Но Джорджа даже передернуло; он отстранился от нее, как будто она голой выскочила из дверей.
– Это мое окончательное решение, Юджиния, – заявил Джордж. Слова его прозвучали бесцветно и чересчур громко, как бывает, когда повторяют фразы, которые не очень понимают. – И повторяю: это мое решение. И никого другого. Извини, если оно не вызывает у тебя восторга. – И тут же добавил: – В самом деле, это из-за проблемы сурьмы, моя дорогая, мне приходится так делать… – Голос Джорджа зазвучал тише и неуверенней. – Ради успеха… потому что мы с тобой…
Юджиния заметила перемену в тоне мужа, но это ее не успокоило – ситуация только усугубилась. Перед ее глазами замелькали ленчи, обеды, ужины, уик-энды в Линден-Лодже: президент Кливленд, губернатор Тафт, маленький вульгарный выскочка Гульд с трясущимися пальцами и жадным блеском в глазах, «Международный торговый флот», договор Хай-Буно-Варилья, Рузвельт, бедняга президент Маккинли, которого застрелили. В Лодже не было ни одного приема гостей – ни единого, – где главным не фигурировали бы бизнес или политика. Или политика бизнеса. Все это было глубоко безразлично для Юджинии.
– …Сурьмяного бизнеса и операции на Борнео… Это предприятие – настоящий клад. Ты же это знаешь, Джини. Отец доверил мне все это новое… – Джордж не стал продолжать. Нельзя больше сказать ни слова. «Но все будет по-другому, – пообещал он себе молча. – После этого все будет по-другому». – Лучше нам вернуться к гостям. – В голосе Джорджа снова появилась покровительственная, суховатая нотка, но Юджиния не заметила. Муж назвал ее Джини. Что за чудо – это маленькое слово! Она кивнула в знак согласия и заулыбалась.
– Не может быть, это же старина Джефф! Мы с ним не виделись целую вечность. С нашего последнего сборища.
Он забыл про все неприятности. «Эта небольшая размолвка с Юджинией пройдет, – сказал он себе. – Это всего лишь нервы. Она впервые так далеко от дома. Что же, это вполне понятно».
Лицо Джорджа приняло счастливое и безмятежное выражение.
– Мы для него что-нибудь да значим, – зашептал он ей. – И даже очень, чтобы он в это время года оторвался от своего Бар-Харбора! – И тут же завопил: – Джеффри! Приятно видеть тебя, старина. Бонксер на корме. Как говорится среди нас, моряков, с подветренной стороны, мы вне опасности… Как Сусанна и ваше новое прибавление… малыш?..
Произнося эти слова, Джордж начал тихонечко отодвигаться от жены. Слегка проведя рукой по ее рукаву, словно разглаживая складку, и только потом он с независимым видом сунул руку в карман.
– …Никогда не знаешь, когда остановиться, мой мальчик?..
И не к месту громко захохотал. Смех прозвучал, как в пустоте, и улетел прочь.
– В общем, хорошо, что ты выбрался… А я как раз на пути к пиршественному столу. Присоединяйся, потопали вместе. Старик Бонксер будет…
Когда муж ушел, Юджиния подошла к лееру. Подставив лицо легкому ветерку, она посмотрела на море, чтобы увидеть солнечную дорожку на волнах. Дорожка была видна отчетливо, она пролегала прямо, как стрела, и, казалось, сделана из какого-то твердого материала. Юджиния представила себя на ней, но в своем воображении она не шла, а летела. Летела над волнами. Она вспомнила, как была в гостях у бабушки в Мэне еще ребенком, совсем маленькой, в возрасте Поля, не старше, потому что еще была жива мама. Они тогда вместе, мать и дочь, стояли на берегу, над ними висело солнце, и они вот так же смотрели на воду. Юджиния чувствовала, как мамина рука держит ее руку. Мамина рука была легкой и совсем бестелесной, будто ненастоящая.
– Ты можешь полететь, Юджиния, если поверишь, что можешь, – сказала ее мать. – Как птичка в стихотворении, которая поет, потому что знает, что у нее есть крылья.
* * *
На верхней палубе доктор Дюплесси устанавливал свою новую «циркулярную» панорамную фотокамеру, которую купил специально для путешествия. Ему нужно было хорошенько сосредоточиться, но окружившие его люди непрестанно давали советы, наблюдая за его работой, и то и дело отвлекали его.
– Там слишком много света, – высказался кто-то.
– У вас не получится ничего, кроме причала, если вы установите эту штуку здесь.
«Дилетанты», – подумал Дюплесси, хотя с его бельгийским акцентом это скорее всего прозвучало, как «дюлетанте».
– Хелю написал мой портрет пастелью и то быстрее, – засмеялась одна дама, протягивая руку за маленькими бутербродами на подносе. Драгоценности очень неприятно звякнули о серебро.
– Минуточку, я возьму еще, – остановила она официанта. – И скажите там, что нам нужно еще шампанского. Эти фотографии могут занять весь день.
– Прошу вас, леди и джентльмены! – обратился ко всем доктор Дюплесси. – Это очень тонкая операция.
Его акцент становился все более резким. Разволновавшись, доктор Дюплесси начинал говорить совершенно неразборчиво:
– Мы не есть дейлай моментабельный снимок. Доктор Дюплесси водрузил на место треногу, после чего приступил к установке камеры. Каждое очередное действие он совершал с величайшей аккуратностью, причем миссис Дюплесси стояла рядом, нависая над ним и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, как делают ассистенты иллюзиониста, которым, помимо этого, ничего другого делать не остается.
– Густав! Густав, ты не забыл вот эту маленькую штучку?.. Густав! Это не сюда!.. Ага, так. Так… Говорю тебе, сдвинь… Боже! Эти уж мне мужчины с их механикой! Сколько шуму из ничего!..
В конечном итоге все было подготовлено, и доктор Дюплесси принялся расстанавливать группы для снимков. Джинкс, Лиззи и Поль со своими более старшими двоюродными братьями и сестрами старались не попадаться на глаза, ожидая момента, когда можно было бы учинить небольшую шкоду. Всех подговаривали мальчики постарше, сыновья дяди Мартина и дяди Тони, шепотом обсуждая, как они бросят чего-нибудь, когда хлопнет вспышка. (Для этой цели было припасено несколько фаршированных яиц.) Поль принимал в этом заговоре самое шумное участие, кричал, подпрыгивая, забегал к старшим то с одной, то с другой стороны, стараясь, привлечь к себе их внимание.
Первыми снимались кузен Уит с тремя парами, которые пришли проводить его. Из них две молодые леди в последний момент увернулись от фотографа, одна из них сдернула с головы Уитни его пробковый шлем, а другая сделала вид, будто льет на голову этого щеголя шампанское. Эти выходки привели детишек в дикий экстаз, некоторые буквально катались от смеха. Те же, кто не попадал на палубу, строили гримасы, размахивали пальцами, визжали и верещали – все это обескуражило доктора Дюплесси настолько, что он решил попробовать делать только индивидуальные портретные снимки.
Тут перед ним предстала Маргарет Пауэлл и сказала, что желает сфотографироваться, после чего старшие из эсктельмовских мальчишек, дети дяди Тони, начали тихонько насвистывать.
– Она же поддатая, – зашептал один из мальчишек, и Поль подхватил его слова во весь голос.
К этому моменту Маргарет Пауэлл пропустила несколько бокалов шампанского, что заставило ее стянуть с головы шляпу и распустить длинные седые волосы по массивным плечам. Сейчас ей было море по колено, и она требовала, чтобы ее сфотографировали с одним из помощников стюарда. Ее жертвой стал Генри, шестнадцатилетний паренек, впервые попавший на такое завидное место на огромной яхте, какой была «Альседо». Он с отчаянием озирался по сторонам, безуспешно пытаясь выпутаться из глупейшего положения, в которое попал.
При виде терзаний Генри двоюродные братья захохотали еще громче и корчили ему рожи, пока тому не удалось убежать, а мисс Пауэлл не набросилась на обидчиков, как раненый дикий буйвол. Они уже кинулись врассыпную и смешались с толпой гостей, а она все еще выкрикивала проклятия, призывая всякие напасти на их головы.
Поль, Лиззи и Джинкс считали, что им несказанно повезло, когда они, незамеченные, улизнули ото всех. Они нашли укромный уголок около рулевой рубки и принялись готовиться к пиру из украденных яств, среди которых главными были три высоких бокала шампанского. Лиззи уже сделала свой официальный «глоточек», но от ревности никуда не денешься. Из-за спины стюарда стянули бокалы, и Джинкс «очень, очень медленно» несла их, глубоко запустив в них пальцы.
Теперь пришло время каждому внести свой вклад в пиршество. Всеобщий восторг вызвали фрукты из марципана, а также клубника в шоколаде, малина, финики в сахаре и пять чуть-чуть раздавленных, но все равно исключительно соблазнительных маленьких розовых пирожных. В завершение добавилась шляпка гриба, начиненная «черными рыбьими яйцами».
– Это не рыбьи яйца, – сказал Поль.
– Ничего ты не понимаешь! Каждое яичко само по себе. Я слышала, так сказала повариха. И каждое стоит серебряный доллар.
Джинкс не выносила, когда кто-нибудь сомневался в ее словах. С Лиззи трудно было сохранить за собой последнее слово. С младшим братом совсем другое дело, он должен знать свое место.
– По-моему, это так, Джинкс.
Ну, конечно, она знает то, что другим недоступно.
– Нет, не так, – настаивала Джинкс, делая последнюю попытку настоять на своем. – Тебе тринадцать, вот ты всегда…
– Все равно, если бы им дали вылупиться, то каждое яичко стало бы уже сейчас большой рыбой. Вот почему они такие дорогие.
Джинкс отпила шампанского и постаралась сохранить вид превосходства, насколько у нее это могло получиться.
Поль с сомнением рассматривал гриб, лежавший на тарелочке с золотой каймой, потом вдруг схватил его и запихнул в рот. У него остекленели глаза, лицо позеленело, но он упрямо не разжимал зубов.
– Поль! – сразу же обо всем пожалела Джинкс. Она потянулась к брату и впопыхах опрокинула и разбила свой бокал.
– Поль, если хочешь, можешь выплюнуть. У меня есть носовой платок. – Лиззи решила, что ей пора взять ситуацию в свои руки. Там, где Джинкс, одни неприятности.
Но Поль не желал отступать. Он упорно жевал и, когда проглотил всю икру, схватил свой бокал и одним духом выпил все шампанское. Девочки с ужасом наблюдали, как лицо Поля заблестело от обильного пота, потом побагровело и мгновенно высохло, как будто на нем и в помине не было пота, и, наконец, сделалось землистым. Он опустился на четвереньки и запрыгал по палубе.
– Я лягушка! – закричал он. – Смотрите, я лягушка!
– Поль, немедленно встань, – строго проговорила Лиззи, стараясь подражать отцу.
– Поль, что скажет мама?.. – испугалась чувствовавшая вину Джинкс.
Но брат прыгал себе и прыгал.
– Я выпил все-все, совсем, как па… Я поддатый!
– Тихо, Поль, – зашипела Лиззи злым и возмущенным голосом.
– Я лягушка! Я… поддатый! – Покачиваясь из стороны в сторону, Поль направился к толпе гостей, а сестры побежали разыскивать мать.
* * *
Увидев, что вокруг жены с детьми толпился народ, Джордж отреагировал с таким каменным спокойствием, что только одного его вида было достаточно, чтобы привести в чувство любого из присутствующих. Для гостей напившийся шампанского малыш был лучшим свидетельством удавшегося праздника, справлявшегося с такой легкомысленной щедростью, но появление хозяина подействовало, как холодный душ, даже на самую крикливую даму в платье со сплошными бледно-лиловыми оборочками.
С негодованием она бросила ему:
– Эх ты, Джорджи-Порджи! Зачем же портить такой чудесный прием! У тебя раньше всегда было так весело!
И все разбрелись поискать, где бы можно было еще поесть и попить и непринужденно повеселиться, оставив Джорджа с его семейством в покое.
– Я был совсем, как ты… – начал было Поль, пытаясь высвободиться от схватившей его в охапку Юджинии. Но Джордж не слышал и даже не замечал сына. Все его внимание сосредоточилось на Юджинии. Джинкс и Лиззи смотрели на родителей. Они чувствовали, что происходит что-то не понятное для них, что-то тайное, меняющее смысл происходящего сегодня с их семьей.
Джордж стоял, уставившись на Юджинию. Лицо его было спокойным и сосредоточенным, о бушевавших эмоциях свидетельствовали только побелевшие губы. Юджиния отвернулась от мужа и смотрела, как по заливу, нагоняя одна другую, бегут волны. Выбившаяся прядь волос упала ей на лоб, но она не шевельнулась, чтобы поправить ее. Она ощущала только физическую усталость, казалось, что эмоции совершенно атрофировались. «Вот, значит, как чувствуешь себя, когда тебе все равно. Очень приятно, между прочим, гораздо лучше, чем злиться, огорчаться или радоваться».
– Юджиния, я не потерплю, чтобы мои дети вели себя, как дикари индейцы… – начал фразу Джордж, но запнулся.
Что-то – то ли изменившаяся поза, то ли опустившиеся плечи Джорджа – заставило Юджинию повернуться к нему, но когда он попытался продолжить: Честное слово, я не могу понять, как ты допускаешь подобные вещи, – сказанное им прозвучало таким пустым, таким лишенным какого-то смысла, что Юджиния опять стала смотреть на волны. «Какими счастливыми выглядят эти волны. Голубые, яркие, беззаботные». Она представила себя среди них, ныряющей, как русалка или дельфин, или покачивающейся на них, подобно маленькой белой уточке.
– …Я понимаю, что это… – мямлил Джордж, – что день был трудный… трудное время.
Ему хотелось, чтобы Юджиния еще раз посмотрела на него. На этот раз все будет хорошо. Вот только, если бы она… Что? Джордж не мог сообразить. Может быть, не следовало быть таким строгим с ней. Ну, тогда… про Огдена и вообще…
– Джини… Мы должны… Ведь мы же в одной упряжке…
– Как скажешь, Джордж, – поспешно ответила Юджиния. – Теперь вернемся к гостям?
«Во мне столько злости, что хочется плеваться», – неожиданно пришло ей в голову, но по привычке дальше этого ее эмоции не вылились.
Джордж недовольно глянул на палубу. Все сегодня идет наперекосяк! «Ну ничего, – сказал он себе, – завтра, когда мы будем одни… Мы все отрегулируем…»
– Ты же понимаешь, как это выглядит со стороны, Джини. Ведь это создает плохое впечатление… Нельзя, чтобы над нами смеялись. А ведь здесь все сливки общества. Ньюпорт и вообще…
Он чуть не добавил: «Ты же знаешь, как это важно для папы», – но вовремя опомнился. Не хватало только снова разворошить осиное гнездо.
Джордж выпрямился и попробовал улыбнуться.
– Перемывать грязное белье перед посторонними, так ведь говорится.
– Как скажешь… – Юджиния подняла на ноги сонного сынишку и вообразила, будто перед ней покрытое стерней поле. Похоже, это прошлогодняя трава, ее скосили, а то, что осталось, замерзло, засохло и побурело, и стоило дотронуться до него ногой, как оно рассыпалось на мелкие кусочки. Был снег – или пахло снегом, небо затянули свинцовые облака, и оно стало сумрачным, не было слышно никаких звуков, только громко хрустела стерня под ее ногами. Она шла по полям около Линден-Лоджа, почему-то одна, стараясь удалиться от дома Турка как можно дальше. «По-видимому, это было в первый год моего замужества, – решила она. – Со мной не было детей».
Юджиния заставила себя вернуться в настоящее.
– Поль, – ласково позвала она. – Поль! Пора просыпаться, милый. Пойдем, поищем твою подружку Прю и попьем твоего любимого теплого молочка.
Приблизительно в то время, когда близилась к завершению погрузка, на причале появился Браун. Увидев в первый раз все судно сразу, он остановился. Бекман не преувеличивал. «Альседо» и в самом деле красавец. Линии четкие, все блестит, ни пятнышка ржавчины. Судно новенькое, как с иголочки.
Он поставил на мостовую свой парусиновый саквояж, задумавшись, что же делать дальше. «Лейтенанту Арманду Брауну не пристало самому тащить свой багаж», – рассуждал он, но не знал, не против ли этикета будет остановить кого-нибудь из дюжины сновавших по пристани людей. Браун рассматривал яхту и тянул время, соображая, как ему поступить. «Важно, – сказал он себе, – не выглядеть чужаком. Джентльмены никогда не теряют присутствия духа, выдержку в них воспитывают с колыбели».
Прибытие Брауна заметил стоявший у сходней второй помощник капитана. «Вот он – наш «военно-морской атташе», – недоброжелательно подумал он, вспомнив торопливое разъяснение, которое сделал накануне вечером капитан Косби.
– Этого человека направили на наше судно в знак уважения к семье Экстельмов. Это не означает, повторяю, не означает, что мы будем заходить в воды, требующие военно-морского эскорта. Надеюсь, экипаж будет относиться к нему с должным уважением. Его следует рассматривать в качестве гостя и обращаться с ним соответственно.
«Все, конец лекции, – подумал помощник капитана. – Вопрос закрыт. Капитан Косби не любит, когда его просят что-нибудь уточнить». Помощник капитана еще раз оглядел Брауна. Он бы не удивился, если бы узнал, что из такого модного училища, как в Аннаполисе, выпустили офицера, в глаза не видевшего океана. «Ну, что ты там стоишь! – хотелось ему крикнуть. – Давай шевелись, моряк. Ты же опаздываешь!» Но он этого не сделал, а вызвал юнгу Неда и велел ему потрясти костями и смотаться на причал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Это мое окончательное решение, Юджиния, – заявил Джордж. Слова его прозвучали бесцветно и чересчур громко, как бывает, когда повторяют фразы, которые не очень понимают. – И повторяю: это мое решение. И никого другого. Извини, если оно не вызывает у тебя восторга. – И тут же добавил: – В самом деле, это из-за проблемы сурьмы, моя дорогая, мне приходится так делать… – Голос Джорджа зазвучал тише и неуверенней. – Ради успеха… потому что мы с тобой…
Юджиния заметила перемену в тоне мужа, но это ее не успокоило – ситуация только усугубилась. Перед ее глазами замелькали ленчи, обеды, ужины, уик-энды в Линден-Лодже: президент Кливленд, губернатор Тафт, маленький вульгарный выскочка Гульд с трясущимися пальцами и жадным блеском в глазах, «Международный торговый флот», договор Хай-Буно-Варилья, Рузвельт, бедняга президент Маккинли, которого застрелили. В Лодже не было ни одного приема гостей – ни единого, – где главным не фигурировали бы бизнес или политика. Или политика бизнеса. Все это было глубоко безразлично для Юджинии.
– …Сурьмяного бизнеса и операции на Борнео… Это предприятие – настоящий клад. Ты же это знаешь, Джини. Отец доверил мне все это новое… – Джордж не стал продолжать. Нельзя больше сказать ни слова. «Но все будет по-другому, – пообещал он себе молча. – После этого все будет по-другому». – Лучше нам вернуться к гостям. – В голосе Джорджа снова появилась покровительственная, суховатая нотка, но Юджиния не заметила. Муж назвал ее Джини. Что за чудо – это маленькое слово! Она кивнула в знак согласия и заулыбалась.
– Не может быть, это же старина Джефф! Мы с ним не виделись целую вечность. С нашего последнего сборища.
Он забыл про все неприятности. «Эта небольшая размолвка с Юджинией пройдет, – сказал он себе. – Это всего лишь нервы. Она впервые так далеко от дома. Что же, это вполне понятно».
Лицо Джорджа приняло счастливое и безмятежное выражение.
– Мы для него что-нибудь да значим, – зашептал он ей. – И даже очень, чтобы он в это время года оторвался от своего Бар-Харбора! – И тут же завопил: – Джеффри! Приятно видеть тебя, старина. Бонксер на корме. Как говорится среди нас, моряков, с подветренной стороны, мы вне опасности… Как Сусанна и ваше новое прибавление… малыш?..
Произнося эти слова, Джордж начал тихонечко отодвигаться от жены. Слегка проведя рукой по ее рукаву, словно разглаживая складку, и только потом он с независимым видом сунул руку в карман.
– …Никогда не знаешь, когда остановиться, мой мальчик?..
И не к месту громко захохотал. Смех прозвучал, как в пустоте, и улетел прочь.
– В общем, хорошо, что ты выбрался… А я как раз на пути к пиршественному столу. Присоединяйся, потопали вместе. Старик Бонксер будет…
Когда муж ушел, Юджиния подошла к лееру. Подставив лицо легкому ветерку, она посмотрела на море, чтобы увидеть солнечную дорожку на волнах. Дорожка была видна отчетливо, она пролегала прямо, как стрела, и, казалось, сделана из какого-то твердого материала. Юджиния представила себя на ней, но в своем воображении она не шла, а летела. Летела над волнами. Она вспомнила, как была в гостях у бабушки в Мэне еще ребенком, совсем маленькой, в возрасте Поля, не старше, потому что еще была жива мама. Они тогда вместе, мать и дочь, стояли на берегу, над ними висело солнце, и они вот так же смотрели на воду. Юджиния чувствовала, как мамина рука держит ее руку. Мамина рука была легкой и совсем бестелесной, будто ненастоящая.
– Ты можешь полететь, Юджиния, если поверишь, что можешь, – сказала ее мать. – Как птичка в стихотворении, которая поет, потому что знает, что у нее есть крылья.
* * *
На верхней палубе доктор Дюплесси устанавливал свою новую «циркулярную» панорамную фотокамеру, которую купил специально для путешествия. Ему нужно было хорошенько сосредоточиться, но окружившие его люди непрестанно давали советы, наблюдая за его работой, и то и дело отвлекали его.
– Там слишком много света, – высказался кто-то.
– У вас не получится ничего, кроме причала, если вы установите эту штуку здесь.
«Дилетанты», – подумал Дюплесси, хотя с его бельгийским акцентом это скорее всего прозвучало, как «дюлетанте».
– Хелю написал мой портрет пастелью и то быстрее, – засмеялась одна дама, протягивая руку за маленькими бутербродами на подносе. Драгоценности очень неприятно звякнули о серебро.
– Минуточку, я возьму еще, – остановила она официанта. – И скажите там, что нам нужно еще шампанского. Эти фотографии могут занять весь день.
– Прошу вас, леди и джентльмены! – обратился ко всем доктор Дюплесси. – Это очень тонкая операция.
Его акцент становился все более резким. Разволновавшись, доктор Дюплесси начинал говорить совершенно неразборчиво:
– Мы не есть дейлай моментабельный снимок. Доктор Дюплесси водрузил на место треногу, после чего приступил к установке камеры. Каждое очередное действие он совершал с величайшей аккуратностью, причем миссис Дюплесси стояла рядом, нависая над ним и наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, как делают ассистенты иллюзиониста, которым, помимо этого, ничего другого делать не остается.
– Густав! Густав, ты не забыл вот эту маленькую штучку?.. Густав! Это не сюда!.. Ага, так. Так… Говорю тебе, сдвинь… Боже! Эти уж мне мужчины с их механикой! Сколько шуму из ничего!..
В конечном итоге все было подготовлено, и доктор Дюплесси принялся расстанавливать группы для снимков. Джинкс, Лиззи и Поль со своими более старшими двоюродными братьями и сестрами старались не попадаться на глаза, ожидая момента, когда можно было бы учинить небольшую шкоду. Всех подговаривали мальчики постарше, сыновья дяди Мартина и дяди Тони, шепотом обсуждая, как они бросят чего-нибудь, когда хлопнет вспышка. (Для этой цели было припасено несколько фаршированных яиц.) Поль принимал в этом заговоре самое шумное участие, кричал, подпрыгивая, забегал к старшим то с одной, то с другой стороны, стараясь, привлечь к себе их внимание.
Первыми снимались кузен Уит с тремя парами, которые пришли проводить его. Из них две молодые леди в последний момент увернулись от фотографа, одна из них сдернула с головы Уитни его пробковый шлем, а другая сделала вид, будто льет на голову этого щеголя шампанское. Эти выходки привели детишек в дикий экстаз, некоторые буквально катались от смеха. Те же, кто не попадал на палубу, строили гримасы, размахивали пальцами, визжали и верещали – все это обескуражило доктора Дюплесси настолько, что он решил попробовать делать только индивидуальные портретные снимки.
Тут перед ним предстала Маргарет Пауэлл и сказала, что желает сфотографироваться, после чего старшие из эсктельмовских мальчишек, дети дяди Тони, начали тихонько насвистывать.
– Она же поддатая, – зашептал один из мальчишек, и Поль подхватил его слова во весь голос.
К этому моменту Маргарет Пауэлл пропустила несколько бокалов шампанского, что заставило ее стянуть с головы шляпу и распустить длинные седые волосы по массивным плечам. Сейчас ей было море по колено, и она требовала, чтобы ее сфотографировали с одним из помощников стюарда. Ее жертвой стал Генри, шестнадцатилетний паренек, впервые попавший на такое завидное место на огромной яхте, какой была «Альседо». Он с отчаянием озирался по сторонам, безуспешно пытаясь выпутаться из глупейшего положения, в которое попал.
При виде терзаний Генри двоюродные братья захохотали еще громче и корчили ему рожи, пока тому не удалось убежать, а мисс Пауэлл не набросилась на обидчиков, как раненый дикий буйвол. Они уже кинулись врассыпную и смешались с толпой гостей, а она все еще выкрикивала проклятия, призывая всякие напасти на их головы.
Поль, Лиззи и Джинкс считали, что им несказанно повезло, когда они, незамеченные, улизнули ото всех. Они нашли укромный уголок около рулевой рубки и принялись готовиться к пиру из украденных яств, среди которых главными были три высоких бокала шампанского. Лиззи уже сделала свой официальный «глоточек», но от ревности никуда не денешься. Из-за спины стюарда стянули бокалы, и Джинкс «очень, очень медленно» несла их, глубоко запустив в них пальцы.
Теперь пришло время каждому внести свой вклад в пиршество. Всеобщий восторг вызвали фрукты из марципана, а также клубника в шоколаде, малина, финики в сахаре и пять чуть-чуть раздавленных, но все равно исключительно соблазнительных маленьких розовых пирожных. В завершение добавилась шляпка гриба, начиненная «черными рыбьими яйцами».
– Это не рыбьи яйца, – сказал Поль.
– Ничего ты не понимаешь! Каждое яичко само по себе. Я слышала, так сказала повариха. И каждое стоит серебряный доллар.
Джинкс не выносила, когда кто-нибудь сомневался в ее словах. С Лиззи трудно было сохранить за собой последнее слово. С младшим братом совсем другое дело, он должен знать свое место.
– По-моему, это так, Джинкс.
Ну, конечно, она знает то, что другим недоступно.
– Нет, не так, – настаивала Джинкс, делая последнюю попытку настоять на своем. – Тебе тринадцать, вот ты всегда…
– Все равно, если бы им дали вылупиться, то каждое яичко стало бы уже сейчас большой рыбой. Вот почему они такие дорогие.
Джинкс отпила шампанского и постаралась сохранить вид превосходства, насколько у нее это могло получиться.
Поль с сомнением рассматривал гриб, лежавший на тарелочке с золотой каймой, потом вдруг схватил его и запихнул в рот. У него остекленели глаза, лицо позеленело, но он упрямо не разжимал зубов.
– Поль! – сразу же обо всем пожалела Джинкс. Она потянулась к брату и впопыхах опрокинула и разбила свой бокал.
– Поль, если хочешь, можешь выплюнуть. У меня есть носовой платок. – Лиззи решила, что ей пора взять ситуацию в свои руки. Там, где Джинкс, одни неприятности.
Но Поль не желал отступать. Он упорно жевал и, когда проглотил всю икру, схватил свой бокал и одним духом выпил все шампанское. Девочки с ужасом наблюдали, как лицо Поля заблестело от обильного пота, потом побагровело и мгновенно высохло, как будто на нем и в помине не было пота, и, наконец, сделалось землистым. Он опустился на четвереньки и запрыгал по палубе.
– Я лягушка! – закричал он. – Смотрите, я лягушка!
– Поль, немедленно встань, – строго проговорила Лиззи, стараясь подражать отцу.
– Поль, что скажет мама?.. – испугалась чувствовавшая вину Джинкс.
Но брат прыгал себе и прыгал.
– Я выпил все-все, совсем, как па… Я поддатый!
– Тихо, Поль, – зашипела Лиззи злым и возмущенным голосом.
– Я лягушка! Я… поддатый! – Покачиваясь из стороны в сторону, Поль направился к толпе гостей, а сестры побежали разыскивать мать.
* * *
Увидев, что вокруг жены с детьми толпился народ, Джордж отреагировал с таким каменным спокойствием, что только одного его вида было достаточно, чтобы привести в чувство любого из присутствующих. Для гостей напившийся шампанского малыш был лучшим свидетельством удавшегося праздника, справлявшегося с такой легкомысленной щедростью, но появление хозяина подействовало, как холодный душ, даже на самую крикливую даму в платье со сплошными бледно-лиловыми оборочками.
С негодованием она бросила ему:
– Эх ты, Джорджи-Порджи! Зачем же портить такой чудесный прием! У тебя раньше всегда было так весело!
И все разбрелись поискать, где бы можно было еще поесть и попить и непринужденно повеселиться, оставив Джорджа с его семейством в покое.
– Я был совсем, как ты… – начал было Поль, пытаясь высвободиться от схватившей его в охапку Юджинии. Но Джордж не слышал и даже не замечал сына. Все его внимание сосредоточилось на Юджинии. Джинкс и Лиззи смотрели на родителей. Они чувствовали, что происходит что-то не понятное для них, что-то тайное, меняющее смысл происходящего сегодня с их семьей.
Джордж стоял, уставившись на Юджинию. Лицо его было спокойным и сосредоточенным, о бушевавших эмоциях свидетельствовали только побелевшие губы. Юджиния отвернулась от мужа и смотрела, как по заливу, нагоняя одна другую, бегут волны. Выбившаяся прядь волос упала ей на лоб, но она не шевельнулась, чтобы поправить ее. Она ощущала только физическую усталость, казалось, что эмоции совершенно атрофировались. «Вот, значит, как чувствуешь себя, когда тебе все равно. Очень приятно, между прочим, гораздо лучше, чем злиться, огорчаться или радоваться».
– Юджиния, я не потерплю, чтобы мои дети вели себя, как дикари индейцы… – начал фразу Джордж, но запнулся.
Что-то – то ли изменившаяся поза, то ли опустившиеся плечи Джорджа – заставило Юджинию повернуться к нему, но когда он попытался продолжить: Честное слово, я не могу понять, как ты допускаешь подобные вещи, – сказанное им прозвучало таким пустым, таким лишенным какого-то смысла, что Юджиния опять стала смотреть на волны. «Какими счастливыми выглядят эти волны. Голубые, яркие, беззаботные». Она представила себя среди них, ныряющей, как русалка или дельфин, или покачивающейся на них, подобно маленькой белой уточке.
– …Я понимаю, что это… – мямлил Джордж, – что день был трудный… трудное время.
Ему хотелось, чтобы Юджиния еще раз посмотрела на него. На этот раз все будет хорошо. Вот только, если бы она… Что? Джордж не мог сообразить. Может быть, не следовало быть таким строгим с ней. Ну, тогда… про Огдена и вообще…
– Джини… Мы должны… Ведь мы же в одной упряжке…
– Как скажешь, Джордж, – поспешно ответила Юджиния. – Теперь вернемся к гостям?
«Во мне столько злости, что хочется плеваться», – неожиданно пришло ей в голову, но по привычке дальше этого ее эмоции не вылились.
Джордж недовольно глянул на палубу. Все сегодня идет наперекосяк! «Ну ничего, – сказал он себе, – завтра, когда мы будем одни… Мы все отрегулируем…»
– Ты же понимаешь, как это выглядит со стороны, Джини. Ведь это создает плохое впечатление… Нельзя, чтобы над нами смеялись. А ведь здесь все сливки общества. Ньюпорт и вообще…
Он чуть не добавил: «Ты же знаешь, как это важно для папы», – но вовремя опомнился. Не хватало только снова разворошить осиное гнездо.
Джордж выпрямился и попробовал улыбнуться.
– Перемывать грязное белье перед посторонними, так ведь говорится.
– Как скажешь… – Юджиния подняла на ноги сонного сынишку и вообразила, будто перед ней покрытое стерней поле. Похоже, это прошлогодняя трава, ее скосили, а то, что осталось, замерзло, засохло и побурело, и стоило дотронуться до него ногой, как оно рассыпалось на мелкие кусочки. Был снег – или пахло снегом, небо затянули свинцовые облака, и оно стало сумрачным, не было слышно никаких звуков, только громко хрустела стерня под ее ногами. Она шла по полям около Линден-Лоджа, почему-то одна, стараясь удалиться от дома Турка как можно дальше. «По-видимому, это было в первый год моего замужества, – решила она. – Со мной не было детей».
Юджиния заставила себя вернуться в настоящее.
– Поль, – ласково позвала она. – Поль! Пора просыпаться, милый. Пойдем, поищем твою подружку Прю и попьем твоего любимого теплого молочка.
Приблизительно в то время, когда близилась к завершению погрузка, на причале появился Браун. Увидев в первый раз все судно сразу, он остановился. Бекман не преувеличивал. «Альседо» и в самом деле красавец. Линии четкие, все блестит, ни пятнышка ржавчины. Судно новенькое, как с иголочки.
Он поставил на мостовую свой парусиновый саквояж, задумавшись, что же делать дальше. «Лейтенанту Арманду Брауну не пристало самому тащить свой багаж», – рассуждал он, но не знал, не против ли этикета будет остановить кого-нибудь из дюжины сновавших по пристани людей. Браун рассматривал яхту и тянул время, соображая, как ему поступить. «Важно, – сказал он себе, – не выглядеть чужаком. Джентльмены никогда не теряют присутствия духа, выдержку в них воспитывают с колыбели».
Прибытие Брауна заметил стоявший у сходней второй помощник капитана. «Вот он – наш «военно-морской атташе», – недоброжелательно подумал он, вспомнив торопливое разъяснение, которое сделал накануне вечером капитан Косби.
– Этого человека направили на наше судно в знак уважения к семье Экстельмов. Это не означает, повторяю, не означает, что мы будем заходить в воды, требующие военно-морского эскорта. Надеюсь, экипаж будет относиться к нему с должным уважением. Его следует рассматривать в качестве гостя и обращаться с ним соответственно.
«Все, конец лекции, – подумал помощник капитана. – Вопрос закрыт. Капитан Косби не любит, когда его просят что-нибудь уточнить». Помощник капитана еще раз оглядел Брауна. Он бы не удивился, если бы узнал, что из такого модного училища, как в Аннаполисе, выпустили офицера, в глаза не видевшего океана. «Ну, что ты там стоишь! – хотелось ему крикнуть. – Давай шевелись, моряк. Ты же опаздываешь!» Но он этого не сделал, а вызвал юнгу Неда и велел ему потрясти костями и смотаться на причал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71