочки. Оно вдруг показалось ей совсем неприметным: семь маленьких камней на филигранной цепочке. «Это ожерелье было для меня таким дорогим, – подумала Юджиния. – Это был мой талисман, амулет, приносящий счастье и удачу, я была уверена, что оно никогда не подведет меня».
– В общем, это была одна из моих самых любимых вещей, пока я росла, – проговорила Юджиния и заговорила быстрее: – И я всегда мечтала, что настанет день, и оно будет моим. А теперь… А теперь я отдаю его тебе!
Последние слова Юджиния произнесла с подъемом, хотя и чувствовала, как к горлу опять подступают слезы. «Глупо, глупо, глупо», – сказала она себе и поскорее опустилась на свое место.
– Какой чудесный подарок, моя дорогая, – сказал Джордж, тяжело поднимаясь и набрасывая на руку складки своей тоги. Он не был уверен, что жена чувствует себя достаточно хорошо и сможет сказать что-нибудь значительное, поэтому решил, что прийти ей на помощь – это его долг. Все утро она выглядела очень бледной, ее лицо было какое-то странное. Сначала Джордж подумал, что это следствие некоторого его отклонения от нормы на Мадейре – возможно, жена затаила обиду, – но он быстро выбросил эту неприятную мысль из головы. «Просто переутомилась, готовясь к празднику, – сказал он себе, – столько ночей просидела за кройкой и шитьем этого миленького костюмчика для Джинкс, а сколько рисовала, клеила из бумаги, следила за тем, что готовят Олив и Прю. Не говоря уже о. Хиггинсе и шефе кондитеров!» Джордж находил эти объяснения вполне убедительными, он полностью поверил в них.
– Чудесное чувство, я уверен, моя дорогая… – Голос Джорджа громыхал над волнами, словно он обращался к парламенту. Такими же надуманными и вкрадчивыми были его слова и тон, которым он их произносил. – …Это подарок, который наша юная леди будет хранить всю свою жизнь.
Юджиния взглянула на мужа, на длинный стол, счастливые физиономии своей семьи и друзей и почувствовала, как что-то в ней переменилось, словно внутри нее пронесся ветер и унес с собой все лишнее и нечистое. Пропала грусть, исчезло смятение. Майский лужок, вспомнила она, парусиновый павильон, наполненный гардениями, подружки невесты, букеты белых роз. Сны – это всего лишь сны, и не больше – хорошие ли, плохие ли. Юджиния дотронулась до ручки десятилетней дочки и улыбнулась.
– …Речь юбиляра! – Джордж постучал серебряной ложкой по своему бокалу.
– …Речь юбиляра! – подхватил Уит.
От дружных требований гостей затряслась скатерть. Закачались вазы с сахарной пудрой, и облако этого игрушечного снега окутало все, что было на столе и вокруг него. Ряды ложек, вилок и ножей погрузились в сугробы, салфетки стали похожими на горы, захваченные метелью. Тарелки сделались озерами, а солонки – человечками, скорчившимися под порывами ветра.
Джинкс была в совершеннейшем восторге от такого рождественского сюрприза. Стол точь-в-точь походил на предпраздничную выставку в витрине большого магазина игрушек, где извивающиеся железные дороги пересекают покрытые снегом мосты над пропастями, в санях сидят куклы с меховыми муфтами на коленях и, очень возможно, где-нибудь в центре располагается семейство медведей, повязанных красными бантами. Джинкс встала, с сияющей улыбкой посмотрела на отца, потом на мать и попыталась произнести те несколько слов, которые должны были сойти за речь на собственном дне рождения, но не придумала ничего подходящего, кроме:
– Спасибо всем! Это самый замечательный день рождения, какой только у меня был. И мне очень понравилось мое новое ожерелье!
– …Так вот, касательно нашего благополучного прохода мимо скал Гибралтара и нашего выхода в великое и историческое Средиземное море. Леди и джентльмены, я предлагаю вам Геркулесовы столбы!.. – Джордж продолжал свою торжественную тираду, как будто не было никакого перерыва. Его обуяло чувство собственного величия. – …С одной стороны – легендарный дом Ганнибала, горы Андалузии – с другой. Испания и великий бескрайний континент Африка…
– А как насчет берберских обезьян? – выпрыгнул вперед Уит и подбросил в воздух тарелку Джинкс, завопив на манер обезьяньих криков. – Никаких речей о днях рождения и скалах Гибралтара, если в них ни слова о берберских обезьянах!
Его вопль был встречен взрывом хохота и аплодисментами. Мрачное, тревожное или грустное настроение прошло. Поль топал ногами и стучал мечом по заставленному подарками столу с такой силой, что завернутые в фольгу пакеты и пакетики съехали в блюдо слоеных пирожков с корицей и перевернули два подноса с миндальными пирожными. Стюарды кинулись на помощь, но было уже поздно.
– Речи! Речи! – кричали все, потом начали вопить: – Лучше смешные истории! Нет, никаких анекдотов, просто истории!
Одна только Юджиния сидела как бы в стороне и наблюдала. Ее охватило чувство безмерного покоя. Оно появилось как-то само собой. Как-то сами собой исчезли сомнения, неуверенность, беспокойство. «У меня прекрасные дети, – сказала себе Юджиния, – они сильные, добрые и искренние. В конце концов только это и имеет значение».
Возгласы «Речи! Речи!» быстро сменились песенкой влюбленной моли, которую пропел доктор Дюплесси:
– У меня зеленые уши. У меня острые усики…
На что миссис Дюплесси стукнула чашкой о блюдце и приказала:
– Густав, немедленно прекрати!
А Поль, как всегда не к месту, закричал:
– Берберские обезьяны! Берберские обезьяны! Мартышки в зоопарке…
Его слова подхватили, переделали и превратили в песенку, которую в унисон заорали доктор Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Джордж:
Морики-хорики – хорики-арки,
Мартышкам скучно в зоопарке…
Потом они стали распевать смешные детские песенки, и Поль все перепутал.
– Никакая не «роза»! Идиот! «Коза»! Ты с каждым годом все тупее и тупее, Поль.
Но они оба – Джинкс и ее брат – хохотали так, что у них потекли слезы. Во время игры обиды не считаются. И Поль запел во все горло.
Тут Уитни отпрыгнул от стола и закричал:
– Кто за то, чтобы праздник продолжался? Лиззи, Поль и юбиляр? А кто может потягаться со старым кузеном Уитом? А? В любую игру?
«Мои дети счастливы, – повторяла про себя Юджиния, – у меня есть все, чего я желала. Просто мои мысли улетают слишком далеко!»
Сидя в своем кабинете в Линден-Лодже, Турок прислушивался к шуму в холле и гадал, сколько времени Карл будет терпеть неподчинение Энсона, грудью стоящего на защите двери. Если бы здесь был Бекман, они могли бы повеселиться и заключить маленькое пари. Карманный хронометр Бекмана был отменно точен, впрочем, в спорах, как и во всех финансовых делах, хозяин всегда брал верх.
Турок вздохнул и оглядел комнату. «Хорошо снова быть дома», – подумал он. Летний сезон хорош для Тони и Мартина-младшего с женами, у них там свой «круг», свои встречи, вечера, коктейли, свои пикники. Их «приняли» в свете, потому что он, «Старик», «Турок», специально позаботился об этом.
Но он, по правде говоря, не любил Ньюпорт. Ему не нравились Бельвью-авеню, казино, снобистский Клиффуок-Лейн. Ему не нравились там люди с их изнеженностью, не нравилась их лезущая в глаза надменность, жеманная претенциозность. Все, что они говорили, было простым колебанием воздуха.
Турок оперся о подлокотники кресла, обхватил белыми пальцами влажную прохладную кожу, которой они были обиты, и улыбнулся, вспомнив, как неожиданно уехал с морского курорта, как изображал сожаление по поводу своего внезапного отъезда, какой «маленький интимный бал» закатили в его честь немцы с Рейна, какие три скучных обеда он вытерпел и на каких пяти ленчах заставил себя присутствовать, прежде чем можно было позволить себе сложить вещи и уехать. Удивительное зрелище: его личный железнодорожный вагон, въезжающий на станцию.
Турок знал, что обязательно поползут слухи, он это предвидел, даже с нетерпением ждал, но первое сообщение принес Карл. Отъезда потребовало срочное дело:
– «Правительство», «Внешняя политика», «Какие-то готтентоты на Филиппинах (или это был Леопольдвилль?). Каковы бы ни были факты, летняя публика единогласно сошлась во мнении: «Дело сверхсекретное».
Первым сообщил об этом Карл, до точности подражая акценту, с которым это произносилось, и они оба, отец и сын, долго-долго смеялись.
– Не в том ли направлении направился молодой Джордж? – протянула со знающим видом одна дама с обширными связями.
– В каком направлении? – хохотнул отец, и они обменялись снисходительными улыбками. Турок не шевельнул пальцем, чтобы развеять слухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
В честь особенного дня для Джинкс носовую палубу «Альседо» превратили в средневековый рынок в ярмарочный день. Повсюду развесили яркие флаги и ленты, невиданные щиты и гербы с изображением животных, которых природа никогда не сможет повторить. Там стоял праздничный стол, заполненный таким количеством еды, которую гости не смогли бы съесть и за неделю, под каждым флагом и лентой бренчали при каждом дуновении ветра или когда их задевали колокольчики и бубенчики, и каждый цвет в конце концов, казалось, приобретал свой собственный звук – высокий и звонкий – для желтого, неясный, смазанный – для голубого, зеленый был, как грохот цимбал, а оранжево-красный походил на звук гобоя на людной улице.
А еще были костюмы! По требованию Джинкс все должны были прийти в маскарадных костюмах. Джинкс была королевой вод. На ней была мантия цвета лаванды, бледно-лиловая с крыльями, которые соорудили из марли, газа и проволоки мама вместе с Прю, в руках она держала скипетр, которым то и дело задевала нимб над головой. Мама с Лиззи были служанками королевы.
Поль намечался на роль пажа, но он отказался надеть полагающуюся ему пурпурную тунику и был только в шапочке из золотой бумаги, что, по мнению Джинкс (и вполне зрело для ее возраста), выглядело страшно глупо, поскольку не гармонировало с короткими штанишками и матросской блузой. Еще Поль размахивал огромным малиновым с серебряной рукояткой мечом из картона.
Создателем меча был кузен Уитни, которому тем не менее не повезло с его собственным костюмом. Он решил выступить на празднике в роли берберской мартышки, что, как он полагал, было очень к месту, потому что они приближались к Гибралтару, но нос из папье-маше плохо просох, и когда Уитни стал снимать его, лопнул.
Чтобы восполнить «серьезную утрату обезьяньего носа», как выразился он, кузен Уитни издавал какие-то урчащие звуки и ковылял повсюду с опущенными до полу руками, стараясь, по крайней мере, вести себя, как обезьяна: тянул вкусные вещи со стола, залезал на стол – Джинкс была уверена, что если бы она попробовала вести себя подобным образом, ей бы не поздоровилось.
Папу сделали римским сенатором в тоге и с лавровым венком на голове, а мистера Бекмана – «Великим Атлантиком» в широченной синей пелерине с капюшоном, но скипетр у него был много скромнее, чем у Джинкс, для него использовали его обычную тросточку, обмотав ее лентами и прикрепив их к ручке. Лейтенант Браун стал средневековым воином с мечом и, похожим на кожаный, щитом. Миссис Дюплесси была Мартой Вашингтон, на голову у нее был напялен парик из ваты, и в него воткнуты тринадцать миниатюрных американских флагов. Но самый лучший костюм принадлежал доктору Дюплесси.
Он был молью и сделал себе гигантские зеленые с черным крылья, которыми можно было двигать. Он звал себя «Раджа Айвард Птичье крыло».
– «Лепидоптера Айвардиана» из «Подветренной страны». Самое последнее научное открытие, пользуется самой большой популярностью в научных кругах. Я подумал, что моя копия будет весьма своевременной, поскольку данное место присутствует в нашем маршруте.
Доктор Дюплесси не мог сидеть за столом со всеми – мешали крылья, поэтому он издавал шум, который, по его мнению, соответствовал его роли, и делал движения, которые также приписывались этому насекомому, кружился среди гостей, размахивая руками и напевая песенки моли. Время от времени он незаметно тянул за веревочки, и крылья начинали хлопать, словно с моря налетал легкий ветерок.
Миссис Дюплесси, конечно, не одобряла это представление.
– Густав, хватит! – шипела она, и все тринадцать флажков на ее голове начинали трястись. – Наш почетный гость достаточно насмотрелся.
Она повторяла это снова и снова, но доктор Дюплесси притворялся, что не слышит, он танцевал джигу, которую танцуют все моли, и с шумом носился вокруг стола, не спуская глаз с парика жены.
– Вата! – воскликнул он. – Вот что я люблю! Коверкот, фланель и шерстяные гамаши! Боже мой, как и проголодался!
Ничего более смешного Джинкс в жизни не видела. Она чуть не проглотила ложку с мороженым и сиропом из карамели.
– Поздравление мамы виновницы торжества! – возвестил что было мочи Уит в своем меховом обезьяньем костюме. – Речь кузины Джини.
Юджиния неохотно поднялась и окинула взглядом стол. Кучи французского печенья, лимонные тарталетки, корзины с маленькими пирожными, миндалем в шоколаде, марципановой земляникой лежали перевернутыми или раскиданными по столу, утопавшему в море несъеденных сластей. «Чудесно, – заверила себя Юджиния, – чудесно. Это именно то, что мне хотелось бы, если бы я праздновала десятый день рождения. И это именно то, что мне так нужно было сделать сегодня. Волшебная обстановка для жизни как в сказке».
– С днем рождения тебя, ангелочек! – начала Юджиния, но внезапно остановилась. Она никак не могла отделаться от своего сна. На фоне черного неба копыта превратились в факелы чистого огня. «Но почему чума? И люди с руками, как крылья летучих мышей?»
Все утро Юджиния изо всех сил старалась прогнать эти воспоминания. «Я не буду об этом думать, – снова и снова повторяла она себе. – Это был только сон. Слишком много сытной еды. Слишком большое возбуждение. «Чересчур живое воображение» – как, бывало, говорила бабушка. Умирающие лошади, грабители и младенцы вместе с чумой – какое это имеет отношение ко мне?»
– Десять лет… – снова начала Юджиния. На мгновение из-под ее ног выскользнула почва.
– Тысяча восемьсот девяносто третий год… Ты родилась в прошлом столетии, Джинкс. Только подумать…
Но напрасно было называть дату, она напоминала другую. «Тысяча четыреста двенадцатый, – подумала Юджиния. – И почему только я выбрала именно этот год?»
– Внимание! Внимание! – воспользовался паузой Уитни. – Сегодня исполняется десять лет! Браво, Джинкс!
Уит схватил со стола целую тарелку домашнего печенья и сделал вид, будто всю ее проглотил.
– Расскажи еще, расскажи! – стал выкрикивать Поль. – Хочу еще историй! Расскажи, как Джинкс съела бумажных уточек, когда была маленькая. Или о том, как ты поймала ее, когда она пальцем разрисовывала стены в детской…
Джинкс сердито посмотрела на брата и махнула на него скипетром.
– А ты вообще не в счет, Поль! – сказала она. – Ты пришел на мой праздник без костюма!
– У меня же есть шапка и меч, – возразил Поль, – и вообще я не хочу быть одним из твоих старых бессловесных пажей.
Поль проткнул воздух своим великолепным мечом и чуть было не заставил Генри выронить из рук поднос с сандвичами к чаю.
– Ой, Поль! По-моему, сегодня не стоит рассказывать никаких историй про плохих детей, – рассмеялась Юджиния. – К тому же твоя сестра теперь почти взрослая леди.
Лиззи посмотрела на мать, как будто самодовольным взглядом хотела сказать ей: «До чего же смешные эти дети!» – и Юджиния ответила ей улыбкой. «Сосредоточься, – сказала она себе. – Ты здесь. А та, другая, – это ровным счетом ничего. Это был сон, ничего реального».
– Боюсь, я не смогу произнести настоящую речь. Но я, дорогая… Перед тем как мы разрежем торт и ты перейдешь к другим подаркам…
Юджиния вытащила из кармана маленькую коробочку. Она завернула ее в зеленый шелк и перевязала бледно-желтой ленточкой. Подарок был похож на лужок в весеннюю пору, теплый и невинный, как месяц май. Юджиния почувствовала, как задрожали ее руки и глаза наполнились слезами. «Невинный, как месяц май», – подумала она.
– Не плачь, мама, – ласково сказала Джинкс. Она потянулась к ней и дотронулась до ее руки.
– Это я от счастья, – твердо заявила Юджиния. – От счастья и гордости…
Она попробовала улыбнуться, но у нее ничего не вышло. Вместо этого она уставилась в стол, чувствуя себя так, будто все ее чувства выставлены напоказ. «Одно время там был возница, – сказала она себе, мельком взглянув на Бекмана, – на нем были зеленые башмаки с широкими красными языками».
– Мне хотелось, чтобы у тебя было это, Джинкс… Юджиния взяла себя в руки, пообещав себе, что в последний раз вспоминает этот сон.
– Оно принадлежало твоей прапрабабушке Салли… Ты о ней никогда не слышала. Это было ее гранатовое ожерелье. Мне разрешали его поносить только в самых торжественных случаях. Уверена, папа помнит, когда он увидел его в первый раз…
Юджиния вытащила ожерелье из коробочки. Оно вдруг показалось ей совсем неприметным: семь маленьких камней на филигранной цепочке. «Это ожерелье было для меня таким дорогим, – подумала Юджиния. – Это был мой талисман, амулет, приносящий счастье и удачу, я была уверена, что оно никогда не подведет меня».
– В общем, это была одна из моих самых любимых вещей, пока я росла, – проговорила Юджиния и заговорила быстрее: – И я всегда мечтала, что настанет день, и оно будет моим. А теперь… А теперь я отдаю его тебе!
Последние слова Юджиния произнесла с подъемом, хотя и чувствовала, как к горлу опять подступают слезы. «Глупо, глупо, глупо», – сказала она себе и поскорее опустилась на свое место.
– Какой чудесный подарок, моя дорогая, – сказал Джордж, тяжело поднимаясь и набрасывая на руку складки своей тоги. Он не был уверен, что жена чувствует себя достаточно хорошо и сможет сказать что-нибудь значительное, поэтому решил, что прийти ей на помощь – это его долг. Все утро она выглядела очень бледной, ее лицо было какое-то странное. Сначала Джордж подумал, что это следствие некоторого его отклонения от нормы на Мадейре – возможно, жена затаила обиду, – но он быстро выбросил эту неприятную мысль из головы. «Просто переутомилась, готовясь к празднику, – сказал он себе, – столько ночей просидела за кройкой и шитьем этого миленького костюмчика для Джинкс, а сколько рисовала, клеила из бумаги, следила за тем, что готовят Олив и Прю. Не говоря уже о. Хиггинсе и шефе кондитеров!» Джордж находил эти объяснения вполне убедительными, он полностью поверил в них.
– Чудесное чувство, я уверен, моя дорогая… – Голос Джорджа громыхал над волнами, словно он обращался к парламенту. Такими же надуманными и вкрадчивыми были его слова и тон, которым он их произносил. – …Это подарок, который наша юная леди будет хранить всю свою жизнь.
Юджиния взглянула на мужа, на длинный стол, счастливые физиономии своей семьи и друзей и почувствовала, как что-то в ней переменилось, словно внутри нее пронесся ветер и унес с собой все лишнее и нечистое. Пропала грусть, исчезло смятение. Майский лужок, вспомнила она, парусиновый павильон, наполненный гардениями, подружки невесты, букеты белых роз. Сны – это всего лишь сны, и не больше – хорошие ли, плохие ли. Юджиния дотронулась до ручки десятилетней дочки и улыбнулась.
– …Речь юбиляра! – Джордж постучал серебряной ложкой по своему бокалу.
– …Речь юбиляра! – подхватил Уит.
От дружных требований гостей затряслась скатерть. Закачались вазы с сахарной пудрой, и облако этого игрушечного снега окутало все, что было на столе и вокруг него. Ряды ложек, вилок и ножей погрузились в сугробы, салфетки стали похожими на горы, захваченные метелью. Тарелки сделались озерами, а солонки – человечками, скорчившимися под порывами ветра.
Джинкс была в совершеннейшем восторге от такого рождественского сюрприза. Стол точь-в-точь походил на предпраздничную выставку в витрине большого магазина игрушек, где извивающиеся железные дороги пересекают покрытые снегом мосты над пропастями, в санях сидят куклы с меховыми муфтами на коленях и, очень возможно, где-нибудь в центре располагается семейство медведей, повязанных красными бантами. Джинкс встала, с сияющей улыбкой посмотрела на отца, потом на мать и попыталась произнести те несколько слов, которые должны были сойти за речь на собственном дне рождения, но не придумала ничего подходящего, кроме:
– Спасибо всем! Это самый замечательный день рождения, какой только у меня был. И мне очень понравилось мое новое ожерелье!
– …Так вот, касательно нашего благополучного прохода мимо скал Гибралтара и нашего выхода в великое и историческое Средиземное море. Леди и джентльмены, я предлагаю вам Геркулесовы столбы!.. – Джордж продолжал свою торжественную тираду, как будто не было никакого перерыва. Его обуяло чувство собственного величия. – …С одной стороны – легендарный дом Ганнибала, горы Андалузии – с другой. Испания и великий бескрайний континент Африка…
– А как насчет берберских обезьян? – выпрыгнул вперед Уит и подбросил в воздух тарелку Джинкс, завопив на манер обезьяньих криков. – Никаких речей о днях рождения и скалах Гибралтара, если в них ни слова о берберских обезьянах!
Его вопль был встречен взрывом хохота и аплодисментами. Мрачное, тревожное или грустное настроение прошло. Поль топал ногами и стучал мечом по заставленному подарками столу с такой силой, что завернутые в фольгу пакеты и пакетики съехали в блюдо слоеных пирожков с корицей и перевернули два подноса с миндальными пирожными. Стюарды кинулись на помощь, но было уже поздно.
– Речи! Речи! – кричали все, потом начали вопить: – Лучше смешные истории! Нет, никаких анекдотов, просто истории!
Одна только Юджиния сидела как бы в стороне и наблюдала. Ее охватило чувство безмерного покоя. Оно появилось как-то само собой. Как-то сами собой исчезли сомнения, неуверенность, беспокойство. «У меня прекрасные дети, – сказала себе Юджиния, – они сильные, добрые и искренние. В конце концов только это и имеет значение».
Возгласы «Речи! Речи!» быстро сменились песенкой влюбленной моли, которую пропел доктор Дюплесси:
– У меня зеленые уши. У меня острые усики…
На что миссис Дюплесси стукнула чашкой о блюдце и приказала:
– Густав, немедленно прекрати!
А Поль, как всегда не к месту, закричал:
– Берберские обезьяны! Берберские обезьяны! Мартышки в зоопарке…
Его слова подхватили, переделали и превратили в песенку, которую в унисон заорали доктор Дюплесси, Лиззи, Джинкс и Джордж:
Морики-хорики – хорики-арки,
Мартышкам скучно в зоопарке…
Потом они стали распевать смешные детские песенки, и Поль все перепутал.
– Никакая не «роза»! Идиот! «Коза»! Ты с каждым годом все тупее и тупее, Поль.
Но они оба – Джинкс и ее брат – хохотали так, что у них потекли слезы. Во время игры обиды не считаются. И Поль запел во все горло.
Тут Уитни отпрыгнул от стола и закричал:
– Кто за то, чтобы праздник продолжался? Лиззи, Поль и юбиляр? А кто может потягаться со старым кузеном Уитом? А? В любую игру?
«Мои дети счастливы, – повторяла про себя Юджиния, – у меня есть все, чего я желала. Просто мои мысли улетают слишком далеко!»
Сидя в своем кабинете в Линден-Лодже, Турок прислушивался к шуму в холле и гадал, сколько времени Карл будет терпеть неподчинение Энсона, грудью стоящего на защите двери. Если бы здесь был Бекман, они могли бы повеселиться и заключить маленькое пари. Карманный хронометр Бекмана был отменно точен, впрочем, в спорах, как и во всех финансовых делах, хозяин всегда брал верх.
Турок вздохнул и оглядел комнату. «Хорошо снова быть дома», – подумал он. Летний сезон хорош для Тони и Мартина-младшего с женами, у них там свой «круг», свои встречи, вечера, коктейли, свои пикники. Их «приняли» в свете, потому что он, «Старик», «Турок», специально позаботился об этом.
Но он, по правде говоря, не любил Ньюпорт. Ему не нравились Бельвью-авеню, казино, снобистский Клиффуок-Лейн. Ему не нравились там люди с их изнеженностью, не нравилась их лезущая в глаза надменность, жеманная претенциозность. Все, что они говорили, было простым колебанием воздуха.
Турок оперся о подлокотники кресла, обхватил белыми пальцами влажную прохладную кожу, которой они были обиты, и улыбнулся, вспомнив, как неожиданно уехал с морского курорта, как изображал сожаление по поводу своего внезапного отъезда, какой «маленький интимный бал» закатили в его честь немцы с Рейна, какие три скучных обеда он вытерпел и на каких пяти ленчах заставил себя присутствовать, прежде чем можно было позволить себе сложить вещи и уехать. Удивительное зрелище: его личный железнодорожный вагон, въезжающий на станцию.
Турок знал, что обязательно поползут слухи, он это предвидел, даже с нетерпением ждал, но первое сообщение принес Карл. Отъезда потребовало срочное дело:
– «Правительство», «Внешняя политика», «Какие-то готтентоты на Филиппинах (или это был Леопольдвилль?). Каковы бы ни были факты, летняя публика единогласно сошлась во мнении: «Дело сверхсекретное».
Первым сообщил об этом Карл, до точности подражая акценту, с которым это произносилось, и они оба, отец и сын, долго-долго смеялись.
– Не в том ли направлении направился молодой Джордж? – протянула со знающим видом одна дама с обширными связями.
– В каком направлении? – хохотнул отец, и они обменялись снисходительными улыбками. Турок не шевельнул пальцем, чтобы развеять слухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71