При тусклом свете последнего луча солнца, чудом пробившегося в место моего уединения, я разобрал несколько строк, написанных на столь нелюбимом тобою нижнебретонском наречии. Знал бы ты, ЧТО ЭТО БЫЛИ ЗА СТРОКИ! Руки мои задрожали. Я был невольным соучастником наихудшего из святотатств. Не веря себе, я перечел еще раз. Да, ошибки быть не могло. Я держал в руках обрывки Евангелия на бретонском наречии! Я ужаснулся при мысли о том, что мог бы по рассеянности использовать страницы из книги, не удосуживаясь их прочесть.
Кто и зачем кощунственно поместил сюда Книгу, чтобы таким непристойным образом опозорить ее? Сомнений не было, кто-то решил над нею надругаться, ведь судя по ее виду, она предназначалась явно не для чтения. Я вознегодовал и решил пренебречь телесной чистотою ради чистоты духовной. Я бережно обнял книгу и вынес ее из позорного заточения на свет Божий. Бредя по саду, я рассматривал свою находку. Увы! Жители Керзервенн оставили лишь десяток нетронутых страниц, остальные же были порваны и использованы. Я был сокрушен.
Когда я вошел в залу, кузен заметил перемену в моем лице. Он спросил, что со мной произошло, и предположил, что слишком жирная свинина успела навредить моему желудку. Я уверил его в том, что здоровье мое безупречно и выложил на стол найденную мною изуродованную книгу. Кузен мой поморщился и попросил убрать "это" со стола подальше, так как от "этого" прескверно пахнет отхожим местом, а жена его, в нынешнем ее положении, не переносит подобные запахи. Я потребовал объяснений относительно книги. Кузен пожал плечами, назвал меня попом-мракобесом (ты же знаешь, что он сам ни во что не верит), и обещал рассказать историю этой книги с условием, что я немедленно уберу ее со стола.
Я бережно убрал со стола поруганную Книгу и отнес ее к себе наверх в комнату, которую мне отвели. Спустившись вниз по старой скрипучей лестнице, которая готова была рухнуть подо мною, хотя я не считаю себя излишне тучным, я застал супругов за каким-то оживленным спором, который прервался тут же, как только я оказался подле них. Кузен выглядел взволнованным и раздраженным.
– Помолчи, Маргарита, – сказал он отрывисто, и обратился ко мне: – Моя жена просто помешана на всех этих поповских историях. Как и обещал, я расскажу Вам про эту книжицу.Я думаю, что Вам, дорогой мой кузен, как и всем, кто занимается нашими скромными и никому не нужными нижнебретонскими рукописями, известно имя Жана Юэльвана.
– Разумеется, – отвечал я, – Он был священником в Брие с 1679 по 1684 год…
– Хорош священник! – перебил меня мой собеседник, – До того, как он принял сан, успел побывать и моряком и мушкетером, и, наверное, много пролил крови человеческой, прежде чем заделаться спасителем душ. Я-то знаю, в семье до сих пор о нем много чего рассказывают.
– В семье? А разве он нам родственник? – удивился я.
Нам – нет, – сухо отвечал мне кузен, – а вот Маргарита (так звали его красавицу-жену) состоит с ним в дальнем родстве.
Тут мой кузен пустился к такие генеалогические изыски, которые утомили бы тебя, возьмись я их пересказывать. У нас в Бретани почти все друг другу родственники: издавна в семьях рождалось помногу детей, пятнадцать, а то и двадцать потомков – и в наши дни не редкость. Боюсь, что твои парижские приятельницы, которые всеми силами противятся воле Божьей и природе человеческой, дабы произвести на свет как можно меньше отпрысков, пришли бы в ужас, узнав о нашем бретонском чадолюбии. Следовательно, когда люди женятся между собой, то у каждого в придачу к нескольким десяткам собственных родственников, прибавляется еще столько же со стороны супруга или супруги. Поэтому родство Маргариты с Жаном Юэльваном меня ничуть не удивило.
Закончив свой рассказ о родственниках, кузен продолжал:
– Думаю, что тебе известно, что Жан Юэльван, в точности как и ты, был помешан на старинных бретонских рукописях. Больше того, она сам считал себя литератором и не поленился написать тринадцать томов какой-то галиматьи. Он так любил изводить чернила и бумагу, что сделал несколько списков перевода Библии на нижнебретонское наречие.
Сердце мое учащенно забилось. Я всегда волнуюсь, когда нападаю на след какой-нибудь новой рукописи. А такое сокровище, как Святое Писание на нашем родном языке, я давно мечтал найти. Я знал, что кто-то когда-то создал такой перевод, частью в стихах, а частью в прозе. В семнадцатом столетии наши священники предлагали даже ввести богослужение на родном для их народа языке – почему мы должны отдаляться от своих же прихожан, которые клюют носом во время мессы только потому, что ничего не понимают из нашей латыни? Почему Святое Писание доступно лишь тем, кто умеет читать по-латински? Прав был Жан Юэльван – надо было дать крестьянину в его заскорузлые руки такую Библию, которую, даже будучи полуграмотным, он мог бы прочесть и пропустить через сердце. Но в то время, как ты знаешь, делами церковной реформы ведали Иезуиты, и многие из них – увы! – вместо того, чтобы дать народу возможность потянуться к религии, подобно школьным учителям, вбивали в их головы свою доктрину, пытаясь таким образом "просветить их". Они запретили издавать Библию на нашем родном наречии, назвав ее еретической. Я давным-давно искал человека, который смог бы навести меня на след запрещенной Библии и вот, кажется, нашел…
– Та самая пропахшая отхожим местом книжка, которую ты изволил положить на стол, и есть один из тех списков…
– Один из списков? Это значит, их было несколько? – я не верил своим ушам. Это означало, что где-то, возможно, есть целая рукопись, не разорванная на части.
– Да, отец Маргариты говорил, что их было пять. Одну из них он оставил здесь, ту самую, которую я решил использовать в хозяйстве. А где другие – не знаю.
– Знает ли об этом отец Маргариты? – спросил я и только тут заметил, что молодая жена моего кузена сидит сгорбившись и закрыв лицо руками. Вероятно, ей было очень стыдно. Как и большинство бретонок, она была с детства набожна и вряд ли одобряла поведение супруга, который вел себя не лучше, чем дикарь-язычник, с той лишь разницей, что, в отличие от дикарей, он ведал, что творил. Мне стало жаль молодую женщину, и я решил завершить разговор, однако сделал это весьма неловко:
– Маргарита, а могу ли я переговорить с твоим отцом по поводу этих списков?
Красавица еще больше покраснела, и покачала головой:
– Нет, господин Пеллетье, это невозможно. Батюшка умер год тому назад, да простит ему Господь все его прегрешения.
Было уже поздно и ни у меня, ни у моих гостеприимных хозяев не было желания продолжать беседу. Было уже темно; служанка со свечой в руке проводила меня на верх, в комнату которую отвели мне для ночлега. Запах в ней стоял пренеприятный, извлеченная мною рукопись успела распространить зловоние по всей маленькой и душной комнатке. Впрочем, погода стояла не очень холодная и я приоткрыл окно. Струйка свежего воздуха ворвалась в комнату и погасила свечу. Раздеваться мне пришлось в кромешной темноте.
Перед сном я помолился и попросил Господа простить моему родственнику все его прегрешения, и даже его неверие, которое, по моему мнению, было лишь следствием скудности его ума. Кровать в комнате была старинная, с резными дверцами, которые я закрыл, чтобы укрыться от сквозняка. Перина (или что это было?) пахла прелью и мышами, я долго ворочался и никак не мог заснуть. Как только дрема слегка затуманила мой разум, я услышал, как поскрипывают половицы. Кто-то крался к моей двери, стараясь ступать легко и незаметно, но любое движение в этом старом жилище сопровождалось такими жалобными звуками, какие только может издавать старое измученное дерево. Шаги то прекращались, то удалялись, то снова приближались, казалось, что кто-то бродит возле моей двери, но не решается войти. Ты знаешь, мой друг, я человек отнюдь не суеверный, но долгая дорога и переживания утомили меня настолько, что мне стало не по себе. Ты, наверное, смеешься, читая мое послание, но представь себе: ты лежишь в полной темноте и не видишь даже кончика своего носа; за окном завывает ветер, гонит по темному небу невидимые облака; изредка раздается крик совы и другие ночные звуки… И эти шаги, непонятно кому принадлежащие, и этот скрип, который пытаются скрыть, и медленно-медленно открывающаяся дверь, которая издает жуткий стон – всего этого достаточно, чтобы напугать и самого смелого человека.
Ты знаешь, я не верю в призраки и привидения, о которых так любят рассказывать в бретонским деревнях. Поэтому, когда я увидел, как, прикрывая свечу ладонью, в комнату плавно вошел силуэт, одетый в ниспадающие белые одежды, я сразу понял, что это никто иной как жена моего кузена – безбожника. Но зачем она явилась сюда, босая, полунагая, в одном ночном платье и наброшенной на плечи шали, с распущенными волосами подобно колдунье Жанедиг из нижнебретонских баллад?
– Простите меня, святой отец, – кротко сказала она, присаживаясь подле меня на прикроватную лавочку. – Я ни за что бы не стала к Вам являться в такой час и в таком виде, если бы не наш с Вами вечерний разговор.
– Слушаю тебя, дитя мое, – ответил я, открыв одну из створок кровати и присаживаясь на постели.
– Мне стыдно, очень стыдно за то, что произошло, но, видит Бог, я никак не могла уговорить мужа оставить ту самую книгу в покое.
– Верю тебе, – ласково отвечал я, – я видел, как ты закрывала лицо руками.
– Позвольте мне рассказать Вам о том, как это все началось. Мы полюбили друг друга, когда мне было пятнадцать. Мой отец не хотел отдавать меня замуж за Ива, потому что у Ива почти совсем не было денег. Зарабатывать он их не умел или не хотел, а может просто ему не везло, я не знаю… Отец уже готов было отдать меня за другого, но вдруг Ив явился к нам в дом с подарками и деньгами и сказал, что ему в наследство достался замок его дяди по матери, который умер старым холостяком. Отец сменил гнев на милость. Замок, правда, оказался старой развалиной, но скоро мы его отстроим: денег у Ива много. Я долго не могла понять, откуда они берутся, ведь дядя умер в долгах и не мог оставить никакого капитала. Ив долго отнекивался, а потом рассказал.. – Она поежилась и огляделась вокруг. Пламя свечи задрожало. Я предложил ей закрыть окно, боясь, что и ее свеча погаснет и ей нелегко будет вернуться в свою спальню. Маргарита с трудом закрыла окно, потом снова села подле меня и продолжила свой рассказ. – В тот вечер, когда Ив поругался с моим отцом из-за того, что отец не отдавал меня ему в жены, его друзья поджидали его в кабаке Лагадека. Вы, наверное, не знаете, что это за кабак. Он пользуется в округе самой дурной славой, там часто случаются потасовки. Говорят, что Лагадек получил от дьявола какой-то особый рецепт крепкой водки, от которой в людей вселяется бес и заставляет их грешить, пока хмель не выветрится. Ив выпил немного и вскоре пошел домой. Одному идти было страшновато. Он жил тогда в двух лье отсюда у старой тетки, от которой тоже ждал наследства, и ему надо было пройти мимо перекрестка близ Керзервенн. Там, на самом перекрестке стоит старый дуб, которому, говорят уже тысяча лет, а рядом с дубом – распятие (да Вы, наверное, сами видели, когда проезжали). Распятие поставили не так давно, потому что около того дуба на перекрестке происходили всякие нехорошие вещи. Там плясали корриганы и заставляли идти с ними в хоровод всякого, кто будет проходить той дорогой…
Я слушал и удивлялся, как в наше время, в наш просвещенный век, современная молодая женщина может настолько всерьез говорить о народных суевериях. Мне всегда казалось, рассказы о корриганах – удел темных, малообразованных крестьян. Однако перебивать я не осмеливался, видя, как взволновано юное создание. Она, тем временем, продолжала:
– … Поэтому Ив был рад, когда какой-то человек предложил ему пройтись вместе до Керзервенна. Человек этот назвался Паолем, и сказал, что ему надо заглянуть в замок Керзервенн по делу. Паоль оказался приятным собеседником, и мой Ив рассказал ему про всю свою жизнь, и про то, как ему хочется на мне жениться, а денег у него нет. И вот, когда они дошли до распятия, Паоль предложил Иву сделку: он обещал, что всегда у Ива будут деньги, к тому же он станет хозяином Керзервенна. В обмен на это Ив не должен никогда переступать порог церкви, не должен молиться, причащаться, а после смерти его душа будет принадлежать дьяволу… Ив присмотрелся и увидел что у Паоля вместо ног – лошадиные копыта. Тут Ив все понял, но было уже поздно…
Да-да, друг мой, не удивляйся, из ее прекрасных уст я услышал самую настоящую сказку о том, как мой кузен Ив продал душу дьяволу. Такие сказки часто рассказывают у нас в Бретани, когда зимою все семейство собирается у очага… Да ты и сам, наверное, слышал их от своей экономки. Разумеется, Ив, большой выдумщик, нажил деньги не самым честным путем, а чтобы не раскрывать правды, наплел своей жене – почти ребенку! – эту глупую небылицу. Но, как бы то ни было, Ив был отъявленным противником церкви, что для жителей Нижней Бретани равносильно сговору с Рогатым Паолем, как здесь называют Врага.
Мне пришлось долго уговаривать Маргариту не принимать эту историю близко к сердцу.Я сказал ей, что для спасения ее души и души ее будущего ребенка будет достаточно, если она будет ходить в церковь и молиться, в том числе и за неверующего супруга. Кажется, я успокоил ее. Перед тем, как покинуть меня, она вынула из-под шали рукописную книгу со словами:
– Вот, господин Пеллетье, я смогла уберечь еще одну Библию. Ив не знает, что отец отдал мне на хранение два списка. Возьмите ее, ради Бога, а не то Ив и ее уничтожит.
Эта просьба была так трогательна, что я чуть было не прослезился, принимая от нее этот драгоценный подарок.Она ушла и унесла свечу, а я остался опять в полной темноте.
Только утром я смог разглядеть рукопись – это действительно оказался еще один список бретонском Библии, на этот раз полный и не поврежденный.
Наутро я распрощался с Керзервенном, так как в Кемпере меня ждали неотложные дела. Думаю, что Маргарита больше не терзается и не забивает себе голову суевериями. Вот и вся история, мой друг.
Надеюсь, я тебя позабавил, хотя, конечно, у меня нет таланта рассказывать истории. Бретонская Библия у меня в руках, и в ближайшее время я займусь ее изучением. Мне интересно знать, кто же перевел ее на нижнебретонское наречие: сам ли Жан Юэльван или неизвестный мне человек?
Заканчивая послание еще раз, желаю тебе поправить свое здоровье и надеюсь увидеть тебя до Пасхи. Кланяйся от меня известной тебе персоне.
Луи Ле Пеллетье.
– 9 -
Пока я читала письмо, Володя без спросу оккупировал мой телефон и вел какой-то деловой разговор, постоянно кому-то поддакивая и говоря, что собеседник совершенно прав.
– Извини, Риточка, я тут заболтался, – сказал он, когда вернулся ко мне на кухню. – Ну, так что ты можешь мне об этом сказать?
– Письмо написано Луи ле Пеллетье, если это не подделка.
– А как определить, подделка или нет?
– Насколько я могу судить при моем знании французского…
– Ой, Риточка, не прибедняйся, ты отлично знаешь французский!
– Так вот, насколько я могу судить, оно вполне могло быть написано в восемнадцатом веке.
– Так могло или…?
– Надо бы отдать его на экспертизу кому-нибудь знающему, я могла бы обратиться в МГУ, у меня есть знакомые на романской кафедре. И они уже по лексическим и грамматическим параметрам, по…
– Ладно, в общем, ты отдаешь это на экспертизу… Не в службу, а в дружбу, а? С тех пор как Володя бросил науку и ударился в журналистику (как острила его жена "и больно при этом ударился"), он невзлюбил длинные и точные фразы и предпочитал короткие и обтекаемые. Поэтому он часто прерывал собеседника на полуслове, если, как ему казалось, человек выдавал что-то слишком длинное и умное.
– Ну, хорошо. Я попрошу кого-нибудь, сделаем.
– Отлично. А вот это тебе на экспертизу.
Он достал из прозрачной папки еще одну ксерокопию. Это тоже был рукописный текст, но написанный другим почерком, более ровным, с идеальным легким наклоном вправо и затейливыми росчерками над и под строками. Несмотря на то, что на копии кое-где были пятна (видимо, эти пятна были и в рукописи), текст читался без особых усилий.
– Ну, опознаешь язык? – спросил Володя. Он заволновался и подвинул табуретку вплотную к моей, так что стукнулся об нее коленом.
– Да, бретонский. Но не современный, а…
– Я так и думал! А перевести можешь?
– Ну чего тут переводить-то? "…Услышали это книжники и первосвященники и искали, как бы погубить Его; ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его…"
– "Его" – это кого?
– Иисуса Христа. Это Евангелие от Марка, глава 11…
– Библия что ли?
– Да, библейский текст.
Володя заволновался, вскочил, схватил с крючка кухонное полотенце, снял очки и стал нервно протирать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Кто и зачем кощунственно поместил сюда Книгу, чтобы таким непристойным образом опозорить ее? Сомнений не было, кто-то решил над нею надругаться, ведь судя по ее виду, она предназначалась явно не для чтения. Я вознегодовал и решил пренебречь телесной чистотою ради чистоты духовной. Я бережно обнял книгу и вынес ее из позорного заточения на свет Божий. Бредя по саду, я рассматривал свою находку. Увы! Жители Керзервенн оставили лишь десяток нетронутых страниц, остальные же были порваны и использованы. Я был сокрушен.
Когда я вошел в залу, кузен заметил перемену в моем лице. Он спросил, что со мной произошло, и предположил, что слишком жирная свинина успела навредить моему желудку. Я уверил его в том, что здоровье мое безупречно и выложил на стол найденную мною изуродованную книгу. Кузен мой поморщился и попросил убрать "это" со стола подальше, так как от "этого" прескверно пахнет отхожим местом, а жена его, в нынешнем ее положении, не переносит подобные запахи. Я потребовал объяснений относительно книги. Кузен пожал плечами, назвал меня попом-мракобесом (ты же знаешь, что он сам ни во что не верит), и обещал рассказать историю этой книги с условием, что я немедленно уберу ее со стола.
Я бережно убрал со стола поруганную Книгу и отнес ее к себе наверх в комнату, которую мне отвели. Спустившись вниз по старой скрипучей лестнице, которая готова была рухнуть подо мною, хотя я не считаю себя излишне тучным, я застал супругов за каким-то оживленным спором, который прервался тут же, как только я оказался подле них. Кузен выглядел взволнованным и раздраженным.
– Помолчи, Маргарита, – сказал он отрывисто, и обратился ко мне: – Моя жена просто помешана на всех этих поповских историях. Как и обещал, я расскажу Вам про эту книжицу.Я думаю, что Вам, дорогой мой кузен, как и всем, кто занимается нашими скромными и никому не нужными нижнебретонскими рукописями, известно имя Жана Юэльвана.
– Разумеется, – отвечал я, – Он был священником в Брие с 1679 по 1684 год…
– Хорош священник! – перебил меня мой собеседник, – До того, как он принял сан, успел побывать и моряком и мушкетером, и, наверное, много пролил крови человеческой, прежде чем заделаться спасителем душ. Я-то знаю, в семье до сих пор о нем много чего рассказывают.
– В семье? А разве он нам родственник? – удивился я.
Нам – нет, – сухо отвечал мне кузен, – а вот Маргарита (так звали его красавицу-жену) состоит с ним в дальнем родстве.
Тут мой кузен пустился к такие генеалогические изыски, которые утомили бы тебя, возьмись я их пересказывать. У нас в Бретани почти все друг другу родственники: издавна в семьях рождалось помногу детей, пятнадцать, а то и двадцать потомков – и в наши дни не редкость. Боюсь, что твои парижские приятельницы, которые всеми силами противятся воле Божьей и природе человеческой, дабы произвести на свет как можно меньше отпрысков, пришли бы в ужас, узнав о нашем бретонском чадолюбии. Следовательно, когда люди женятся между собой, то у каждого в придачу к нескольким десяткам собственных родственников, прибавляется еще столько же со стороны супруга или супруги. Поэтому родство Маргариты с Жаном Юэльваном меня ничуть не удивило.
Закончив свой рассказ о родственниках, кузен продолжал:
– Думаю, что тебе известно, что Жан Юэльван, в точности как и ты, был помешан на старинных бретонских рукописях. Больше того, она сам считал себя литератором и не поленился написать тринадцать томов какой-то галиматьи. Он так любил изводить чернила и бумагу, что сделал несколько списков перевода Библии на нижнебретонское наречие.
Сердце мое учащенно забилось. Я всегда волнуюсь, когда нападаю на след какой-нибудь новой рукописи. А такое сокровище, как Святое Писание на нашем родном языке, я давно мечтал найти. Я знал, что кто-то когда-то создал такой перевод, частью в стихах, а частью в прозе. В семнадцатом столетии наши священники предлагали даже ввести богослужение на родном для их народа языке – почему мы должны отдаляться от своих же прихожан, которые клюют носом во время мессы только потому, что ничего не понимают из нашей латыни? Почему Святое Писание доступно лишь тем, кто умеет читать по-латински? Прав был Жан Юэльван – надо было дать крестьянину в его заскорузлые руки такую Библию, которую, даже будучи полуграмотным, он мог бы прочесть и пропустить через сердце. Но в то время, как ты знаешь, делами церковной реформы ведали Иезуиты, и многие из них – увы! – вместо того, чтобы дать народу возможность потянуться к религии, подобно школьным учителям, вбивали в их головы свою доктрину, пытаясь таким образом "просветить их". Они запретили издавать Библию на нашем родном наречии, назвав ее еретической. Я давным-давно искал человека, который смог бы навести меня на след запрещенной Библии и вот, кажется, нашел…
– Та самая пропахшая отхожим местом книжка, которую ты изволил положить на стол, и есть один из тех списков…
– Один из списков? Это значит, их было несколько? – я не верил своим ушам. Это означало, что где-то, возможно, есть целая рукопись, не разорванная на части.
– Да, отец Маргариты говорил, что их было пять. Одну из них он оставил здесь, ту самую, которую я решил использовать в хозяйстве. А где другие – не знаю.
– Знает ли об этом отец Маргариты? – спросил я и только тут заметил, что молодая жена моего кузена сидит сгорбившись и закрыв лицо руками. Вероятно, ей было очень стыдно. Как и большинство бретонок, она была с детства набожна и вряд ли одобряла поведение супруга, который вел себя не лучше, чем дикарь-язычник, с той лишь разницей, что, в отличие от дикарей, он ведал, что творил. Мне стало жаль молодую женщину, и я решил завершить разговор, однако сделал это весьма неловко:
– Маргарита, а могу ли я переговорить с твоим отцом по поводу этих списков?
Красавица еще больше покраснела, и покачала головой:
– Нет, господин Пеллетье, это невозможно. Батюшка умер год тому назад, да простит ему Господь все его прегрешения.
Было уже поздно и ни у меня, ни у моих гостеприимных хозяев не было желания продолжать беседу. Было уже темно; служанка со свечой в руке проводила меня на верх, в комнату которую отвели мне для ночлега. Запах в ней стоял пренеприятный, извлеченная мною рукопись успела распространить зловоние по всей маленькой и душной комнатке. Впрочем, погода стояла не очень холодная и я приоткрыл окно. Струйка свежего воздуха ворвалась в комнату и погасила свечу. Раздеваться мне пришлось в кромешной темноте.
Перед сном я помолился и попросил Господа простить моему родственнику все его прегрешения, и даже его неверие, которое, по моему мнению, было лишь следствием скудности его ума. Кровать в комнате была старинная, с резными дверцами, которые я закрыл, чтобы укрыться от сквозняка. Перина (или что это было?) пахла прелью и мышами, я долго ворочался и никак не мог заснуть. Как только дрема слегка затуманила мой разум, я услышал, как поскрипывают половицы. Кто-то крался к моей двери, стараясь ступать легко и незаметно, но любое движение в этом старом жилище сопровождалось такими жалобными звуками, какие только может издавать старое измученное дерево. Шаги то прекращались, то удалялись, то снова приближались, казалось, что кто-то бродит возле моей двери, но не решается войти. Ты знаешь, мой друг, я человек отнюдь не суеверный, но долгая дорога и переживания утомили меня настолько, что мне стало не по себе. Ты, наверное, смеешься, читая мое послание, но представь себе: ты лежишь в полной темноте и не видишь даже кончика своего носа; за окном завывает ветер, гонит по темному небу невидимые облака; изредка раздается крик совы и другие ночные звуки… И эти шаги, непонятно кому принадлежащие, и этот скрип, который пытаются скрыть, и медленно-медленно открывающаяся дверь, которая издает жуткий стон – всего этого достаточно, чтобы напугать и самого смелого человека.
Ты знаешь, я не верю в призраки и привидения, о которых так любят рассказывать в бретонским деревнях. Поэтому, когда я увидел, как, прикрывая свечу ладонью, в комнату плавно вошел силуэт, одетый в ниспадающие белые одежды, я сразу понял, что это никто иной как жена моего кузена – безбожника. Но зачем она явилась сюда, босая, полунагая, в одном ночном платье и наброшенной на плечи шали, с распущенными волосами подобно колдунье Жанедиг из нижнебретонских баллад?
– Простите меня, святой отец, – кротко сказала она, присаживаясь подле меня на прикроватную лавочку. – Я ни за что бы не стала к Вам являться в такой час и в таком виде, если бы не наш с Вами вечерний разговор.
– Слушаю тебя, дитя мое, – ответил я, открыв одну из створок кровати и присаживаясь на постели.
– Мне стыдно, очень стыдно за то, что произошло, но, видит Бог, я никак не могла уговорить мужа оставить ту самую книгу в покое.
– Верю тебе, – ласково отвечал я, – я видел, как ты закрывала лицо руками.
– Позвольте мне рассказать Вам о том, как это все началось. Мы полюбили друг друга, когда мне было пятнадцать. Мой отец не хотел отдавать меня замуж за Ива, потому что у Ива почти совсем не было денег. Зарабатывать он их не умел или не хотел, а может просто ему не везло, я не знаю… Отец уже готов было отдать меня за другого, но вдруг Ив явился к нам в дом с подарками и деньгами и сказал, что ему в наследство достался замок его дяди по матери, который умер старым холостяком. Отец сменил гнев на милость. Замок, правда, оказался старой развалиной, но скоро мы его отстроим: денег у Ива много. Я долго не могла понять, откуда они берутся, ведь дядя умер в долгах и не мог оставить никакого капитала. Ив долго отнекивался, а потом рассказал.. – Она поежилась и огляделась вокруг. Пламя свечи задрожало. Я предложил ей закрыть окно, боясь, что и ее свеча погаснет и ей нелегко будет вернуться в свою спальню. Маргарита с трудом закрыла окно, потом снова села подле меня и продолжила свой рассказ. – В тот вечер, когда Ив поругался с моим отцом из-за того, что отец не отдавал меня ему в жены, его друзья поджидали его в кабаке Лагадека. Вы, наверное, не знаете, что это за кабак. Он пользуется в округе самой дурной славой, там часто случаются потасовки. Говорят, что Лагадек получил от дьявола какой-то особый рецепт крепкой водки, от которой в людей вселяется бес и заставляет их грешить, пока хмель не выветрится. Ив выпил немного и вскоре пошел домой. Одному идти было страшновато. Он жил тогда в двух лье отсюда у старой тетки, от которой тоже ждал наследства, и ему надо было пройти мимо перекрестка близ Керзервенн. Там, на самом перекрестке стоит старый дуб, которому, говорят уже тысяча лет, а рядом с дубом – распятие (да Вы, наверное, сами видели, когда проезжали). Распятие поставили не так давно, потому что около того дуба на перекрестке происходили всякие нехорошие вещи. Там плясали корриганы и заставляли идти с ними в хоровод всякого, кто будет проходить той дорогой…
Я слушал и удивлялся, как в наше время, в наш просвещенный век, современная молодая женщина может настолько всерьез говорить о народных суевериях. Мне всегда казалось, рассказы о корриганах – удел темных, малообразованных крестьян. Однако перебивать я не осмеливался, видя, как взволновано юное создание. Она, тем временем, продолжала:
– … Поэтому Ив был рад, когда какой-то человек предложил ему пройтись вместе до Керзервенна. Человек этот назвался Паолем, и сказал, что ему надо заглянуть в замок Керзервенн по делу. Паоль оказался приятным собеседником, и мой Ив рассказал ему про всю свою жизнь, и про то, как ему хочется на мне жениться, а денег у него нет. И вот, когда они дошли до распятия, Паоль предложил Иву сделку: он обещал, что всегда у Ива будут деньги, к тому же он станет хозяином Керзервенна. В обмен на это Ив не должен никогда переступать порог церкви, не должен молиться, причащаться, а после смерти его душа будет принадлежать дьяволу… Ив присмотрелся и увидел что у Паоля вместо ног – лошадиные копыта. Тут Ив все понял, но было уже поздно…
Да-да, друг мой, не удивляйся, из ее прекрасных уст я услышал самую настоящую сказку о том, как мой кузен Ив продал душу дьяволу. Такие сказки часто рассказывают у нас в Бретани, когда зимою все семейство собирается у очага… Да ты и сам, наверное, слышал их от своей экономки. Разумеется, Ив, большой выдумщик, нажил деньги не самым честным путем, а чтобы не раскрывать правды, наплел своей жене – почти ребенку! – эту глупую небылицу. Но, как бы то ни было, Ив был отъявленным противником церкви, что для жителей Нижней Бретани равносильно сговору с Рогатым Паолем, как здесь называют Врага.
Мне пришлось долго уговаривать Маргариту не принимать эту историю близко к сердцу.Я сказал ей, что для спасения ее души и души ее будущего ребенка будет достаточно, если она будет ходить в церковь и молиться, в том числе и за неверующего супруга. Кажется, я успокоил ее. Перед тем, как покинуть меня, она вынула из-под шали рукописную книгу со словами:
– Вот, господин Пеллетье, я смогла уберечь еще одну Библию. Ив не знает, что отец отдал мне на хранение два списка. Возьмите ее, ради Бога, а не то Ив и ее уничтожит.
Эта просьба была так трогательна, что я чуть было не прослезился, принимая от нее этот драгоценный подарок.Она ушла и унесла свечу, а я остался опять в полной темноте.
Только утром я смог разглядеть рукопись – это действительно оказался еще один список бретонском Библии, на этот раз полный и не поврежденный.
Наутро я распрощался с Керзервенном, так как в Кемпере меня ждали неотложные дела. Думаю, что Маргарита больше не терзается и не забивает себе голову суевериями. Вот и вся история, мой друг.
Надеюсь, я тебя позабавил, хотя, конечно, у меня нет таланта рассказывать истории. Бретонская Библия у меня в руках, и в ближайшее время я займусь ее изучением. Мне интересно знать, кто же перевел ее на нижнебретонское наречие: сам ли Жан Юэльван или неизвестный мне человек?
Заканчивая послание еще раз, желаю тебе поправить свое здоровье и надеюсь увидеть тебя до Пасхи. Кланяйся от меня известной тебе персоне.
Луи Ле Пеллетье.
– 9 -
Пока я читала письмо, Володя без спросу оккупировал мой телефон и вел какой-то деловой разговор, постоянно кому-то поддакивая и говоря, что собеседник совершенно прав.
– Извини, Риточка, я тут заболтался, – сказал он, когда вернулся ко мне на кухню. – Ну, так что ты можешь мне об этом сказать?
– Письмо написано Луи ле Пеллетье, если это не подделка.
– А как определить, подделка или нет?
– Насколько я могу судить при моем знании французского…
– Ой, Риточка, не прибедняйся, ты отлично знаешь французский!
– Так вот, насколько я могу судить, оно вполне могло быть написано в восемнадцатом веке.
– Так могло или…?
– Надо бы отдать его на экспертизу кому-нибудь знающему, я могла бы обратиться в МГУ, у меня есть знакомые на романской кафедре. И они уже по лексическим и грамматическим параметрам, по…
– Ладно, в общем, ты отдаешь это на экспертизу… Не в службу, а в дружбу, а? С тех пор как Володя бросил науку и ударился в журналистику (как острила его жена "и больно при этом ударился"), он невзлюбил длинные и точные фразы и предпочитал короткие и обтекаемые. Поэтому он часто прерывал собеседника на полуслове, если, как ему казалось, человек выдавал что-то слишком длинное и умное.
– Ну, хорошо. Я попрошу кого-нибудь, сделаем.
– Отлично. А вот это тебе на экспертизу.
Он достал из прозрачной папки еще одну ксерокопию. Это тоже был рукописный текст, но написанный другим почерком, более ровным, с идеальным легким наклоном вправо и затейливыми росчерками над и под строками. Несмотря на то, что на копии кое-где были пятна (видимо, эти пятна были и в рукописи), текст читался без особых усилий.
– Ну, опознаешь язык? – спросил Володя. Он заволновался и подвинул табуретку вплотную к моей, так что стукнулся об нее коленом.
– Да, бретонский. Но не современный, а…
– Я так и думал! А перевести можешь?
– Ну чего тут переводить-то? "…Услышали это книжники и первосвященники и искали, как бы погубить Его; ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его…"
– "Его" – это кого?
– Иисуса Христа. Это Евангелие от Марка, глава 11…
– Библия что ли?
– Да, библейский текст.
Володя заволновался, вскочил, схватил с крючка кухонное полотенце, снял очки и стал нервно протирать их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33